Частная жизнь и быт римлян. У древних римлян, как и у многих других народов, помолвка предшествовала свадьбе

У древних римлян, как и у многих других народов, помолвка предшествовала свадьбе. Хотя брак устраивался обычно отцом невесты, девушка в Риме пользовалась б о льшими правами, чем в Древней Греции. Во время помолвки она, как и жених, приносила брачные обеты и могла отказаться от брака, если ее суженный имел скверную репутацию или вел распутную жизнь. Жених дарил невесте в знак верности обручальное кольцо (простое железное кольцо без камней) и другие подарки. День свадьбы выбирали с особой осмотрительностью, так как некоторые дни и даже месяцы (май, первая половина июня) считались неблагоприятными. Самым удачным временем для обряда полагали вторую половину июня, а также время сбора урожая. В день свадьбы невесту наряжали в длинную белую тунику и накидывали сверху брачное ярко-красное покрывало (оно называлось flammeum, т.е. «пламя»). Свадебный наряд дополняла особая прическа «шесть прядей», которую обычно носили весталки: специальным гребнем волосы разделялись на шесть прядей, в них вплетались шерстяные нити, и они укладывались под свадебный венок из цветов, собранных самой новобрачной и ее подругами.

Когда жених и гости являлись в дом невесты, в их присутствии скреплялся свадебный договор, а молодые торжественно произносили слова о взаимном согласии. Одна из замужних родственниц (pronuba – нечто вроде свахи) подводила невесту к жениху и вкладывала ее руку в руку суженого. После этого на домашнем алтаре жрец совершал жертвоприношение; новобрачные троекратно обходили алтарь, причем молодая бросала в огонь ладан и лила вино. Прокричав молодым счастливые пожелания, гости отправлялись на брачное пиршество, которое продолжалось до сумерок. С наступлением темноты невеста прощалась с отцовским домом и начинались проводы в дом мужа – deductio domum. Праздничное шествие было шумным и ярким: играли флейты, горели факелы, гости распевали свадебные песенки очень вольного содержания, периодически громко возглашая «Talassio, talassio!» (точное значение этого припева было утрачено еще в древнее время). За невестой несли прялку и веретено как символ домовитости. Жених бросал по дороге детям орехи и деньги. Добравшись до дома мужа, невеста мазала маслом и увешивала шерстяными лентами дверные косяки, дабы снискать расположение пенатов мужа. Супруг спрашивал ее: «Кто ты?» На это молодая отвечала: «Где ты Гай, там я – Гайя» (Ubi tu Gaius, ibi ego Gaia). По римским представлениям, в этой формуле выражалась идея неразделимости супругов, а Гаей, как считалось, звалась образцово-добродетельная супруга римского царя Тарквиния Древнего. Затем новобрачную переносили через порог на руках, чтобы она не задела за него ногой (дурная примета!). В атриуме сваха окропляла молодых святой водой, и они, в знак того, что начинается совместная жизнь, зажигали факелом огонь в очаге. На другой день новобрачная приносила жертву богам своего нового дома и принимала на пиру гостей уже как матрона – хозяйка дома.

Римское право различало два вида брака – полноправный, или законный (matrimonium iustum) и неполноправный (matrimonium non iustum). Полноправный брак совершался только между римскими гражданами и допускал следующие формы: 1) жена переходила под власть мужа и называлась mater familias, или matrona; 2) супруга по-прежнему оставалась под властью отца и называлась только uxor («жена»). При первой форме кроме обычных свадебных действ, описанных выше, совершался торжественный обряд – конфарреация (confarreatio). Его совершал великий понтифик и фламин Юпитера в присутствии десяти свидетелей; новобрачные при этом преломляли и вкушали far – хлеб из освященной муки (полбы), откуда и название обряда. Раньше этот обряд совершался только при браках патрициев, в дальнейшем конфарреация встречалась все реже и реже, а самой распространенной формой брака с переходом жены под власть мужа в эпоху республики становится coemptio – символическая купля невесты. Брак также считался законным в силу usus («пользования») – своеобразного срока давности, – что случалось, если в течение года женщина жила с мужчиной и при этом не провела более трех ночей вне дома мужа. Правда, эта форма брака не получила большего распространения и рано исчезла. В легкомысленные времена империи самым популярным видом законного брака был договор, по которому жена не переходила во власть мужа, а оставалась самостоятельной и свободно распоряжалась своим имуществом под контролем отца или опекуна.

Matrimonium non iustum в древнейшие времена, когда плебеи еще не имели ius connubii (т.е. права на законный брак), заключался между патрициями и плебеями, впоследствии же, когда плебеи добились полного равноправия, использовался при заключении брака с не римской гражданкой. Супружество между рабами и рабынями называлось «сожительством» – contubernium.

