Поворот на юг

Амундсен считал, что благодаря своим заслугам перед родиной может рассчитывать на ее помощь. С момента возвращения из Арктики после покорения Северо‑Западного прохода его уверенность в этом выросла, и он предполагал, что деньги в конце концов появятся сами собой. Но пока новая экспедиция начиналась точно так же, как и предыдущая. Помимо собственной репутации, для получения кредита Амундсен заручился поддержкой Нансена и приступил к активной подготовке.

Несмотря на свой огромный опыт, Амундсен все еще стремился к совершенству. Как минимум он пытался избежать повторения старых ошибок. Например, в предыдущей экспедиции у него возникли проблемы со снаряжением, изготовленным из некачественного меха, поскольку северных оленей забили в неподходящее время года. Спальные мешки, в которых использовался такой мех, быстро становились жесткими, влажными и холодными. Ему нужны были шкуры годовалых телят определенной породы, забитых осенью. Для этого он обратился к своему другу Запффу из Тромсё, который помог ему со снаряжением для «Йоа».

Так же методично Амундсен занимался подготовкой «Фрама»: он изменил его оснастку, превратив корабль в марсельную шхуну[50], поскольку с ее носовыми и кормовыми парусами было легче справляться, чем с квадратными. Тем более что такое парусное вооружение позволяло уменьшить количество участников экспедиции. Паруса управлялись с палубы. Таким образом, работа на реях (романтическая черта парусников прошлого) сводилась к минимуму. Теперь для управления «Фрамом» было достаточно всего шести человек.

Кроме того, Амундсен заменил силовую установку «Фрама»: раньше она работала на угле, а теперь он поставил дизельный двигатель, более подходящий– для плавания во льдах. Ведь в полярной экспедиции нужно было уметь быстро использовать любую представившуюся возможность – каждый недолгий просвет между льдинами, каждое разводье, – а дизельный двигатель, в отличие от паровой машины, мог мгновенно набирать мощность, не тратя горючее впустую. Дизель имел большую мощность, позволяя наряду с этим сэкономить место на судне и уменьшить численность команды.

Но корабельные дизельные двигатели пока что оставались непроверенным новшеством. Когда началось переоборудование «Фрама», моторные шхуны можно было пересчитать по пальцам одной руки. Реверсивный принцип, на котором основан механизм действия морских двигателей, изобрел примерно за пять лет до этого, в 1904 году, шведский инженер Йонас Хессельман. Впервые их производство начала стокгольмская компания «Дизельз Моторер и Ко» в 1907 году. Двигатель, заказанный Амундсеном, был четвертым из введенных в эксплуатацию. «Фрам» оказался первым полярным кораблем с дизельным двигателем, что стало явным новаторством.

В отличие от Скотта Амундсен не готовил путешествие за письменным столом. Кроме того, ему активно помогала семья. Брат Леон стал секретарем экспедиции, арендовал небольшой кабинет в центре Христиании и взял на себя всю бумажную работу. Руаль мог вообще не появляться там, полностью посвятив себя надлежащей подготовке.

А сделать предстояло многое. Требовалось обдумать и проверить громадный список предметов полярного снаряжения, который то и дело нуждался в изменениях. Регулярно Амундсен отправлялся к выходу из фьорда, на хортенскую верфь, где находился «Фрам», чтобы лично контролировать ход работ. Это было трудное, но интересное время. В те дни Амундсен на собственном опыте убедился, что организация экспедиции может стать лучшим из удовольствий, полным предвкушения и надежд.

Тогда же, в возрасте тридцати семи лет, Амундсен влюбился, вероятно, впервые в жизни. Его выбор пал на замужнюю женщину – Сигрид Кастберг, жену адвоката, аристократку. В маленьком закрытом сообществе небольшого городка (население Христиании тогда составляло 240 тысяч жителей) трудно было сохранить подобный роман в тайне, и Амундсен оказался в центре ужасного скандала. Он хотел, чтобы Сигрид развелась и немедленно вышла за него замуж. Она, естественно, колебалась.

