Черных Е. Н. Символы древних культур 4 page

Попытку установить вечевую власть советов вместо государственной можно в каком-то смысле назвать реформой. Это была реформа снизу, шедшая вразрез со смыслом всех реформ сверху, задачей которых было потеснить традиционализм. И отличалась она абсолютной нефункциональностью. Попытка управлять большим обществом через систему локальных миров, базирующихся на эмоциональных связях, представляет собой, может быть, самое поразительное явление в российской истории. Из этого явствует, что глубочайшие корни кризиса традиционализма, приведшего к перевороту 1917 г., не были им устранены. Революция лишь придала кризису новую, более напряженную форму. Советско-локалистская система власти в силу ее нефункциональности амбивалентно обернулась авторитарной властью партии, которая имела для этого более или менее соответствующую организацию. Народное творчество не миф, но из-за своих неизжитых архаичных корней оно было неспособно преодолеть кризис схематизма нравственности, покончить с противостоянием ее традиционных форм, поддерживаемых большинством, формам нравственности меньшинства, содержавшим в себе потенциал эффективного управления.

Следовательно, в самом нравственном схематизме, на котором покоился фундамент советского общества, была заложена бомба. Для катастрофы достаточно было реализации одной из двух взрывоопасных крайностей: либо массового «выброса» архаичных ценностей, либо, наоборот, диктата форм нравственности, не пользовавшихся необходимой поддержкой в обществе. В свете этого историю советского периода можно рассматривать как постоянные попытки – маятниковые по своей природе – избежать этих крайностей. Причем усилия уйти от катастрофы, связанной с одним полюсом, повышали вероятность опасного сближения с противоположным. Этот сложный процесс описан в моей книге.

В подобной ситуации общество должно было постоянно решать две взаимоисключающие задачи. Растущие потребности государства, преследовавшего все более амбициозные имперские цели и противостоявшего своими вооруженными силами всему Западу, вкупе с растущими потребностями населения диктовали необходимость расширять масштабы производства и повышать его эффективность. Это в свою очередь предполагало индустриализацию, научно-технический прогресс, переход к новым технологиям, к новой организации труда, повышение уровня образования, развитие науки и т. д., т. е. общий сдвиг нравственности к развитому утилитаризму и либерализму. Эйфория архаики начала советского периода постепенно дополнялась или замещалась некоторыми, пусть и усеченными, элементами либерализма, связанными, в частности, с индустриализацией, развитием образования, науки и т. д. Однако все попытки власти сдвинуться в сторону развитого утилитаризма, а тем более либерализма несли в себе угрозу возникновения опасного разрыва между массовым схематизмом нравственности и государственной политикой. Судьба экономических реформ в России как до 1917 г., так и после него свидетельствует о реальности такого рода разрывов, противоречий, расколов.

Большевики хорошо усвоили дореволюционный опыт реформирования со всеми его рисками. Но поскольку без какого-то движения навстречу либеральным ценностям повысить потенциал общества было невозможно, они пытались идеологически закамуфлировать свое непоследовательное и выборочное сближение с либерализмом. При этом он превращался в их руках в нечто редуцированное до самодовлеющих научных и технических его фрагментов. Но чем сложнее задачи приходилось решать, тем менее эффективно было использование усеченного либерализма и тем больше была потребность в подлинно либеральных ценностях. Однако уступки либерализму угрожали активизацией враждебных ему сил архаики.

Неразрешимость этой дилеммы фактически означала, что сложившийся советский нравственный схематизм вступил в кризис, чреватый катастрофой. Советскому периоду были свойственны попытки сохранить стабильность общества, предотвратить (посредством террора) его сползание из одной крайности в другую. Стремление насильственно регулировать сложный нравственный схематизм в условиях динамичного общества стало новым элементом в попытке как-то разрешить противоречие между наиболее влиятельными массовыми ценностями и необходимостью обеспечить выживаемость общества. Однако это не смогло предотвратить очередную катастрофу.