Положение замужней римской дамы – матроны – было гораздо свободнее и почетнее, чем ее древнегреческой товарки. Хотя она и была подвластна мужу, она разделяла с ним господство в доме и носила почетное имя domina – госпожа. Известный ревнитель старины Катон Старший сокрушался: «Везде мужи управляют мужами, а мы, которые управляем всеми мужами, находимся под управлением наших жен». Римская женщина не была затворницей: она встречала в доме гостей, обедала вместе с мужем и его друзьями, свободно появлялась в обществе (не говоря уже о театре или праздниках), ездила в гости, бывала на торжественных приемах – словом, вела такой образ жизни, которому от души позавидовала бы древняя афинянка. Правда, римлянка не могла владеть недвижимостью или распоряжаться имуществом (исключение делалось только для весталок), но постепенно, со смягчением нравов, этот запрет был снят, и в эпоху империи женщина – полноправная хозяйка своего добра и свободно составляет завещание. Женщины в Древней Италии имели даже собственные объединения (conventus matronarum), своего рода клубы. Так, на одном из таких «конвентов» в 396 г. до н.э. во время войны с Вейями матроны решили пожертвовать на общее дело свои драгоценности. Более прозаические вопросы, обсуждаемые на женских собраниях: в какой одежде выходить на улицу, кто какими типами повозок имеет право пользоваться, кто кому должен уступать дорогу и т.п.

Дома матрона посвящала себя хозяйству, ухаживала за детьми, которые приблизительно до 10 лет были на ее попечении, ткала и пряла. В семьях, блюдущих заветы предков, было принято носить одежду, изготовленную руками хозяйки дома. Известно, что Август, сделавший возвращение к староримским традициям и нравам своей официальной политикой, появлялся только в туниках и тогах, сработанных супругой, дочерью и внучками.

Хотя формально римлянки были устранены от участия в делах государства, мы встречаем женщину буквально на каждой странице римской истории как активного ее участника и творца, а не просто как мать или жену. Супружеская преданность и дочерняя привязанность сабинянок способствовали образованию единой римской гражданской общины; добродетель и гибель Лукреции на фоне тиранического произвола побудили римлян к изгнанию царя и установлению республики; а невинность плебейской девушки Вергинии и ее трагическая кончина – к свержению могущественного главы децемвиров патриция Аппия Клавдия. Известно, какое огромное влияние оказывала на братьев Гракхов их мать Корнелия – умнейшая и образованнейшая женщина своего времени. Услугами, советами и помощью знатных матрон охотно пользовались представители враждующих группировок во времена гражданских войн в последний век республики. Смерть Юлии, дочери Цезаря и жены Помпея, привела к разрыву между бывшими союзниками по триумвирату. А какие выразительные женские образы встречаем мы в переломный момент перехода от республики к империи, когда решался вопрос, кому править Римом: добродетельная Октавия, сестра Октавиана; Клеопатра, роковая возлюбленная Антония; хитроумная Ливия, имевшая колоссальное влияние на Августа, своего супруга и основателя империи! Большую роль играли женщины и в политической жизни империи, особенно женщины императорского дома.

В римской республике женщина не могла участвовать в обсуждении законов или выборах магистратов, но при желании и необходимости матроны могли влиять на то, и на другое через своих мужей, а бывало, и напрямую вмешивались в законодательную деятельность комиций. Так, в 195 г. до н.э. римские дамы добились отмены законов против роскоши, запрещавших женщинам носить золотые украшения весом более 14 гм, щеголять в разноцветной одежде и пользоваться повозками в черте города. Женщины, героически мирившиеся с этими ограничениями во время II-й Пунической войны, возмутились тем, что закон продолжал действовать и после ее окончания. Толпа матрон заполнила форум: они упрашивали должностных лиц, они практически осадили дом трибунов, пытавшихся наложить вето на отмену закона, – и они добились своего, несмотря на проникновенное антифеминистическое выступление Катона, пугавшего римских мужей таким устрашающим последствием уступки, как женское равноправие.

По мере того, как строгие римские нравы смягчались и женская эмансипация делала успехи, все более частым явлением становятся разводы. В ранней республике развод был делом неслыханным. В 231 г. до н.э. некто Карвилий Руга расстался с женой по причине ее бездетности – кажется, этот развод был первым в истории Рима, потому так хорошо запомнилась его дата. Но уже во II в. до н.э. мужья стали использовать развод как средство избавления от надоевшей жены; а в эпоху поздней республики нередко женились и разводились по политическим соображениям в знак заключения или, наоборот, разрыва политического союза. В эпоху империи развод нередко совершался по инициативе женщины. Одна из героинь поэта Марциала за месяц сменила десять супругов, а философ Сенека вздыхал о том, что женщины из благородных семейств считают года не по числу сменившихся консулов, а по числу мужей. Новых мужей проще было найти матронам в возрасте, поскольку кандидаты в женихи мечтали получить наследство после смерти супруги. В одной эпиграмме Марциал ядовито замечает:

Замуж идти за меня очень хочется Павле, но Павлы
Я не желаю: стара. Старше была б, – захотел.

С легкомысленным римским светским обществом пытался бороться Август. Укреплению семьи и повышению рождаемости должны были служить ряд его законов. «Юлиев закон против прелюбодеяний» грозил виновным изгнанием и конфискацией имущества. Закон о браке наказывал безбрачие для мужчин от 25 до 60 лет и женщин от 20 до 50: разведенные должны были снова вступить в брак, холостяки и незамужние лишались свободы завещания. Едва ли эти и подобные им меры были эффективны: образ жизни столичного общества не изменился и «падение нравов» продолжалось. Сам Август – борец с разводами и блюститель семейной нравственности – был трижды разведенным мужем, женатым на разведенной женщине, а его дочь и внучка вели себя столь скандально, что император вынужден был отправить их в пожизненную ссылку на основании собственного закона.