Но эта встреча, состоявшаяся за несколько месяцев до отплытия, подарила ему немного настоящего человеческого тепла. Близкие Амундсена считали, что он вообще не интересуется противоположным полом. Возможно‑, столь индифферентное отношение объяснялось тем, что он просто не мог найти понимающую его женщину. Но, похоже, Сигрид наконец смогла подобрать к нему ключик. Хороша собой, смешлива и очень женственна – именно то, что требовалось Амундсену. Почтовая открытка, однажды в полночь подписанная им в «Гранд‑отеле», который был своего рода «Ритцем» Христиании, говорит о многом. Вероятно, он очень нуждался именно в таких отношениях. Общение с Сигрид стало одним из немногих счастливых и беззаботных периодов жизни Амундсена в цивилизованном обществе.

Тем временем Пири, затерявшийся в Арктике, снова попытался достичь Северного полюса.

Для «Йоа» Амундсену пришлось долго подбирать команду, теперь же от добровольцев не было отбоя. На должность старшего помощника он выбрал офицера норвежского военно‑морского флота коммандера Оле Энгельстада. Но в конце июля 1909 года Энгельстада убил удар молнии во время испытаний одного из воздушных змеев, способных поднять в воздух человека, – их собирались взять на «Фрам» для наблюдений во льдах.

Тогда Амундсен направил телеграмму с предложением этой должности другому офицеру, лейтенанту Торвальду Нильсену, который ранее безуспешно пытался присоединиться к экспедиции. Нильсен лаконично записал в своем дневнике: «Я согласился и получил предложение занять место старшего помощника».

По дороге в Лондон в конце января 1909 года для чтения лекции о предстоящей экспедиции в Королевском географическом обществе Амундсену нужно было пересесть на другой поезд в Любеке, городе на севере Германии. Там он случайно встретился с норвежской лыжной командой, направлявшейся на соревнования во французскую Савойю, в Шамони. В таких исторически скандинавских дисциплинах, как прыжки с трамплина или бег на лыжах по пересеченной местности, норвежцы по‑прежнему оставались непревзойденными мастерами.

В ожидании поезда Амундсен коротал время в ресторане вокзала со своими соотечественниками. Разговор, естественно, зашел о его экспедициях, прошлых и будущих.

– Знаете, – сказал один из лыжников, гибкий темноволосый усатый человек с блеском в глазах, – а было бы забавно отправиться с вами на Северный полюс.

Оказалось, что это один из лучших лыжников своего времени Олаф Бьяаланд.

– Правда? – ответил Амундсен. – Что ж, если вы действительно так думаете, полагаю, это можно устроить. Просто разыщите меня в Христиании, когда вернетесь из Шамони. Но тщательно обдумайте все. Там будет не только забавно.

Так Бьяаланд рассказывал эту историю впоследствии. Он имел несколько причин обратиться к Амундсену с такой просьбой. Конечно, он был норвежцем – и поэтому мечтал походить на Нансена. Кроме того, его привлекал подобный способ увидеть мир и получить за это деньги. В свои тридцать шесть лет он впервые выехал за границу. И Шамони, и Северный полюс стали для него частью великого неизвестного мира. И то и другое он считал вариацией одной темы – лыжной гонки, разве что путешествие на Северный полюс было чуть веселее.

До этой случайной встречи на вокзале Любека они не знали друг друга, хотя каждый из них знал о достижениях другого из газетных заголовков.

Бьяаланд был больше чем просто лыжником и чемпионом. Он родился в Моргедале, в провинции Телемарк. Именно жители Телемарка в итоге превратили лыжи, которые в Скандинавии использовались с каменного века в качестве средства передвижения, в тот спорт, который мы знаем сегодня.

Бьяаланд принадлежал к поколению пионеров, подаривших всему миру удовольствие от катания на лыжах. Он отлично знал горы, был настоящим фермером и талантливым столяром, делал скрипки и лыжи, мог ковать железо. А еще этот одаренный человек был немного художником, немного поэтом, немного ребенком, немного шутом. Он имел обостренное чувство собственного достоинства и прекрасные манеры, традиционно присущие жителям Телемарка. Он слыл прирожденным аристократом. Амундсен быстро разглядел все эти качества. И уже в феврале, вернувшись из Шамони в Моргедал, Бьяаланд присоединился к участникам экспедиции.

Подготовка шла успешно по всем направлениям. Главным препятствием по‑прежнему являлись деньги. Но Амундсен, с неугасимой верой в собственные силы и возможности, чувствовал, что это препятствие рано или поздно исчезнет само собой. А еще он верил, что сможет отплыть, как и было изначально задумано, в январе 1910 года.

