Татьяна

Сегодня психотерапевтов много. Ради интереса я иногда заглядываю на сайты незнакомых мне специалистов. Иногда мне интересно уловить основные тенденции, в каких‑то случаях просто любопытно, как люди продвигают себя на рынке услуг. Для меня самого терапия – не единственный и не главный источник дохода, а потому как психотерапевт я себя не рекламирую. Кому надо – тот и так знает. И несмотря на то, что обо мне нет упоминаний в прессе и у меня нет своего сайта, посвященного психологической тематике, звонят мне регулярно. Чаще всего это знакомые тех, кому я помог раньше.

Меня всегда интересовал вопрос, много ли людей приходят к конкретному специалисту, посмотрев его страницу или сайт в Интернете. Ведь все сайты похожи друг на друга и совершенно не дают представления о человеке. Только один раз мне довелось встретить живой журнал женщины‑психотерапевта, ведущей арт‑терапевтические группы, который впечатлил меня. Помню, после прочтения всего выложенного мне захотелось познакомиться с коллегой и выразить ей свое уважение.

Однако вернусь к вопросу о сайтах психотерапевтов. Часто на них встречается перечень проблем, с которыми этот специалист работает или не работает. Например, почему‑то часто встречается приписка «не работаю с зависимостями». Для меня логика такого заявления совершенно непонятна. За зависимостью (будь то наркотическая, алкогольная, любовная, пищевая или любая другая) могут стоять те же причины, что и за социальной неадаптированностью, невротичностью и психастенией. Ради интереса я однажды вызвал на разговор одного из таких специалистов, который отказывался работать с зависимостями. В ответ на мой вопрос он недоуменно пожал плечами и пояснил мне следующее:

– Работать с зависимыми людьми – сложно и неблагодарно, потому что чаще всего они приходят не сами, их приводит кто‑то из родственников. И в итоге пациент пытается избавиться от этой повинности и ничего не хочет предпринимать для собственного излечения. Казалось бы, и ладно, пускай платит деньги и не делает ничего. Но ведь родственники потом начинают предъявлять претензии: мол, почему не бросает пить, раз вы обещали помочь?

Тогда я воздержался от резкого комментария, хотя мне и хотелось сказать несколько слов этому «профессионалу». Как вообще можно говорить о принудительной психотерапии?! Сам процесс подразумевает вовлеченность пациента, его желание работать над разрешением проблемы. А если человек, страдающий алкоголизмом, ничего не хочет менять – то психотерапия ему не поможет. Его родственникам следует обратиться к наркологу, к психиатру, может быть, еще к какому‑то специалисту. В зависимости от состояния, человека могут признать недееспособным, оформить над ним опекунство или сдать на лечение либо в интернат. С детьми принудительная психотерапия также не сработает.

Если человек сам приходит ко мне, признав свое бессилие перед зависимостью, и ищет у меня поддержки – конечно, я буду работать с ним. Либо порекомендую ему хорошего специалиста другого профиля, если не буду уверен в своей компетентности.

Разумеется, бывает и такое, что мне звонят женщины с просьбой записать на прием их сына, мужа, брата или сожителя. В таких случаях я сначала интересуюсь, что мешает самому человеку позвонить и попросить о консультации. Чаще всего я слышу в ответ, что человек не очень заинтересован и просто дал разрешение записать себя. В таких случаях я объясняю: чтобы попасть ко мне на прием, пациенту необходимо самостоятельно позвонить мне и дать телефонное интервью, после которого будет – или не будет назначена встреча. А потом чаще всего приглашаю саму звонившую к себе на консультацию. Потому что помимо зависимостей есть еще одна довольная опасная вещь – созависимость.

Именно с этой проблемой пришла ко мне Татьяна. Она позвонила вечером и смущенным голосом, уточнив, не занят ли я, попросила записать на консультацию Дашу, ее дочь. Сначала я расспросил Татьяну о том, что происходит с Дашей. Оказалось, девушка за последний год совсем перестала общаться с людьми, бросила учебу, так и не устроилась на работу, хотя и собиралась, и теперь целыми днями просиживает у компьютера, читает какие‑то статьи, смотрит фильмы, пишет кому‑то, неизвестно чем занимается. В последнее время агрессивно реагирует буквально на все, любую попытку заговорить воспринимает как вторжение на личную территорию и немедленно атакует. Иногда говорит, что лучше бы все умерли и наконец оставили ее в покое.

Я задал еще несколько уточняющих вопросов. Каков фон настроения Даши в целом? Как изменилась ее внешность за это время? Не было ли каких‑то стрессов, которые могли привести к депрессии?

Татьяна честно отвечала на все вопросы и задавала мне свои: каков будет мой прогноз, что я могу порекомендовать и готов ли я вообще взяться за эту проблему.

В конце диалога мне стало понятно, что в помощи нуждается не Даша, а Татьяна. И я предложил ей для начала прийти на консультацию самой: такие вопросы не решаются по телефону.

* * *

Татьяна пришла ко мне в назначенное время. Она выглядела достаточно хорошо, однако я обратил внимание, что под тщательным макияжем скрывается усталое лицо с темными кругами под глазами. Аккуратно накрашенные губы держали дежурную улыбку, однако их уголки то и дело опускались вниз; на переносице время от времени образовывалась и снова разглаживалась складка. Все эти признаки говорили об одном: Татьяна хотела произвести впечатление спокойной и успешной, однако внутри себя она страдала.

Я привычно начал интервью с нейтральных вопросов, и женщина отвечала на них довольно подробно, однако ее лицо не выражало никаких эмоций. Женщина словно читала по бумажке текст из учебника ядерной физики, будучи гуманитарием: все слова знакомы, но ничто не близко.

Татьяна была замужем, но ее муж уже пять лет жил со своей матерью, потому что та нуждалась в постоянном уходе. Нет, травмирующей эта ситуация ни для кого не была. Николай часто приходит в гости к Татьяне и Даше, почти каждый день они созваниваются. Просто нет возможности и желания съехаться. Потому что, во‑первых, мать Николая живет в пяти минутах ходьбы от его работы. Ну а во‑вторых, у супругов совершенно разный ритм жизни. Николай молчаливый и спокойный, любит провести вечер в тишине за книгой. А Татьяне жизнь не в радость, если не удается поговорить. Можно с домашними, можно по телефону – но непременно долго и со вкусом. Николая шум раздражает, он с радостью сидел бы один и слушал тиканье часов, а Татьяна тишины не выносит, ей нужен постоянный звуковой фон: либо телевизор, либо радио.

Татьяна работает риелтором, занимается поиском и продажей жилья под офисы. Иногда и просто продажами‑покупками, но офисная тематика – ее конек. Она уже давно в этой сфере, как попала в бизнес в начале девяностых, так и закрутилась. Работа нервная, изматывающая, но интересная и доходная. Особенно Татьяна любит работать с расселением коммуналок старого фонда: «Там такие площади, такие потолки!» Охотников на подобную недвижимость находится очень много, а потому Татьянин процент от продажи оказывается более чем приличным.

