В глубь лесов и веков 3 page

Мы сидим в избе милых Тороповых (нашего первого ямщика — Алексея Дмитриевича и его красавицы жены Степаниды Михайловны) и уныло смотрим на бушующую, мокрую, всю в дожде Печору. И вдруг — неожиданное счастье: вдали по реке движется буксирный пароход. Он тащится с огромным хвостом плотов, — очевидно, везет в низовья лес,— но разве это важно?

Алексей Дмитриевич, лодку, скорее!

Лодка мигом оказывается под парусом. Мы буквально впрыгиваем на бурные волны бешеной Печоры и мчимся к буксиру. Пароход замечает сумасшедший парус и дает предостерегающий свисток. Но опытный рыбак Алексей Дмитриевич ловко юлит перед самым буксировым носом. В конце концов пароход вынужден подцепить карбас на багор и вступить с нами в переговоры.

Я не могу остановиться, — говорит изумленный капитан, —меня раздавит плот, который я веду. В нем десять тысяч бревен. Я пройду еще семь верст и там за мысом буду пережидать грозу. Потом мы сразу двинемся дальше. Если вы успеете добежать — мы вас возьмем. Но ждать вас мы не сможем. Кают у нас нет. Вы сможете устроиться только на палубе.

Словом, сценка была очень похожа на беседу лорда Гленарвана с капитаном брига «Макари» — (смотри роман Жюль Верна «Дети капитана Гранта»), хотя тон её был гораздо мягче. Но делать нам было нечего.

Спешно летим обратно к берегу, кое-как складываем багаж и бежим к указанному мысу. Бежим семь километров. За нами, грохоча и подпрыгивая, несется лошадь с телегой, на которую сгружена вся наша поклажа.

Гроза ревет, хлещет дождь. Мы мчимся по мокрому песку и по глине, которая скользит и осыпается у нас под ногами. Мы прибегаем во-время: пароход еще не отошел. Поперек всего горизонта мечутся молнии. День — а темно, как вечером. Страшное дело — такая гроза на Печоре!

На палубе не видно ни души, но при нашем появлении откуда-то изнутри вылезает капитан, за ним матросы. По-видимому, они никак не ожидали от нас такой прыти.

— Промокли?! Насквозь?!

— Ну, конечно, — весело отвечаем мы и выжимаем наши верхние одежды, которые вытащены со дна Печоры. Вокруг нас суетятся матросы.

— Вот, сюды, сюды заходите… Тут сухо, тепленько…

— Вещи под брезент можно…

— Давайте чемоданчик-то… Митька, тащи в кубрик! Там не промокнет.

— Короче говоря, на ночь нас устроили кого куда — в трюме и в кубрике. К утру тронулись и в 12 часов дня были в Бугаеве. Здесь стоим уже девять часов и ждем распоряжений с берега — куда идти дальше: везти ли лес действительно в низовья, или сгрузить его тут и возвращаться в верховья за новыми плотами. Тогда нам опять беда.

20 июля 1929

Река Печора —

Деревня Климовка

Адрес совершенно неожиданный. Мы не предполагали останавливаться здесь, в этой крошечкой деревушке. Но за нас это решили погода и Печора.

В Бугаеве нас высадили, потому что пароход пошел все-таки опять вверх. А мы проплыли на нем только часть нужного пути! Но, к счастью, подвернулся местный житель, Павел Кисляков, который предложил доплавить нас до нижнего района в своей лодке. Мы согласились. Пути нам было километров около двухсот.

Кое-как проплыли первый день. К вечеру после довольно спокойного и ясного заката карбас выплывает в самую быстрину. Средняя ширина Печоры в этом месте — около двух километров. Наш маленький парус плывет как по морю, держа курс прямо на опускающееся солнце.

— А не повернуть ли к берегу?

Ямщик оборачивается:

— Костер разводить?

В однообразном пути разводить время от времени костер на берегу — большое удовольствие. Сухие сучья ярко пылают и трещат, густой дым хоть на полчаса разгоняет вокруг нас комариные тучи. На три скрещенные палки вешается чайник. Мы с наслаждением поглощаем горячий чай и черствые ломти хлеба. После некоторого отдыха костер тушится, и мы плывем дальше. И так весь день...