Но 1 сентября 1909 года он открыл утреннюю газету и прочитал:

СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС ПОКОРЕН

… доктор Кук достиг Северного полюса 21 апреля 1908 года, прибыв в мае 1909 года из Кейп‑Йорк в Упернавик [Гренландия].

Это был его старый друг по экспедиции на «Бельжике». Амундсену пришлось немедленно дать интервью в прессе. Он сделал это, с трудом пытаясь сохранить самообладание. Что он думал об этом человеке?

Кук тщательно изучил все, что связано с полярными исследованиями. Но он в первую очередь и главным образом спортсмен, охотник за призами, и его основная цель заключалась в том, чтобы достичь Северного полюса.

Поверил ли он такой новости? (От ответа на данный вопрос он вежливо уклонился.) Это повлияет как‑то на его собственные планы? Здесь ответ был совершенно четким: «Никоим образом».

Кук плыл из Гренландии в Копенгаген на датском корабле «Ханс Эгеде». «Самые теплые поздравления с отличным результатом, – телеграфировал ему Амундсен. – Жаль, что не смогу встретиться с Вами в Копенгагене. Надеюсь, что увидимся в Штатах».

Это произошло в пятницу, 3 сентября. В следующий вторник Амундсен увидел в газетах новые заголовки: «Пири тоже установил звездно‑полосатый флаг на Северном полюсе?»

У «Нью‑Йорк Таймс» сомнений не возникло:

С восьмой попытки за последние 23 года Пири все‑таки покорил Северный полюс… Передо мной лежит телеграмма с аббревиатурой ЧСП, посланная Пири своей жене. Счастливая супруга полярного исследователя заявляет, что это означает «Чертов Северный полюс».

Пири заявил, что оказался на Северном полюсе 6 апреля 1909 года, то есть через год после Кука.

И снова Амундсена попросили это прокомментировать. В интервью «Нью‑Йорк Таймс» он сказал:

Было бы бессмысленно спекулировать предположениями о том, в какой именно точке оказались эти исследователи. Неважно, с математической точностью был открыт Северный полюс или нет, важно то, что географические условия этого места кто‑то уже наблюдал. Вероятно, еще осталось поле для деятельности. И то, что осталось, будет важно для всех нас.

Сказанное, без сомнения, было правдой, но звучало неубедительно, особенно для самого Амундсена. В любом случае новости о Пири привели к тому, что Амундсен первым же поездом отправился в Копенгаген, куда приехал в среду утром. Он оказался в эпицентре того, что один датский журналист оценил как «кавардак из демонстраций, церемоний, непонимания и идиотизма, который можно назвать “днями Кука”». Полярного исследователя стихийно приветствовали как покорителя Северного полюса и автоматически присвоили ему почетную докторскую степень университета Копенгагена. Но в общий хор приветствий врывались и голоса тех, кто с самого начала считал это мистификацией. Разгорелся нешуточный спор.

Прямо с вокзала Амундсен направился в отель «Феникс», где остановился Кук. Далее, по словам самого Кука, случилось вот что:

Амундсен сказал мне… что готов использовать «Фрам»… для еще одной попытки попасть на полюс. Он спросил меня о течениях и погоде, а также поинтересовался моим мнением о перспективах этого предприятия. Я посоветовал отказаться от него, потому что в лучшем случае экспедицию Амундсена будет ждать повторение путешествий Нансена и Свердрупа. Более того, я сказал, что покорение Северного полюса уже потеряло актуальность. Так почему бы не отправиться к Южному?

Это было написано задним числом, через четверть века после той встречи. От этой идеи, продолжает Кук,

у Амундсена почти перехватило дыхание. Он на некоторое время погрузился в раздумья, как всегда делал, когда его посещала новая важная мысль. Затем сказал: «“Фрам” не очень хорош для тяжелых волн южных морей. Но можно попробовать. Дайте мне время все обдумать».

Амундсен описывает эти события несколько по‑другому. Когда появились новости о Пири, он написал:

Я прекрасно понял, что первоначальный план третьей экспедиции «Фрама» (исследование бассейна Северного полюса) в опасности. Надо было спасать экспедицию, действуя при этом быстро и без колебаний. Я решил поменять фронт – развернуться и взять курс на юг… Северный полюс, предпоследний форпост массового интереса к полярным исследованиям, был взят. Если я собирался добиться успеха в привлечении внимания к своему предприятию, мне ничего больше не оставалось, как попытаться ответить на последний вопрос – покорить Южный полюс.