Ну, а Даша, конечно, умница. Всю жизнь тянулась к науке, много читала. С ранних лет говорила с мамой на такие темы, о которых не каждый взрослый задумывается. Всегда была тихой, послушной, в школе училась отлично, никаких хлопот не доставляла. По характеру – вся в отца: бывало, сядет вечером в углу и книжку читает, и ничего ей больше не надо. Правда, друзей у нее как‑то не очень много всегда было, да оно и понятно, она же интеллектуально развита не по годам, сверстникам с такими сложно.

Я понимал, что Татьяна может еще долго рассказывать о своем благополучии. Это ее любимая и привычная роль. Однако я позволил себе напомнить о том, зачем она, собственно, пришла ко мне: за консультацией и помощью.

Сначала Татьяна говорила, что все на самом деле не так уж и плохо, просто в последнее время они с дочкой почти не общаются, а если и разговаривают – то спорят или ссорятся. Даша совсем перестала слушаться и уважать мать. Иногда кажется, что она вообще никого не уважает. Например, вчера Татьяна в очередной раз пыталась объяснить Даше: неправильно в восемнадцать лет, будучи абсолютно здоровой, бесцельно сидеть за компьютером. Разговора, разумеется, не получилось, Даша захлопнула дверь своей комнаты прямо перед носом матери.

Это характерный признак дисфункциональной семейной системы – отрицание имеющихся проблем. Такие матери, как Татьяна, будут бесконечно «держать лицо» перед другими, делать вид, что ничего страшного не происходит. Мало ли, ребенок выпивает иногда, или у компьютера торчит целыми днями, или в автоматы проигрывает украденные у родителей деньги – так ведь идеальных детей не бывает!

Почему такое происходит? Чаще всего потому, что мать считает себя виновной в проблемах близких людей. Люди с комплексом вины могут бесконечно перебирать и анализировать свои взаимоотношения с родственниками и близкими, чтобы найти, где, когда и что было сделано неправильно. И обязательно находят! Иногда после долгих раздумий и поисков, а иногда – с ходу вбивают себе в голову, что всему виной какой‑то определенный эпизод из прошлого и убедить их в обратном – непростая задача.

* * *

Несколько лет назад Татьяна не уследила за дочкой, и Даша, разумеется, ушла гулять в тонкой куртке и без шарфа. «Ох уж эти подростки! Относятся к своему здоровью совершенно безалаберно, все боятся перед приятелями показаться не такими крутыми. А потом болеют! Вот и сейчас, на улице холод, а Дашка в осенней курточке. Ну разве ее убедишь в том, что это опасно?» – думала женщина. У Татьяны не было времени следить за Дашкой, но ее дочь была уже достаточно взрослой девочкой, и женщина надеялась на ее сознательность. Тем более Даша всегда была не по годам развитой и хлопот особенно не доставляла. Бывало, конечно, что и капризничала и не слушалась, но случалось такое редко.

Даша вернулась с прогулки замерзшая, шмыгающая носом.

– Вот видишь, – поучала Татьяна, – я говорила тебе одеваться теплее. Теперь еще заболеешь, будет тебе врач уколы делать.

– Не заболею, мам, ты со мной прям совсем как с маленькой.

– А какая же ты есть? Ты для меня всегда маленькой будешь. Даже в сорок.

Однако опасения Татьяны подтвердились. На следующий день Даше стало хуже, заболело горло, девочка закашляла. Татьяна списала это на обычную простуду и не придала особого значения. Лечила дочь народными средствами – чаем с малиной, молоком с медом. Но лучше Даше не становилось, а когда у девочки поднялась температура под сорок, Татьяна всерьез перепугалась, вызвала врача, и дочку увезли в больницу с подозрением на пневмонию.

На следующий день подозрения не подтвердились, оказалось, что у Даши обычное ОРВИ. Однако отпускать девочку домой врачи не решились и оставили ее в больнице. С одной стороны, Татьяна почувствовала облегчение – у нее сейчас совершенно не было времени ухаживать за больной дочерью. По работе горела очень сложная сделка сразу с семью квартирами, и Татьяна была занята практически круглосуточно. Бросить такой серьезный проект она не могла – прибыль обещала быть весьма ощутимой. А потому новость о том, что девочка побудет какое‑то время в больнице, пришлась даже кстати. Конечно, Татьяну мучила совесть: что за мать обрадуется госпитализации ребенка! – но женщина успокаивала себя: с девочкой ничего серьезного не приключилось, зато она будет находиться под наблюдением профессионалов, которые отлично о ней позаботятся.

В первый день Татьяна примчалась к дочери, когда часы посещения практически закончились.

Медсестра на проходной проводила женщину неодобрительным взглядом, но вслух ничего не сказала. Девочка лежала на кровати и читала книгу. Выглядела дочка очень бледной и несчастной. У Татьяны сжалось сердце.

– Дашенька, ну как ты, очень плохо себя чувствуешь? – участливо спросила женщина.

– Да нет, нормально.

– Скучно тебе здесь, наверное? Я привезла тебе книги, чтобы не так тоскливо было.

– Спасибо. У нас тут есть несколько книжек от выписавшихся пациентов.

– Ну, не скучай, скоро тебя выпишут, а я буду каждый‑каждый день тебя навещать.

– Да не волнуйся, мам. У меня все нормально.

Татьяна провела с дочерью каких‑то десять минут, после чего медсестра строго объявила часы посещения оконченными и попросила женщину удалиться из палаты.

На следующий день и во все последующие дни Татьяне не удавалось вырваться с работы, чтобы навестить дочь. Проект оказался гораздо более сложным, чем представляла себе женщина, и отнимал практически все ее время. Татьяна успевала только поспать, да и то часов шесть. Она очень переживала, что не приходит к Даше, хотя обещала, постоянно звонила дочери по телефону, справлялась о здоровье, просила прощения за свое отсутствие. Даша неизменно отвечала, что все в порядке и маме не нужно волноваться. Конечно, Татьяна не могла не волноваться, не могла и не чувствовать свою вину, но изменить обстоятельства ей было не под силу.

Когда спустя семь дней Дашу выписали, Татьяна была уверена: девочка сильно обиделась на нее – так глубоко, что этого вообще не видно. И хотя она объяснила дочери ситуацию и тысячу раз извинилась, но все равно думала, что в их отношениях что‑то неуловимо изменилось, как будто надломилось. Даша неизменно утверждала, что все в порядке, но Татьяна не переставала чувствовать вину.

* * *

Татьяна рассказала мне об эпизоде с больницей, который, как ей казалось, объяснял происходящее с дочерью в настоящее время. Она утверждала, что, бросив дочь в больнице, такую одинокую и несчастную, без родительского внимания, нанесла ей непоправимую травму. Я попробовал логически обосновать это с Татьяной. Спросил ее, много ли времени они с дочерью разговаривали в обычной жизни. Высказал свое предположение, что раз Даша любит читать, то наверняка в больнице ей не было так уж плохо. Она проводила время за своим любимым занятием в тишине и покое.

Татьяна истово спорила со мной, но на ее лице читалось скорее недоумение, нежели злость. Она не понимала, как вообще можно оспаривать то, что она считала истиной в последней инстанции. Нам еще предстояло разобраться – откуда оно, это чувство вины, привито ли оно родителями или мужем, или это личная инициатива Татьяны – брать на себя ответственность за все происходящее не с ней.

Мы договорились встречаться раз в неделю.