Вероятно, таким же примерно образом путешествовали когда-то тут новгородцы, приезжавшие к местным жителям за данью...

После последнего привала у костра все мы укладываемся на дно лодки.

— Грести не надо. Будем плыть по течению и дежурить по очереди, чтобы не прибило к берегу.

Мы беззаботно засыпаем. Лодка плывет самотеком.

Солнце давно село. Дежурный клюет носом на руле.

Из-за леса надвигается туча. Сначала она маленькая. Но долго ли ей вырасти?

Печора неожиданно вся темнеет. Над нашими головами проносится резкий шквал.

— Товарищи, проснитесь! «Север»!

«Север» — страшное слово. Это ветер с океана. Он не только несет с собой бешеные шквалы и недельные дожди — он гонит Печору вспять, поднимает против течения огромные валы, останавливает путников, губит сотни лодок и карбасов. «Север», застигнувший путешественников посреди буйной Печоры, — большая опасность.

— Выгребайте, правьте к берегу!

Все мигом на ногах. Общими силами удерживаем парус, который того и гляди сорвется и улетит по воздуху. Наш ямщик бешено работает веслами. Нас заливает водой...

— Берег!!!

Берег — тоже не всегда радость: селения расположены по Печоре на расстоянии 40—60 километров друг от друга. Можно пристать к пустынному плесу и просидеть на нем недели две безо всякой возможности двинуться дальше, без хлеба, без огня...

Но нам повезло. На берегу оказалась эта самая Климовка. Мы добрались до нее и устроились в хорошем доме на постой.

Климовские рыбаки глядят на бушующую Печору и качают головами. Шторм разыгрался во всю. Звенят стекла, дрожат крыши. Все сети поспешно убраны, чтобы их не сорвало и не унесло ветром. Мы даже не рискуем спрашивать, надолго ли это и когда можно будет выехать дальше. Конечно — не скоро. А дни идут, идут, 25-ое число приближается...

Понятно, мы тут не сидим сложа руки, а работаем. Но материала мало. После Усть-Цыльмы и Замежного Климовка почти ничем не может нас порадовать. Записали обряд свадьбы, записали несколько песен, записали десяток частушек — тоже старых, малоинтересных:

Дорогой, куда поехал?

Дорогая, в Вологду.

Дорогой, не простудись

По такому холоду!

Поскала бы вприсядочку —

Боюсь я, упаду.

Посидела бы с миленочком —

Во славу попаду.

Расплелась моя косёнка,

Больше некому прибрать.

Улетело мое счастье,

Мне на тройке не догнать.

Это озеро в тумане,

Чайка вьется над водой.

Лет семнадцати парнишка

Все смеется надо мной.

Ничего более свежего найти не удалось, а такого — много. Климовка — деревушка маленькая, ничем не примечательная. И мы изнываем от желания скорее уехать отсюда.

24 июля 1929

Устье реки Печоры,

пароход «Республика»

Трое суток, которые были рассчитаны на работу в нижнем районе, оказались безнадежно пропавшими в Климовке. Трое суток в экспедиционной работе — это очень много. Только в ночь на 22-ое погода несколько стихла. Павел Кисляков чуть не со слезами просил уволить его от дальнейшего путешествия и вернулся в Бугаево. Но наш хозяин, дядя Ларион, оказался смелее. На его лодке, опять под парусом, мы вышли в дальнейший путь.

Нам надо было добраться до крупного села нижнего района — Великой Виски — и успеть поработать там, пока в Виску не придет сверху пароход «Республика», который должен был подвезти нас к океанскому пароходу. Но мы так задержались, что возникла опасность — как бы «Республика» не обогнала нас на пути к Великой Виске: мы знали, что она уже вышла сверху и идет вслед за нами по Печоре. Надо было как можно быстрее достигнуть Виски и выгадать хоть какое-то время для работы.

И вот мы понеслись. К счастью, погода наладилась, и ветер был попутный. 22-го к двум часам дня мы уже прошли половину пути. Но тут дядя Ларион тоже взмолился о пощаде и в деревне Ермице нанял за себя опять нового ямщика. Еще раз пересели в новый карбас и помчались дальше.

