Общий взгляд на непроизвольное течение мыслей. 8 page

заставить часы идти как следует. Причиной постоянной
остановки часов было трение чечевицы маятника о зад-
нюю стенку часового ящика; развитый человек обнару-
жил бы эту причину в пять минут. У меня есть лампа,
пламя которой мигает самым неприятным образом, если
не приподнять стекла примерно на '/is часть вершка.
Я открыл это случайно, немало перед этим промучав-
шись, и теперь всегда при помощи маленькой подпорки
держу стекло слегка приподнятым над основанием го-
релки. Но все эти открытия представляют простую ас-
социацию двух конкретных фактов: доставляющего не-
удобство предмета и средства, устраняющего неудоб-
ство. Человек, хорошо знакомый с пневматикой, вскрыл
бы путем абстракции причину мигания и тотчас же ука-
зал средство устранить его.

При помощи измерения множества треугольников
можно было бы найти их площадь, всегда равную про
изведению высоты на половину основания, и сформули-
ровать это свойство как эмпирический закон. Но мысли-
тель избавляет себя от бесчисленных измерений, дока-
зывающих, что сущность треугольника заключается в
том, что он есть половина параллелограмма с тем же
основанием и высотой, площадь которого равна произве-
дению высоты на основание. Чтобы уяснить себе это, на-
до провести дополнительные линии, и геометр часто дол-
жен проводить такие линии, чтобы с их помощью
вскрыть нужное ему существенное свойство фигуры.
Сущность фигуры заключается в некотором отношении
ее к новым линиям, отношении, которое не может быть
ясным для нас, пока эти линии не проведены. Гений гео-
метра заключается в умении вообразить себе новые ли-
нии, а проницательность его — в усмотрении этого отно-
шения к ним данной фигуры.

Итак, в мышлении есть две весьма важные стороны:

1) свойство, извлеченное нами из конкретного факта,
признается нами равнозначным всему факту, из которо-
го выделено; 2) выделенное свойство наталкивает нас
на известный вывод и сообщает этому выводу такую
очевидность, какой мы не могли бы извлечь непосред-
ственно из данного конкретного факта.

Рассмотрим подробнее первую сторону мышления. До-
пустим, что мне предлагают в магазине кусок сукна.
«Я не возьму его: оно на вид как будто линюче»,— го-
ворю я, желая этим сказать только то, что вид его на-
поминает мне что-то линючее. Мое суждение в этом

случае, может быть и верное, не есть процесс мышле-
ния в строгом смысле слова, а чисто эмпирический вы-
вод. Но если я могу сказать, что в состав окраски дан-
ного сукна входит красящее вещество, химически неус-
тойчивое, и потому сукно скоро выцветет, мое сужде-
ние есть строго логический вывод. Понятие окраски есть
посредующее звено между понятиями сукна и линюче-
сти. Необразованный человек станет путем эмпириче-
ского вывода ожидать, что лед при приближении к ог-
ню будет таять, а палец, разглядываемый в увеличи-
тельное стекло,— казаться шероховатым. И в том, и в
другом случае результат явления предвидят без пол-
ного предварительного знакомства с самим явлением.
Здесь нет никакого акта мышления в строгом смысле
слова.

Но человек, рассматривающий тепло как род движе-
ния, превращение твердого тела в жидкое состояние
как нечто тождественное возрастанию молекулярного
движения, человек, знающий, что кривые поверхности
преломляют известным образом световые лучи и что ка-
жущаяся величина всякого предмета находится в зави-
симости от степени преломления световых лучей, входя-
щих в глаз,— такой человек делал бы по поводу всех
указанных явлений правильные выводы даже в том
случае, если бы он никогда в жизни не наблюдал их в
действительности. И он поступал бы так потому, что,
согласно сделанному нами предположению, он обладал
бы теми идеями, которые были посредующим звеном
между явлениями, служившими для него исходным
пунктом, и выводами, сделанными им из них. Но эти
идеи суть лишь элементы, извлеченные из данного яв-
ления или связанные с ним обстоятельства. Правда,
движение, порождающее теплоту, и преломление свето-
вых лучей глубоко скрытые ингредиенты; гораздо ме-
нее скрытым ингредиентом было трение чечевицы маят-
ника о стенку часового ящика, а приставание двери к
полу почти и вовсе не может считаться скрытым от нас
ингредиентом. Но во всех есть та общая черта, что они
устанавливают более очевидное отношение данного яв-
ления к выводу, который не может быть получен из него
непосредственно с такой же очевидностью.