* * *

Накануне второй сессии Татьяна позвонила мне, многословно извинилась и предупредила о своем возможном опоздании. К сожалению, после нее у меня была назначена встреча с другим клиентом, поэтому я был готов принять Татьяну, сократив сессию на время ее опоздания. Она еще раз извинилась, поблагодарила меня и попрощалась.

На следующий день она снова позвонила мне примерно за час до сессии, опять извинилась, сказала, что может опоздать, заверила меня, что не собирается уходить из терапии, просто так складываются обстоятельства. Сказала, что оплатит полную сессию, и даже спросила, не нужно ли будет заплатить неустойку за появление не вовремя. Я напомнил ей, что она уже звонила накануне, что этот вопрос уже решен и ничего страшного не случится.

В итоге опоздала Татьяна ровно на две минуты.

Войдя в кабинет, она снова несколько раз извинилась и рассказала о причинах, заставивших ее задержаться. Посетовала на свою слабохарактерность: не смогла вовремя уйти от мамы.

Я был немало удивлен такому поведению: на первой сессии она произвела на меня впечатление довольно уверенного человека, а сейчас просто источала неуверенность. Может быть, ее ранее демонстрируемое поведение было просто привычной маской? А теперь она стала воспринимать меня как относительно важного и нужного человека и начала показывать свое истинное отношение. В первую очередь – конечно же к себе. Если так, то проблема даже глубже, чем я предположил сначала.

Пользуясь тем, что Татьяна заговорила о матери, я подхватил эту тему. Информация об отношениях с родителями очень важна для психотерапевта. Родители – те, кто воспитывал человека, те, от кого он перенял основные модели поведения. Всю последующую жизнь человек бессознательно копирует эти модели. Если, конечно, в его жизни не произойдет событие, заставляющее переосмыслить жизненные устои. Именно на родителей каждый человек будет ориентироваться до конца своих дней, только родителей он никогда не сможет подвергнуть более или менее серьезной критике.

* * *

Таня всегда очень любила маму. Папу она, конечно, тоже любила, но только на расстоянии. Папа часто уезжал в командировки, и это время было самым счастливым для Тани и мамы. Они устраивали себе маленькие праздники, готовили что‑нибудь вкусное, ходили гулять, часами болтали и наслаждались жизнью.

Когда папа был дома, все обстояло иначе. Мама не решалась куда‑то отлучиться, старалась быть постоянно при нем, во всем ему угождать. Родители могли ни о чем не разговаривать, но мама считала своим долгом неизменно быть рядом с мужем.

Когда Таня была совсем маленькой, она любила проводить время с отцом, но потом они стали отдаляться друг от друга, и постепенно девочка начала избегать его общества. С ним было тяжело общаться, его поведение было совершенно непредсказуемым. Часто он повышал голос на маму из‑за каких‑то нелепых мелочей. На Таню он тоже кричал.

Однажды они собрались поужинать. Отец, казалось, пребывал в хорошем настроении, даже шутил о чем‑то; ничто не предвещало беды. А потом Таня взяла кусочек с маминой тарелки, и отец, заметив это, моментально поменялся в лице:

– Что ты делаешь? У тебя есть своя тарелка! Как ты ведешь себя за столом? Почему ты лезешь в тарелку к матери? Сколько раз можно тебе говорить, чтобы ты так не делала! Учишь тебя, учишь, а все как об стенку горох!

Отец орал и не успокаивался минут десять. В него как будто демон вселился. Таня не могла понять, что такое она сделала, чем заслужила этот крик. Почему нельзя было спокойно сделать замечание и продолжить ужин? Что это за ужасная провинность, требующая длительной отповеди в такой манере?

Подобные сцены не были редкостью в их семье. Бывало, что, разозлившись, отец кричал так громко, так нависал над дочерью, что Тане думалось: «Лучше бы он меня стукнул, а лучше бы вообще убил. Потому что ну нельзя же так бояться!»

Таня старалась избегать общих семейных сборов, есть она предпочитала в одиночестве в своей комнате, считала, что лучше не рисковать и не попадаться отцу на глаза и лишний раз не навлекать на себя его необъяснимый гнев. Очень часто Таня слышала, как отец орет на мать из‑за какой‑то мелочи. То она неправильно постирала его вещь, то поставила что‑то в неположенное место. Мать никогда не спорила с ним, никогда не кричала в ответ, она молча терпела все его выходки. Таня никак не могла понять, почему мама не защищает себя: она же тоже взрослая, имеет право.

Если Таня на первых порах пыталась возразить отцу, он неизменно отвечал: «Молчи, когда старшие разговаривают!» или «Я сколько лет прожил, и ты кто такая, чтобы со мной спорить?». Тане казалось несправедливым то, что папа никому не позволял противоречить себе. Однажды Таня спросила маму, почему та терпит, почему не спорит с ним, не отстаивает свои интересы, на что мать ответила:

– Мне так легче. Зачем спорить? Ему же ничего не докажешь, а провоцировать и злить его еще больше я не хочу. Он поорет и перестанет, а если с ним конфликтовать, то это может и на неделю затянуться. Зачем нам это нужно, правда же?

Таня категорически не была согласна с таким положением дел, но права голоса она не имела. А потому девочка каждый раз очень ждала папиного отъезда в командировку. Как только отец уезжал, в доме воцарялась атмосфера спокойствия и уюта. Мама проводила все время с Таней, баловала ее, и девочка совершенно не хотела, чтобы папа возвращался обратно. Однако он всегда приезжал домой.

К его возвращению мама готовилась особенно тщательно, стряпала какой‑нибудь сложный ужин, идеально убирала всю квартиру. Однако отец никогда особенно не ценил этих стараний, он вообще был скуп на похвалу.

Иногда мама просила отца сходить куда‑нибудь с Таней – погулять или в кино. Но Тане с отцом было скучно и как‑то неудобно. Папа то заговаривал на какие‑то странные темы, совсем Тане непонятные, то неожиданно замолкал на полуслове. Таня даже не знала, что делать. Пыталась заговорить – и всегда получалось невпопад, тогда отец презрительно смотрел на нее и отворачивался: «Ты маленькая еще, не понимаешь ничего, что с тебя взять». И тогда Татьяна зарекалась заговаривать с отцом без его прямого вопроса. И молчала, когда он замолкал посреди монолога. Повисала гнетущая тишина, от которой хотелось сбежать куда‑нибудь или спрятаться, только бы не находиться рядом с совсем чужим ей человеком. Таня чувствовала свою неуместность, угловатость, глупость рядом с ним.

Похоже, никто в их небольшой семье не получал особенного удовольствия от общения с отцом. Он был где‑то на периферии домашней жизни. Он вроде и говорил что‑то за общими ужинами, но всегда не вовремя и невпопад. Таня частенько донимала мать вопросами, зачем им вообще нужен отец и зачем мама его терпит. От Таниного глаза не укрывалось то, что мамина радость, когда отец приходил с работы, была фальшивой. Вообще, когда отец приходил, в доме повисала какая‑то напряженность. Сколько раз Таня говорила маме, что лучше бы отца не было вообще! Конечно, девочка понимала, что должна любить его и уважать, но предпочитала делать это, когда папы не было рядом.

