Общий взгляд на непроизвольное течение мыслей. 4 page

Если он хочет выучить что-нибудь наизусть, напри-
мер ряд фраз, то он должен несколько раз подряд гром-
ко прочитать их, чтобы запечатлеть в памяти при по-
мощи слуха. Когда он впоследствии повторяет вслух те
же фразы, каждое слово предварительно выступает со-
ответствующим впечатлением внутреннего слуха. Пре-
жде подобное ощущение было неизвестно ему.

Если бы у того же лица произошло внезапное рас-
стройство не зрительного, а слухового воспроизведения,
это составило бы для него гораздо меньшее несчастье.

Нервные процессы, обусловливающие воображение.
Большинство авторов-медиков утверждают, что нерв-
ные процессы, лежащие в основе воображения, локали-
зуются не в тех частях мозга, которые обусловливают
. восприятие соответствующих внешних впечатлений. Но
. можно дать более простое объяснение этим фактам,
предположив, что процессы, обусловливающие и вос-
произведение, и восприятие ощущений, совершаются в
тех же нервных путях. Воспроизведенные образы все-
гда возникают при помощи ассоциации; они всегда бы-
вают «внушены» каким-нибудь воспринятым ранее ощу-
щением. Ассоциации же (во всяком случае) обусловле-

14 —833

ны токами, проходящими от одного центра мозговой
коры к другому. Если мы теперь предположим, что про.
ходящие внутри коры токи не могут вызывать в нерв«
ных клетках такие сильные разряды, какие там произ-
водятся токами, идущими от внешних органов чувств, то
не возникнет никакой надобности приписывать различ-
ную локализацию физиологическим центрам восприятия
и воспроизведения, чтобы объяснить психологическое
различие между теми и другими. Сильному нервному
разряду соответствует живой характер непосредствен'
ного чувственного впечатления, слабому — бледность
воспроизведенного, не имеющего объективной реально-
сти образа.

Если мы допустим, что ощущение и воображение
обусловлены деятельностью тех же частей мозговой ко-
ры, то легко усмотреть очень хорошее телеологическое
основание для обособленности процессов восприятия и
воображения и для того факта, что процессы, указы-
вающие сознанию на наличность некоторой объективной
реальности, при нормальном состоянии мозга возника-
ют только при посредстве токов, идущих от периферии,
а не от соседних частей мозговой коры. Короче говоря,
мы здесь можем видеть, почему чувственные процессы
должны быть обособлены от всех нормальных процес-
сов воспроизведения, как бы последние ни были интен-
сивны. Мюнстерберг справедливо замечает по этому
поводу: «Если бы мы не обладали таким специфическим
распределением физиологических процессов восприятия
и воспроизведения, то не были бы в состоянии приспо-
сабливать наши действия к окружающим явлениям
внешнего мира, не имея возможности отличать действи-
тельность от фантазии, наше поведение было бы неце-
лесообразным, бессмысленным и мы не могли бы жить».

Иногда, в виде исключения, под влиянием одного
только центрального возбуждения происходит нервный
разряд, превышающий своей интенсивностью обычную
норму. В очень слабых, едва заметных зрительных и
слуховых впечатлениях восприятие и воспроизведение е
трудом различимы. Ночью, прислушиваясь к очень сла-
бому бою отдаленных часов, мы мысленно воспроизво-
дим и звук, и ритм боя, так что иногда трудно сказать,
был ли последний удар реальным звуком, или он про-
дукт нашего воображения. Когда ребенок кричит в от-
даленной части дома, то также часто не знаешь, про-
должается ли крик в действительности или звучит толь-

|[q в нашем воображении. Некоторые скрипачи пользу-
ются этим свойством слабых звуков в пьесах, оканчи-
вающихся постепенным замиранием звука (diminuendo).
Достигнув pianissimo в последней ноте, они, по-видимо-
му, продолжают вести смычок, как бы продолжая
тянуть звук, но на самом деле не касаются струны. Слу-
шатель же дополняет воображением последний звук,
подмечая в нем оттенок, более слабый, чем скрипичное
pianissimo. Зрительные и слуховые галлюцинации —
другой пример подобных явлений, которые будут рас-
смотрены в следующей главе. В заключение упомяну об
одном до сих пор еще не объясненном факте: многие
наблюдатели (Мейер, Фере, Скотт и Шмидт, занимаю-
щийся под моим руководством студент) заметили, что
созерцание воспроизведенных образов сопровождается
появлением отрицательных зрительных следов, как буд-
то сама сетчатка утомляется зрительным воспроизве-
дением.