Обратимся теперь ко второй стороне мышления: по-
чему следствия, выводы и комбинации, делаемые из со-
ставных элементов данного явления, более очевидны, чем
выводы, делаемые прямо из целого конкретного явле-

ния? По двум причинам. Во-первых, отвлеченные свой-
ства более общи, чем непосредственные, конкретные дан
ные, вследствие этого они могут вступать в связь с фак-
там;', более знакомыми для нас, более часто встречае-
мыми в опыте. Предположите, что теплота —• движение.
Тогда всё, что справедливо относительно движения,
окажется справедливым и относительно теплоты, но в
опыте нам приходится наблюдать в сто раз более явле-
ний движения, чем теплоты. Начните рассматривать
лучи, проходящие через призму, как линии, наклонные
к перпендикуляру, и вы заместите сравнительно мало
знакомое понятие призмы весьма привычным понятием
«перемены в направлении линии», понятием, для кото-
рого мы ежедневно имеем массу примеров.

Другая причина, почему отношения между свойства-
ми, выделенными нами из данного предмета, так оче-
видны, заключается в следующем. Эти свойства значи-
тельно малочисленное совокупности всех свойств целого,
из которого мы выделяем их. В каждом конкретном
факте свойства и выгекающие из них следствия так
многочисленны, что мы можем совершенно потеряться,
не сделав из них того вывода, который надлежит сде-
лать. Если же нам посчастливилось выделить надлежа-
щее свойство, то мы разом можем как бы охватить
мысленно все вытекающие из него следствия. Например,
то обстоятельство, что дверь пристает к порогу, связано
в нашем уме с весьма немногими следствиями, между
которыми выделяется такое соображение: приподняв
дверь, мы уничтожим ее трение о порог. Между тем це-
лый образ плохо отпирающейся двери может вызвать
в нашем уме огромное количество понятий. Подобные
примеры могут показаться банальными, но они заклю-
чают в себе сущность самого утонченного отвлеченного
мышления. Физика становится все более и более дедук-
тивной наукой, придавая математическую формулировку
законам, управляющим основными свойствами материи
(каковы молекулярные массы или эфирные волны раз-
личной длины), именно потому, что непосредственные
выводы из таких понятий весьма малочисленны и мы
можем разом охватить все их мысленно и извлечь из
них те, в которых имеем надобность.

Проницательность. Итак, для того чтобы мыслить.
мы должны уметь извлекать из данного конкретного
факта свойства, и не какие-нибудь вообще, а те, кото
рые соответствуют правильному выводу. Извлекая несо

ответствующие свойства, мы получим неправильный вы-
вод. Отсюда возникают недоумения: как извлекаем мы
известные свойства из конкретных данных? И почему
во многих случаях они могут быть вскрыты только ге-
нием? Почему все люди не могут мыслить одинаково
успешно? Почему лишь одному Ньютону удалось от-
крыть закон тяготения, одному Дарвину — принцип вы-
живания существ наиболее приспособленных? Чтобы от-
ветить на эти вопросы, нам необходимо произвести но-
вое исследование, посмотрев, как у нас естественным
путем развивается проникновение в явления действи-
тельности.

Первоначально все наше знание смутно. Мы хотим
этим сказать, что в нем первоначально нет внутренних
подразделений (ab intra) и точных внешних разграниче-
нии (ab extra); но все же к нему применимы все формы
мысли. В нем может быть единство, реальность, пред-
метность, объем и т. д.,— словом, оно есть познание
объекта, вещи, но познание вещи как нераздельного це-
лого. При этом неясном способе познания ребенку, впер-
вые начинающему осознавать комнату, она, вероятно,
представляется чем-то отличающимся от находящейся
в движении кормилицы. В его сознании еще нет подраз-
делений; одно окно комнаты, быть может, особенно
привлекает его внимание. Такое же смутное впечатление
производит каждая совершенно новая сфера опыта и
на взрослого.