* * *

Таня, сжавшись в комочек, сидела на полу своей комнаты и прислушивалась к скандалу, бушевавшему на кухне. Родители ссорились уже больше часа, и Таня хотела, чтобы это поскорее закончилось. Когда взрослые кричали, у нее внутри все переворачивалось. Девочке хотелось забиться в угол, закрыть уши руками и заорать самой. Сначала она так и поступила, но поняв, что это не возымеет никакого действия, прекратила. Родители были слишком увлечены выяснением отношений, чтобы услышать Танины вопли.

Вопреки сложившейся традиции, сегодня кричали и отец, и мать. Таня была удивлена, ведь обычно мама молча терпела, а сегодня ругалась не меньше отца.

Отец только сегодня вернулся из командировки, и как только он вошел, воздух в доме буквально заискрился предчувствием грозы.

– Вот и езжай к ней! – надрывалась мать. – Зачем ты вообще к нам возвращаешься, если мы тебе не нужны?

– Не тебе указывать мне, что делать!

– Зачем ты мучаешь всех, ты эгоист! Не думаешь ни о ком, кроме себя!

– Если бы я о тебе не думал, я бы давно ушел.

– Вот и уходи! Я тебя не держу!

– Уйду, когда сочту нужным, не тебе меня выгонять из собственного дома!

– Ах так! Тогда я уйду!

Таня слышала, как хлопнула дверь кухни. Затем мама, вся в слезах, зашла к Тане в комнату и, резко бросив: «Собери вещи, мы уезжаем», – вышла.

Таня и мама поехали к бабушке. Всю дорогу в такси мама плакала и прижимала дочку к себе. По приезде Таню сразу отправили спать в комнату, а мама с бабушкой до утра сидели на кухне и о чем‑то разговаривали. Девочка слышала, как мама плачет.

Назавтра был выходной, в школу идти было не нужно. Таня предвкушала приятный день в обществе мамы и бабушки. Но утром мама была в плохом настроении, она молча сидела на кухне, сжимала в руках чашку с чаем и смотрела в одну точку. Под глазами обозначились темные круги. Увидев Таню, она вымученно улыбнулась:

– Привет, доченька! Выспалась?

– Не очень, я слышала, как ты плакала всю ночь.

– Извини, что не дала тебе поспать.

– Вы с папой поссорились? Мы больше не вернемся домой?

– Не знаю, Танюша. Наверное, вернемся, только дадим папе отойти немножко.

– А почему мы не можем вообще не возвращаться? Остаться здесь, с бабушкой.

– Потому что там наш дом, а у бабушки мы в гостях. Мы должны жить своей семьей: я, ты и папа.

Произнеся эти слова, мать снова горько заплакала. Слезы катились по ее щекам, капали в чашку с чаем. Таня перепугалась, подбежала к маме, крепко обняла ее. Мама плакала, гладила Таню по волосам и говорила, что все будет хорошо.

– Мамочка, не плачь! Не плачь, пожалуйста, – уговаривала ее девочка, – все же будет хорошо, почему ты плачешь?

– Ох, не знаю, Танюша, будет ли, может быть, и не будет.

– Почему не будет, ты же сама сказала! – Таня не понимала, что происходит, почему мама так расстроена.

– Понимаешь, доченька, просто наш папа перестал любить меня так сильно, как раньше, и теперь у него есть еще одна женщина, которую он любит.

– Она будет жить с нами? – не поняла Таня.

– Нет, не будет. Она живет в другом городе, и папа к ней ездит.

– Ну и пускай ездит! Что в этом плохого? Нам же нравится, когда его нет!

– Понимаешь, Таня, он может уйти к этой женщине навсегда и бросить нас с тобой.

– Ну и хорошо!

Таня не понимала, почему мама так огорчается, ведь всем будет легче, если папа переедет жить в другое место. Они с мамой будут проводить все время вместе, никто не будет ругаться, прекратятся скандалы. Почему же мама так расстроена? Ведь ей самой не нравится, когда папа дома.

Мама соглашалась с Таней, а потом снова начинала плакать.

Впоследствии подобные сцены повторялись не раз. Иногда после папиного возвращения из «командировок» мама становилась тихой и совсем с ним не ссорилась, даже не спорила, во всем соглашалась. Но все равно она была какой‑то не такой. Однако чаще возвращение отца сопровождалось скандалом и последующим поспешным отъездом мамы и Тани к бабушке. А затем все снова возвращалось на круги своя.

* * *

Татьяна сетовала на то, что из‑за такого семейного уклада никогда не знала чувства ревности, ей казалось совершенно нормальным и самой изменять, и когда ей изменяли. Я спросил, хорошо это или плохо. И женщина задумалась. Потом она неуверенно сказала, что, наверное, это неправильно, когда любящие люди друг другу изменяют.

Мы немного поговорили о том, что такое измена и что значит – «любящий человек». Я хотел донести до Татьяны основную мысль: есть ли вообще смысл встречаться, жить вместе с человеком, который дает партнеру не то, что ему нужно? Если человек удовлетворяет партнера во всех смыслах – зачем ему изменять? А если не удовлетворяет и не стремится к этому – то зачем такие отношения? Объяснение этому может быть единственным – иррациональное влечение, влюбленность. Но влюбленный человек, увлеченный, одержимый объектом страсти, не будет изменять, даже мысль о сексе с кем‑то другим, кроме объекта влечения, будет ему неприятна.

Для чего я это делал? У меня сложилось четкое впечатление, что Татьяна чувствует себя виноватой в отцовских изменах. Во всем ее рассказе читалось примерно следующая история: были отец и мать, любили друг друга, а потом появилась Таня, матери пришлось уделять ей слишком много внимания, и поэтому отец Танину мать разлюбил и начал изменять. Возможно, так оно и было, конечно. Но только это был сознательный выбор Таниной матери – распределить свое внимание так, что муж почувствовал себя одиноко и пошел искать утешения на стороне. И отец предпочел не дожидаться, пока жена вырастит дочку, не попытаться построить с ними обеими такие отношения, в которых все трое чувствовали бы себя комфортно, а периодически уходить к постороннему человеку. Я косвенно пытался донести до Татьяны важную мысль: каждый сам хозяин своим действиям, и ни в коем случае не следует брать на себя ответственность за чужие поступки.

Уже в самом конце сессии Татьяна вдруг грустно сказала, что очень переживала, когда родители развелись. Я мысленно возмутился: вообще‑то с этого и надо было начинать, и проработать этот вопрос стоило в первую очередь. Но уже не оставалось времени… Я дал Татьяне задание написать письмо каждому из своих родителей, но именно тем людям, которыми они были в описанный Татьяной период.

* * *

«Дорогой папа!

Мне немного страшно писать тебе это письмо, потому что я всегда боялась поговорить с тобой откровенно. Между нами с самого начала была некая стена отчужденности. Я никогда не могла понять, как ты на самом деле ко мне относишься. Конечно, я понимала, что я твоя дочь и мы должны любить друг друга, но в глубине души сомневалась, любишь ли ты меня. Любишь ли ты маму? Любишь ли ты ту, чужую женщину? Любишь ли ты вообще кого‑нибудь?