Глава XX. Восприятие

Сравнение восприятия с ощущением. Мы уже говори-
ли на с. 27, что чистое ощущение есть абстракция, для
которой в душевной жизни взрослого нет соответствую-
щей реальности. Сравнительно с чистым ощущением
всё, что воздействует на наши органы чувств, вызывает
в нас нечто большее: оно возбуждает в мозговых полу-
шариях процессы, которые отчасти обусловлены моди-
фикациями в строении нашего мозга, произведенными
в нем предшествующими впечатлениями; в нашем со-
знании эти процессы вызывают идеи, которые так или
иначе связаны с данным ощущением. Первой такой
идеей является представление того предмета, к которо-
му относится данное чувственное свойство. Осознание
известных материальных объектов, находящихся перед
нашими органами чувств, и есть то, что в настоящее
время называется в психологии восприятием. Осознание
таких объектов может быть более или менее полным:

оно может заключаться в знакомстве с названием объ-
екта и в знании важнейших свойств или во всесторон-
нем понимании самых отдаленных отношений данного
объекта к другим явлениям опыта. Провести резкую
демаркационную черту между скудным и содержатель-
ным осознанием невозможно, потому что его содержа-

ние, выходящее за пределы грубых первичных ощуще.
ннй, обусловлено законами ассоциации, ассоциации же
незаметно переходят одна в другую, являясь всеобщим
продуктом того же самого ассоциационного механизма.
В актах непосредственного осознания ассоциационные
процессы играют меньшую роль, в опосредованных —
большую.

Таким образом, совместная деятельность физиологи-
ческих процессов, обусловливающих воспроизведение и
непосредственные ощущения, и есть то, что дает содер-
жание нашим восприятиям. Каждый конкретный мате-
риальный предмет представляет собой комплекс чув-
ственных свойств, с которыми мы впервые знакомились
в различные времена. Иные из этих свойств, именно те,
которые или отличаются постоянством, или особенно
интересны для нас, или имеют практическое значение,
мы принимаем за существенные элементы данного пред-
мета. К таким свойствам относятся внешние очертания
предмета, его размеры, масса и т. д. Другие свойства,
более изменчивые, мы считаем несущественными, слу-
чайными. Первые свойства мы называем реальностью,
последние — ее проявлениями. Например, услышав звук,
я говорю: «Экипаж!» Но звук не есть экипаж, а только
один из самых несущественных признаков его появле-
ния. Настоящий экипаж есть нечто вполне видимое и
осязаемое, образ чего был вызван в моем сознании зву-
ком. Когда поле моего зрения занято, как, например, в
данную минуту образом коричневой плоскости с непа-
раллельными краями и неровными углами, и когда я
называю этот образ моим массивным четырехугольным
библиотечным столо'м, то на самом деле этот образ не
есть стол. Он даже не есть стол, поскольку последний
служит объектом зрения, если.на него правильно смот-
реть. Это искаженный перспективный вид трех сторон
предмета, который я мысленно воспринимаю до извест-
ной степени цельно и правильно. Задняя часть стола,
его прямые углы, его размеры и тяжесть суть черты,
которые я осознаю в нем почти так же, как и его наз-
вание. Название здесь, конечно, случайная, установлен-
ная привычкой ассоциация. «Природа,— говорит Рид,—
экономна в своих действиях и не станет предназначать
особый инстинкт для того, чтобы сообщить нам знания,
которые мы можем быстро приобрести с помощью опыта
и привычки». Воспроизведенные свойства, связанные с
непосредственно ощущаемыми в один комплекс вещи,

умеющей название,— вот материалы, из которых слага-
ется мое непосредственное восприятие стола. Дети дол-
жны пройти длинную школу воспитания глаза и уха,
чтобы научиться воспринимать реальные объекты, вхо-
дящие в состав опыта взрослых. Всякое восприятие есть
нечто приобретенное.