Он также написал: «Я решил отложить свой первоначальный план на год‑два, чтобы найти недостающие средства». Другими словами, чтобы собрать деньги на дрейф через Арктику, требовалось время, и Амундсен хотел потратить его на Южный полюс.

Но это служило слишком эфемерным прикрытием. «Я не отрицаю, – писал он позже, – что мне понравилось бы оказаться первым человеком на [Северном] полюсе». Возможно, он был намного ближе к правде в тот момент, когда сказал, что «в стремлении поддержать свою репутацию исследователя мне пришлось бы одержать сенсационную победу так или иначе. И потому я решился на резкий маневр». Но та благословенная искра, которая зажигала сердца людей, вдруг погасла. Как сказал много лет спустя сам Амундсен, он искренне не мог понять, почему кто‑то «хочет попасть в то место, где уже был до него кто‑то другой… или идти туда ради того, чтобы сделать это иначе». Несмотря на собственные насмешки в адрес Кука по поводу его интереса к полюсу, Амундсен горел этой идеей. Но теперь Северный полюс был покорен, и у исследователя хватило воображения и силы воли сделать простой, но важный шаг – повернуться вместо него к полюсу Южному.

Вскоре в газетных заголовках развернулась битва на тему «Кто был первым на полюсе – Кук или Пири?». Позже притязания Кука официально отвергли, а заявления Пири подтвердили. Но в тот момент полемика только разгоралась. Дошел ли Кук до полюса? А Пири? Оба или ни один из них? Для Амундсена подобный вердикт не имел значения с самого начала. Он понимал, что ценность представляли сами заявления об этом факте. Однажды сделанные, они сводили на нет все шансы на неоспоримое первенство и, оставляя возможности для сомнений, лишали проект смысла. Совершенно понятно, что человека с таким чувством внутреннего величия, как у Амундсена, это сильно разочаровывало и сбивало с толку. То, что он начал искать новые земли для завоевания взамен старых, открытых другими, полностью соответствовало его характеру.

Теперь Амундсен решил стать первым человеком, оказавшимся на Южном полюсе. У него не имелось иллюзий относительно ценности этого места, но он хотел стать первооткрывателем. К тому же он надеялся, что это поможет в привлечении средств для арктического дрейфа. У него хватило дерзости переключиться с одного полюса на другой. Это был поистине наполеоновский план – ни публика, ни покровители Амундсена не поняли бы его. В конце концов получалось, что он отправлялся на юг с деньгами, собранными для плавания на север. С самого начала Амундсен понял: он добьется успеха, если будет действовать скрытно. Поэтому он сделал вид, что внезапная поездка в Данию предпринята для встречи с доктором Куком, старым товарищем по несчастьям на «Бельжике», и сбора информации в целях организации своего северного дрейфа. Но это служило дымовой завесой для того, чтобы ввести в заблуждение потенциальных врагов и недоброжелателей. В действительности поездка стала началом приготовлений к экспедиции в Антарктику. Англичане из другой эпохи сказали бы, что он действует в стиле Дрейка.

Дорога к Южному полюсу вполне естественно началась в Копенгагене. Именно там заказали собак для упряжек, которые, по мнению Амундсена, являлись залогом успеха. Лучших собак можно было найти в Гренландии, колонии Дании, вся торговля с которой по закону была монополизирована государством и осуществлялась из его столицы.

Так случилось, что Йенс Даугаард‑Йенсен, инспектор (то есть главный управляющий) Северной Гренландии, приплыл в Данию на том же корабле, что и Кук, и теперь находился в Копенгагене. Амундсену нужны были полярные собаки – самый выносливый вид, лучше всего приспособленный к условиям Антарктики. И помощь Даугаард‑Йенсена в их получении была очень важна. Амундсен и в Копенгаген поехал, скорее, для того, чтобы увидеть его, а не Кука.

Вскоре после прибытия в столицу Дании Амундсен встретился с Даугаард‑Йенсеном, после чего в письме, датированном 9 сентября, письменно поблагодарил его за

готовность предоставить собак для упряжек, эскимосское снаряжение и прочие необходимые вещи из датской колонии в Гренландии. Теперь я беру на себя смелость более подробно перечислить то, что мне нужно:

50 собак;

14 комплектов эскимосской одежды из тюленьего меха;

20 выделанных тюленьих кож для ремонта одежды;

20 постромков для собак… из тюленьей кожи…

Что касается собак, то мне абсолютно необходимо получить лучших из тех, что можно найти. Естественно, я полностью осознаю, что при этом цена должна быть выше обычной, но готов ее заплатить.

