Общий взгляд на непроизвольное течение мыслей. 10 page

Описание страха. На основании соображений, выска-
занных мной на с. 273, я не стану приводить здесь ника-
кого перечисления эмоций, никакой классификации и
никакого описания их симптомов. Почти все это чита-
тель может вывести из самонаблюдения и наблюдения
за окружающими. Впрочем, как образец лучшего опи-
сания симптомов эмоции я приведу дарвиновское опи-
сание страха: «Страху нередко предшествует изумление
и так тесно бывает с ним связано, что оба немедленно
оказывают действие на чувства зрения и слуха. В обоих
случаях глаза и рот широко раскрываются, брови при-
поднимаются. Испуганный человек в первую минуту
останавливается как вкопанный, задерживая дыхание и
оставаясь неподвижным, или пригибается к земле, как
бы стараясь инстинктивно остаться незамеченным. Серд-
це бьется быстро, с силою ударяясь в ребра, хотя край-
не сомнительно, чтобы оно при этом работало более
усиленно, чем обыкновенно, посылая больший против
обыкновенного приток крови ко всем частям тела, так
как кожа при этом мгновенно бледнеет, как перед на-
ступлением обморока. Мы можем убедиться в том, что
чувство сильного страха оказывает значительное влия-
ние на кожу, обратив внимание на удивительное мгно-
венно наступающее при этом выделение пота.

Потоотделение тем замечательнее, что поверхность
кожи при этом холодна (откуда возникло и выражение
«холодный пот»), между тем как при нормальном выде-
лении пота из потовых желез поверхность кожи быва-
ет горяча. Волосы на коже становятся при этом дыбом,

и поверхностные мышцы начинают дрожать. В связи с
нарушением нормального порядка в деятельности серд-
ца дыхание становится учащенным. Слюнные железы
перестают правильно действовать, рот высыхает и часто
то открывается, то снова закрывается. Я заметил гак-
же, что при легком испуге является сильное желание
зевать. Одним из наиболее характерных симптомов
страха является дрожание всех мышц тела, нередко оно
прежде всего замечается на губах. Вследствие этого, а
также вследствие сухости рта голос становится сиплым,
глухим, а иногда и совершенно пропадает (obstupui
steteruntque comae et vox faucibus haesit). <...> Когда
страх возрастает до агонии ужаса, мы получаем новую
картину эмоциональных реакций. Сердце бьется совер-
шенно беспорядочно, останавливается, и наступает об-
морок: лицо покрыто мертвенной бледностью; дыхание
затруднено, крылья ноздрей широко раздвинуты, губы
конвульсивно двигаются, как у человека, который зады-
хается, впалые щеки дрожат, в горле происходит гло-
тание и вдыхание, выпученные, почти не покрытые ве-
ками глаза устремлены на объект страха или безоста-
новочно вращаются из стороны в сторону (hue illuc
volvens oculos totumque pererrat). Говорят, что зрачки
при этом бывают непомерно расширены. Все мышцы
коченеют или приходят в конвульсивные движения, ку-
лаки попеременно то сжимаются, то разжимаются, не-
редко эти движения бывают судорожными. Руки быва-
ют или простерты вперед, или могут беспорядочно ох-
ватывать голову. Гагенауэр видел этот последний жест
у испуганного австралийца. В других случаях появля-
ется внезапное неудержимое стремление обратиться в
бегство, это стремление бывает столь сильно, что самые
храбрые солдаты могут быть охвачены внезапной пани-
кой» («Origin of the Emotions»).

Происхождение эмоциональных реакций. Каким пу-
тем различные объекты, вызывающие эмоцию, порож-
дают. в нас определенные виды телесного возбуждения?
Этот вопрос поднят весьма недавно, но были уже сде-
ланы с тех пор интересные попытки ответить на него.
Некоторые виды экспрессии можно рассматривать как
повторение в слабой форме движений, которые прежде
(когда еще они выражались в более резкой форме) бы-
ли полезны для индивида. Другие виды экспрессии мож-
но считать воспроизведением в слабой форме движений,
которые при иных условиях являлись необходимыми фи-

зиологическими дополнениями полезных движений. При-
мером подобных эмоциональных реакций при гневе или
страхе может служить прерывистость дыхания, которая
представляет, так сказать, органический отголосок, не-
полное воспроизведение того состояния, когда человеку
приходилось действительно тяжело дышать в борьбе с
врагом или в стремительном бегстве. Таковы по край-
ней мере догадки Спенсера по этому вопросу, догадки,
подтвержденные со стороны других ученых. Спенсер
также, насколько мне известно, первым высказал пред-
положение, что другие движения при страхе и гневе
можно рассматривать в качестве рудиментарных дви-
жений, которые первоначально были полезными.