Библиотека, археологический музей, магазин машин
представляют собой какие-то неясные целые для нович-
ка, но для машиниста, антиквария, библиофила целое
почти совершенно ускользает от внимания, до того стре-
мительно они набрасываются на исследование деталей.
Знакомство с предметом породило в них способность
различения. Неопределенные термины, вроде «трава»,
«плесень», «мясо», для ботаника и зоолога не сущест-
вуют, до того они углубились в изучение различных ви-
дов трав, плесени и мышц. Когда Кингслей показал од-
ному господину анатомированную гусеницу, тот, увидев
тонкое строение ее внутренностей, заметил: «Право, я
думал, что она состоит только из внешней оболочки и
мякоти». Мирный обыватель, присутствуя при корабле-
крушении, сражении или пожаре, совершенно беспомо-
щен. Опыт так мало пробуждал в нем способность к
различению, что его внимание не может сосредоточить-
ся на какой-нибудь стороне сложного, исключительного

события, которое требует немедленной деятельности.
Моряк же, пожарный или полководец сразу принимают-
ся за дело. Они мигом умеют разобраться в данном
положении и проанализировать его. Оно заключает в
себе массу почти неуловимых деталей, которые замеча-
ются специалистами благодаря постепенному развитию
их сознания в известном направлении, но которые не
различаются достаточно отчетливо не опытным в данной
области лицом.

Каким путем развивается в нас способность к ана-
лизу, мы выяснили себе в главах «Различение» и «Внима-
ние». Разумеется, мы диссоциируем элементы смутно
воспринимаемых цельных впечатлений, направляя наше
внимание то на одну, то на другую часть целого. Но по-
чему мы сосредоточиваем наше внимание сначала на
том, а потом на другом элементе? На это можно тотчас
же дать два ясных ответа: 1) благодаря нашим прак-
тическим или инстинктивным интересам и 2) в силу на-
ших эстетических интересов. Собака где угодно сумеет
отличить запах себе подобных, лошадь чрезвычайно чут-
ка к ржанию других лошадей, потому что эти факты
имеют для них практическое значение и вызывают у
этих животных инстинктивное возбуждение. Ребенок,
замечая пламя свечки или окно, оставляет без внимания
остальные части комнаты, потому что последние не до-
ставляют ему столь живого удовольствия. Деревенский
мальчишка умеет находить чернику, орехи и т. п. бла-
годаря их практической пользе, выделяя их из массы
кустарников и деревьев; дикарю доставляют немало
удовольствия бусы и кусочки зеркал, привозимые на
торговых кораблях, вид же самого корабля не вызывает
у него никакого интереса, так как корабельное устрой
ство недоступно из-за своей сложности его пониманию.
Таким образом, эти практические и эстетические инте-
ресы суть наиболее важные факторы, способствующие
яркому выделению частностей из цельного конкретного
явления. На что они направляют наше внимание, то и
служит объектом последнего, но, что такое они сами,
мы не можем сказать. Мы должны в данном случае ог-
раничиться признанием их далее неразложимыми, пер-
вичными факторами, определяющими то направление, в
котором будет совершаться рост нашего знания.

Существо, руководимое в своей деятельности немно-
гочисленными инстинктивными импульсами или немного-
численными практическими и эстетическими интересами,

будет обладать возможностью диссоции'ровать весьма
немногие свойства и в лучшем случае будет одарено
ограниченными умственными способностями; существо
же, наделенное большим разнообразием интересов, будет
обладать высшими умственными способностями. Чело-
век, как существо, одаренное бесконечным разнообрази-
ем инстинктов, практических стремлений и эстетических
переживаний, доставляемых каждым органом чувств, в
силу одного этого должен обладать способностью дис-
социировать свойства в гораздо большей степени, чем
животные, и согласно этому мы находим, что дикари,
стоящие на самой низкой ступени развития, мыслят не-
измеримо более совершенным образом, чем самые выс-
шие животные. Разнообразие интересов ведет, сверх то-
го, к варьированию опытов, накопление которых стано-
вится почвой для деятельности закона диссоциации при
изменении окружающей обстановки, о чем мы говорили
на с. 125.