Природа переворота 1991 года. В 1991 г. в полном соответствии с российской традицией, диктующей, как действовать в критических ситуациях, было принято чисто инверсионное решение – поменять знак на противоположный, хотя происходившее назвали реформой, а не революцией. Была сделана попытка отбросить один крайний вариант – вечевой идеал, а в качестве господствующего, принять другой – еще недавно преследуемый либерализм в его максимально последовательной форме.

Как и прежде в российской истории, это крайнее, инверсионное решение было нефункционально, что, впрочем, никого не волновало в момент эмоционального подъема и эйфории. Дело в том, что нацеленность на либерализм отвечала общей мировой тенденции, ориентации на развитие и прогресс, но не соответствовала реальным энергетическим возможностям либерализма и развитого утилитаризма в России. Неадекватность замысла не могла не привести к крушению проекта реформ, запрограммировав, как и в советский период, постоянные колебания между двумя исключающими друг друга ценностными ориентациями расколотого общества. Тем самым был запущен сложный и запутанный процесс поисков компромиссов между традиционализмом и либерализмом. Перед нами, по существу, зеркальное отражение процессов, протекавших в советское время.

Общая конфигурация нравственного схематизма не оставалась, однако, неизменной. Реформы постсоветского периода были очередной попыткой приспособить общество к расколу новым по сравнению с предыдущей попыткой способом. Это традиционный для России метод проведения реформ, который до сих пор не давал позитивных результатов. Ведь цель реформ – сохранить стабильность на основе хозяйственно-экономического развития и прогресса при отказе от террора и стимулировать демократию, открывающую путь мощному повседневному воздействию массового идеала, т. е. смеси традиционализма и умеренного утилитаризма, на содержание решений всех уровней власти.

Однако реформаторы, предпринимая новую попытку радикальных преобразований, как и все их предшественники, не оценили должным образом того факта, что на протяжении всей российской истории традиционализм, хотя и теряя способность интегрировать общество и государственную жизнь, стойко держался своих исходных культурных начал. Ограниченный политический и хозяйственный прогресс в рамках господствующего в умах традиционализма не способен воспроизводить общество в соответствии с возрастающими потребностями народа и государства. Именно это порождало различного рода кризисные явления и попытки преодолеть с помощью реформ ограниченность традиционализма. Однако энергетический ресурс, стоявший за реформаторами, оказался слишком слаб, чтобы продвинуть реформы; его хватило только на то, чтобы вызвать волну архаизации, отбросить страну к дореформенному времени и даже еще дальше.

Традиционализм, быстро теряющий свою эффективность в современном мире, продолжал и в XX в. затягивать российское общество в свой водоворот, не открывая никаких новых конструктивных возможностей. Современную ситуацию можно охарактеризовать как нарастающую разруху, результат неспособности сложившихся в советское время структур и сообществ функционировать в изменившихся условиях. Но поскольку у либерализма нет достаточного энергетического ресурса для заполнения нарастающего вакуума, новую перспективу следует искать в иной плоскости – в сфере других нравственных идеалов, в нетрадиционной ментальности, возможно, в некоем новом схематизме нравственности, который можно было бы положить в основу эффективных решений.

Россия реально сдвинулась в сторону утилитаризма, находящего себе опору в конкретных группах населения, которые могут брать на себя бремя ответственности за интеграцию общества, за выживание государства. Однако этот сдвиг не переломил ситуацию, так как утилитаризм в чистом виде не способен быть основой государственности. Он может функционировать в связке либо с традиционализмом, либо с либерализмом.

Утилитаризм, влияние которого усиливается, оказывает сложное и неоднозначное воздействие на традиционализм. С одной стороны, он служит средством подпитки традиционализма, с другой – может действовать на последний разлагающе, ослаблять его позиции. Для постсоветского периода большое значение имела общая нравственная атмосфера, пропитанная утилитаризмом. Социологи пишут о «медленных сдвигах, накапливающихся от поколения к поколению. Общий вектор действия этих сдвигов направлен в сторону большей утилитарности, индивидуализма, прагматичности сознания». Более того, «понимание справедливости весьма значительной частью общества носит достаточно приземленный, утилитарный характер». Последнее, на мой взгляд, особенно важно, так как в русской культуре представление о справедливости традиционно тяготело к уравнительности, характерной для вечевого идеала.

