Черных Е. Н. Символы древних культур 3 page

Большое общество, государство вынуждены отвечать на постоянно возникающие реальные или мнимые вызовы истории все большим усложнением своих ответов на них, не будучи способны, однако, выйти за пределы сложившихся в культуре и ментальности представлений. В России эти ответы, по традиции, носили экстенсивный характер, что означало стремление «выжать» как можно больше ресурсов, не меняя устоявшихся порядков. Но и у традиционного общества был свой ответ на подобное административное давление. Оно реагировало единственно доступным ему способом – откатом к архаике, усилением дезорганизации, чреватой катастрофой.

В ответ на это снова вызревала идея реформ, т. е. перевода общества в иной, более эффективный режим функционирования. Попытки реформ, которые исходили, как правило, от правящих кругов, имевших дело все более сложными проблемами, выявили ряд существенных обстоятельств.

Прежде всего, высшая власть пусть постепенно и с большим трудом, но осознавала опасность для государства массового традиционализма, в котором раньше как раз и видела свою опору (да, он и действительно был такой опорой, пока хозяйственно-экономическая и другие формы развития не стали жизненно важной потребностью). Парадокс, однако, в том, что сами попытки реформ предпринимались в рамках традиционализма и фактически представляли собой, выражаясь советским языком, «реорганизацию» были попыткой улучшить, по существу ничего не меняя, т. е., оставляли прежней систему отношений, ограничиваясь усовершенствованием механизмов управления. Иногда эти попытки носили уродливый характер, подрывавший основы общества. Так, Иван IV создал «опричнину – царство-монастырь во главе с царем-игуменом», что, без сомнения, внесло свою лепту в дезорганизацию государства, в подготовку Великой смуты. Реформа Петра I свидетельствовала о его намерении перейти к решительным действиям против различных форм традиционализма, впрочем, опираясь главным образом на тот же традиционализм. Попытки ослабить негативные последствия традиционализма для общества можно видеть и у Петра III, освободившего дворян от крепостничества, и Павла I, пытавшегося законодательно регламентировать труд крестьян на помещика.

Опыт реформирования, включая крестьянскую реформу 1861 г., сделал очевидным важный факт: между правящей элитой, ее частью, осознавшей необходимость массового перехода к ценностям развития, и основной массой населения, ничего об этом не ведавшей, возник раскол – разрыв культурного поля общества, блокирующий взаимопроникновение смыслов. К тому же осознание властью опасности традиционализма как многообразной угрозы государству не было всеобщим. Традиция славянофильства, отождествлявшая народ с простонародьем, формировала модель общества, состоящего из равнодушного к государственности народа. Тем самым славянофилы продолжали сохранять и культивировать наследие догосударственного сознания.

Чтобы в полной мере оценить опасность, которую таило в себе господство территориальной общины в ее сложившейся форме, потребовалось еще несколько послереформенных десятилетий, увенчавшихся реформами Петра Столыпина. Он попытался подорвать общинный строй, разрешив выход с землей из общины без ее санкции. А это, в конечном счете, привело к раздуванию элементов гражданской войны между твердыми общинниками и «столыпинскими помещиками», т. е. крестьянами, которые хотели выйти из общины.

Сам факт, что правящая элита, выросшая на социокультурной почве традиционализма, пыталась пусть и непоследовательно, но ограничить его влияние, искать какие-то другие культурные основы для политики государственного строительства и хозяйственно-экономического развития, был очевидным симптомом кризиса традиционализма во всех его разновидностях, ослабления его государствообразующего начала в большом обществе. Этот кризис мог быть осмыслен в различных, сегодня выглядящих причудливыми культурных формах. Например, Иван IV осознавал его вполне в традиционном духе как рассеянное в обществе зло, постоянно воплощавшееся в близких к нему людях. Поэтому он направлял удары против своего окружения, казавшегося ему наполненным оборотнями. Оттого и его «реформы» были нацелены на прямое их истребление, что объективно вело к возникновению потоков дезорганизации, а в перспективе – к национальной катастрофе.