Ты знаешь, мне всегда было легче любить тебя на расстоянии. Я с нетерпением ждала, когда ты уедешь из дома, чтобы начать любить тебя. Ведь, будучи далеко, ты не мог накричать на меня или на маму, не мог испортить нам настроение. А потому, находясь далеко, ты всегда был хорошим. Честно говоря, я всегда мечтала, чтобы ты уехал и никогда не возвращался. Чтобы я знала, что ты есть, что у тебя все в порядке, но ты далеко. Я думала, что как только ты исчезнешь из нашей жизни, все станет прекрасно. Я думала, что в доме всегда будет царить атмосфера доброты и счастья. Но знаешь, потом я поняла, что ты был тем клеем, который держал нашу семью вместе. Мы с мамой объединились против тебя, и это делало нас ближе. Я не хочу сказать, что ты был нашим врагом, но ты же сам прекрасно знаешь, что дружба часто бывает против кого‑то. И этим кем‑то в нашей семье был ты.

Я боялась тебя. Я не знаю, понимаешь ли ты, насколько жестоким бываешь? Твое поведение очень часто ранит близких тебе людей. Я не знаю, намеренно ли ты делаешь это, но надеюсь, что нет. Я замечала, что бывает, ты жалеешь, обидев меня или маму, но не признаешь своей вины. Наверное, тебе просто сложно оказаться неправым. А ведь на самом деле жить становится намного проще, если не загонять себя в рамки. Если просто позволить себе обнять любимого человека, когда этого хочешь. Искренне заплакать или попросить прощения.

Я тоже хочу попросить прощения у тебя, папа. Попросить прощения за то, что была эгоисткой. За то, что требовала много внимания, отнимала у тебя маму. Я не знаю, что ты чувствовал, находясь дома. Ощущал ли ты себя чужим в нашем обществе, думал ли, что нам лучше без тебя? Прости, если заставляла тебя чувствовать себя лишним в своей семье. Дети эгоистичны.

Дорогой папа! Я прощаю тебе все обиды. Я не хочу разбираться, кто прав, а кто виноват. Мы оба правы и оба виноваты. Мы оба были жестоки и эгоистичны. Но я прощаю тебя, прости и ты меня».

«Дорогая мама!

Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Я не знаю, что тебе нужно для счастья, но я готова сделать все что угодно, чтобы ты это получила. Я не хочу, чтобы ты плакала, мне больно видеть тебя несчастной.

Мама, я понимаю, что судьба женщины тяжела. Женщина должна любить своего мужа, любить своего ребенка, любить свой дом, забывая о себе. Женщины жертвуют своим счастьем ради счастья других. Мама, я хочу тебе сказать, что ты не должна забывать о себе. Ты заслуживаешь счастья. Ты настоящая женщина, добрая, честная, ранимая. Мама, не забывай о себе!

Ты должна любить и быть любима. Я хочу, чтобы каждый день приносил тебе радость. Я хочу, чтобы ты просыпалась с улыбкой на лице и радовалась предстоящему дню. Я хочу, чтобы ты никогда не плакала. Я хочу, чтобы тебя никто не обижал. Но, мама, ты должна помнить, что человек – сам кузнец своего счастья. Я буду делать все, что в моих силах, чтобы не огорчать тебя, но, пожалуйста, мама, не забывай, что главный человек в твоей судьбе – ты сама».

* * *

На третью сессию Татьяна пришла недовольной. Она вяло рассказывала о текущих делах, и невооруженным глазом было видно, что ее волнует нечто совершенно иное. Я спросил Татьяну, в чем дело, что беспокоит ее, чем заняты все ее мысли. Как я и ожидал, Татьяна отговорилась усталостью, переменой погоды и плохим настроением. Как же любят люди прикрывать погодой свое нежелание общаться друг с другом, недоверие и отстраненность! Как человек я бы в такой ситуации оставил Татьяну в покое, но как психотерапевт я надавил на нее. Я настаивал на том, что она именно беспокоится; женщина упиралась, и я пригрозил, что вовсе не буду с ней заниматься, раз она не желает обсуждать со мной свои насущные проблемы.

Тогда Татьяна призналась, что чувствует себя очень неловко – даже не хотела приходить сегодня. А все потому, что она злится на меня: ведь я поставил под сомнение ее устои.

– Кто вы вообще такой, чтобы рассуждать о моей матери? – спрашивала Татьяна. – Вы вырастили своих детей и внуков, чтобы судить о том, где человек пал жертвой обстоятельств, а где – собственной глупости?

Я мог бы долго размышлять с Татьяной над теми вопросами, которые она озвучила. Но это не имело ни малейшего смысла. Ее реакция бурного отрицания и даже обесценивания меня как терапевта говорила о том, что я попал точно в цель. Подсознательно Татьяна сама всегда знала, что отношения ее родителей были свободной волей и собственным выбором каждого из них. Я заострил внимание Татьяны на другом моменте – недовольстве, обращенном ко мне: она сочла меня непрофессионалом и злилась на меня. Я спросил:

– Татьяна, а почему, будучи недовольной нашими сеансами, вы не позвонили мне, не высказали свои претензии, не отказались от встреч? Вместо этого вы продолжаете посещать сеансы и ни словом не даете понять, что с вашим отношением ко мне что‑то не так?

Татьяна в ответ пожала плечами и неуверенно сказала:

– Мы же взрослые люди. В обществе вроде как не принято высказывать друг другу претензии, принято делать вид, что все хорошо.

И я убеждал Татьяну как умел! На примерах из жизни, конструктивных и деструктивных, я объяснял, к каким последствиям может приводить такая политика общения. Как психолог я обращал ее внимание на то, что, даже не проговаривая свое недовольство вслух, Татьяна посылает сигналы о нем телесно и мимически. И человек, которому это адресовано, так же телесно, бессознательно, принимает эти сигналы. Дальше могло быть по‑разному, в зависимости от самооценки человека, близости его к Татьяне и множества разных других факторов. Человек мог начать чувствовать себя дискомфортно и в будущем постараться не видеться больше с Татьяной. А другой человек, тонко чувствующий, мог уловить колебания настроения и начать выспрашивать Татьяну о причинах ее недовольства. А не получив подтверждения своим догадкам, такой человек мог начать сомневаться в реальности своих ощущений и начинал себе меньше доверять. А может быть, человек начинал злиться не на себя, а на Татьяну и при первом удобном случае готов был устроить ей мелкую неприятность.

А еще я убеждал Татьяну, что очень даже принято и приятно взрослым людям напрямую и в открытую говорить о своих чувствах. И не только о позитивных, но и о негативных. Я учил Татьяну тонкостям: говорить о поступках, а не о человеке. О качествах, а не о личности. О своих переживаниях, а не о том, как плох партнер. Я приводил ей примеры, и постепенно она втянулась. Стала сама понимать, как можно наименее обидно сказать о возникших подозрениях, как защитить свои интересы, как не испортить отношения, но при этом не подавлять в себе какие‑то неприятные чувства.

На той сессии мы так и не поговорили о разводе Татьяниных родителей и ее переживаниях по этому поводу, не затронули и тему Дарьи. Тем не менее сессия затянулась. Я сознательно пошел на это, так как столкнулся с тем нечастым случаем, когда я получал огромное удовольствие, видя, как прямо в моем кабинете меняются взгляды человека.