Данный документ интересен по нескольким причинам. Во‑первых, он наглядно иллюстрирует методы работы Амундсена: его педантизм, аккуратность и болезненное нежелание пускать на самотек процесс подготовки снаряжения. Во‑вторых, письмо является первым свидетельством того, что планы Амундсена изменились. Его первоначальным намерением было получение собак на Аляске по дороге в Берингов пролив для дальнейшего северного дрейфа. Теперь стало ясно, что он развернулся в сторону Антарктиды. Датировать перемену планов Амундсена можно примерно четвергом 9 сентября 1909 года – не позднее. Такая же отметка имеется и в блокноте Кука.

Все это подтверждает версию событий, изложенную Куком. То, что он посоветовал Амундсену плыть на юг, соответствует его характеру и вполне могло произойти. Скорее всего, Амундсена это предложение застало врасплох, поскольку он уже вынашивал такие планы. Чтобы сохранить замысел в тайне, не допустив даже случайных догадок о своих истинных намерениях, он притворился полностью сбитым с толку. Читая между строк записи Кука, понимаешь, что Амундсен пытался ввести его в заблуждение. Он был другом Кука, но не захотел доверить ему свою тайну. И мало кому вообще поведал бы о ней. Даже Даугаард‑Йенсен верил, что Амундсен по‑прежнему готовится к экспедиции на север.

В любом случае беспокойство Амундсена наглядно подтверждается тем, что он использовал бумагу для писем, принадлежавшую Куку, чтобы написать самое судьбоносное письмо в своей жизни. Можно представить себе эту сцену: Амундсен только что встретился с Даугаард‑Йенсеном и договорился о получении того, что ему требуется. Вернувшись в свой отель – он остановился там же, где и Кук, – со скрытым волнением говорит со своим старым другом; занимает у него немного бумаги и торопится в свой номер, чтобы написать письмо, изменившее историю.

Один вопрос остается без ответа: почему Амундсен должен был узнать о результатах Пири, чтобы поехать в Копенгаген и сделать первый шаг на пути к Южному полюсу? Возможно, ответ подскажет весьма бесцеремонная телеграмма Кука, адресованная «Нью‑Йорк Таймс», в которой говорится, что «два рекорда лучше, чем один».

Кук отправился на север тихо, никому не раскрывая своих намерений. Новость о том, что он достиг Северного полюса, стала настоящим шоком для Амундсена. Но следующая новость о Пири переполнила чашу его терпения – Амундсен начал решительно действовать.

После того как 10 сентября Кук покинул Копенгаген, Даугаард‑Йенсен, для которого «дни Кука» были особенно беспокойными, немедленно посвятил себя делам Амундсена. При этом он даже вышел за границы своих официальных обязанностей. Надо сказать, что Даугаард‑Йенсен был по‑настоящему предан Гренландии и ее жителям, испытывая к ним почти отцовские чувства и воспринимая свое служение как миссию. А тут в его окружении появился человек, который искренне интересовался Гренландией и ее природными богатствами. К тому же Амундсен имел дар вызывать– в других людях спонтанное желание помогать ему (один из атрибутов лидерства, явно отсутствовавший у Скотта). Поэтому Даугаард‑Йенсен с головой погрузился в проблемы Амундсена и всячески старался помочь ему. Но этот факт многое говорит и о положении самого Амундсена – часто ли встретишь ситуацию, когда высший чиновник готов отложить в сторону свои дела, чтобы присмотреть за чужими? Даугаард‑Йенсен практически владел ключами от всего, что требовалось Амундсену. От качества предоставленных им собак зависела победа или поражение будущей экспедиции. Поэтому он стал наиболее важным союзником Амундсена, не считая Нансена. Визит в Копенгаген стоил того.

Амундсен доплыл с Куком через Скагеррак до Кристиансанда, где Кук пересел на корабль, идущий в Америку. Это было в субботу 11 сентября, в день, когда «Нью‑Йорк Таймс» напечатала на первой полосе телеграмму, отправленную Пири из Баттл‑Харбор в Лабрадоре, в которой говорилось, что «Кук не был на полюсе 21 апреля 1908 года, как и в любой другой момент времени. Он просто надул публику».