Не прошло и двух часов, как началось опять то же самое: ветер, буря, ливень... Но к берегу мы уже не приставали: мы продолжали нестись по Печоре, перескакивая с волны на волну. Ветер свистал, нос карбаса зарывался в волны, а мы лежали на дне его, на соломе и... распевали песни, записанные в Замежном.

Около девяти часов вечера перед нами неожиданно развернулась из-за угла Великая Виска.

Зрительное впечатление было очень сильное. Деревня стоит на довольно высоком берегу. Внизу у воды — масса морских рыбачьих лодок, карбасов, каюков. Все это с мачтами, со снастями, частью вытащено от бури на берег, частью бьется и прыгает по волнам, держась на цепях и веревках у причалов. На высоком берегу — большой тёмнокрасный крест и перед ним стеклянный фонарь, который зажигается в праздники и в сильные бури. Дома вокруг высокие, мокрые, угнетенные штормом. Здесь все непохоже на широкую, мирную среднюю Печору и ее деревни. Мы въехали в большой, ближайший к берегу дом. Оказалось, что это дом Егора Ивановича Дитятева, у которого когда-то останавливался Ончуков. Разбуженные хозяева проявили столько заботы и гостеприимства, что мы были тронуты. Нас немедленно напоили чаем из громадного, тут же вскипяченного самовара, накормили и уложили спать. Попутно мы узнали, что «Республика» ожидается только завтра к вечеру. Значит, у нас впереди было около суток рабочего времени.

Начали мы все-таки с того, что крепко заснули. Очень уж мы намучились всей этой дорогой. Но утром с половины седьмого работа закипела.

Сам Егор Иванович, его жена Анна Васильевна, молоденькая дочь Марина и сын Ваня делали все, чтобы помочь нам. Так как дождь продолжал лить не переставая, нам предложили никуда не ходить, а вызвать всех исполнителей на дом. Так и сделали. Клич был кликнут, и изба через четверть часа наполнилась народом. Гора пришла к Магомету.

Тут была сестра хозяина — слепая сказочница Калерия Ивановна. Тут были какие-то старики и старухи с рассказами о былинах. Тут была молодежь, которую немедленно увели на поветь, чтобы записать от нее местные пляски и игры. Тут была толпа женщин пожилого и среднего возраста во главе со второй сестрой хозяина, Елизаветой Ивановной Безумовой — песенницы, очень обрадованные возможностью показать нам свой репертуар. Кто с прялками, кто с шитьем, кто с вязаньем, сидели они вокруг стола, где шла запись. Вставали и уходили одни — на их место немедленно садились другие. Пели все время хором и умилялись:

— Голубчики! Сколь хорошо сделали-то, что к нам приехали! А то помрем мы — и никому наши песни не достанутся. Девки-то нынче и вовсе от старых песен отставать стали.

Это верно: картина тут не та, что в Усть-Цыльме. Молодежь не интересуется стариной, как там, и старых песен не поет. Расслоение по возрастам тут очень заметно: матери со слезами умиления поют о Воробьевых горах и Еруслав-городе, а дочери пляшут модные «кадрели».

Часы мелькали, как минуты.

— Родимые, вы бы хоть чайку испили, — ласково говорили нам певицы, спев шестидесятую песню.

— Некогда, тетушки! — отвечали мы, как в тумане, отбрасывая исписанный лист и принимаясь за следующий. Егор Иванович ходил, довольный, из комнаты в комнату и потирал руки: такого процветания всех искусств одновременно в его доме еще не бывало.

Пароход запаздывал. В половине двенадцатого мы закончили все, что можно было сделать за один день. Мы едва держались на ногах и потому, проводив исполнителей и сложив вещи, кое-как прикорнули, не раздеваясь, на полу и на хозяйских сундуках.В два часа ночи издали послышался пароходный гудок. Мы вскочили и понеслись к пароходной стоянке: пристани тут нет, есть просто традиционное место причала в удобной бухточке. Путь был близкий, всего около километра, так что мы поспели благополучно. Забились вшестером в одноместную каюту (пароход переполнен народом) — и вот едем дальше.

25 июля 1929

Баренцево море,

пароход «Умба»

Мы уже в открытом море, в океане.