Кризис традиционализма приводил разными путями к подрыву базы государственности, интегративных функций государственного аппарата, которые не были компенсированы ростом интегративных функций культуры. Ослабление государственной власти означало, что она не могла найти в обществе адекватный культурный фундамент для проведения реформ, на основе которого только и возможны существование большого общества, государства, организация массовых ответов на критические ситуации. Рано или поздно это не могло не привести в момент острейшего кризиса к распаду общества и государства, к национальной катастрофе, что и произошло в 1917 г.

Наиболее общее проявление кризиса традиционализма это неспособность общества подчинять организационные отношения задачам совершенствования функций отдельных сообществ, власти, производства, неспособность обеспечить формы активного участия всех и каждого в жизни большого общества. А без этого невозможны эффективное производство, развитие частной инициативы, созидание соответствующих организационных структур. Общество не сумело отказаться от традиционных крепостнических структур, на которых еще совсем недавно держалось не только сельское хозяйство, но и промышленность, да и сама власть. В конечном счете, кризис традиционализма вылился в полный отказ локальных миров поддержать государство, в попытку вернуться к атомизированному догосударственному бытию. Отношения традиционализма с государством резко обострились в начале нынешнего века. Нравственные узы традиционалистских слоев с государством, которое в то время отказалось от поддержки общины, а значит, и от механизма уравнительности, стали рваться. Кроме того, с 1861 г. крестьянин лишился защиты в лице помещика от ненавистного ему чиновника. В результате в труднейших условиях. Первой мировой войны власть потеряла всякую массовую поддержку, прежде всего крестьян, и пала как бы сама собой. Таким образом, кризис традиционализма привел к отказу его носителей от государства в его и соборной, и авторитарной версиях, т. е. от известных традиционному сознанию форм государственности. Отсюда массовое стремление вернуться к догосударственной жизни, наиболее ярко проявившееся в движении зеленых, которые противостояли и красным, и белым, т. е. обоим вариантам восстановления государственной жизни.

Итак, опыт реформ в дореволюционной России показал, что правящая элита продвигалась от стремления реформировать страну в рамках традиционализма, от двух версий распавшегося вечевого идеала к попыткам найти в обществе иные, неотрадиционалистские основы для преобразований. Эти попытки, однако, закончились катастрофическим крахом государства, которое в начале XX в. и в политической (Манифест 17 октября и т. д.), и в хозяйственно-экономической сферах явно отступило от традиционализма. Силы были слишком неравными: государство, потеряв свою социокультурную базу в лице традиционализма, исчезло.

Через утилитаризм к либерализму. Кризис традиционализма приводит к кризису общества только тогда, когда отсутствует сильная альтернатива устоявшемуся порядку. Между тем в российской культуре пусть медленно, но происходили серьезные изменения, нарастало культурное и нравственное разнообразие. Эти сдвиги были столь существенны, что сами оказывали заметное влияние на историю страны, на массовое поведение.

Изучение вопроса убеждает, что мнение о господстве в России единой нравственности, христианской по природе, не соответствует истине. Так, представители разных форм нравственности действительно могут следовать одним и тем же христианским заповедям, но интерпретировать их существенно различным образом. Например, «ближний», которого следует «любить, как самого себя», для одних может быть членом некой малой группы, а для других – всего человечества. Между этими полюсами в роли «ближнего» может оказаться представитель любой общности. Такого рода множественность интерпретаций крайне важна для общественной жизни, так как связана с разными целями и типами массового поведения, с разными формами государства и легитимации государственной жизни, большого общества. Эта множественность и ее связь с различными формами государства со временем выходят на передний план.

Когда снижается социокультурная эффективность общества, т. е. способность принимать решения, обеспечивающие его выживаемость, возникает угроза катастроф, которая стимулирует сложную нравственную работу, формирующую культурные инновации. Важнейшим результатом такой работы было возникновение в российском обществе не только соборного и авторитарного идеалов, но и утилитарной формы культуры, утилитарного нравственного идеала – этого качественно нового ответа на усложнение общества.