Это был первый открытый выпад Пири в адрес своего врага, положивший начало их публичной ссоре. Естественно, Амундсену снова задали вопрос, поверил ли он доктору Куку.

«Безоговорочно», – ответил он. «Как же тогда Вы объясните эту историю с Пири?» Амундсен ответил: «Просто Пири вбил себе в голову, что имеет монополию на все, что связано с Севером».

Неясно, верил ли Амундсен Куку настолько сильно, как утверждал. К примеру, в частном разговоре с Даугаард‑Йенсеном он однажды сказал, что считает Кука «непостижимым». Версия Кука вызывала серьезные сомнения, поскольку он не смог предоставить оригинальные записи о своем передвижении. Еще более странным казалось его заявление, что эти записи остались где‑то в Гренландии. Но Кук был старым другом. Кроме того, Амундсен верил, что на «Бельжике» он спас всей команде жизнь. Личный кодекс чести вынуждал Амундсена защищать своего друга на публике, независимо от того, прав Кук или нет.

После того как все это было сказано и сделано, Амундсен атаковал Пири преимущественно для того, чтобы защитить Кука. Он обвинил Пири в том, что тот довел до самоубийства Эйвина Аструпа – именно так многие интерпретировали его смерть во время лыжного перехода в 1896 году. Аструп очень много значил для Амундсена и в самом деле был почти так же дорог, как Нансен. Амундсен признался тогда одному из журналистов, что Нансен– «был велик, но всегда оставался внушающим страх, далеким человеком… Аструп оказался намного ближе, он воодушевил меня».

Амундсен не забыл, что обязан Аструпу вдохновением, испытанным на прочитанной им пятнадцать лет назад для студентов Христиании лекции об экспедиции Пири на ледяную шапку Гренландии. Руаль Амундсен ничего не забыл и не смог простить Пири смерть Аструпа.

Амундсен также оспаривал заявление Пири о том, что он имеет преимущественное право на любую территорию, выбранную им для изучения. Пропитанный верой моряка – и пирата – в свободу морей, Амундсен считал, что волны и ветер принадлежат всем – и никому. Он не признавал ничьих исключительных прав и верил, что в полярных областях – как и любой другой человек – имеет право идти куда захочет и когда захочет.

На следующий день после отплытия Кука в Нью‑Йорк Амундсен направил Даугаард‑Йенсену телеграмму с просьбой продать ему сто, а не пятьдесят собак. Возможно, разговор с Куком и собственный опыт путешествия на «Йоа» внушили ему новые соображения о требованиях к безопасности.

На следующий день, 13 сентября, лондонская «Таймс» объявила, что «капитан Скотт известил общественность об организации новой экспедиции… которая, как он надеется, стартует в августе следующего года».

Это был первый намек Амундсену о появлении соперника. Его экспедиция превращалась в гонку. Если он думал именно так, то мог спросить себя: кто кому теперь переходит дорогу?

На следующий день после заявления Скотта Амундсен сообщил, что его собственное отплытие откладывается на шесть месяцев, до 1 июля 1910 года. В качестве причины он назвал всеобщую забастовку в Швеции, повлекшую за собой задержку прибытия дизельного двигателя для «Фрама». Это была скорее отговорка. Амундсену требовалось найти убедительный повод для того, чтобы выиграть время, необходимое для дополнительной работы, связанной с изменением планов. Он хотел отправиться в путь в правильный момент, оказавшись на юге летом, и не вызвать при этом ничьих подозрений.

Появление на сцене Скотта усилило необходимость секретности. Амундсен к тому моменту прекрасно знал, что море Росса, откуда он изначально решил атаковать полюс, было во всеуслышание провозглашено британцами (по крайней мере сэром Клементсом Маркхэмом и Скоттом) своей вотчиной. Как показывает язвительное замечание Амундсена по поводу Пири, на него это не произвело никакого впечатления. Видимо, ему совсем не нравился Скотт – то ли из‑за его претензий на обладание абсолютной истиной, то ли из‑за тональности книги «Путешествие на “Дискавери”», ярко выраженное сочетание самодовольства и невежества которой могло быть противно ему. Стоило попытаться скрыть свой маневр от богатой и могущественной империи – это доказало бы миру, что Бог не всегда на стороне самого крупного войска.