«Испытывать в слабой степени,— говорит он,— пси-
хические состояния, сопровождающие получение ран
или обращение в бегство,— значит, чувствовать то, что
мы называем страхом. Испытывать в слабой степени
душевные состояния, связанные со схватыванием добы-
чи, убиванием и съедением ее, все равно что желать
схватить добычу, убить и съесть. •<...> Сильный страх
выражается криком, стремлением к бегству, сердечным
трепетом, дрожью,— словом, симптомами, сопровождаю-
щими действительные страдания, испытываемые от объ-
екта, который внушает нам страх. Страсти, связанные
с разрушением, уничтожением чего-нибудь, выражают-
ся в общем напряжении мышечной системы, в скреже-
те зубами, выпусканин когтей, расширении глаз и фыр-
кании — все это слабые проявления тех действий, кото-
рыми сопровождается убивание добычи. К этим объек-
тивным данным всякий может прибавить из личного
опыта немало фактов, значение которых так же понят-
но. Каждый может на самом себе убедиться, что душев-
ное состояние, вызываемое страхом, заключается в
представлении некоторых неприятных явлений, ожидаю-
щих нас впереди, и что душевное состояние, вызывае-
мое гневом, заключается в представлении действий, свя-
занных с причинением кому-нибудь страдания».

Принцип переживания в слабой форме реакций, по-
лезных для нас при более резком столкновении с объ-
ектом данной эмоции, нашел себе немало приложений
в опыте. Такие мелкие детали, как оскаливание зубов,
обнажение верхних зубов, скашивание рта на сторону,
рассматриваются Дарвином как нечто унаследованное
нами от предков, которые имели большие глазные зубы
(клыки) и при нападении на врага оскаливали их (как

286.

это делают собаки). Подобным же образом, согласно
Дарвину, поднимание бровей при направлении внима-
ния на что-нибудь внешнее, раскрывание рта при изум-
лении обусловлены полезностью этих движений. Под-
нимание бровей связано с открыванием глаз, чтобы луч-
ше видеть, раскрывание рта — с напряженнейшим слу-
шанием и быстрым вдыханием воздуха, обыкновенно
предшествующим мышечным напряжениям. По Спенсе-
ру, расширение ноздрей при гневе есть остаток дей-
ствий, к которым прибегали наши предки, вдыхая носом
воздух во время борьбы, когда они захватывали зуба-
ми часть тела противника (!). Дрожь во время страха,
по мнению Мантегацца, имеет своим назначением разо-
гревание крови (!). Вундт полагает, что покраснение ли-
ца и шеи есть процесс, уравновешивающий давление на
мозг крови, приливающей к голове вследствие внезап-
ного возбуждения сердца,

Вундт и Дарвин утверждают, что то же назначение
имеют слезы: вызывая прилив крови к лицу, они от-
влекают ее от мозга. Сокращение мышц около глаз,
которое в детстве предохраняет глаза от чрезмерного
прилива крови во время крика у ребенка, сохраняется у
взрослых в виде нахмуривания бровей, которые всегда
немедленно хмурятся, когда мы сталкиваемся с чем-ни-
будь неприятным или трудным. «Так как привычка
хмуриться перед каждым припадком крика или плача
поддерживалась у детей в течение бесчисленного ряда
поколений,— говорит Дарвин,— то она прочно ассоции-
ровалась с чувством наступления чего-то бедственного
или неприятного. Затем при аналогичных условиях она
возникла и в зрелом возрасте, хотя никогда не дохо-
дила до припадка плача. Крик и плач мы начинаем
произвольно подавлять в ранний период жизни, от на-
клонности же хмуриться едва ли можно когда-либо оту-
читься».