Распространение утилитаризма как типа культуры объективно вело к разложению синкретизма, присущего традиционализму, к постоянному поиску новых средств для воплощения ранее поставленных целей, к росту способности человека представлять себе мир в виде бесконечного набора реальных и потенциальных средств. Утилитаризм активизировал поиск творческих решений для выхода за рамки сложившихся ритуалов, ритмов, для создания форм деятельности, призванных найти новые, более эффективные средства. А это, в конечном счете, открывало путь развитию торговли, бизнеса, поиску новых сфер активности, более глубокому осмыслению реальности.

Утилитаризм и связанная с ним новая ментальность давали возможность противостоять традиционализму с его идеалом статичности, уравнительности, локальности, с его господством эмоциональной логики и т. д. Он нацеливал людей на превращение в ценность поиска новых путей сохранять и наращивать приток ресурсов. Развитие утилитаризма ориентировало на умножение ресурсов, а это в свою очередь стимулировало создание центров производства идей, образования, без которых такая задача невыполнима. Утилитарный (прагматичный) идеал был в полной мере реализован на Западе потому, что получил там нравственную санкцию от высших уровней культуры, от христианства. Способность к поиску новых средств, к противопоставлению их условиям стимулирует развитие ограниченных форм медиации в рамках неизменных организационных форм, ограниченных форм абстракций, рационального мышления.

В основе утилитарного идеала лежало развитие способности преодолевать ограниченность синкретизма, превращать в ценность навыки теоретического вычленения части из целого. Утилитаризм дает импульс интеллектуальному развитию, т. е. умению противопоставлять часть целому и вместе с тем видеть их единство, искать пути и способы преобразовать элементы мира, превращая их в средства достижения поставленных целей. Это был мощный прорыв творческих способностей человека, наращивавший общественный потенциал выживаемости, противостояния катастрофам. Возникновение утилитаризма важно, во-первых, как фактор, способный вывести общество из-под власти вечевой культуры, во-вторых, как основа для реформ, нацеленных на развитие и прогресс. На дальнейшее усложнение общества утилитаризм ответил распадом на умеренный и развитой.

Утилитаризм появился первоначально в умеренной его версии, предполагающей повышение эффективности экстенсивными методами – накапливанием ресурсов, получением их в готовом виде посредством захватов, заимствования, выпрашивания и т. д. в рамках сложившихся традиционных отношений. Умеренный утилитаризм признаёт ценность сохранения организационных отношений людей, прошлых организационных форм. Государство по мере развития утилитаризма не только все больше подвергается нажиму со стороны отдельных утилитарных групп, пытающихся его эксплуатировать, но и само вынуждено – для обеспечения своей эффективности – приспосабливаться к утилитаризму, ассимилировать его, чтобы использовать его потенциал, наращивать ресурсы.

Развитой утилитаризм в отличие от умеренного ценит интенсивные методы, сознает связь личного труда с его результатами, с ростом жизнеспособности. Именно он вступил на путь повседневной практической критики традиционализма, его преодоления, формирования качественно новой ментальности, связанной с необходимостью подчинить все формы человеческих отношений повышению функциональной эффективности сообществ, человека, их способности обеспечивать выживаемость. Центром таких изменений может стать любая точка общества.

Утилитаризм с его способностью фокусировать решения вокруг формирования целей и высших ценностей жизни, культивировать плюрализм и т. д. логически необходимое звено перехода к либерализму, т. е. к осуществлению модернистского проекта. Основы либерализма в отличие от утилитаризма сформированы в процессе обращения к высшим этажам культуры, к высшим ценностям, накопленным человечеством, посредством их постоянного углубления через диалог мировой и локальных культур. Для либерализма характерно превращение целей в предмет творческой озабоченности. Он запрограммирован на окончательный распад синкретизма по мере развития способности противопоставлять цели средствам и условиям. На первый план выходят достижительные ориентации, т. е. нацеленность на постоянное повышение исторически сложившегося уровня эффективности, на развитие и прогресс. А это делает личность творческим источником инноваций, высшей ценностью. Среди ценностей либерализма также и упор на растущее разнообразие товаров и услуг, преображающих повседневность.