Восприятие не есть сложное состояние сознания. Тем
не менее нет оснований допускать, что процесс восприя-
тия предполагает слияние различных ощущений и идей.
Воспринимаемый объект есть единичное состояние со-
знания, обусловленное, без сомнения, частью перифери-
ческими, частью центральными чувственными токами,
но ни в каком случае не заключающее в себе простой
совокупности ощущений и идей, которые были бы не-
медленно вызваны данными токами, если бы сознание
не было дополнено иным психическим содержанием. Мы
часто замечаем существенную разницу между тем и
другим случаем. Чувственные свойства меняются на на-
ших глазах. Возьмем уже приведенный однажды при-

л

мер: «Pas de lieu Rhone que nous»; можно перечитывать
эту фразу много раз и не замечать ее звукового тожде-
ства с «Paddle your own canoe». Как только в нашем
уме при чтении этой фразы появились ассоциации с ан-
глийскими словами, самые звуки фразы как бы измени-
лись. Звуки слов обыкновенно воспринимаются сразу с их
значением. Иногда, впрочем, ассоциационные токи на не-
сколько мгновений задерживаются (когда ум наш занят
чем-нибудь посторонним); в таком случае слова «завяза-
ют» в ухе, как отголоски бессмысленных звуков. Затем
вдруг их смысл становится ясным. Но в эту минуту
нередко с удивлением замечаешь, что сам характер сло-
ва как будто изменился. Наш язык стал бы звучать для
нас совершенно иначе, если бы мы слушали его, не по-
нимая, как иностранный язык, которого мы не изучали.
Повышение и понижение интонации, странные стече-
ния шипящих и других согласных производили бы в
этом случае на наш ум такое впечатление, о котором
мы теперь не можем себе и представить. Французы го-
ворят, что звуки английского языка напоминают им
щебетанье птиц (gazouillement des oiseaux); на англичан
их родной язык, разумеется, не производит такого впе-
чатления. На многих англичан звуки русского языка,
вероятно, произвели бы похожее впечатление. Всем нам
хорошо известно резкое изменение интонации и свое-
образные стечения шипящих и гортанных в немецкой
213

речи, которые представляются немцу совершенно иными.

Вероятно, благодаря именно этому обстоятельству
мы нередко, долго глядя на отдельное печатное слово
и повторяя его про себя, вдруг замечаем, что оно при-
няло совершенно не свойственный ему характер. Пусть
читатель попробует пронаблюдать это явление на любом
слове страницы. Он скоро станет удивляться тому, как
он мог всю жизнь употреблять такое-то слово в таком-
то значении. Слово это будет глядеть на читателя со
страницы, как стеклянный глаз, не одухотворенный
мыслью. Его составные элементы налицо, но смысл уле-
тучился. Взглянув на него с новой точки зрения, мы
обнажили в нем чисто фонетическую сторону, на кото-
рую раньше никогда не направляли внимания: слово
воспринималось нами сразу облеченным в свой смысл,
а затем мы мгновенно переходили к следующему. Коро-
че говоря, слово воспринималось в связи с группами
ассоциаций и в таком виде являлось для нас не простым
комплексом звуков.

Другую хорошо известную перемену в восприятии
можно наблюдать, глядя на ландшафт с закинутой на-
зад головой. Это положение наблюдателя несколько на-
рушает привычный порядок восприятия; постепенная
градация расстояний и других пространственных отно-
шений становится неопределенной. Здесь ослабляются
репродуктивные или ассоциационные процессы, цвета
становятся более яркими и разнообразными, контрасты
света и тени — более резкими. То же самое происходит
при рассматривании картины, повешенной вверх нога-
ми. При таком условии многое в содержании картины
остается нам непонятным, но зато мы живее ощущаем
цвета и контрасты света и тени и малейшая дисгар-
мония в этом отношении чувствуется сильнее. Точно
так же, если мы, лежа на полу, будем глядеть снизу на
рот человека, говорящего над нами, то изображение его
нижней губы будет занимать на нашей сетчатке всегдаш-
нее место изображения верхней и будет казаться в не-
обыкновенном движении, которое поразит нас из-за то-
го, что (за отсутствием обычных ассоциаций, задержан-
ных непривычным положением зрителя) мы воспримем
одно грубое ощущение, а не часть воспринимаемого
обычным путем объекта,