Мне нравилось заниматься с Татьяной. Конечно, чуда не произошло. И мы еще не раз обсуждали с ней проблему проговаривания и замалчивания собственных чувств. Мы рисовали с ней и придумывали образы, учились распознавать то, что она чувствует. Я давал ей обратную связь и подкреплял ее в вере: можно говорить о своих чувствах. Можно не бояться обидеть человека, можно защищать свои интересы.

* * *

На одной из сессий мы заговорили о том, как росла Дарья, в частности – о ее сексуальном образовании. Татьяна как‑то занервничала и преувеличенно бодро стала рассказывать о том, что в этом плане никаких проблем не было – все разговоры в нужное время она с дочерью провела. Но это и не было обязательным: по ее наблюдениям Дарья была в этом плане весьма скромной девушкой, только по раннему пубертату проявляла излишний интерес к сексуальной тематике.

Татьяна не считала тему интимных отношений запретной. Наоборот, она думала, что сексуальное образование очень важно для подростка. Лучше Татьяна сама все расскажет дочери, чтобы уберечь ее от возможных промахов или ошибок, чем Даша узнает все в какой‑нибудь дворовой компании и «натворит дел». Конечно, Даша не общалась ни с какими «дворовыми компаниями», но Татьяна считала, что лучше перестраховаться.

И начала довольно рано. Когда Даше было девять лет, мать невзначай подложила ей книжку просветительского характера, доходчиво объясняющую интимную сторону отношений мужчины и женщины. Для закрепления эффекта мать откровенно поговорила с дочкой, рассказала обо всем так подробно, как могла. Но на этом Татьяна не посчитала свою работу выполненной: впоследствии она неоднократно подсовывала дочери литературу на соответствующую тему. Татьяна боялась, что недостаток информации вызовет излишний интерес у дочери. Опасаясь эффекта «запретного плода», Татьяна старалась сделать этот вопрос максимально открытым для обсуждения и изучения.

Однако излишнее внимание, уделяемое Татьяной физиологическому вопросу, привело к совершенно неожиданному результату: уже в десятилетнем возрасте девочка начала мастурбировать. Татьяна была потрясена, застав дочь за этим занятием в душе. Проследив за ней, Татьяна обратила внимание на регулярность таких эпизодов и на то, что дочь, похоже, нашла видеокассету с порнографией.

В том, что это произошло так рано, еще до полового созревания дочери, Татьяна винила в первую очередь свои откровенные разговоры, которые должны были быть просвещающими, а оказались развращающими.

* * *

Рассказывая об этом, женщина заметно смущалась. Я объяснил Татьяне, что ничего необычного в таком поведении подростков нет, как девочки, так и мальчики могут начать проявлять интерес к собственному телу очень рано. Это сексуальность, но не порочная, а исследовательская. И происходит это вне зависимости от того, разговаривают ли родители с ребенком о сексе или нет. Если у ребенка есть потребность – он найдет себе источник информации!

В общем, вслух я произносил рациональные доводы и успокаивал Татьяну. А про себя отметил, что на самом деле женщину явно беспокоит собственная сексуальная жизнь. И похоже, в ней намечаются какие‑то изменения. Из прошлых сессий я знал, что Татьяна давно уже не занимается сексом с мужем и не изменяет ему с другими мужчинами. И раньше ее как‑то не особенно захватывала эта часть жизни.

* * *

Татьяна спешила на работу, у нее была важная встреча с клиентом. Тем не менее она пообещала подвезти Дашу до больницы – у дочери был плановый визит к стоматологу. Татьяна проснулась пораньше, приготовила завтрак, разбудила Дашу, позвала к столу. Перед завтраком Даша решила принять душ и заперлась в ванной. До выхода оставалось около десяти минут, и Татьяна решила поторопить дочь, тихонько постучала в дверь ванной:

– Даша, нам выходить через десять минут, пожалуйста, ускорься.

– Угу, – пробурчала дочь, однако выходить не торопилась.

Татьяна постучала снова:

– Дашенька, мы опаздываем, давай быстрее, ты еще не завтракала.

– Угу.

Спустя пять минут Татьяна начала злиться:

– Даша, выходи! Я из‑за тебя опоздаю на встречу.

– Дай ты мне спокойно помыться! – крикнула Даша через дверь.

– Хорошо, мойся на здоровье, к врачу тогда сама поедешь.

– Легко! – отрезала дочь.

Татьяна ушла из дома с неприятным осадком на душе.

После целого дня напряженной работы Татьяна устала и хотела только одного: поскорее вернуться домой и отдохнуть. За целый день, полный забот, неприятный эпизод с дочерью уже забылся, и Татьяна спешила домой измотанная, но в хорошем настроении. Открыв дверь в квартиру, женщина застала привычную картину: дочь сидела за компьютером, на кухне возвышалась гора немытой посуды, вещи разбросаны. Татьяна глубоко вдохнула, решив не делать замечаний, спросила:

– Как ты сходила к врачу, все в порядке?

– Я не ходила, – буркнула дочь, даже не поворачиваясь.

– Что значит – не ходила?

– Не ходила – значит не ходила, мама, что непонятного?

– А почему?

– Потому что у меня были другие планы.

– Какие – посидеть перед компьютером? Ты вообще с этого стула поднималась сегодня?

– Да, посидеть перед компьютером, а что такого? Чем эти планы хуже твоих?

Даша начинала раздражаться, как всегда, когда Татьяна заводила разговор на неприятную для нее тему.

– Да тем хуже, Дашенька, что ты молодая девушка, а жизнь проходит мимо тебя! Мало того, что ты не учишься, не работаешь, ты не можешь даже элементарную вещь сделать, для своего же здоровья сходить к врачу. Что такого в этом компьютере твоем, что он занимает все твое внимание?

– А что плохого в том, что он занимает мое внимание? Тебе не нравится, что мое внимание занято чем‑то, что тебе непонятно? Что ты не одобряешь? Если бы я занималась вышиванием, тебе было бы легче?

– Мне было бы легче, если бы ты пошла учиться.

– А я и учусь! Я за это время узнала столько нового, сколько ни в одном университете не узнала бы.

– Да, только твой компьютер тебе диплом не даст и на работу не устроит.

– Мама, оставь меня в покое! Этот разговор ни к чему не приведет!

Даша встала со стула и захлопнула дверь своей комнаты.

«Отлично, – подумала Татьяна, – впервые за весь день поднялась со стула только для того, чтобы захлопнуть дверь у матери перед носом». Женщина не понимала, где она ошиблась, воспитывая дочь. Конечно, гены тоже сыграли свою роль – Даша больше походила на отца, но ведь хоть что‑то от Татьяны она должна была перенять? Женщине было горько от того, что отношения с дочерью не складываются. Они были совершенно разными и никогда не понимали друг друга. А Татьяна так надеялась, что дочь будет ее подругой. Ведь сама Татьяна прекрасно ладила со своей матерью. Даже тогда, когда они жили вместе, между ними не было ни раздражения, ни недопонимания. К сожалению, отношения Татьяны с ее собственной дочерью были полной противоположностью. А ведь ей так хотелось иногда поболтать с дочкой, сходить куда‑нибудь вместе, посмотреть кино или просто выпить чаю на кухне. Но чем старше Даша становилась, тем меньше шла на контакт с матерью, советов не просила, а общаться предпочитала со своими виртуальными друзьями.

