Врата ночи

Заходи, генерал ночного воинства во главе своего наводящего ужас войска.

Андре Мальро

в речи, произнесенной в 1964 году в Пантеоне по случаю перезахоронения праха героя Сопротивления Жана Мулена

У Бемельманса выходит, что жить в послевоенном Париже было весело и забавно. Фильмы вроде “Американец в Париже” 1951 года только подкрепляли ощущение, что там всегда светило солнце, процветало искусство, и даже бедность была всего лишь поводом для шуток и милых куплетов.

Это впечатление немедленно тает, если вы начинаете всерьез узнавать Францию. На каждого “Американца в Париже” найдутся Les portes de la nuit – “Врата ночи”, фильм, исполненный таких отчаяния, безнадеги и стыда, какие мало кто во Франции был готов вынести в кино. Он чуть не загубил карьеру Марселя Карне, который стал настоящим героем французского кинематографа, сняв во время оккупации “Детей райка”. Самой живучей в результате оказалась песня Feuilles mortes – “Осенние листья” – один их гимнов отчаянию, в сложении которых французам и немцам нет равных.

Все эти годы темы оккупации всячески избегают. Как заведено у французов, “в доме повешенного не говорят о веревке”. Однако время от времени кто‑то нет‑нет да спросит, часто с некоторым смущением: “А каково это было при нацистах?” Я водил историков на небольшие экскурсии в Шестом округе по местам, связанным с тем периодом, но всегда испытывал при этом неловкость, как будто меня просили порекомендовать приличный бордель.

Не так давно Американская библиотека для серии “Вечера с автором” попросила меня взять интервью у Лесли Кэрон (она только‑только выпустила книгу воспоминаний). Ирония судьбы в том, что она стала знаменитой в 19 лет, оказавшись партнершей Джина Келли в “Американце в Париже”, ведь она едва выжила в войну. Кэрон пишет, что чуть не умерла от голода.

...

Мы перешли на корм для скота: черный корень, репа, артишоки… фрукты были так же редки и дороги, как табак. Дети получали по стакану молока в день. Нам выдавали стремительно уменьшающуюся порцию масла; постепенно она сократилась до трех столовых ложек на человека в неделю. К концу войны хлебный паек равнялся одному ломтику в день на человека, на две трети он состоял из муки, на треть – из древесных стружек. Мяса было совсем мало: около двухсот граммов в неделю на каждого. Кошки и собаки исчезли – их воровали и съедали. Мой отец был фармацевтом, и ему выдавали какао‑масло, чтобы делать суппозитории – оно заменяло нам масло на кухне. Вся наша еда имела неуловимый привкус какао.

Для поддержания сил она пила лошадиную кровь – самих лошадей уже давно употребили в пищу.

Черный рынок процветал, а вместе с ним и преступность. Этому сильно способствовал режим частичного затемнения – освещение в общественных местах было пригашено. Париж наводняли беженцы, дезертиры и проститутки, которые снова оказались на улице после того, как при попытке провести социальные реформы в 1946 году бордели были закрыты, а сами помещения отданы под студенческие общежития.

Чтобы наглядно продемонстрировать, как сильно все может поменяться, я вожу людей в одно из самых популярных парижских бистро, Balzar, рядом с бульваром Сен‑Мишель. Сегодня это известное шикарное место, а тогда это была столовка для интеллектуалов из близлежащих Сорбонны и Коллеж‑де‑Франс. В 1998 году некоторые серьезные клиенты устроили здесь сидячую забастовку: они опасались, что с покупкой бистро ресторанной сетью Flo изменятся его оригинальный стиль и меню. Все сошло на нет после того, как генеральный директор Flo Жан‑Поль Буше заехал уверить их, что все останется по‑прежнему: к чему менять место, которое куплено ровно потому, что ему нравилось там есть? Официант вернулся к своим заказам, и в истинно парижском духе политическая акция плавно перетекла в обед.

Но тогда, в конце 1940‑х, когда сюда захаживал американский писатель Эллиот Пол, это были другой Balzar и иной Париж.

...

В тот вечер мы вместе ужинали в Balzar. Поменялся ветер, дождь перестал, но на уличных фонарях в тусклом зеленовато‑желтом свете поблескивала изморозь. Частичное затемнение еще не отменили. В витринах магазинов на бульваре Сен‑Мишель не горели огни. В полумраке медленно ползли редкие автомобили. Двое молодых людей, по виду тайцы или филиппинцы, сидели с двумя потрепанными девицами, не проститутками, но явно не строгих нравов. Мужчины были суровы и угрюмы, девушки скучали. Один из филиппинцев, или кто там еще, достал из бокового кармана пальто пистолет, положил его на стол и некоторое время мрачно взирал на свою даму. Тут появился официант с подносом, уставленным аперитивами в липких рюмках. Один из филиппинцев расплатился; другой убрал пистолет обратно в боковой карман. Когда официант отвернулся, двое посмотрели друг на друга, и вдруг их круглые плоские лица расплылись в улыбках.

Balzar работал и преуспевал, но и сегодня можно заметить кое‑какие следы тех мрачных времен. На стенах Горной школы – геологической школы и музея, чуть дальше по бульвару Сен‑Мишель, до сих пор сохранились выбоины от пуль, а город увешан памятными табличками, которые указывают, что на этом самом углу или в этой канаве участник или участница Сопротивления либо maquisard [89] отдали жизнь за свою страну.

Что до мира Манда, Лека и “Золотой каски”, то лучшее напоминание о нем – романтический фильм Жака Беккера “Золотая каска”, где юной Симоне Синьоре досталась роль Амели, а Сержу Реджани – Манда. Площадь Контрэскарп, в конце улицы Муффтар, не сильно изменилась с тех пор, как Амели, тогда 19‑летняя проститутка, повстречала 22‑летнего Манда. (Как оно бывает, Хемингуэй – и снова он – одно время жил в двух шагах оттуда, на улице Кардинала Лемуана.) Стрельба и убийство Лека произошли в Ле‑Аль, старом продуктовом рынке к северу от улицы Риволи, превращенном сегодня в парк. А стены тюрьмы Сантэ из темного вулканического камня и сегодня все так же мрачны и угрюмы, как в тот день, когда Манда отправился на гильотину.

Последний раз казнили на гильотине в 1977 году, но Сантэ и сейчас сохраняет жутковатое очарование. Какое‑то время в 1990‑х главным арестантом там был Ильич Рамирес Санчес, прозванный Карлосом Шакалом, который отказал в интервью всем мировым изданиям, кроме одного. Главный редактор L ’ Amateur de Cigare, журнала для любителей сигар, однажды получил записку: “Меня только что очень некстати перевели из тюрьмы Сантэ. Прошу впредь пересылать все выпуски по моей подписке на новый адрес, в крыло одиночных камер тюрьмы Френ”. Почуяв, что их общий интерес дает ему некоторые преимущества, редактор, Луи де Торрес, попросил об интервью, и Карлос дал согласие, объяснив, что, “несмотря на щекотливость темы курения, учитывая тяжесть и неопределенность его положения”, он находил утешение в чтении историй о великолепных сигарах; он вспомнил также самый грандиозный момент из собственного опыта курильщика – как 17 августа 1986 года по случаю рождения его младшей дочери Эльбы Розы была открыта коробка кубинских сигар Cuban Punch Number 13. Как писал Редьярд Киплинг, “женщина – это только женщина, но хорошая сигара – повод всласть покурить”.