Были и более убедительные причины для такой секретности. В то время норвежское правительство стремилось любыми способами сохранить хорошие отношения с Британией, ведь именно от ее поддержки зависели независимость и нейтралитет Норвегии. Амундсен подозревал, что правительство в случае возникновения малейшего подозрения о его истинных планах сделает все, чтобы остановить его, и принесет экспедицию в жертву Минотавру национальных интересов.

Благоразумие было необходимо как никогда. Примерно в то же время лейтенант немецкой армии Вильгельм Фильхнер также готовил экспедицию в Антарктику. По его словам, британцы

обвинили меня в нечестной конкуренции. Все могли прочитать [в прессе], что я готовил экспедицию в Антарктику в тот самый момент, когда капитан Скотт объявил о своем намерении отправиться в давно запланированное плавание… Мне было заявлено, что приоритет в этом предприятии принадлежит британской экспедиции и данный факт неоспорим… Мне показалось, что правильное решение… это взять быка за рога. Я отправился в Лондон. Капитан Скотт принял меня в своем кабинете. У нас состоялся честный разговор, мы пришли к полному взаимопониманию.

Скотт хотел отправиться вглубь материка с моря Росса, а я – с другой стороны, с моря Уэдделла, следовательно, наши пути были разделены самой природой… и на этой почве мы договорились о «сотрудничестве британской и немецкой антарктических экспедиций при проведении исследовательской работы»! Мы скрепили наш пакт рукопожатием, а Скотт определенно высказался о том, что британская пресса немедленно сообщит в благоприятном свете своим читателям о полном взаимопонимании, достигнутом Скоттом и Фильхнером.

Если компромисс в этом вопросе был так важен для двух великих держав – причем наверняка с официального согласия обоих правительств, – легко понять, что гражданину небольшой страны приходилось действовать с еще большей осмотрительностью.

Даже на родине у него имелись все основания соблюдать секретность. Амундсен боялся Нансена, в жизни которого с 1907 года произошли значительные перемены. Он больше не был послом Норвегии в Лондоне. Его жена Ева умерла. Он не пытался организовать новую экспедицию, но и не делал ничего, чтобы сдержать свое обещание по передаче «Фрама» Амундсену. Он ужасно устал от жизни. Амундсен опасался, что новость об экспедиции к Южному полюсу может вызвать непредсказуемую реакцию у Нансена и он добьется отмены экспедиции. Поэтому его приходилось держать в неведении, как и всех остальных. Зная, от чего отказался Нансен, Амундсен испытывал чувство вины, хотя в глубине души подозревал, что все планы Нансена изначально были иллюзиями.

Амундсен был убежден – причем совершенно обоснованно, – что Стортинг и частные меценаты найдут основания для прекращения подготовки к плаванию. Но была и другая тактическая причина.

Для Скотта такой известный соперник стал бы манной небесной. Угроза иностранной конкуренции легко раскрыла бы британские кошельки. Скотт получил бы все необходимые средства и снаряжение. Сейчас же, в отсутствие такой угрозы, его ослепляло самодовольство.

Три недели спустя после объявления о британской экспедиции Амундсен написал Даугаард‑Йенсену следующее: «Если Вы получите еще чей‑то заказ на собак, надеюсь, Вы вспомните, что я был первым». Он явно хотел предвосхитить просьбу Скотта. Необходимости в этом не было. Министр внутренних дел Дании выпустил приказ о том, что «при выделении… собак следует принимать во внимание сохранение их поголовья в Гренландии», поэтому в любом случае никто другой больше не получил бы их. Амундсен хотел быть уверенным в своем максимальном преимуществе. Лишить оппонента лучших собак означало победить его в первом же раунде.

Он не испытывал угрызений совести по поводу собственной хитрости, по крайней мере в отношении Скотта, чьи планы, как он писал позднее,

полностью отличались от моих… Задачи английской экспедиции лежали исключительно в области научных исследований. Полюс был второстепенным предметом, в то время как в моих новых планах он являлся главной целью.

Что касается Скотта, то его цели были озвучены в первом же сообщении об экспедиции и в дальнейшем последовательно поддерживались. Амундсен мог лукавить, но едва ли следует винить его за то, что он поймал Скотта на слове. В конце концов, Амундсен мог обоснованно сказать, что у британцев был шанс. Теперь ход перешел к нему – или к кому‑то еще.