Итак, еще раз повторяю: воспринимая свойства объ-
екта, воздействующего на наши органы чувств, мы не
испытываем чистого ощущения этих свойств, которое

входило бы в восприятие и составляло его составной эле-
мент. Чистое ощущение — одно, восприятие — нечто
иное: одно не может существовать с другим, потому что
их физиологические условия различны. Они могут похо-
дить друг на друга, но не могут составлять единого то-
ждественного состояния.

Восприятие бывает или вполне определенным, или
только вероятным. Главнейшими физиологическими ус-
ловиями восприятия служат образовавшиеся в мозгу
пути ассоциаций, идущие от внешних чувственных впе-
чатлений. Если известное впечатление прочно ассоции-
ровалось со свойствами какого-нибудь объекта, то, по-
лучая это впечатление, мы почти уверены, что оно свя-
зано именно с данным объектом. Так, мы с первого
взгляда узнаем и называем по имени известных нам
лиц, известные места и т. п. Но в тех случаях, где впе-
чатление ассоциировалось с несколькими реальными
объектами, представляющими два или более отдельных
комплекса однородных свойств, восприятие данного
объекта становится неопределенным и о нем можно
только сказать, что оно есть вероятное восприятие дан-
ного объекта, который производил на нас такое же
впечатление.

В неопределенных случаях образование восприятия
редко бывает незавершенным: известное восприятие
здесь всегда имеет место. Два отдельных комплекса
ассоциационных элементов не нейтрализуют один дру-
гого, не смешиваются и не образуют расплывчатого пят-
на. Всего чаще мы сначала воспринимаем один вероят-
ный объект во всей его цельности, затем другой — так-
же вполне цельный. Другими словами, физиологические
процессы вызывают то, что может быть названо «фигур-
носознаваемым» (т. е. с определенными очертаниями).
Раз в мозгу образовались пути для нервных токов, они
непременно образовались в форме связной системы и
вызывают представление определенных объектов, а не
беспорядочный хаос элементов. Даже когда функции
мозга наполовину выбиты из нормальной колеи, напри-
мер при афазии, при сонливости, закон фигурного со-
знавания сохраняет свое значение. Человек, задремав-
ший при чтении книги вслух, будет читать неверно, но
не произнесет набор бессмысленных слогов, а сделает
ошибки вроде следующих: «отрада» вместо «ограда»,
«переврал» вместо «перевал» и т. п.— или будет произ-
носить вымышленные фразы, которых нет в книге. Так

же и в афазии, пока болезнь не приняла опасных раз-
меров, пациент начинает произносить не те слова, ка-
кие следует. Только при повреждении значительных'
участков мозга речь перестает быть членораздельной.
Эти факты показывают, как тонка ассоциативная связь,
как тонко и в то же время прочно единение между нерв-
ными путями, единение, благодаря которому, будучи
раз возбуждены одновременно, эти пути впоследсгвии
всегда стремятся возбуждаться вместе, в виде одного
систематического целого.

Небольшая группа элементов «это», общая двум
системам А и В, может оказать решающее действие
или в пользу А, или в пользу В в зависимости от слу-
чайного перевеса в ту или другую сторону (рис. 15). Ес-
ли в каком-нибудь пункте путь от «этого» к В на мгно-
вение оказался более доступным для нервного тока, чем
путь от «этого» к А, то равновесие нарушается в поль-
зу целой системы В. Токи проникнут через пункт наи-
меньшего сопротивления и распространятся по всем пу-
тям В, делая образование А все менее и менее воз-
можным. В таком случае мысли, соотносительные с
А и с В, будут иметь различные объекты, хотя и сход-
ные между собой. Впрочем, сходство будет заключаться
в какой-нибудь весьма незначительной черте, если об-
ласть «этого» очень мала. Таким образом, самые сла-
бые ощущения могут повлечь за собой восприятие
вполне определенных объектов, если только эти ощуще-
ния сходны именно с теми, в которых восприятие дан-
ных объектов нуждается для своего возникновения.