Растет влияние и либерального идеала, хотя оно весьма специфично. Поскольку либерализм концентрирует в себе опыт управления большим обществом в современном мире, его достижения в известных границах находят применение даже при господстве традиционализма, равно как и любого другого пласта культуры, и это одна из причин появления гибридных идеалов.

Проблема реформирования сегодня – это поиск той сферы реальности, где реформа действительно возможна, где она не вырождается в очередную утопию, в зеркальное отражение некой противоположной по знаку утопии. Такая реальность – это прежде всего область массовых ценностей, действительных и потенциальных сдвигов в них, особенно усиление роли достижительных ориентации.

Поэтому ясно, что хозяйственно-экономические реформы в России предполагают реформирование отнюдь не только экономических отношений. Перед нами проблема социокультурного характера, связанная прежде всего с культурно-нравственным потенциалом общества, с эволюцией нравственных представлений, с ее динамикой. Эта тонкая сфера человеческой реальности существенно различна в разных странах и в разные времена; в каждом обществе она формируется по мере накопления исторического опыта. Ее специфика дает о себе знать в массовом поведении, в реакции на различного рода угрозы сложившемуся нравственному схематизму, в институтах, призванных преобразовывать имеющийся нравственный схематизм во внутренний нравственный закон личности, во внешние для нее правила и нормативы. В России эта сфера существенным образом пересекается с хозяйственно-экономической, и успех реформ не в последнюю очередь зависит от того, как велик потенциал изменений в нравственном схематизме, от реализации наметившихся здесь тенденций, от возможности воздействовать на них теми или иными способами. История хозяйственно-экономических преобразований свидетельствует, что отечественные реформаторы были мало осведомлены об этой сфере и обычно не принимали ее во внимание, предпочитая традиционные для России административные методы управления хозяйством, в том числе и такие, как крепостные мануфактуры или попытки создать гигантское по масштабам натуральное хозяйство, призванное развиваться опережающими темпами.

В лучшем случае реформаторы использовали государственные рычаги и экономическое давление, чтобы дать людям абстрактную возможность рыночной деятельности как единственно возможного способа выживания. Однако неразвитость соответствующих традиций, недостаток возможностей у государства обеспечить этот процесс институционально и организационно, отсутствие у него опыта управления рыночной экономикой и ее формирования приводили к тому, что эти возможности так и оставались абстрактными, вызывая между тем всплеск архаизации и дезорганизацию общества. Более того, это стимулировало формирование институтов мафиозного типа, паразитирующих па дезорганизации.

Для нашей теперешней ситуации характерны слабость исходной научной базы, необходимой для понимания социокультурпых предпосылок реальных возможностей реформирования хозяйства, редукция анализа к чисто экономическим категориям, которые описывают лишь один аспект расколотого общества. Выход из этого порочного круга следует искать, прежде всего, в повышенном внимании к тенденции массового нарастания утилитаризма. Его двойственность, таящаяся в нем, опасность дезорганизации со всеми вытекающими последствиями требуют от общества адекватного институционального, правового и нравственного воздействия на это явление. Все большую важность приобретают развитие и углубление либерализма, критика и самокритика его абстрактности, неадаптированности к российским условиям, укрепление его нравственных позиций в обществе.

Короче говоря, без ориентации на реальные и потенциальные сдвиги культуре и нравственности никакое реформирование невозможно. Мировой опыт свидетельствует о позитивных результатах интерпретации сложившихся культурных форм. Например, успехи экономического развития в некоторых странах Юго-Восточной Азии и других регионов в значительной степени связаны с новой культурологической интерпретацией ислама, выводящей людей за рамки массового традиционализма к новому пониманию развития и прогресса. Без таких интерпретаций далеко идущие проекты либеральных реформ не имеют шансов быть реализованными. Тем самым культурологические технологии можно рассматривать как способ втягивания людей через изменение важных сторон их культуры в более эффективную и исторически продвинутую деятельность.