Помощь, которую оказывают нам при мышлении ас-
социации по сходству. Не лишено также вероятия, что
ассоциации по сходству, высшие ассоциации у человека,
играют важную роль при различении свойств, связанных
с процессами мышления наивысшего порядка. Значе-
ние этих ассоциаций настолько велико для мышления,
а мы говорили о них так мало в главе «Различение»,
что теперь необходимо остановиться на них подроб-
нее.

Что вы делаете, читатель, когда хотите точно опре-
делить сходство или различие двух объектов? Вы с наи-
возможно большей быстротой переносите ваше внима-
ние то на один, то на другой предмет. Быстрая пооче-
редная смена впечатлений в сознании выдвигает, так
сказать, на первый план сходство и различие объектов,
которые навсегда ускользнули бы от нашего внимания,
если бы поочередное восприятие впечатлений разделя-
лось большими промежутками времени. Что делает уче-
ный, отыскивающий скрытый в данном явлении прин-
цип или закон? Он преднамеренно перебирает в уме
все те случаи, в которых можно найти аналогию с дан-
ным явлением. Заполняя одновременно всеми аналогия-
ми свой ум, ученый обыкновенно оказывается в состоя-
нии выделить в одной из групп этих аналогий ту осо-
бенность, которую он не мог определить, анализируя
каждую из них в отдельности, несмотря даже на то, что
в его минувшем опыте этой аналогии предшествовал»

все остальные, с которыми она теперь одновременно со-
поставляется.

Наши примеры показывают, что для диссоциации
свойств простая повторяемость явления в опыте при
различной окружающей обстановке еще не дает доста-
точного основания. Нам нужно нечто большее: именно
необходимо, чтобы все разнообразие окружающих обста-
новок возникло перед сознанием сразу. Только тогда
искомое свойство выделится из среды других и займет
отдельное положение. С этим немедленно согласятся
все, изучавшие «Систему логики» Дж. Ст. Милля и по-
знакомившиеся с практическим применением «наведе-
ния», с «четырьмя методами опытного исследования»:

методом согласия, различия, остатков и сопутствующих
изменений. В каждом из них мы имеем ряд аналогич-
ных случаев, среди которых искомое свойство может
нам попасться и сосредоточить наше внимание.

Из сказанного ясно, что всякий ум, в котором спо-
собность образовывать ассоциации по сходству сильно
развита, есть ум, самопроизвольно образующий ряды
подобных аналогий. Пусть Л есть данный конкретный
факт, в котором заключается свойство т. Ум может
вначале вовсе не замечать этого свойства т. Но если
А вызывает в сознании В, С, D и Е — явления, сходные
с Л в обладании свойством т, но не попадавшиеся по
целым месяцам в опыте животному, воспринимающему
явление Л, то, очевидно, эта ассоциация сыграет в уме
животного такую же роль, какую играло в уме читате-
ля преднамеренное быстрое сопоставление впечатлений,
о котором мы только что говорили, или в уме исследо-
вателя — систематический анализ аналогичных случаев,
и может повести к выделению т путем абстракции.

Это само собой ясно и неизбежно заставит сделать
вывод, что после немногочисленных сильнейших влече-
ний, связанных с практическими и эстетическими инте-
ресами, ассоциация по сходству преимущественно помо-
гает нам вскрывать в данном явлении те специфические
свойства, которые, будучи раз подмечены и названы на-
ми, рассматриваются как основания, сущности, названия
классов и средние термины в логическом доказательстве.
Без помощи ассоциаций по сходству преднамеренные
умственные операции ученого были бы невозможны, так
как он не смог бы сгруппировать воедино аналогичные
случаи. В высокоодаренных умах эти процессы соверша-
ются непредумышленно: аналогичные случаи самопроиз-

вольно группируются в голове, явления, отделенные в
действительности друг от друга огромными пространст-
вами и временными промежутками, объединяются в та-
ких умах мгновенно, и, таким образом, среди различия
окружающих условий обнаруживаются общие всем яв-
лениям свойства, которые для ума, руководимого одними
ассоциациями по смежности, остались бы навсегда не-
доступными.