Другой принцип, которому Дарвин, по-видимому, не
отдает полной справедливости, может быть назван прин-
ципом аналогичного реагирования на аналогичные чув-
ственные стимулы. Есть целый ряд определений, кото-
рые мы употребляем в качестве метафор, говоря о впе-
чатлениях, принадлежащих различным чувственным об-
ластям: опытные впечатления всевозможных классов
могут быть сладки, богаты или прочны, ощущения всех
классов могут быть остры. Согласно с этим Вундт и
Пидерит рассматривают многие из наиболее выразитель-

пых реакций на моральные мотивы как символически
употребляемые выражения вкусовых впечатлений. Наше
отношение к впечатлениям, имеющим аналогию с ощу-
щениями сладкого, горького, кислого, выражается в
движениях, сходных с теми, которыми мы передаем со-
ответствующие вкусовые впечатления. «Все душевные
состояния, которые язык метафорически обозначаег горь-
кими, терпкими, сладкими, характеризуются мимиче-
скими движениями рта, представляющими аналогию с вы-
ражением соответствующих вкусовых впечатлений. Ана-
логичная мимика наблюдается в выражениях отвра-
щения и довольства. Выражение отвращения есть на-
чальное движение для извержения рвоты; выражение
довольства аналогично улыбке человека, сосущего что-
нибудь сладкое или пробующего что-нибудь губами.

Обычный жест отрицания — вращение головы из
стороны в сторону около ее оси — есть остаток того дви-
жения, которое обыкновенно производят дети, чтобы вос-
препятствовать чему-нибудь неприятному проникнуть им
в рот, и которое можно постоянно наблюдать в детской.
Это движение возникает у нас в случае, когда стимулом
является даже простая идея о чем-нибудь неблагопри-
ятном. Подобным же образом утвердительное кивание
головы представляет аналогию с нагибанием ее для
принятия пищи. У женщин аналогия между движения-
ми, связанными вполне определенно первоначально с
обонянием, и выражением морального и социального
презрения и антипатии настолько очевидна, что не тре-
бует пояснений. При удивлении и испуге мы мигаем,
хотя для глаз наших нет никакой опасности; отворачи-
ванис глаз на мгновение может служить вполне надеж-
ным симптомом того, что ваше предложение пришлось
не по вкусу данному лицу и вас ожидает отказ». Этих
примеров достаточно для того, чтобы показать, что та-
кие движения экспрессивны по аналогии.

Но если некоторые из наших эмоциональных реак-
ций можно объяснить при помощи двух указанных на-
ми принципов (а читатель, наверное, уже успел убе-
диться, как проблематично и искусственно при этом
объяснение весьма многих случаев), то все-таки оста-
ется много эмоциональных реакций, которые вовсе нель-
зя объяснить и они должны рассматриваться нами в
настоящее время как чисто идиопатические реакции на
внешние раздражения Сюда относятся своеобразные
явления, происходящие во внутренностях и внутренних

железах, сухость во рту, понос и рвота при сильном
страхе, обильное выделение мочи при возбуждении кро-
ви и сокращение мочевого пузыря при испуге, зеваниь
при ожидании, ощущение «куска в горле» при сильной
печали, щекотание в горле и усиленное глотание в за-
труднительном положении, «сердечная тоска» при бояз-
ни, холодное и горячее местное и общее выделение по-
та, краснота кожи, а также некоторые иные симптомы,
которые хотя и существую!, вероятно, но еще недоста-
точно отчетливо выделены среди других и не получили
особого названия. По мнению Спенсера и Мантегацца,
дрожь, наблюдаемая не только при страхе, но и при
многих других возбуждениях, есть явление чисто пато-
логическое. Таковы и другие сильные симптомы ужа-
са — они вредны для существа, испытывающего их.
В таком сложном образовании, как нервная система,
должно существовать много случайных реакций, эти ре-
акции не могли бы развиваться совершенно самостоя-
тельно благодаря одной лишь пользе, которую они
смогли представлять для организма. Морская болезнь,
боязнь щекотки, застенчивость, любовь к музыке, на-
клонность к различным опьяняющим напиткам должны
были возникнуть случайным путем. Было бы нелепо
утверждать, что ни одна из эмоциональных реакций не
могла бы возникнуть таким мнимо случайным путем.