Если при расставании бывшие супруги спорили о том, как поделить имущество, вопрос о том, как поделить детей, никогда не вставал: дети всегда оставались под властью отца. Император Адриан как-то заметил, что нет ни одного народа, который имел бы б о льшую власть над своими сыновьями, чем римляне. Вплоть до IV в. pater familias имел право жизни и смерти над детьми; он мог отвергнуть нежеланного ребенка и тем самым обречь его на гибель или рабство[65]. По-настоящему бороться с умерщвлением младенцев начали лишь после христианизации империи. В эпоху республики власть отца была неограниченной и в имущественных вопросах. Сын, даже достигнув совершеннолетия и женившись, не имел права владеть недвижимым имуществом при жизни отца. Прибыль, которую он получал, принадлежала отцу; если кто-то делал завещание в его пользу, наследство получал отец. В древности, судя по законам XII таблиц, pater familias мог трижды продавать сына в рабство, и лишь после последней продажи сын получал свободу от отцовской власти. Известны примеры из истории республики, когда отцы, имевшие право творить домашний суд над всеми членами своей семьи, наказывали смертью взрослых детей. Некий Атилий убил свою дочь за скверное поведение; некоторые участники тайных вакханалий лишились жизни по приговору домашнего суда; отец одного из сторонников Катилины собственноручно казнил сына и т.д. По закону отец терял права на сына, если его усыновляли (отцовская власть сполна переходила к усыновившему), или если сын становился жрецом Юпитера, или если совершался акт эмансипации, т.е. освобождения от отцовской власти. В конце республики эмансипация стала частым явлением: сыновья стремились скорее обрести самостоятельность. Иногда к этой процедуре прибегали, чтобы сохранить имущество в руках одного наследника (эмансипированный лишался права на наследство), иногда таким образом отец наказывал сына, оставляя его без надежды на будущее достояние.

Свободнорожденный римлянин обычно имел три имени: praenomen (преномен) – личное имя, nomen (номен) – родовое имя и cognomen (когномен) – семейное имя (как наша фамилия). Например, Марк (личное имя) Туллий (родовое) Цицерон (семейное). Некоторые видные граждане за особые заслуги или особые приметы получали дополнительное прозвище – agnomen (агномен). Публий Корнелий Сципион прозывался Африканским за победу над Ганнибалом в Африке, Марк Порций Катон носил прозвище Цензор, ибо его деятельность на этом посту многим запомнилась. Личных имен в Риме было совсем немного (около 20): Марк, Гай, Гней, Квинт, Люций, Децим, Тиберий, Секст, Тит и т.д. В некоторых родах были свои наследственные имена: так, имя Аппий монополизировал род Клавдиев, а имя Мамерк – род Эмилиев. Родовых имен было побольше; нам известны прежде всего те из них, которые принадлежали римскому нобилитету: Корнелии, Юлии, Юнии, Фабии, Валерии, Эмилии, Лутации, Порции, Лицинии, Гортензии и т.д. Обычно род включал в себя несколько семей: к роду Корнелиев относились семейства Сципионов, Лентулов, Цетегов, Долабелл, Сулл и др. Семейные имена часто отражали какие-то телесные признаки, отличавшие кого-то из предков: Лонг от longus – «длинный», Назон от nasus – «нос»,т.е. «носатый», Барбат от barbatus – «бородач». Иногда в памяти запечатлевались некие качества характера и личности: Брут от brutus – туповатый, Катон от catus – лукавый, хитрый. Порой, как и у других земледельческих народов, семейные прозвища римлян были связаны с культурными растениями: Цицерон от cicer – горох, Лентул от lens – чечевица.

Если римляне особенно не напрягали воображение, придумывая себе личные имена, то в вопросе об именах для прекрасной половины Древнего Рима фантазия им совсем отказала. Все римские особы женского пола в эпоху республики носили поставленное в женский род родовое имя: всех рождающихся девочек в роду Корнелиев называли Корнелиями, в роду Юлиев – Юлиями, в роду Теренциев – Теренциями и т.д. Не смущало и то, что в одной семье могло родиться несколько девочек: если сестер было две, старшая звалась Maior, а младшая – Minor. Если больше, девочкам присваивался порядковый номер: Cornelia Prima (Корнелия Первая), Cornelia Secunda (Вторая), Cornelia Tertia (Третья), Quarta (Четвертая) и т.д., сколько потребуется. Исключение делалось только для дочери, рожденной после смерти отца – она звалась Постумией (мальчика в этом случае называли Постумом). Под конец республики и во времена империи начали употреблять два имени – nomen и cognomen в женском роде: Цецилия Метелла, Юния Торквата, Эмилия Лепида.

Еще проще было с рабами – чаще всего их называли по их родине: Syrus (из Сирии), Gallus (из Галлии), Afer (из Африки) и т.п. Иногда и вовсе не церемонились, обозначая словом puer (мальчик) с прибавлением имени господина в родительном падеже: Marci puer, т.е. «мальчик Марка», или Marcipor (Марципор). Вольноотпущенник принимал родовое, а порой и личное имя хозяина, его же собственное имя обращалось в когномен. Так, грек Андроник из Тарента, освободившись из рабства стал зваться «Люций Ливий Андроник» и под таким именем известен как родоначальник римской литературы.