Специфика либеральной культуры в том, что в ее рамках синтез интеллектуальной мысли сфокусирован на проблеме принятия решений и повышения их эффективности, на культурных и организационных основах этого процесса. Именно ценность единства культурного и организационного развития, повышающего жизнеспособность сообществ – сердцевина культуры либерализма. Культивирование личностного начала как раз и означает созидание очагов полезных для общества инноваций. Таким образом, отличительные особенности либерализма переход к интенсивным методам воспроизводства, принятию сложных динамичных решений и развитию соответствующих динамичных организационных форм, критика опыта долиберальной цивилизации. Короче говоря, для либерализма характерно культивирование разнообразия как источника развития и прогресса, формирование построенных на этих принципах большого общества, государственности.

Все три рассмотренных здесь идеальных типа связаны с историческим изменением характера культуры, ее переходом от способности фиксировать различие условий (традиционный идеал) к способности искать новые средства (утилитарный идеал) и далее к способности формировать новые цели (либеральный идеал). Налицо историческая логика эволюции, которая, однако, в каждой стране имеет свои конкретные формы.

Либеральная нравственность поощряет постоянное самоизменение человека, развитие его способностей, расширение сферы ответственности субъекта, что открывает возможности массового отказа от вековых стереотипов, упования на сакральные инстанции, узкого практицизма, угрожающего разрушением человеческому миру. Либеральный нравственный идеал предполагает возможность критики собственной ограниченности, двойственности каждого решения, а это прокладывает путь постоянному поиску меры отношений с другими идеалами, поиску общего консенсуса. Либерализм пока не приобрел в России развитых форм, и поэтому рано говорить о его массовых формах, как это пытаются делать некоторые авторы.

Основные типы нравственности, существующие в России, различным образом сочетаясь, друг с другом, породили значительное разнообразие промежуточных форм, в частности гибридных. Возникла сложная, крайне запутанная картина нравственных процессов – динамичных, несущих противоречивые, исключающие друг друга возможности противостояния катастрофам. Иначе говоря, в обществе постоянно формируется схематизм нравственных форм. Не сводимый ни к одному из существующих в обществе идеальных типов, он и дает реальную картину общественной нравственности. Разгадка циклизма «реформа – контрреформа» в том, что в России при попытках перехода к нравственности с более сильной мотивацией развития регулярно происходил – из-за недостаточного потенциала эту возможность реализовать – возврат к исторически более ранним ее формам.

Развитие системы нравственных идеалов, динамика их соотношений свидетельствуют о том, что потенциал проведения эффективных реформ в ходе истории существенно расширился, выйдя за рамки традиционалистского вечевого идеала. Данное обстоятельство приобретает первостепенное значение для анализа исторических и методологических основ реформирования российского общества.

Кризис культуры как порождение кризиса традиционализма. Итак, вечевая культура с ее разновидностями лишь элемент в разнообразии форм российской культуры и нравственности. Поэтому недостаточно ссылок на традиционализм, чтобы объяснить как общее стремление к застою, так и слабость энергетического потенциала прогрессивных реформ. Здесь общество сталкивается с трагическим противоречием. С одной стороны, оно отвечало на кризис традиционализма новыми формами нравственности, открывавшими перспективы для развития и реформ. С другой стороны, энергетическая мощь традиционализма, его массовая база исторически столь велики, что кризис традиционализма оборачивался кризисом всей культуры и всей нравственности. А это означает, что нравственную основу большого общества был не в состоянии создать не только вечевой идеал, но и все другие, включая гибридные, сложившиеся нравственные формы. Это подтверждают две национальные катастрофы – 1917 и 1991 гг. Общество не располагало культурной основой для их предотвращения, для разрешения накопившихся проблем не катастрофическим путем, а с помощью реформ.