Глава XXV. Инстинкт

Что такое инстинкт? Обыкновенно инстинкт определяют
как способность действовать целесообразно, но без со-
знательного предвидения цели и без предварительной
выучки производить данное действие. Инстинкты нахо-
дятся в функциональной связи с нашей организацией.
Можно сказать, что каждый орган связан с известным
прирожденным приспособлением, необходимым для его
применения к делу.

Все действия, называемые нами инстинктивными,
можно подвести под общий тип рефлекса; все они вы-
зываются воздействием чувственного раздражения на
тело животного на расстоянии или через непосредствен-
ное прикосновение. Кошка бежит за мышью, но обра-
щается в бегство или принимает оборонительное поло-
жение при виде собаки, остерегается падать со стен
или с деревьев, избегает огня и воды и т. д. не потому,

19 —833

что имеет какие-либо понятия о жизни и смерти, о лич-
ности и самосохранении. По всей вероятности, в ее уме не
настолько выработались эти понятия, чтобы быть из-
вестными руководящими принципами. В каждом от-
дельном случае кошка руководствуется лишь непосред-
ственными впечатлениями, и руководствуется совершен-
но непроизвольно. Она уж так организована, что чуть
завидит нечто бегущее, называемое мышью, сейчас же
должна броситься за этим существом; встретится со
страшным лающим животным, называемым собакой,
сейчас же должна обратиться в бегство, если собака на-
ходится в некотором отдалении, или ощетиниться и
выпустить когти, если собака — в нескольких шагах; она
должна остерегаться попасть лапой в воду или мордой
в огонь. Нервная система кошки представляет предор-
ганизованный комплекс реакций — эти реакции так же
механически предопределены, как чихание, и находятся
совершенно в таком же отношении к вызывающим их
раздражениям, как и это последнее. Хотя физиолог и
имеет право рассматривать эти реакции как частный
случай простых рефлексов, однако он не должен забы-
вать, что в животном они вызываются определенным
чувственным впечатлением, восприятием или образом.

На первый взгляд такая точка зрения должна пока-
заться странной, так как она предполагает заранее за-
ложенным в организацию животного множество приспо-
соблений к тем объектам, среди которых ему предстой г
жить. Может ли идти так далеко и быть столь сложным
взаимное приспособление организации животного и ок-
ружающей обстановки? Неужели каждое существо рож-
дается приспособленным к определенным объектам по-
добно тому, как ключи бывают приноровлены к зам-
кам? Все это, без сомнения, необходимо допустить.
Каждый уголок Вселенной, даже наша кожа и внутрен-
ности заполнены живыми существами, органы которых
приспособлены к окружающим условиям, к поглощению
и перевариванию находящейся там пищи и к самоза-
щите в случае опасности, какая там может встретить-
ся. И тонкость приспособления в строении животного
беспредельна. Так же беспредельна приспособленность
во взаимных отношениях живых существ.

Старинные сочинения об инстинкте представляют
бессодержательный набор слов, потому что их авторы
никогда не доходили до этой простой и определенной
гочки зрения на данный предмет, высказывая в туман»

ных выражениях изумление перед способностями жи-
вотных к ясновидению и пророческим предчувствиям,
далеко превосходящим умственные силы человека, и
прославляя благодеяние Бога, сообщившего им такой
дар. Но первое благодеяние Бога по отношению к жи-
вотным заключается в том, что он их одарил нервной
системой, и если мы обратим внимание на это обстоя-
тельство, то окажется, что инстинкт—явление удиви-
тельное ровно настолько, насколько удивительны все во-
обще явления жизни.

Всякий инстинкт есть импульс. Спорить о том, сле-
дует ли называть инстинктами такие импульсы, как по-
краснение, чихание, кашель, улыбка и т. п., значило бы
спорить о словах. И там, и тут психологический про-
цесс совершенно тождественный. Шнейдер в высшей
степени живо и интересно написанной книге «Der
Thierieche Wille» подразделяет импульсы (Friebe) на
чувственные, предметные и идейные. Наклонность ежить-
ся от холода есть чувственный импульс; стремление по-
вернуться при виде бегущих и бежать за ними — пред-
метный импульс, связанный с восприятием внешних
объектов; стремление искать кров во время ветра и дож-
дя — идейный. Отдельное сложное инстинктивное дей-
ствие может заключать в себе последовательное про-
буждение всех импульсов. Так, голодный лев начинаем
искать добычу вследствие возникновения в нем образа
добычи в связи с желанием овладеть ею; он начинае!
выслеживать ее, когда до его носа, уха или глаза до-
ходит чувственное впечатление, указывающее на то, что
добыча находится на некотором расстоянии; он набра-
сывается на нее, если она в испуге обращается в бег-
ство или если расстояние от нее очень невелико; он
принимается разрывать и пожирать ее, когда его зубы
и когти прикасаются к ней. Выискивание, выслежива-
ние, нападение и пожирание соответствуют четырем
различного рода комплексам мышечных сокращений, и
каждый из этих комплексов вызывается особыми, толь-
ко ему одному соответствующими раздражениями.