Иллюзии. Для краткости условимся рассматривать
А и В (рис. 15) не как мозговые процессы, но как соот-
ветствующие им объекты восприятия. Далее предполо-
жим, что и А и В суть те объекты, которые с вероят-
ностью могут вызвать ощущение, обозначенное мной

словом «это», но что в данном случае последнее выз-
вано не В, а А. Если здесь «это» напоминает об А, мы
получаем правильное восприятие. Если, наоборот, «это»
восприятие напоминает о б, а не об А, то в результате
мы получаем ложное восприятие, или так называемую
иллюзию. Но и при нормальном восприятии, и при ил-
люзии сами процессы тождественны.

Необходимо заметить, что во всякой иллюзии ложно
не непосредственное впечатление, а то суждение, кото-
рое мы составляем о нем. «Это», если бы мы могли
ощущать его обособленным от остального, всегда само
по себе было бы истинным впечатлением, оно вводит
нас в заблуждение лишь тем, что вызывает за собой.
Если «это» есть зрительное впечатление, то оно может,
например, вызвать мысль о наличности перед нами
такого объекта осязания, которого на самом деле не
оказывается в опыте. Так называемые обманы чувств,
которым давали древние скептики много толкований,
не суть, собственно говоря, обманы чувств—это, ско-
рее, обманы интеллекта, ложно истолковывающего дан-
ные чувства. Бинэ подчеркивает, что объект ложного
вывода всегда в таких случаях принадлежит другому
чувству, а не тому, к которому относится «это». Зри-
тельные иллюзии, вообще говоря, результаты ошибок
осязательных и мышечных ощущений: и ложно воспри-
нимаемый объект, и эксперимент, исправляющий ошиб-
ку, в этих случаях осязательного характера.

После этих предварительных замечаний рассмотрим
подробнее явления иллюзии. Они возникают главным
образом благодаря двум причинам. Ложный объект
воспринимается нами или потому, что он является самой
привычной, давно знакомой или наиболее вероятной
причиной «этого», хотя именно в данном случае реаль-
ная причина «этого» что-нибудь иное; или потому, что
ум наш занят всецело мыслью об определенном объекте,
и «это» всего более склонно вызвать именно его в дан-
ную минуту. Иллюзии первого типа наиболее важны,
ибо сюда относится группа постоянных иллюзий, кото-
рым подвержены все люди и от которых можно отде-
латься только путем долгого опыта.

Иллюзии первого типа. Один из древнейших приме-
ров этой иллюзии мы находим у Аристотеля. Скрестите
два пальца и начните катать между ними горошину^
вставочку или какой-нибудь другой небольшой предмет.
Он покажется двойным (рис. 16). Робертсон дал очень

удачное объяснение этого яв-
ления. Он заметил: когда
предмет соприкасается сна-
чала с указательным, а за-
тем со средним пальцем, оба
соприкосновения, по-видимо-
му, происходят в различных
точках пространства. При-
косновение к указательному пальцу кажется выше, хотя
палец на самом деле находится ниже; прикосновение к
среднему — ниже, хотя палец в действительности выше.
Те стороны пальцев, к которым мы прикасаемся в дан-
ном случае, при нормальном их положении не находят-
ся в пространстве рядом и обыкновенно не касаются од-
ного предмета; поэтому один предмет, касаясь их обо-
их, кажется находящимся в двух местах, т. е. кажется
двумя различными предметами.