Согласно современному пониманию общественного развития выживаемость общества зависит от способности людей совершенствовать свою реакцию на усложнение мира и проблемы, подлежащие разрешению, Развитие утилитаризма и либерализма и было попыткой найти более совершенные ответы на очередные вызовы истории.

По сути дела, любые реформы, зачастую в неявном виде, пытались нащупать в обществе какую-то новую нравственную опору, спровоцировать сдвиги в ментальности, найти качественно новые культурные и нравственные основания для решений и действий. Это можно проследить, начиная с петровских реформ. Петру были свойственны протестантские, в сущности, представления о ценности труда и человеческом благе. Это был зародыш принципиально выходящих за рамки традиционализма представлений о ценности человека как субъекта труда, о труде как фокусе человеческой жизни.

Историческое значение петровских реформ, прежде всего в том, что они были попыткой, хотя и недостаточно осмысленной, положить в основу государственной политики некоторые элементы либерализма. Судьба последнего в России, несмотря на общность ценностных механизмов, не похожа на судьбу западного либерализма. В России его почвенная база всегда была слаба. Он возник и развивался в ситуации массового господства разновидностей вечевого идеала, а его появление здесь обусловлено, прежде всего, неспособностью общества ответить на вызовы истории традиционными способами. Именно это вынуждало даже самых ярых противников либерализма использовать его достижения. В России либерализм был деформирован и искажен до неузнаваемости, низведен до уровня средств. Именно так поступали и реформаторы, и революционеры, вводившие в сферу утилитарного манипулирования все духовные и материальные ценности либерализма, хотя и довольно различным образом. Для революционеров либерализм был не только врагом, но и источником идей, которые могли быть использованы в утилитарных целях. Однако редуцировать либерализм до утилитаризма можно лишь в ограниченной мере, так как это ведет к нарастающей дезорганизации в культуре и человеческих отношениях.

Возникновение потребности и одновременно принципиальной возможности глубоких реформ связано с осознанием того, что различия между российским и западными обществами – это в первую очередь различия в эффективности ключевых сфер деятельности, обеспечивающих выживаемость общества. Исторический опыт свидетельствует, что в этом фундаментальное различие не только между культурами, но и между суперцивилизациями. Ход мировой истории выявил два идеальных типа суперцивилизаций, связанных с двумя разными типами воспроизводства, т. е. с традиционным, ориентированным на статику, и либеральным, ориентированным на динамику, на саморазвитие. Проблема перехода от одной из них к другой становится важнейшей для понимания как внутренних проблем стран и народов, так и отношений между ними.

Для российского общества это означало, что в стране возник сложный, внутренне противоречивый нравственный схематизм. Он включал традиционализм, за которым от начала истории до сегодняшнего дня стоит массовый энергетический потенциал, т. е. поддержка большинства населения в тех или иных формах, хотя она и замутнена различными нравственными гибридами, основательной «порчей» самого традиционализма. Вместе с тем способность этого идеала обеспечить выживаемость общества неуклонно снижается. Противоположный полюс представлен либеральной нравственностью, за которой стоит энергетически слабая массовая база, но которая несет в себе огромный потенциал повышения эффективности и выживаемости общества. Между ними лежит пласт утилитаризма, составляющего переходную форму. Массовый энергетический потенциал перемещается в сторону умеренного утилитаризма, ориентированного на адаптацию к традиционализму.