Почему же различные животные производят дейст-
вия, которые кажутся нам столь странными и возника
ют, по видимому, под влиянием столь несоответствую-
щих стимулов? Почему, например, курица обрекает се-
бя на скуку, принимаясь высиживать яйца, по-видимо-
му, в крайне непривлекательном для нее гнезде? Неуже-
ли потому, что она обладает пророческим предвидени-

Ш*-

ем результатов высиживания? Мы можем дать на это
ответ лишь ad hominem — сообразуясь с нашей соб-
ственной психикой. Почему мы предпочитаем обыкно-
венно ложиться на мягкие постели, а не на голый пол?
Почему, находясь в комнате, мы из 100 раз 99 норовим
быть лицом к середине комнаты, а не к стене? Почему
мы предпочитаем порцию баранины с бутылкой шам-
панского куску твердого сухаря с грязной водой? По-
чему известная барышня так увлекает собой молодого
человека, что для него всё, относящееся к ней, становит-
ся дороже всего на свете?

На это можно только сказать, что таковы челове-
ческие влечения и каждое существо имеет свои влече-
ния и без всяких рассуждений руководствуется ими в
своих поступках. Можно анализировать влечения с на-
учной точки зрения и найти, что почти все они полезны
для данного существа. Но мы следуем им, не имея в
виду их полезности, но чувствуя, что это единственный
присущий нам от природы образ действия. Из биллио-
на людей не найдется и одного, который, садясь за
обед, принимался бы размышлять о пользе кушаний.
Люди едят, потому что пища приятна на вкус и вызы-
вает желание продолжать есть. Если вы кого-нибудь
спросите, почему он ест то, что имеет такой именно
вкус, а не иной, то он не отнесется к вам как к мудре-
цу, заслуживающему уважения, а осмеет вас как глупца.
Связь между определенными вкусовыми ощущениями и
вызываемыми ими действиями представляет нечто
само собой понятное (selbstverstandlich), как бы апри-
орный синтез, не нуждающийся в дальнейшем объясне-
нии. Надо, чтобы у человека, по выражению Беркли, за-
шел ум за разум от излишней учености и тогда он ус-
мотрит в естественнейших процессах нечто странное и
станет задаваться вопросом, почему люди производят
такие, а не иные инстинктивные действия. Метафизик
способен ставить вопросы вроде следующих: «Почему
мы улыбаемся, а не хмуримся, когда веселы? Почему
мы не можем с толпой говорить так спокойно, как со
своим приятелем? Почему именно та, а не другая ба-
рышня сводит нас с ума?» Простой смертный может
одно только ответить метафизику: «Само собой понят-
но, отчего мы улыбаемся, отчего наше сердце начинает
биться, когда мы обращаемся к толпе, отчего каждый
из нас увлекается той, а не другой барышней и видит в
ней чудную душу в прелестной телесной оболочке, су-

щество, которое самой природой очевиднейшим образом
предназначено быть предметом вечной любви!»

Для животного, производящего известные действия
в присутствии известного объекта, инстинкты, по асей
вероятности, являются также чем-то непосредственно
данным. Для них значение инстинкта так же самооче-
видно, как и для нас. Для льва предметом любви слу-
жит львица, для медведя — медведица. Наседке должна
казаться чудовищной мысль о существах, для которых
гнездо куриных яиц не представляет такого драгоцен-
ного удобного для сидения предмета, каким оно пред-
ставляется ей.