Татьяну очень огорчало и злило то, что Даша не прислушивается к ее мнению, не ценит ее советов и рекомендаций, считает свое мнение единственно правильным и никогда не идет на диалог. Татьяне хотелось видеть свою дочь совсем другой – веселой, общительной, приветливой. Но вместо доброй и милой дочки у Татьяны выросла замкнутая, нелюдимая злючка. И женщина ничего не могла с этим поделать.

* * *

Прошло полтора месяца, и я решил, что можно вернуться к основной проблеме. Татьяна продолжала избегать разговоров о дочери, и по этому ее поведению было понятно, что проблема никуда не делась. Теперь, когда Татьяна научилась говорить о своих чувствах, я снова спросил, как она относится к дочери и к ее зависимости от компьютера. Татьяна привычно стала говорить о том, что ей очень горько… Но осеклась на полуслове. Я не торопил клиентку, видя, как она прислушивается к себе. С удивлением она выдала, что дочь ее раздражает – своей несамостоятельностью и тем, что не оправдывает надежд матери. Тем, что не поддерживает разговоры, когда Татьяне этого хочется. А еще Татьяне стыдно за то, что дочь ее раздражает. Ведь злиться на близких людей – неправильно.

Я снова вернулся к оставленной на время теме вины. На сей раз Татьяна не была так уверена в своей абсолютной виноватости. Девочка всегда была достаточно замкнутой – и то, что сейчас она вообще не общается в реальной жизни ни с кем, кроме матери, – совсем неудивительно. А в том, что Даша интроверт, вообще неуместно кого‑либо винить. Это личность человека и его выбор…

Я предложил Татьяне поразмышлять о том, что может избавить ее саму от раздражения. Очевидно, раздражаться на дочь, с которой постоянно живешь и хоть немного, но общаешься, – разрушительно для себя самой. А себя нужно любить, и кажется, Татьяна потихоньку начала это понимать и получать от этого удовольствие.

Теперь, когда пациентка доверяла мне и ее внутренний цензор был отключен, мозговой штурм пошел легко и весело. Татьяна рассуждала о том, что находиться в постоянном раздражении неправильно, и есть совсем немного возможностей это изменить. Можно, например, перестать реагировать. Для этого нужно проанализировать чувство раздражения и попытаться изменить его причины. Или же можно попытаться воздействовать на Дашу, чтобы она перестала вести себя неприятно. Для этого тоже нужно понять, чем она глубинно задевает мать. И наконец, был третий вариант – просто устранить раздражитель из своей жизни, например разъехавшись с Дашей.

Татьяна говорила правильные и логичные вещи; с моей точки зрения, лучшим вариантом был первый – поменять свое отношение; принять свою дочь такой, какая она есть, и жить с ней в мире, установив такую дистанцию в общении, на которой обеим было бы комфортно.

Однако глядя на эмоциональные реакции Татьяны во время ее рассуждений о каждом из вариантов, я с удивлением понял: ей больше всего хочется реализовать третий сценарий. Но ведь Даша была для своей матери близким человеком, более того, они были связаны дисфункциональной семейной системой еще два месяца назад! А члены таких семей имеют нехорошее свойство держаться друг за друга, несмотря ни на что. Такие люди будут грызться и ругаться друг с другом; они будут несчастливы сами и будут делать несчастными тех, кто рядом, но им и в голову не придет просто взять и разъехаться и жить параллельно друг другу.

Однако Татьяне пришел в голову именно такой вариант! Это был хороший диагностический признак, но мне хотелось понять истоки этой идеи.

* * *

После очередного сеанса психотерапии Татьяна решила порадовать себя и отправилась по магазинам. В торговом центре она познакомилась с приятной девушкой. Они разговорились, обменялись телефонами. На следующий день вместе сходили в спортзал. Между ними сразу возникло взаимопонимание, отношения развивались стремительно. Татьяне было приятно проводить время с Наташей, постепенно они сближались. Они обсуждали все на свете, могли часами просиживать в кафе и разговаривать. Наташа часто жаловалась на своего молодого человека, отношения с которым ее категорически не устраивали, но и боялась расстаться с ним. Татьяна поддерживала новую подругу как могла, давала советы. Сама Татьяна не была особенно искушена во взаимоотношениях с мужчинами, ее брак уже давно стал условностью. Тем не менее она делилась с Наташей опытом и старалась помочь по мере возможности.

Однако постепенно Татьяна начала замечать, что разговоры о Жене волнуют ее несколько больше, чем должны бы. Новости об улучшении отношений подруги с ее бойфрендом необъяснимым образом расстраивали Татьяну. А рассказы о размолвках Татьяна, к собственному удивлению, слушала с радостью. Конечно, она расстраивалась за подругу, но в то же время признавала: ей приятно слушать о промахах Жени. Со временем это чувство оформилось; Татьяна поняла, что ревнует подругу к ее личной жизни. Она не до конца понимала природу своих эмоций и старалась прислушиваться к себе более внимательно.

Однажды Наташа позвонила Татьяне и попросила о встрече. Девушки договорились увидеться в своем любимом кафе. Татьяна летела как на крыльях. Увидев Наташу, она поняла, что девушка расстроена. На прямой вопрос Наташа тихо ответила:

– Мы расстались с Женей.

Татьяна почувствовала прилив такой внезапной радости, будто получила долгожданный подарок. Однако виду не подала и сказала:

– Окончательно?

– Ну мы это не обсуждали, но то, что мы не общаемся уже месяц, говорит само за себя.

– Ты очень расстроена? – участливо спросила Татьяна.

– Честно говоря, я вообще не расстроена! Между нами никогда не было особенных чувств. Я даже испытываю облегчение, хотя, конечно, немного обидно за мою несостоятельность как женщины.

– Да брось на себя наговаривать! Какая еще несостоятельность, ты – потрясающая женщина!

Сказав это, Татьяна поняла, что вложила в свои слова больше страсти и совсем другой смысл, чем могло показаться на первый взгляд. Она посмотрела на Наташу, пытаясь уловить, заметила ли та ее чувства, и натолкнулась на ответный взгляд, в котором читалось одновременно удивление и любопытство.

– Ты тоже, – медленно произнесла Наташа.

* * *

Татьяна постоянно уходила от сути разговора. Она логично и разумно рассуждала о том, что молодым девушкам вообще неплохо бы жить отдельно от родителей, а ее Дашке – тем более, ведь иначе она рискует так всю жизнь и просидеть за компьютером. В этом месте я мысленно аплодировал Татьяне – ее тон был спокойным, в нем больше не звучала вина. Правильно было бы дать ее дочери хотя бы возможность изменить свою жизнь, найти какие‑то увлечения. А необходимость самой себя обеспечивать наверняка подтолкнет Дашу к активным действиям. А там, глядишь, и с людьми начнет сближаться, и друзей заведет, может, и замуж со временем выйдет. Татьяна призналась, что даже уже говорила с Дашиным отцом о том, чтобы им складчину купить дочери комнату где‑нибудь в приличной коммуналке в старом фонде. У Татьяны как раз был вариант на примете. Одним из преимуществ того дома было то, что там еще ни у кого не было Интернета. Идеальным вариантом Татьяне представлялось вообще не отдавать дочери компьютер. Пусть, если Даше нужна вещь, она найдет способ сама на нее заработать.