Описанный нами процесс изображен схематически на
рис. 18. Если т в данном представлении А вызывает в
нашем уме В, С, D и Е, которые сходны с Л в том, что
обладают все свойством от, и притом вызывает их в бы-
строй последовательности одно за другим, то т, ассоции-
руясь почти одновременно со столь различными окру-
жающими условиями, выделится из среды и обратит на
себя наше особое внимание.

Если читатель вполне уяснил себе мою мысль, то он,
наверное, будет склонен думать, что умы, в которых
преобладает ассоциация по сходству, благоприятствую-
щая выделению общих свойств, наиболее способны к
мышлению в строгом смысле слова, умы же, не прояв-
ляющие наклонности к такому мышлению, по всей веро-
ятности, располагают почти исключительно ассоциация-
ми по смежности.

Все согласны в том, что гении отличаются от обык-
новенных умов необычайным развитием способности к
ассоциациям по сходству. Установление этого факта —

одна из крупнейших психологических заслуг Бэна. Ука-
занное свойство наблюдается у гениев не только в об-
ласти мышления, но и в других областях психической
деятельности.

Умственные способности животных. Ум гения нахо-
дится в таком же отношении к уму простого смертного,
в каком ум последнего — к умственным способностям
животных. Не лишено вероятия, что животные, в проти-
воположность людям, не возвышаются до образования
общих концептов и почти не имеют ассоциаций по сход-
ству. Мысль животных, вероятно, переходит от одного
конкретного объекта к другому, обычно следующих в
опыте друг за другом с гораздо большим однообразием,
чем у нас. Другими словами, в их уме преобладают по-
чти исключительно ассоциации идей по смежности. Но
поскольку можно было бы допустить, что животное
мыслит не ассоциациями конкретных образов, а путем
отвлечения общих признаков, постольку пришлось бы
признать животное мыслящим существом, употребляя
это выражение совершенно в том же смысле, в каком
мы применяем его к людям. В какой мере такое допу-
щение возможно — трудно сказать. Известно только, что
животные, наиболее одаренные умом, поневоле руко-
водствуются отвлеченными признаками; выделяют ли
они сознательно эти признаки из конкретных образов,
или нет — другой вопрос. Животные относятся к объек-
там так или иначе, сообразуясь с тем, к какому классу
последние принадлежат. Для этого необходимо, чтобы
животное обращало внимание на сущность класса, хотя
бы последнее и не было отвлеченным понятием. Одна
вещь—конкретный индивидуальный фякт, в котором
внимание не направлено особенно ни на какую сторону,
другая вещь—отчетливо понятое свойство, выделенное
особым названием из совокупности остальных атрибутов
данного предмета. Но между совершенно непроанализи-
рованным конкретным фактом и полным его анализом,
между абсолютным отсутствием отвлечения признаков
данного объекта и полной абстракцией лежит бесчис-
ленное множество переходных ступеней Д.ля некоторых
ступеней должны быть особые названия гак как оттен-
ки в известных ступенях абстракции заметны для наше-
го сознания. Для идеи смутно отвлеченного понятия
класса объектов Романее предложил термин «рецепт»,
а Ллойд-Морган—«конструкт». Последний вполне оп-
ределенную абстракцию называет «изолат». Ни гермин

«конструкт», ни термин «рецепт» я не нахожу удач-
ными; несмотря на это, они вносят в область психологи-
ческих понятий некоторый новый оттенок, и потому я
отмечаю их здесь. В следующем отрывке из книги Ро-
манеса («Mental Evolution in Man») я предлагаю заме-
нить термин «рецепт» более подходящим словом «ин-
флуэнт»: «Водяные куры имеют привычку несколько
иначе опускаться на землю и даже на лед, чем на во-
ду, а те породы, которые ныряют с высоты (например,
чагравы и бакланы), никогда не опускаются на сушу и
на лед так же, как на воду. Подобные факты показы-
вают, что в уме этих птиц существует один рецепт, со-
ответствующий твердой поверхности, и другой, соответ-
ствующий жидкой поверхности. Подобным же образом
человек никогда не попробует нырнуть с высоты над
землей или ледяной поверхностью и в воду всегда прыг-
нет иначе, чем на сушу. Другими словами, подобно
водяной курице, он обладает двумя различными рецеп-
тами, из которых один соответствует суше, а другой —
воде. Но, в противоположность водяной курице, человек
может дать каждому из этих рецептов особое название
и возвести их на степень концепта. Поскольку дело каса-
ется чисто практического вопроса о передвижении на-
шего тела, постольку, разумеется, неважно, превратили
ли мы данный рецепт в концепт или нет, но во многих
других случаях способность превращать рецепт в кон-
цепт имеет огромное значение».