Специфика этого схематизма не только в том, что он включает в себя культурные пласты разных суперцивилизаций (это в той или иной мере свойственно любому обществу), но и в самом характере отношений между его элементами. Из-за мощи традиционализма, вовлекшего в сферу своего влияния ресурсы других идеалов, в стране стойко разделены, противопоставлены друг другу массовый человеческий потенциал и способность общества развиваться по пути постоянного наращивания эффективных решений. Подобную ситуацию можно назвать социокультурным расколом, носящим суперцивилизационный характер. Страна, ее культурное поле расколоты между двумя способами выживаемости – стремлением воспроизводить общество в неизменном состоянии и стремлением воспроизводить его через постоянное качественное развитие. Эти два стремления разрушают друг друга, порождая потоки дезорганизации.

Следовательно, расширение и углубление нравственного поля реформ (за счет развития новых нравственных идеалов) параллельно с их проведением существенно затрудняют задачу реформирования. Традиционализм, его энергетическая база ослабевают, однако нарастающее влияние утилитаризма, его противоречивая связь с традиционализмом заметно усложняют замысел реформ и их реализацию.

Кризис схематизма нравственности. До сих пор идут споры об итогах петровских реформ, об их хозяйственно-экономических последствиях. Реформы поставили проблему перехода страны к либеральной суперцивилизации. Перед Россией встала задача качественного сдвига в ментальности, преодоления господства разновидностей вечевой культуры и нравственности. Быть может, главное значение реформ Петра I в том, что «Бог стал мастером, а мастер стал Богом. Произошел синтез, породивший новый высший идеал – нравственность дела; потому что царь-помазанник Божий стал деловым человеком и потому что дело стало царевым-боговым; профессия, мастерство приобрели статус царственности-божественности, они стали нести в себе высшую нравственность. Впервые в России возникло понятие высшего профессионального мастерства как синтеза труда и высшей нравственности».

Однако эта идея не стала массовой, и страна оказалась расколотой: попытки власти, пусть и весьма непоследовательные, пойти по этому пути встретили противодействие подавляющей части населения. Реформаторские усилия Петра I часто наталкивались на стену непонимания, точнее, на сложившийся образ жизни, на господствовавшие ментальность и нравственность. Например, его попытка создать коллегии, где все проблемы решались бы голосованием, т. е. внедрить элементы демократии, шла вразрез с вечевой традицией. Историки не засвидетельствовали ни одного факта, когда бы при принятии решений голосовавшие в коллегиальных органах разделились на большинство и меньшинство. Крайне ограниченной оказалась и тяга к образованию, повышению квалификации. Правда, в более отдаленной перспективе петровскую реформу можно рассматривать как стимул к просвещению, к осознанию его необходимости (фактически до XIX столетия просвещение в России отсутствовало), к появлению слоя просвещенных людей, занятых в духовной сфере – науке, образовании.

Такая озабоченность просвещением касалась всего цивилизационного строя общества, стимулировала переход к либеральной суперцивилизации. Впоследствии это было осознано как стоящая перед Россией альтернатива: должна ли она двигаться к либеральной ментальности, т. е. коренным образом изменить свой исторический тип мышления, пойти по пути русского немца Штольца, или продолжать лежать на диване в стиле Обломова? Здесь в художественной форме выражена суть выбора между двумя суперцивилизациями – традиционной и либеральной, возможность диалога между ними.

Кризис традиционализма, как и схематизма культуры в целом, не был разрешен ни петровской реформой, ни любой из последующих. Он скорее углублялся. Преобразования Петра выявили, что кризис традиционализма, перешедший в кризис культуры и общества, не смог быть разрешен на пути развития новых форм нравственности. Причина этого проста: хотя нельзя не признать, что нравственный схематизм усложнился, традиционализм с его эмоциональной культурой и связанный с ним умеренный утилитаризм продолжали определяющим образом влиять на общество. Сами петровские реформы, ответственность за которые царь взял на себя, были симптомом резко нараставших потребностей в качественно ином системном схематизме форм нравственности, который был призван создать основу для социально-экономического и политического прогресса общества, для перехода к либеральной суперцивилизации. С этой напряженной проблемой Россия вступила в XIX в., который стал свидетелем полосы реформ, а с 90-х гг. и попыток модернизации. Однако эта цепь преобразований привела к национальной катастрофе 1917 г., которую можно считать результатом несоответствия реального схематизма нравственности иллюзорным представлениям реформаторов, не предусмотревших того, что ответом на реформы станет массовая архаическая реакция, осложненная активизацией умеренного утилитаризма.