Итак, мы можем с уверенностью сказать: как ни
странны для нас иногда инстинкты животных, наши ин-
стинкты должны казаться им не менее странными. А от-
сюда мы можем заключить, что для животного, руко-
водствующегося инстинктом, каждое детальное действие
в данном инстинкте понятно само собой и кажется ино-
гда единственно правильным и разумным способом
действия. Данный инстинкт мотивируется исключительно
самим собой. Что может удержать муху от чувствен-
ного возбуждения, связанного с выделением яиц, когда
она, наконец, нашла подходящий листок, падаль или ку-
сок навоза, на котором ей кажется всего удобнее поло-
жить яйца? Разве процесс кладки яиц не представля-
ется для нее сам по себе в эту минуту необходимым?
Разве она думает при этом о будущем своем потом-
стве и его пропитании?

Инстинкты не всегда бывают слепы и неизменны.
Весьма часто высказывают мысль, будто человек отли-
чается от низших животных почти полным отсутствием
инстинктов, место которых в нем занимает «разум». Два
теоретика, не уяснившие себе толком основных понятий
об инстинкте, могли бы поднять по этому поводу со-
вершенно бесплодный спор, мы же, разумеется, не бу-
дем спорить о словах там, где факты достаточно ясны.
Человек обладает гораздо большим числом импульсов,
чем любое из низших животных, и каждый из этих им-
пульсов, взятый сам по себе, так же «слеп», как любой
низший инстинкт, но благодаря развитию памяти, реф-
лексии человек в состоянии сознавать каждый из этих
импульсов в отдельности, после того как он однажды
испытал их, узнал их результаты и может их предви-
деть. При этом условии можно сказать, что импульс со-
вершается нами отчасти по крайней мере ввиду его ре-

зультатов. Ясно, что всякое инстинктивное действие, бу-
дучи раз повторено животным, обладающим памятью,
перестает быть «слепым» и должно ровно постольку со-
провождаться предвидением цели, к которой оно ведет,
поскольку животное ранее могло узнать эту цель.

Насекомое, кладущее яйца в таком месте, где оно
никогда не наблюдает вылупления из них потомства,
должно всегда «слепо» класть яйца, но курица, вывед-
шая однажды цыплят, едва ли будет сидеть на втором
гнезде с яйцами совершенно «слепо», не предвидя по-
явления на свет этих цыплят. Во всяком другом случае,
аналогичном данному, у животного должна быть из-
вестная степень предвидения результатов, и поскольку
предвидение касается желательного или нежелательного
результата, постольку оно может способствовать им-
пульсу или задерживать его. Мысль о цыплятах, быть
может, побуждает курицу терпеливее высиживать яйца;

в то же время воспоминание о благополучном бегстве из
мышеловки, возникнув в уме крысы, должно удержи-
вать ее от импульса взять приманку, лежащую в чем-
нибудь похожем на мышеловку. Если мальчик видит
толстую жабу, в нем (особенно в компании приятелей)
легко может возникнуть неудержимый импульс разда-
вить ее камнем, причем можно предположить, что он
совершенно «слепо» повинуется этому импульсу. Но вид
умирающей жабы со сложенными лапками может выз-
вать в нем мысль о жестокости поступка или напомнит
мальчику о том, что страдания животных сходны с его
собственными. Поэтому, когда при виде другой жабы
он снова почувствует соблазн раздавить ее, в его голове
возникнет мысль, которая не только удержит его от
жестокости, но может вызвать в нем добрые чувства и
сделать защитником жабы перед его не столь умудрен-
ным опытом приятелем.

Итак, ясно: как бы животное ни было богато одаре-
но от природы инстинктами, конечные результаты его
действий могут значительно изменяться, если инстинкты
сочетаются с личным опытом, если к импульсам при-
мешивается влияние памяти, ассоциации идей, ожида-
ния. Объект О, вызывающий в животном инстинктивную
реакцию Л, сам по себе должен иметь результатом
именно эту реакцию, но для животного О стало с тече-
нием времени знаком, указывающим на близость Р, ко-
торое вызывает в животном импульс В, равный Л по
силе, но совершенно не сходный с ним. Таким образом,

при встрече с О в животном происходит борьба за пре-
обладание между непосредственным импульсом Л и
более отдаленным В. При этом единообразие и роковой
характер инстинкта могут быть для наблюдателя столь
мало очевидны, что может показаться, будто объект О
вовсе не вызывает в данном животном какой-либо ин-
стинктивной реакции. А между тем думать так было бы
величайшей ошибкой! Инстинкт, связанный с объектом
О, в данном случае налицо, только он из-за осложняю-
щего влияния ассоциационного механизма пришел в
столкновение с инстинктом, который связан с объек-
том Р.