Я знаю одну легавую собаку, которая не прикусы-
вала приносимых ею в зубах птиц. Но однажды ей нуж-
но было сразу принести двух птиц, которые еще были
живы и бились, хотя уже не могли летать. После неко-
торого колебания собака одну из них удавила, взяла
в зубы другую и принесла живьем к хозяину, потом вер-
нулась за первой, убитой, и принесла также ее. Нельзя
не признать, что в голове собаки быстро промелькнул
при этом ряд отвлеченных мыслей вроде: «она жива
еще», «а надо уйти», «необходимо убить ее», с ка-
кими бы конкретными образами этот ряд мыслей ни
был связан.

Такое практическое руководство особыми соображе-
ниями, которые могут при случае быть важными, за-
ставляет предполагать в животном наличие основной
черты мышления. Но свойства объектов, обращающие
на себя внимание животных, весьма малочисленны и
всегда непосредственно связаны с инстинктивными

стремлениями. Животные, в противоположность людям,
никогда не отвлекают свойств от конкретных данных
ради забавы. Это можно попытаться объяснить как
результат того факта, что у них почти совершенно от-
сутствуют характерные для человеческого ума ассоциа-
ции по сходству. Предмет напоминает животному дру-
гой совершенно сходный предмет, но не предмет, сход-
ный с первым лишь отчасти, и диссоциация при разли-
чии окружающей обстановки, которая в человеке
опирается в значительной степени на ассоциации по
сходству, в животном мире, по-видимому, почти вовсе
не имеет места.

Один конкретный факт во всей своей цельности на-
поминает животному другой, а низшие млекопитающие
различают свойства объектов неведомым для них са-
мих путем; основным капитальным несовершенством их
ума является неспособность постоянно расчленять, ком-
бинировать группы идей в новом непривычном порядке.
Животные навек порабощены рутиной, мышлением, по-
чти не возвышающимся над конкретными фактами. Ес-
ли бы самое прозаическое существо могло переселиться
в душу собаки, то оно пришло бы в ужас от царящего
там полного отсутствия воображения. Мысли стали бы
вызывать в его уме не сходные, а смежные с ними при-
вычные мысли. Закат солнца напоминал бы ему не о
смерти героев, а о том, что пора ужинать. Вот почему
человек есть единственное способное к метафизическим
умозрениям животное.

Для того чтобы удивляться, почему Вселенная тако-
ва, какова она есть, нужно иметь понятие о том, что
она могла бы быть иной, чем она есть; животное, для
которого немыслимо свести действительное к возмож-
ному, отвлекая в воображении от действительного фак-
та его обычные реальные следствия, никогда не может
образовать в своем уме это понятие. Животное прини-
мает мир просто за нечто данное и никогда не отно-
сится к нему с удивлением.

Глава XXIII. Сознание и движение

Всякое состояние сознания связано с двигательными
процессами. Предыдущая глава была посвящена анали-
зу весьма сложных внутренних, чисто психических про-

цессов и их продуктов; следя за этим анализом, чита-
тель должен был постоянно помнить, что конечным об-
наружением каждого из психических процессов всегда
должна быть известная активность тела, обусловленная
передачей центрального возбуждения идущим к пери-
ферии двигательным нервам. Не надо забывать, что
вся нервная система, с физиологической точки зрения,
есть простая машина, превращающая известные стиму-
лы в реакции, интеллектуальная же сторона нашей жиз-
ни связана только с центральными, или промежуточны-
ми, моментами в действиях, совершаемых этой маши-
ной. Теперь мы рассмотрим конечные, выражающиеся
внешним образом моменты этих операций, телесную
деятельность и связанные с ней душевные явления.