В зрительных ощущениях есть группа иллюзий, ко-
торые мы истолковываем согласно обычным приемам,
хотя они вызваны необычными объектами. Таковы фи-
гуры, видимые в стереоскопе. Каждый глаз видит в
нем по картине, причем картины отличаются между со-
бой весьма немногим; находящаяся против правого гла-
за представляет изображение предмета немного пра-
вее, находящаяся против левого — изображение того же
предмета немного левее. Изображения, получаемые
обоими глазами от телесных предметов, отличаются не-
сходством именно такого рода, так что мы обычным
путем реагируем на полученные впечатления и видим
одно телесное изображение. Если переставить изобра-
жения, то мы получим полую форму предмета, ибо она
дала бы глазу именно такие несходные изображения.
С помощью псевдоскопа, прибора, изобретенного Уит-
стоном, мы имеем возможность глядеть на телесный
предмет и в то же время видеть каждым глазом изо-
бражение, получаемое от предмета другим глазом. При
этом мы воспринимаем телесный объект в виде вогну-
той формы, но лишь в случае, если есть вероятие, что
он на самом деле вогнутой формы.

Таким образом, процесс восприятия остается верным
закону: мы всегда реагируем на ощущение, если воз-
можно, определенным способом, и изменение способа
этого настолько вероятно, насколько вероятна наличность
в данном случае соответствующего объекта. Например,
человеческое лицо никогда не воспринимается в псевдо-

скопе в виде вдавленной формы, так как совмещение
представления вогнутой формы и очертаний человече-
ского лица не входит совершенно в наши привычки. На
том же основании легко превратить вогнутое изображе-
ние в выпуклое или раскрашенную соответствующим
образом внутренность маски — в выпуклую поверхность.

Своеобразные иллюзии движения предметов полу-
чаются, когда глазные яблоки двигаются помимо нашей
волн. Выше (глава VI) мы видели, что зрительное ощу-
щение движения возникает первоначально благодаря
движению изображения по сетчатке. Впрочем, в начале
движения это не относится ни к внешнему объекту, ни
к глазам. Такое определенное отнесение движения воз-
никает позднее и подчиняется при своем развитии неко-
торым простым законам. Мы верим, что предмет двига-
ется, а глаза неподвижны, всякий раз, испытывая на
сетчатке ощущение движения. Благодаря этому у нас
возникает зрительная иллюзия после быстрого враще-
ния на одной ноге: нам кажется, что окружающие пред-
меты продолжают вращаться вокруг нас в том же на-
правлении, в каком за мгновение перед тем вращалось
наше тело. Это объясняется тем, что глаза при таких ус-
ловиях бывают возбуждены так называемым nystagmus
(дрожание), в их орбитах возникает дрожание, которое
можно наблюдать при головокружении после вращения
у всякого человека. Так как эти дрожания бессознатель-
ны, то ощущения движения, вызываемые ими на сетчат-
ке, относятся нами обыкновенно к внешнему объекту.
Через несколько секунд вращение исчезает. Оно может
быть прекращено, если мы произвольно сосредоточим
глаза на какой-нибудь точке.

Существуют иллюзии движения противоположного
характера; их каждый мог наблюдать на железнодо-
рожных станциях. Обыкновенно, если мы сами двига-
емся вперед, то все наше поле зрения скользит по сет-
чатке назад. Если мы двигаемся в экипаже с окном, в
повозке или в лодке, то все неподвижные предметы, ви-
димые нами, как будто скользят в противоположном
направлении. Поэтому всякий раз, как мы замечаем,
что все предметы, видимые в окно, двигаются в одном
направлении, мы реагируем на это впечатление обыч-
ным путем, предполагая перед нами неподвижное поле
зрения и приписывая движение экипажу, окну в нем и
самим себе. Таким образом, когда мы сидим в вагоне
на станции, а перед нами проходит и останавливается

другой поезд, причем его вагоны заслоняют собой все
•поле зрения, затем поезд этот начинает двигаться да-
лее, нам кажется, будто мы сами начали двигаться, в
то время как другой поезд стоит на месте. Впрочем, ес-
ли при этом нам удалось мельком увидеть через окна
движущихся вагонов или через промежутки между ва-
гонами часть станции, иллюзия собственного движения
мгновенно пропадает, и мы тотчас замечаем движение
другого поезда. Здесь мы опять делаем только наибо-
лее привычный, кажущийся нам наиболее вероятным
вывод из непосредственных ощущений.