Вчера утром в начале двенадцатого пришли к морской пристани около деревни Тельвиски. Тут обычно происходит пересадка с речного транспорта на морской. «Умба» уже стояла у берега и грузилась. Мы довольно легко устроились в I классе, но отошли от пристани только ночью, когда погрузка была закончена. А весь день и вечер можно было бродить по берегу.

Особенно хорошо было это вечером. Берег тут — Большеземельская тундра — очевидно, та самая, в которой, по убеждению Победоносцева, спокон веку жили «только пьяницы, сутяги и недоимщики»...

Ни первых, ни вторых, ни третьих мы поблизости от себя не обнаружили. Но зато мы видели то, чего никак нельзя было в свое время разглядеть из окошек царского министерства: какая нетронутая мощь, какая красота расстилалась перед нами!

Берег очень высокий, и с него далеко-далеко расстилается вид на широкие тихие водные пространства и леса. Когда стоишь на обрыве, видишь и чувствуешь над собой только небо и очень близкий закат, а земля где-то далеко внизу. Самая тундра — необозримое пространство, поросшее карликовыми деревьями и нежными полевыми цветами. Карликовые березы, лиственницы, елки. Все это коренастое, но невысокое. А что в дремлющей земле под ними? Какая богатырская сила, какие богатства?

Цветы знакомые: ромашки, лютики, кукушкины слезки. Тихо. Чистый воздух, вокруг — никого. Прозрачные краски — бледно-розовое, бледно-зеленое, голубое... Где вы, художники?!..

В пустынной тишине далеко слышен протяжный гудок парохода, отдаленно звучащий откуда-то снизу.

27 июля 1929

Белое море,

пароход «Умба»

Погода нас балует: штормы, которых мы боялись, прошли в то время, когда мы качались на Печоре, и теперь море встречает нас приветливо. Колгуев остров обошли с севера, видели далеко на горизонте белую полоску, — нам сказали, что это — пловучие льды, которые в этом году почему-то спустились далеко к югу. Вчера с четырех часов начали приближаться к плоскому, туманному Канину носу. Около семи обошли его кругом, ночью прошли горло Белого моря и все утро шли в виду Терского берега. Сейчас уже перешли на Зимний и быстро приближаемся к Архангельску.

Качки нигде не было ни малейшей. Слово «океан» издали наполняло нас ужасом, но увидали мы этот океан в самом выгодном свете: это — простор, чайки, солнце, необозримая сияющая даль и сине-зеленые, тяжелые, словно литые, волны, медленно закипающие бело-серебряной пеной. А воздух!..

В Архангельск придем часов в 11 вечера. Ночевать будем на пароходе, а завтра с утра спешно достаем билеты и мчимся поездом домой.

Когда оглянешься назад, главное впечатление этого лета — сама Печора, громадная, сказочная, незабываемая. Тайбола как преддверие к этой неведомой лесо-водяной стране и затем сама река со всеми ее буйствами, грозными красками, штормами, — река неуемная, своенравная и могучая. Можно сказать, что все наше путешествие шло по власти стихий.

Люди? В среднем районе — старообрядцы, пережитки боярских костюмов, пышные шелковые и парчовые праздники с ритуальными медлительными хороводами и играми, воспоминания о культуре древнего Новгорода. В низовьях — суровые рыбаки, борьба за жизнь на бурной реке и в океане, морские карбаса, воспоминания о культуре средневековой Москвы, о протопопе Аввакуме, сгоревшем в Пустозерске, о сосланном князе В. В. Голицыне...

Материал? Огромное количество песен (около пятисот записей за 16 рабочих дней), былины, сказки; загадки и частушки — по большей части старые (т. е. давно известные) и потому скучные; а вот преданий, легенд, заговоров и других небольших произведений фольклора мы не нашли почти совсем (их как-то не слышно в быту); детский фольклор мы почти не собирали — не хватало рабочих рук.

По сравнению с предыдущими экспедициями мы увидели тут много нового и незнакомого. Старообрядцы с их бытом; суровая величественная природа; громадные темные избы с внуренними лесенками, подпольями и потайными ходами; оленьи рога, лежащие на берегу тундры перед отправкой и погрузкой на пароход; туфли и шапки из оленьих шкур. В Усть-Цыльме нам удалось купить древний корсунский серебряный крест, в Климовке нам подарили оленьи рога. Кроме того, везем с собой цветные вязаные местные рукавицы, различные изделия из дерева и бересты и много других памятных этнографических предметов.