Римский дом с веками переживал те же метаморфозы, что и весь римский быт: в древние времена – это простое и скромное жилище с единственной комнатой (атриумом), где находился очаг[66], а в эпоху великих завоеваний и в последующие века – особняк, сооруженный по греческому образцу. Атриум становится приемной залой, главной частью дома. В центре кровли над атриумом было большое прямоугольное отверстие (compluvium), из которого дождевая вода стекала в бассейн под ним (impluvium). В задней части атриума в домах аристократов хранились изображения предков – imagines maiorum – деревянные бюсты с восковыми масками, сделанными по гипсовым слепкам с лиц покойных. В праздники их доставали и украшали венками. Нувориши, которые не могли похвастаться длинным рядом предков, вешали на стенах своих атриумов портреты императоров и знаменитых мужей. В атриуме по-прежнему оставался очаг, игравший роль сугубо символическую: здесь ларам и пенатам совершали возлияния. До конца республики в атриуме стоял ткацкий станок, за которым работала вместе с дочерьми и домочадцами матрона: образ хозяйки дома, «занятой шерстью» у очага, всегда оставался символом домашнего покоя и уюта. Владельцы богатых особняков не скупились на украшения атриума: колонны, драгоценный мрамор, греческие статуи, стенные картины или росписи, мозаичный пол, – все, что пожелает фантазия, вкус и достаток.

По обеим сторонам атриума были расположены жилые и служебные комнаты, получавшие свет из главной залы. За атриумом следовал таблиний (tablinum) – кабинет хозяина. Здесь он занимался делами, принимал гостей, хранил важные документы[67]. По одной стороне (или по двум сторонам) кабинета шел коридор, которым проходили из атриума в перистиль. Так называлась заимствованная у греков задняя часть дома, представляющая собой внутренний дворик, окруженный колоннадой (портиком). Посреди шелестел небольшой садик, благоухал цветник, журчала вода в фонтане и стекала каскадом с маленьких лестниц, красовались мраморные или бронзовые статуэтки и нежились на солнце домочадцы. К перистилю примыкали спальни и комнаты для членов семьи, столовая (триклиний), помещения для прислуги, кухня, домашняя баня, кладовые и проч. Зажиточные интеллектуалы и эстеты устраивали у себя также картинные галереи (пинакотеки) и библиотеки.

Некоторые помещения в доме обычно сдавали в наем под лавки, пекарни, ремесленные мастерские, под квартиры съемщикам и т.д. Как правило, это были комнаты, примыкающие к атриуму с лицевой стороны и имеющие вход только с улицы.

Дом-особняк (domus) мог позволить себе иметь человек отнюдь не бедный, публика же попроще и поплоше обитала в многоквартирных и многоэтажных домах – инсулах (лат. insula – «остров»). Увеличивающееся население города привело к росту его ввысь: как заметил Цицерон, «Рим... поднялся кверху и повис в воздухе». Инсулы строили обычно в 5-6 этажей; внешний их вид был прост и строг – никаких изысков и украшений (за исключением тех домов, которые были выстроены с расчетом на богатых съемщиков). Фундамент закладывали неглубоко, а строили высоко, быстро и экономно, беря плохой, слабый цемент, посему в Риме постоянно случались обвалы инсул, так что император Траян своим указом снизил высоту домов до 17,7 м. Другим нередким городским бедствием были пожары: пищу огню давало дерево, широко применяемое в строительстве (окна, балки, двери, потолки) или просыпавшиеся угли и разлившееся масло от неосторожного пользования жильцами отопительными приборами (жаровнями) и светильниками. При скученности домов, узости улиц и отсутствии в квартирах воды[68] огонь распространялся с ужасающей быстротой. Самый жуткий пожар, продолжавшийся шесть дней, случился в 64 г. при Нероне: из 14 римских районов уцелело только четыре, три сгорело полностью, а в прочих остались развалины.

Всесословной римской одеждой, напоминающей греческий хитон, была туника (tunica). Она имела вид шерстяной рубахи, длиной чуть ниже колен, без рукавов или с недлинными рукавами. Иногда у туники имелся только левый рукав; материю прихватывали на правом плече застежкой и правая рука оставалась свободной. Мужчины обыкновенно носили подпоясанную тунику, выпуская складки над поясом. Очень длинная туника с длинными же рукавами была признаком легкомыслия и распущенности – Цицерон попрекал такой туникой лихоимца Верреса. Туника считалась домашней и рабочей одеждой и первоначально рассаматривалась как исключительно нижняя одежда. Показаться на улице в одной тунике, без тоги, серьезному римлянину, если он только не занимается физическим трудом, было неприлично, но позднее, особенно во времена империи, римляне уже свободно расхаживали в туниках, набросив сверху плащ (pallium). Люди состоятельные предпочитали белую тунику; у крестьян, мастеровых и рабов она была темного, немаркого цвета. Сенаторы и всадники носили туники с пурпурными вертикальными полосами: на сенаторской тунике была одна широкая полоса, а на всаднической – одна или две узких.

Женская туника была длинной и стягивалась поясом под самой грудью. Только в день совершеннолетия и свадьбы римские девушки одевали особую узкую тунику без пояса (tunica recta). Нередко матроны носили по две туники – нижнюю и более короткую верхнюю.