Всякое раздражение, падающее на центростреми-
тельный нерв, вызывает пробегающий по центробежно-
му нерву к периферии обратный ток, с которым могут
и быть, и не быть связаны сознательные психические
процессы. Оставляя в стороне некоторые исключения,
можно вообще сказать, что всякое ощущение влечет
за собой движение и каждое движение в отдельной ча-
сти организма есть в то же время движение целого ор-
ганизма, всех его частей. Движение, явно совершающее-
ся в нашем организме при взрыве, блеске молнии или
щекотании, происходит скрытно при всяком испыты-
ваемом нами ощущении. Мы не содрогаемся и не испы-
тываем щекотки при слабых ощущениях только вслед-
ствие их весьма значительной слабости и неясности.
Много лет назад Бэн дал явлению общего разряда на-
звание «закона диффузии» (рассеяния) и сформулиро-
вал его: вслед за нервным током, сопровождающим дан-
ное ощущение, возникают токи, рассеивающиеся по все-
му мозгу, приводя в возбуждение органы движения и
внутренности.

Вероятно, возбуждения, проходящие через нервные
центры, все, без исключения, подчинены закону рассея-
ния. Впрочем, действие, производимое пробегающим
через нервные центры током, может нередко прийти в
столкновение с током, уже находящимся там, и след-
ствие такого столкновения двух процессов может обна-
ружиться в приостановке телесной деятельности. Такая
компенсация процессов, вероятно, аналогична задер-
жанию жидкости в трубке жидкостью, пробегающей по
другой трубке; так бывает, когда мы, например, гуляя,
внезапно останавливаемся как вкопанные, если наше

внимание привлечено звуком, запахом, видом чего-то
или внезапной мыслью. Но остановка периферической
нервной деятельности не всегда зависит от задержи-
вающего свойства. Например, в момент испуга наше
сердце мгновенно перестает биться или его биение за-
медляется, а затем возобновляется с еще большей ско-
ростью. Эта мгновенная задержка в сердцебиении вы-
зывается периферическим током, пробегающим по пнев-
могастрическому нерву. Нерв, возбуждаясь, замедляет
или останавливает сердцебиение; в тех случаях, когда
он бывает перерезан, в сердцебиении при испуге не за-
мечается никаких перемен.

Впрочем, возбуждающие действия чувственных впе-
чатлений преобладают над задерживающими действия-
ми, так что высказанное нами выше положение о рас-
сеянии токов по всем частям нервной системы можно
оставить без поправок. Физиологам до сих пор еще не
удавалось проследить все действия, вызываемые данным
чувственным впечатлением в нервной системе. В послед-
нее время наши сведения в этой области стали гораздо
обширнее, и мы имеем теперь экспериментальные дока-
зательства того, что даже самые незначительные чув-
ственные стимулы изменяют тон и степень сокращения
в биении сердца, артериальном давлении, дыхании, в
зрачках, мочевом пузыре, во внутренностях, в матке и
в мышцах, производящих произвольные движения.

Короче говоря, процесс, возбужденный в централь-
ных частях нервной системы, отражается повсюду в ор-
ганизме, распространяясь так или иначе по всем его ча-
стям и увеличивая или ослабляя их активность. Масса
центральной нервной ткани по отношению ко всей нерв-
ной системе играет как бы роль кондуктора, заряжен-
ного электричеством, напряженность которого на этом
кондукторе не может быть изменена без изменения на-
пряженности на остальных частях электрической маши-
ны. Шнейдер при помощи остроумного зоологического
изыскания пытался показать, что все специальные дви-
жения, производимые высшими породами животных,
представляют дифференциацию двух первоначальных
движений, в которых у низших организмов участвует
все тело. Стремление к сокращению служит источником
всех развивающихся впоследствии стремлений к само-
защите и к реакции на внешний стимул, включая сюда
стремление к бегству. Стремление к расширению, на-
оборот, вырабатывается в импульсы и инстинкты аг-