Теперь мы можем убедиться, какие плодотворные
выводы позволяет сделать наша простая физиологиче-
ская точка зрения на природу инстинкта. Если инстинкт
есть простой двигательный импульс, возникающий под
влиянием внешнего раздражения и обусловленный неко-
торой предшествующей в нервных центрах животного
рефлекторной дугой, то он, конечно, должен подчинять-
ся тем общим законам, каким следуют нервные дуги.
Одна из особенностей их возбуждения — подвержен-
ность влиянию других процессов, происходящих в то же
время в организме. Безразлично, прирожденны ли эти
дуги, образовались ли они самопроизвольно впослед-
ствии или выработались в силу привычки,— во всех этих
случаях они вступают во взаимодействие с другими ду-
гами, то одерживая перевес над их влиянием, то усту-
пая последнему и пропуская через себя посторонние токи.

С мистической точки зрения инстинкт следовало бы
считать чем-то неизменным. С физиологической точки
зрения следует ожидать, что в инстинктах должны обна-
руживаться случайные уклонения у всякого животного,
у которого число отдельных инстинктов велико и мно-
гие из них могут возникать под влиянием того же внеш-
него раздражения. В инстинктах каждого высшего жи-
вотного такие отклонения наблюдаются во множестве.
Перед нами элементарная форма инстинктивной жизни
в замаскированном виде во всех тех случаях, когда у
животного значительно развита способность к различе-
нию; когда разряд возбуждения происходит в рефлек-
торной дуге под одновременным влиянием нескольких
раздельных чувственных стимулов; когда животное не
поддается импульсу непосредственно, ограничившись
определением рода стимула и не разбирая, к какому
виду относится он, при каких обстоятельствах появился;

когда, наконец, различные индивиды и различные об-
стоятельства могут влиять на животных различным об-
разом.

Вся история взаимных отношений между людьми и
низшими дикими животными заключается в том, что мы
умеем судить о вещах не по одной их внешности, жи-
вотные же, отдаваясь непосредственному впечаглению,
идут на приманки и делаются нашими жертвами. При.
рода дала им менее совершенную по сравнению с нами
организацию, заставляя их делать всегда то, что лишь в
большинстве случаев целесообразно. В природе гораздо
более червей, свободно ползающих, чем червей, наде-
тых на крючки удочек, потому природа внушила рыбам;

«Хватайте всякого червяка, какой только попадется,
рискуя попасться на крючок». Но чем выше животный
тип, чем ценнее его жизнь, тем менее природа застав-
ляет его рисковать. Где тот же предмет может оказать-
ся то пищей, то опасной приманкой; где общительный
характер животного заставляет его различать в отдель-
ных индивидах друзей или соперников, смотря по об-
стоятельствам; где каждый впервые видимый объект
рассматривается сразу как нечто вредное или полезное,
там природа влагает в животное стремление реагиро-
вать на многие классы объектов прямо противополож-
ным образом и предоставляет решающее влияние в
пользу того или другого импульса мелким частным осо-
бенностям отдельных случаев. Так, и в человеке, и в
других млекопитающих, и в высших породах птиц жад-
ность и подозрительность, застенчивость и похоть,
скромность и тщеславие, общительность и угрюмость
равным образом быстро приходят во взаимное столкно-
вение и равным образом находятся в неустойчивом рав-
новесии. Все это природные импульсы, первоначально
совершенно «слепые», порождающие двигательные ре-
акции строго определенного типа. Следовательно, каж-
дый из них есть инстинкт, т. е. подходит под обычное
определение инстинкта, но все они противоположны друг
другу, и в каждом отдельном случае тот или другой
частный опыт делает между ними выбор. Проявляя ин-
стинкты, животное перестает действовать «инстинктив-
но» и становится, по-видимому, существом, ведущим
интеллектуальную жизнь, колеблющимся между раз-
личными альтернативами и делающим между ними вы-
бор не потому, что оно не имеет вовсе инстинктов, но
скорее потому, что оно обладает таким множеством ин-