Другая иллюзия при движении объяснена Гельм-
гольцем. Когда мы глядим из окна быстро мчащегося
поезда, то большинство попадающихся на пути предме-
тов: дома, деревья и т. д.— кажутся очень малыми.
Это происходит оттого, что мы в первое мгновение во-
спринимаем их несоответственно близко, так как их
параллактическое движение назад непривычно быстро
для нас. Выше было сказано, что при нашем движении
вперед предметы кажутся нам движущимися назад, и
чем они ближе, тем быстрее совершается их кажущее-
ся перемещение. Таким образом, относительно большая
скорость движения назад так прочно ассоциировалась
с близостью предмета, что, замечая эту скорость в дви-
жении предмета, мы считаем его находящимся близко.
Но при данном размере изображения предмета на сет-
чатке чем ближе предмет, тем меньшей нам кажется
его натуральная величина. Таким образом, чем скорее
мы двигаемся в поезде, тем ближе кажутся нам дома
и деревья, а чем ближе они кажутся, тем меньшими
они должны выглядеть (при той же величине изобра-
жения на сетчатке). Ощущения, связанные с конвер-
генцией и аккомодацией глаза и с переменой разме-
ров изображения на сетчатке, порождают иллюзии при
оценке размеров объектов и расстояний между ними.
Подобные иллюзии принадлежат также к первому типу.

Иллюзии второго типа. Сюда относятся иллюзии,
при которых мы воспринимаем ложный объект, потому
что наш ум занят им всецело в момент восприятия и
всякое ощущение, которое хоть сколько-нибудь с ним
связано, сообщает толчок цепи ожидаемых образов и
порождает в нас убеждение, что ожидаемый объект
действительно перед нами. Вот всем хорошо знакомый
пример подобной иллюзии: «Охотник, подстерегая ку-
лика в засаде, вдруг замечает, что поднялась и мель-

кает среди листвы птица, по размеру и оперению напо-
минающая кулика; не имея времени определить даль-
нейшее сходство этой птицы с куликом, охотник немед-
ленно умозаключает от сходства цвета и размеров к
наличию остальных свойств кулика, стреляет и к вели-
чайшей досаде находит дрозда, а не кулика. Со мной
случилась именно такая иллюзия, и я едва верил гла-
зам своим, что убил дрозда, так убедительно стало для
меня под влиянием воображения ложное восприятие»
(Romanes. «Mental evolution in animals»).

Таковы же иллюзии в играх, в ожидании врагов, в
страхе перед мертвецами и т. п. Всякий, ожидающий в
сильном страхе появления чего-нибудь в темном месте,
примет любое неожиданное впечатление за это явление.
Дети, играющие в «палочку-воровку», преступники, ук-
рывающиеся от преследователей, суеверные люди, спе-
шащие через лес или кладбище при лунном свете, че-
ловек, заблудившийся в лесу, девушка, робко назначив-
шая возлюбленному свидание вечером,— все они под-
вержены звуковым или зрительным иллюзиям, которые
заставляют их сильно волноваться, пока иллюзия не
прекратится. <...>

Так называемые корректорские иллюзии. Я помню,
как однажды вечером в Бостоне, поджидая омнибус с
надписью: «Mount Auburn», который мог бы доставить
меня в Кембридж, я прочитал на дощечке приехавшего
омнибуса именно эти два слова, между тем как на ней
(я узнал впоследствии) было написано: «North Avenue».
Иллюзия была чрезвычайно жива: я едва поверил, что
глаза обманули меня. Аналогичные иллюзии возникают
при чтении. Лица, постоянно читающие газеты и ро-
маны, не могли бы читать так быстро, если бы для во-
сприятия слов им нужно было воспринимать отчетливо
каждый отдельный слог и каждую отдельную букву.
Более половины букв читатели дополняют воображени-
ем, и, наверное, менее половины воспринимается ими с
напечатанной страницы. Если бы это не было так, если
бы мы воспринимали каждую букву в отдельности, то
типографские ошибки в хорошо знакомых нам словах
никогда не пропускались бы незамеченными. Дети, ко-
торые еще не привыкли разом охватывать мыслгнно
целые слова, читают так, как напечатано. Напечатанное
нашими же буквами, но на иностранном языке мы чи-
таем настолько медленнее, насколько содержание кни-
ги нам менее понятно и насколько медленнее мы мо-