Верхняя римская одежда – тога – представляла из себя большой кусок шерстяной ткани полуовальной формы, длина которого по прямому краю доходила до шести метров. В глубокой древности (царский период) тогу носили и мужчины, и женщины, и дети; в нее заворачивались днем, ею укрывались ночью. Постепенно тога превратилась в чисто мужскую одежду. Она становилась все шире и длиннее, украсилась этажами складок – облачиться в нее без посторонней помощи было невозможно. Один французский ученый остоумно заметил, что описать тогу современным исследователям также трудно, как римлянам ее надевать. Процесс одевания выглядел примерно следующим образом: тогу брали за широкий край и, собрав складками около трети всего куска, перекидывали через левое плечо так, чтобы покрыта была левая рука, а конец спереди свисал почти до земли. Затем материю пропускали под правой рукой и, протянув по груди наискось, перекидывали конец через левое плечо – это была «перевязь»; остальную часть тоги спускали полукругом, тщательно укладывая складки (sinus) чуть пониже колен, а край опять перекидывали через левое плечо. В некоторых домах к хлопотливой процедуре облачения в тогу приступали еще с вечера: специальный раб готовил складки, прокладывая их дощечками и прихватывая зажимами, чтобы сохранить их в должном виде до утра. Человек, одетый в тогу, должен был выступать степенно и неторопливо, бережно неся все прихотливо уложенные складки. Оратор Гортензий однажды подал в суд за оскорбление на неосторожного прохожего, который, налетев на него, «разрушил сооружение его тоги».

Обыкновенная тога была из белой некрашенной шерсти (toga pura) – только у высших должностных лиц, некоторых жрецов и сенаторов из числа бывших курульных магистратов тога была с пурпурной каймой (praetexta). Подобную же тогу носили мальчики до совершенолетия, а когда им исполнялось 16 лет, они меняли ее на взрослую белую тогу. Праздничным считалось одеяние из белой крашенной шерсти – toga candida. В такую белоснежную тогу облачался соискатель должностей, поэтому он именовался «кандидатом» (candidatus). Тогу из темной шерсти (sordida) одевали в знак траура.

Для ежедневной носки тога, удовольствие и так дорогое и хлопотливое, была одеждой непрактичной: летом в ней было невыносимо жарко, а уберечь ее белизну среди грязи и сутолки городских улиц было весьма проблематично. Марциал жаловался, что за лето в столице ои изнашивает четыре тоги, а в деревне одну носит четыре года. Другой римский поэт – Ювенал – завидовал жителям италийских местечек, где «не носит тоги, как в Риме, никто; лишь покойника кутают в тогу». Тем не менее именно тога считалась официальной римской одеждой, признаком принадлежности к римскому народу, ибо почетным правом носить тогу пользовались только римские граждане (ius togae). «Владыки мира, народ, одетый в тоги» (gens togata), – так Вергилий торжественно называл римлян. Когда понтийский царь Митридат решил в 90 г. до н.э. покончить с властью Рима в Малой Азии, он приказал своим приспешникам убивать всех, кто одет в тогу. Изгнанники лишались права на тогу. Вольноотпущенники же, получая вместе со свободой такое право, радостно спешили показаться в новом одеянии.

Тем же, что тога для мужчин, для римских женщие была ст о ла (stola) – верхнее платье. Ее не смели надевать ни рабыни, ни гетеры. Это была длинная, перехваченная поясом одежда со множеством складок, характерной особенностью которой была пришитая к нижнему краю оборка, переходившая в некое подобие шлейфа. Поверх столы матрона, выходя из дома, набрасывала плащ – паллу (palla) – длинную широкую шаль, в которую можно было совершенно закутаться.

Другим распространенным в Риме видом верхней одежды были разнообразные плащи. Уже упомянутый паллий (pallium), составивший тоге конкуренцию во времена империи, представлял собой кусок ткани, который наподобие греческого гиматия набрасывали на плечо и оборачивали вокруг талии. Сагум (sagum) – плащ римских солдат – четырехугольный кусок грубой шерстяной ткани, который накидывался на спину и закреплялся фибулой на правом плече или под горлом. Пенула (paenula) – тяжелый узкий плащ, который застегивался спереди и часто имел капюшон. Лацерна (lacerna) – легкий широкий плащ, застегивающийся под горлом или на плече. Если лацерна использовалась как дорожный или дождевой плащ, к ней также пришивали капюшон. Многие носили лацерну поверх тоги, чтобы уберечь последнюю от пыли и грязи. Плащи были разного цвета – темные, белые, окрашенные в пурпур или сохранявшие естественный цвет золотистой шерсти испанских овец.

Брюк римляне никогда не носили – также как греки они почитали эту одежду признаком варварства. Они презрительно называли Галлию «Галлией, одетой в штаны»[69] (Gallia bracata), а когда Цезарь ввел в сенат нескольких галлов, римские мальчишки бежали за ними с песенкой: «Галлы скинули штаны, тоги с красным им даны». Однако в северных провинциях, где климат быд холодным, приходилось иногда надевать на себя эту варварскую одежду: так, на колонне Траяна легионеры изображены в коротких обтягивающих штанах. Все же даже во времена поздней империи, когда она испытывала на себе изрядное варваское влияние, а в общество проникали многие варварские обычаи и привычки, императоры запрещали носить штаны в Риме.