И снова на Татьянином лице не отражалось никаких эмоций. Читалось только воодушевление от мысли о разъезде с дочерью. Но никакой радости за дочь, никакой веры в то, что у Даши все будет хорошо, Татьяна, кажется, не чувствовала. Это было понятно хотя бы потому, что в ее рассуждениях красной нитью проскальзывала мысль: если у Даши ничего не получится, они с мужем ее не бросят и будут помогать, пока живы.

И тогда я спросил, что же Татьяна будет чувствовать, когда Даша отселится.

Сначала, как водится, пошли пространные рассуждения о радости за дочкину самостоятельность. Потом в рассуждениях появилась нотка зависти: Татьянины родители ее ничем не обеспечивали и не дали ей такого жизненного старта, как собственное жилье. Татьяне пришлось добиваться всего самой. А Даше, получается, достанется все и сразу, хотя она и не такая понимающая и терпимая дочь, какой была ее мама в детстве.

А еще женщина призналась, что почувствует себя свободней, разъехавшись с дочерью. Не видя Дашу каждый день, она перестанет винить себя за то, что дочь выросла совершенно безынициативной (сколько бы мы ни обсуждали, что такая жизнь – осознанный выбор, полностью интегрировать эту мысль в сознание Татьяны не удалось). Моя клиентка говорила: наконец она перестанет лишать дочь личной жизни одним своим присутствием, да и сама сможет привести кого‑то в гости.

Последний довод, упомянутый вроде как вскользь, похоже, оказался главным: Татьяна чуть покраснела и отвела глаза.

И это была победа! Похоже, у Татьяны появился человек, которого ей хотелось привести к себе.

А значит, она перестала жить для других, выполняя свои обязательства матери и дочери, играя другие социальные роли и бесконечно переживая о том, хорошо ли у нее получается. Пусть и робко, и пока неосознанно, Татьяна захотела и решила что‑то сделать для себя. Она приняла решение, которое доставит дискомфорт ее дочери, уже привыкшей к обеспеченной и беспроблемной жизни с мамой, и мужу, и не предполагающему пока, что ему придется выложить круглую сумму на покупку комнаты в коммуналке; зато будет комфортно ей самой.

Татьяна колебалась, и остаток сессии мы работали с ее переживаниями и сомнениями. Теперь дорога была ясна: клиентку нужно было поддерживать.

* * *

Последнее время Николай редко бывал в собственном доме. Его брак с Татьяной оставался чистой формальностью, только штампом в паспорте. И все же Татьяна не решалась заговорить о разводе – боялась расстроить мужа, ранить его. Боялась травмировать Дашу – ведь Татьяна хорошо помнила собственные переживания во время развода родителей. Конечно, Даша – совсем другой человек, но человек ведь, со своими чувствами, переживаниями, мыслями, эмоциями! Неизвестно, какую травму нанесет ей развод родителей. Конечно, мама и папа и так давно живут отдельно, но номинально все‑таки являются семьей. Возможно, Даше важно ощущать хотя бы некоторую фамильную полноценность. Даша никогда не откровенничала с Татьяной, а потому женщина понятия не имела, что творится в душе дочери.

Все эти мысли останавливали Татьяну от принятия окончательного решения. Она тянула семейную лямку просто потому, что так было нужно. У нее есть семья, и она должна ее сохранять, потому что таков порядок.

Однако время шло, и поддержание семейного очага становилось Татьяне все более в тягость. А ее чувства к Наталье становились все менее похожими на дружбу. Татьяна была не готова перестать видеться с Наташей, а продолжать было нечестно по отношению к мужу.

И наконец Татьяна решила поговорить с Николаем. В очередной выходной день муж традиционно приехал навестить жену и дочку. После чинного семейного ужина и формального обмена новостями Даша, как обычно, удалилась в свою комнату к компьютеру. Татьяна и Николай остались наедине. Оба молчали, Николай смотрел куда‑то в пространство, ощущение отчуждения и равнодушия сгустилось в воздухе так, что, казалось, его можно потрогать руками. Татьяна поняла, что момент настал. Она глубоко вздохнула и на одном дыхании выпалила:

– Нам нужно развестись.

– Согласен, – спокойно ответил муж.

Вот так тихо и лаконично закончилась семейная жизнь Татьяны.

Вопреки опасениям матери, Даша не восприняла эту новость вообще никак. Она молча пожала плечами, сказав, что взрослые люди вправе сами строить свою жизнь, а она уже выросла, поэтому за нее переживать не стоит. Она не чувствует себя жертвой развода и адекватно воспринимает сложившуюся ситуацию.

Татьяна почувствовала невероятное облегчение – и никакого чувства вины.

* * *

Наша терапия перешла в поддерживающее русло. Мы больше не боролись с иррациональными установками и не учились новым моделям взаимодействия с окружающими.

Я намеренно употребляю местоимение «мы» – к тому моменту я был заинтересован Татьяной более, чем другими своими пациентами, я болел за нее, я переживал с ней и за нее. Слушая ее, я чувствовал то же, что, пожалуй, чувствуют матери, видя успех своих уже взрослых детей.

Теперь я помогал Татьяне не впадать в панику, сохранять спокойствие и не бояться тех изменений, которые происходили в ее жизни. Я поддерживал ее, когда ей было плохо, я помогал ей разбираться с сомнениями, которые ее одолевали. Работа шла тонкая, почти ювелирная. Я чувствовал, что любое мое неосторожное слово может создать пропасть между нами и Татьяне будет уже не с кем посоветоваться.

Не могу сказать, что мне нравилось все происходящее в ее жизни. Но как терапевт – я был рад, что мой пациент нашел себя.

В ходе первых месяцев терапии Татьяна внезапно поняла, что всю жизнь мужчины были для нее совершенно чужими, как инопланетяне, и призналась себе: они ей вовсе не нужны. Ее замужество и отношения с другими мужчинами были лишь данью традициям. Татьяна не чувствовала потребности в этом.

Но постепенно она осознала, что женщины интересуют ее не только как подруги. Знакомство с Наташей стало поворотным в судьбе Татьяны. Она чувствовала в девушке родственную душу, чувствовала необходимость находиться рядом с ней, оберегать и заботиться. Она осторожно ухаживала за девушкой, соблазняла ее, очаровывала. А сама – очаровывалась тем, как, оказывается, она умеет чувствовать. Ей было и хорошо, и страшно.

* * *

Развод оформили очень быстро. Через месяц после подачи заявления на развод Татьяна и Николай перестали быть мужем и женой.

Как только они вышли из здания ЗАГСа, Татьяна поняла: все эти двадцать лет Николай, по сути, был чужим ей человеком. Она чувствовала не грусть и не печаль, а только лишь облегчение. Татьяна стояла на пороге перемен и с нетерпением ждала, как повернется ее жизнь.

Как и планировали, совместными усилиями бывшие супруги купили Даше комнату. Это было последнее, что они сделали вместе.

Татьяна начала жить с Натальей. А Даша открыла в себе способности к программированию и стала заниматься интернет‑технологиями. Образования она так и не получила, но благодаря своему таланту достаточно быстро стала полностью сама себя обеспечивать.