Советская попытка решить проблему нравственного схематизма. Войны, потребность в индустриализации, в подъеме сельского хозяйства, в новых источниках финансирования, в социальном обновлении, в политическом прогрессе и т. д. вновь и вновь ставили на повестку дня преодоление традиционализма. Интеллектуальная и властная элиты искали формы деятельности, которые могли бы компенсировать отставание, повернуть массовую деятельность в нужном направлении. Общество, где почти все поле нравственного схематизма занимал традиционализм, разъедаемый утилитаризмом, отвечало на вызовы истории, в том числе на попытки реформ, не на языке диалога, а насилием, бунтом, стремлением сломить источники угроз, прежде всего государство, а также бегством от власти, игнорированием ее попыток изменить массовое поведение и образ жизни (мол, «барин дурит»), отказом платить налоги и т. д.

Традиционализму присуще ритуализованное поведение, т. е. повторение определенных типов действий, которые вроде бы исторически доказали свою эффективность. На самом деле это могло быть чистой иллюзией. Слабость традиционализма в том, что все эти ритуализованные демонстрации постепенно теряют способность адекватно отвечать на изменившиеся условия, средства и цели. Такое несоответствие, когда субъектом традиционализма выступает значительная часть общества или даже его большинство, несет с собой опасность дезорганизации, необратимого сползания к катастрофе. Для демонстрационного поведения архаичного типа свойственно отношение ко всем явлениям окружающего мира, как к оборотням, т. е. как к некоторой форме обмана. Это особенно очевидно в оценке действий власти, на которую в России испокон веков возлагали ответственность за все беды и которая всегда подозревалась в злодейских замыслах.

Поэтому любые попытки реформаторов, политической и духовной элит сдвинуть нравственный схематизм к полюсу развитого утилитаризма и либерализма встречали в архаичной ментальности противодействие, способное приобрести инверсионный, взрывоопасный характер. События 1917 г. как раз и следует рассматривать, прежде всего, как массовую реакцию на попытку власти насильственно сдвинуть схематизм нравственности в сторону либерализма и развитого утилитаризма, как контрдвижение к архаичному традиционализму и умеренному утилитаризму, к утраченным традиционным ценностям, как стремление повернуть общество в глубь истории, возвратить во времена, намного предшествовавшие началу реформ.

В 1917 г. выход был найден в том, чтобы полностью отбросить один крайний вариант, т. е. либерализм, и принять другой – вечевой идеал в его максимально последовательной форме. Это было нефункционально, зато соответствовало эмоциональной логике инверсионных решений. Но данный выбор определил сложный последующий циклический путь развития общества в советский период. В первые месяцы существования повой государственности была стихийно предпринята массовая попытка установить господство догосударственной власти, создать вечевую власть советов, т. е. групп лично знающих друг друга людей. Это – власть на эмоциональной основе, в пределах малых сообществ, противостоящих окружающему миру.

Трагедия российского общества заключалась в том, что оба формально возможные на тот момент варианты изменить схематизм ментальности – в сторону либо традиционализма, либо либерализма – оказались, хотя и по противоположным причинам, нефункциональными, непригодными для повышения эффективности массовой деятельности. Вариант, который предлагала элита общества, вставшая в XX в. на путь либерализации и модернизации, был непригоден: он отвечал, казалось бы, потребностям в развитии, но не соответствовал реалиям массового сознания, нацеленного на архаику и статику. Вариант же, выраставший из господствовавшей в народе ментальности, был непригоден функционально, поскольку не отвечал потребностям большей эффективности воспроизводства и задачам выживания общества.