Главным материалом для одежды в древней Италии была шерсть; из нее изготавливали и туники, и тоги, и плащи. Превосходной считалась овечья шерсть из Южной Италии (апулийская порода), а также шерсть тарентинских овец, отличающаяся белизной, мягкостью и особым блеском. Льняное полотно первоначально шло главным образом на хозяйственный нужды, на паруса и тенты, и только в эпоху империи из него стали делать одежду. Шелк появился в последний век республики, причем это был так называемый «дикий шелк»[70], одежды из коего изготавливались на о-ве Кос и назывались «косскими». Легкие, обычно пурпурные и часто совершенно прозрачные, «косские одежды» были, с одной стороны, мечтой гетер и легкомысленных светских модниц, а с другой, – предметом обличительных поношений строгих моралистов и философов. Настоящий китайский шелк, появившийся во времена империи, был очень дорог и тяжел, и римские умельцы вскоре приспособились подвергать его своеобразной переработке: материю распускали и ткали заново, добавляя льняной или хлопковой пряжи.

В целом, римская толпа в своей массе не поражала ни песторотой одежд, ни разнообразием и прихотливостью покроев. Преобладали темные (рабочие) или белые (официальные) тона. Окрашенная одежда у мужчин всегда несла на себе некий одиозный отпечаток, особенно одежда пурпурного (подобала только высшим лицам в государстве, позднее – императорам), зеленого (считался женским) и оранжевого (как брачное покрывало) цвета. Для женщин, правда, с начала империи разноцветная одежда стала почти нормой, хотя некоторые цвета (алый и лиловый) считались не совсем приличными. Как непристойность рассаматривалась также кричащая пестрота, необычные и безвкусные сочетания цветов, как, например, вишневая туника, подпоясанная желтым кушаком у Фортунаты из «Сатирикона» Петрония, жены нувориша Тримальхиона, имя которого стало нарицательным обозначением выставляющей себя на показ роскоши в сочетании с невежеством и грубыми нравами.

В первые века существования Рима его суровые и воинственные жители обходились самыми скромными блюдами: главным лакомством была густая, круто сваренная каша из полбы, проса или ячменя. Дополняли скудное меню хлебные лепешки, вареные овощи и фрукты. Мясо тогда было роскошью, праздничным блюдом. Готовила нехитрую снедь хозяйка дома вместе с рабынями. В эпоху великих завоеваний, когда влияние со стороны изысканной и легкомысленной Эллады подточило строгие нравы предков, повар-грек, повар-профессионал вытеснил из кухни почтенную римскую матрону. Обедать стали в особом помещении – триклинии, – украшенном награбленными и вывезенными из Греции статуями, мебелью и утварью. Римляне, которые раньше, как и многие другие народы, предпочитали есть сидя, перенимают греческий обычай возлежать за столом. Жен, правда, вначале ущемляли – они скромно сидели в ногах ложа супруга, отца семейства, – но впоследствии и им было позволено трапезничать лежа. Вокруг стола ставили обычно три ложа[71] с трех сторон, четвертая оставалась свободной – с этой стороны подавали. Каждое ложе предназначалось для троих. На каждом из трех мест лежала подушка: участники пира опирались на нее левым локтем и в таком полулежачем положении наслаждались предложенными яствами. Как ложа, так и места на них различались по достоинству: самым главным было среднее ложе, а самым почетным на нем – правое место. Если количество приглашенных превышало количество мест, вносили дополнительные столы с ложами.

Римляне ели трижды в день. Утром легко закусывали хлебом, сыром, фруктами (особенно – любимыми фигами, или, как мы их называем, инжиром), запивая все это разбавленным вином, молоком или водой. Днем перехватывали что-то в качестве второго завтрака. Им чаще всего была холодная закуска, оставшаяся со вчерашнего обеда – нечто такое, что можно было съесть на ходу, порой без традиционного перед едой омовения рук. Ни завтрак, ни ланч не предполагали строго определенного места или строго определенного часа приема пищи. Главное удовольствие, сродни некоему священному обряду, римляне оставляли на вечер, на время знаменитого римского обеда (convivium). Действо это начиналось около трех часов дня (летом – несколько раньше, зимой – позже) и длилось, по меньшей мере, часа три, а часто – до самой ночи, до того момента, когда участники трапезы плавно переходили в объятия Морфея. Мероприятие подобной продолжительности требовало сложной и разнообразной программы. Вообще, римский пир, как и греческий, был не столько делом личным или семейным, сколько общественным, ибо его обязательными участниками были сотрапезники – гости. Обед в одиночку, в кругу семьи, и за еду не считался, а назывался «кормежкой». Итак, и длительность трапезы, и состав приглашенных требовали от хозяев большой предварительной подготовки.

Обед состоял из трех частей. Вначале подавали закуски, прежде всего яйца. Отсюда римская поговорка «ab ovo usque ad mala» – «от яиц до яблок», соответствующая нашей «от А до Я», т.е. «от начала до конца» (яблоки подавали в конце обеда на десерт). В качестве закуски предлагали также разнообразные овощи вроде капусты, артишоков, тыквы, спаржи, салата и т.д; грибы; соленую или маринованную рыбу; устрицы и другие моллюски. К этому добавляли иногда пироги и жареную птицу, например, дроздов. Запивали все сладким вином с медом. Римляне не пользовались ножами или вилками. Специальным ножом раб разрезал мясо перед тем, как подать на стол. Жидкие кушанья ели ложками, все остальное руками, поэтому периодически, особенно между переменами блюд, разносилась вода для омовения рук и предлагались полотенца. Позднее вошли в употребление салфетки, которыми также покрывали грудь. Обычно салфетками снабжал хозяин, но нередко гость приносил собственную – с тем, чтобы увязать в нее подарки, зачастую подносившиеся гостям после пира, а еще, чтобы украдкой собрать остатки еды и унести домой, обеспечив себе на следующий день завтрак.

После увертюры следовала главная часть трапезы – собственно обед. Рабы вносили одни блюда за другими, минимум три, а обычно семь и более перемен: мясо, рыба, птица, а в качестве гарнира к ним – овощи с разнообразными и, как правило, весьма острыми соусами. Римляне предпочитали свинину или козлятину, говядину ели реже. Благодаря охоте на столе появлялась дичь. Высоко ценилась рыба, которую привозили отовсюду, в том числе с берегов Понта – Черного моря. Гурманы устраивали у себя в поместьях большие бассейны для рыб с пресной или морской водой. Самый известный из римских чревоугодников – Лукулл – для того, чтобы наполнить свой пруд с морской рыбой соленой водой, велел прокопать и продолбить в горах многокилометровый канал. Кстати, названные в его честь «лукулловы пиры» стали обозначать с тех пор изысканное обжорство. Для некоторых рыбки становились вроде домашних питомцев: один богач (модный адвокат Квинт Гортензий) не раз оплакивал безвременную кончину своих мурен, скорбно, но с аппетитом поедая любимцев.... Что касается птицы, помимо обычной домашней, разводили фазанов, павлинов, цесарок. Постепенно «птичий» стол пополнялся новыми разновидностями. При императоре Августе в моду вошли блюда из аистов, а при его преемнике Тиберии добрались до соловьев. Затем наступила очередь таких лакомств, как языки фламинго или гусиные лапки с гарниром из петушиных гребней и т.п.

После обеда в глубоком молчании приносили жертвы шаловливым и капризным ларам, похожим на наших домовых. Для них у очага клали пирожки и ставили чашу с вином. Затем подавали десерт: рабы обычно уносили обеденный стол и приносили новый, с фруктами, орехами, сластями. Предлагались также острые деликатесы, возбуждавшие жажду. Ибо если до сих пор пили умеренно, считая, что вино мешает насладиться кушаньями, то за десертом начинали пить весьма усердно. Либо во время десерта, либо чуть погодя следовала долгожданная многими сотрапезниками часть пиршества, называемая comissatio – «попойка». Обычай именно так кончать обед римляне заимствовали у греков. Были усвоены также все внешние приемы, придающие римской «попойке» вид греческого пира (симпосиона): гости душились, надевали на голову венки из плюща, роз или мирта, пол усыпали лепестками. Выбирали председателя пира, определявшего число кубков, которые следовало выпить, в какой пропорции должно быть разбавлено вино и какой будет способ пития – вкруговую или вызывая по одному участников пирушки и передавая кубок с различными пожеланиями. Поднимали чаши с даром Вакха за здоровье друг друга, провозглашали разнообразные тосты. Пить вино неразбавленным считалось признаком дурного тона и проявлением грубости нравов, так как наслаждение от неспешного общения и беседы с друзьями в этом случае быстро исчезало и сменялось разнузданной и скоротечной пьянкой. К подобному прискорбному финалу могло привести и чрезмерное количество выпитых кубков – задача блюсти меру и сохранять атмосферу дружеской солидарности и духовной радости ложилась на плечи распорядителя пира и хозяев.

Сорта вин были самыми разнообразными: различали вина легкие, тонкие, крепкие, сладкие; по цвету – красные, белые, золотые. Многие предпочитали греческие вина с островов Эгейского моря – родосское, косское, хиосское. Лучшим из италийских вин считалось фалернское. Как тут не вспомнить игривые строки А.С. Пушкина, переложившего стихотворение римского поэта Катулла, завсегдатая пирушек, на которых веселая молодежь порой пренебрегала правилом пить вино разбавленным:

Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик!
Так Постумия велела,
Предводительница оргий.
Вы же, воды, прочь теките
И струей, вину враждебной,
Строгих постников поите:
Чистый нам любезен Бахус.

В течение многих часов, пока длился римский пир, и особенно во время его заключительной части, гости не только поглощали яства, но и наслаждались «культурной программой». Для развлечения пирующих приглашались певцы и певицы, всякого рода музыканты, танцоры, фокусники, комические актеры. Обязательной частью достойного пиршества была интеллектуальная «сократическая» беседа, т.е. разговор на философские, литературные, политические темы, – обычай, также позаимствованный у греков. Такая беседа в хорошей компании никогда не бывала скучной, ибо сотрапезники состязались в находчивости и остроумии; меткое слово, красивый оборот, ораторское искусство высоко ценились. Хозяин или гости читали стихи – свои и чужие, пели исторические песни, прославлявшие доблестные подвиги и героические деяния предков, или, устав от духовных наслаждений, играли в кости.

Подобное обеденное времяпрепровождение, сочетавшее изысканную еду, тонкие вина с чистыми интеллектуальными и духовными радостями, отличало далеко не все римские компании. Так проводила свой досуг образованная элита, аристократия и те римляне, которые умело совмещали традиции с «иностранными» новшествами, следуя знаменитым принципам, выработанным греческими мудрецами: «ничего слишком», «мера есть наилучшее». Такие пиры с любовью описывали римские поэты и писатели, философы и ораторы: Вергилий и Гораций, Цицерон и Сенека, Ювенал и Плиний Младший. Но римская литература полна и иными примерами, рисующими картины пиршественного разгула и безмерного чревоугодия. Там, где утрачивалось чувство меры и приличия, где чванливому хозяину надо было выставить напоказ свое богатство, а гостям на дармовщину объесться за чужой счет, обед превращался в оргию – безудержное обжорство и беспробудное пьянство. Устроителями подобных безобразных застолий обычно бывали выскочки-нувориши, как правило, из числа вольноотпущенников. Апогей пиршественного бескультурья пришелся на первые века империи, когда эта категория граждан стала особо влиятельной и состоятельной.

Хотя римляне предпочитали обедать дома, в кругу друзей, была у них также «система общественного питания». Рассчитана она была главным образом на публику неприхотливую, веселую и холостую – из нее и рекрутировались завсегдатаи римских харчевен. Круг клиентов таких кабачков был достаточно устойчив и состоял в основном из жителей ближайшего квартала. Низшую категорию харчевен составляли те, что находились на постоялых дворах. Помимо невольных посетителей – приезжих и путешественников – их посещала публика попроще и погрубее: погонщики, конюхи, матросы. Свободная атмосфера харчевен не знала никаких социальных перегородок: за одним столом могли пировать местный воришка, вольный поэт и голубых кровей аристократ. В эпоху империи римские власти подозрительно относились к этой «кабацкой вольности» и периодически пытались положить ей конец: так однажды было принято постановление, по которому ни один «порядочный человек» не имел права принимать пищу в харчевне. Еда в кабачках была необычно дешева, но качество ее было соответствующим: недоброкачественная пища и неумеренно разбавленное вино считались само собой разумеющимися. Римляне известны своей любовью к чистоте и мастерством в строительстве водопроводов и канализации, но почему-то последняя нередко отсутствовала в харчевнях, – что из этого получалось, нетрудно себе представить. Часто кабак по совместительству являлся и домом терпимости; недаром в списках городского населения содержатели харчевен фигурировали рядом с ворами и шулерами. Кабацкий мир с его вольницей, отказом от общепринятых норм морали и нравственности, антисанитарией являлся своеобразным анархическим вызовом официальному императорскому Риму.

Вместе с угасающей античной цивилизацией тихо почили и знаменитые римские обеды. Ушли в небытие и пиршественная утонченность интеллектуалов и оргиастические излишества толстосумов. Победный пир справляли молодые варварские народы, одержавшие верх над одряхлевшей Западной Римской империей.

Заключение

Роль античной цивилизации в истории всемирной культуры трудно переоценить. Сначала Древняя Греция и Рим оказали огромное влияние на соседние народы и государства, вовлекли их в орбиту своего политического и культурного влияния, сделали их частью античного мира, а затем античность сыграла ключевую роль в процессе культурного становления современной европейской цивилизации. Именно в античную эпоху зародилась европейская художественная литература, философия, наука, медицина. В римской юриспруденции и праве – истоки современного гражданского права. Древняя Греция подарила нам театр – высокую трагедию и остроумную комедию. На греческих мифах и римских героических преданиях веками воспитывалась молодежь, их сюжеты и герои вдохновляли художников и скульпторов, писателей и поэтов. Большинство современных европейских языков сложились под сильным воздействием латинского и (в меньшей степени) греческого языка; само появление романских языков явилось результатом слияния местных диалектов или наречий варваров-завоевателей с латынью. В средние века латынь была языком религии и философии, науки и медицины, юриспруденции и дипломатии. Обучение в университетах шло по-латыни, а традиция писать на этом языке научные трактаты и диссертации сохранялась вплоть до начала XX века. И поныне терминология многих наук основывается на латинским или древнегреческом языке. Архитектурные каноны античного искусства (греческие портик и колоннада, римские арка и купол) сформировали архитектурный облик многих европейских городов, в том числе Санкт-Петербурга. Без греческих статуй, римского скульптурного портрета невозможно представить себе развитие европейской скульптуры. До нас почти не дошла античная живопись, однако преемственность в изобразительном искусстве пережила «темные века» средневековья. Многие политические понятия, легшие в основу современного гражданского общества, также восходят к античности, в том числе, такие как «гражданин», «демократия», «свобода» (политическая и личная), идея прогресса и т.д.

Были в европейской истории эпохи, когда античность воспринималась как норма, эталон, ей подражали, ею восхищались – Ренессанс на закате средневековья или классицизм в Новое время. Но проходили времена упоения и копирования классики, а античная цивилизация все равно оставалась и останется на века колыбелью, блистательным началом, в чем-то – непревзойденным образцом для европейской культуры. Как говорил известный российский ученый Ф.Ф. Зелинский, у каждого из жителей Европы есть две родины: одна – это страна, где он родился, а другая – это античность.