Вечер. Уже темнеет. На севере мы совсем отвыкли от темных ночей. Через несколько часов замелькают в полутьме зеленые берега Маймаксы, замерцают вдали огни Архангельска, послышится отдаленный шум лесопилок — и мы медленно вплывем и пойдем в узких берегах, приближаясь к городу. Направо и налево будут стоять и пыхтеть наши и иностранные суда, пришедшие за лесом, на берегу будут сложены бесчисленные груды бревен, досок и других лесных материалов... Потянет запахом свежего распиленного дерева... Как это все знакомо - и как хорошо!

В Архангельске наш чудесный север на этот год кончается. Как интересно было бы вернуться сюда через какое-то время, посмотреть, что и как тут изменится, что будет с природой, с людьми, с нашими песнями...

А может быть - еще и вернемся? Кто знает?

Книга вторая

(1950-е годы)

Да, мы вернулись. Мы не могли не вернуться.

Но много воды протекло мимо лесных северных берегов, прежде чем на этих берегах снова появились ленинградские фольклористы. Мы вернулись через тридцать лет.

Немало и коллективных, и индивидуальных поездок в разные районы за былинами, песнями и сказками провели советские, и в частности ленинградские, фольклористы после 1920-х годов: мы обследовали Карелию, Беломорье, Вологодскую, Архангельскую, Ленинградскую области, побывали на Волге, на Урале, во многих Союзных республиках. Всё это, бесспорно, было нужно, полезно, интересно. Но мы ни на минуту не забывали, что именно на севере более ста лет назад была начата фольклорная работа нашими предшественниками; именно на Севере она более или менее систематически, от десятилетия к десятилетию проводилась в конце XIX и в начале XX веков; именно Русский Север был тем местом, где можно было на ряде последовательных записей проследить развитие и трансформацию различных жанров народной поэзии, существовавшей в данном месте в рамках определенных традиций и художественных школ. Следовательно, наряду с другими районами мы должны были особенно внимательно продолжать обследование именно Севера, - такие систематические повторные наблюдения с интервалом в несколько десятков лет мы рассматривали как свой долг.

В середине 1950-х годов группа ленинградских фольклористов снова оказалась на Русском Севере, в 1955 и 1956 годах - на Печоре, в 1958 году - на Мезени. Теперь это были не крупные комплексные экспедиции Института истории искусств, а немногочисленные музыкально-словесные отряды Института русской литературы Академии наук СССР.

Радостно и странно было встречать в знакомых деревнях старых друзей, слышать их приветствия, изумлённые восклицания, расспросы, воспоминания о том, как мы когда-то приезжали к ним «с трубой» (теперь у нас были с собой не фонографы, а магнитофоны). Нас помнили, нам радовались, нам наперерыв рассказывали о местных событиях и новостях, накопившихся за истекшие тридцать лет.

Конечно, многих - особенно из старшего поколения - мы уже не досчитались, другие неузнаваемо изменились. Иринья Ивановна из тоненькой белокурой молодки превратилась в добродушнейшую шестипудовую «жёнку»... Алёша Торопов, семилетний озорник, стал стройным подтянутым лейтенантом... Дуня и Марфуша уезжали учиться в Москву и теперь сами учат ребятишек в родной деревне... Таких новостей было множество повсюду. Большинство бывшей молодёжи превратилось в солидных отцов и матерей семейств.

Но это были те же чудесные северяне с их радушием, приветливостью, доброжелательством. Кругом звучали те же «досюльные» песни, загадки и сказки, бережно хранимые в семейных гнёздах. Шумели те же свежие солнечные чащи, струились те же чистые лесные реки. Веял могучей непреходящей жизнью тот же неповторимо прекрасный, сказочно богатый хранитель сокровищ нашей национальной культуры - Русский Север.

Тот же? Нет, конечно, не тот!

Жадными глазами вглядывались мы после тридцатилетней разлуки во всё окружающее, во всё новое, появившееся на берегах северных рек за эти прошедшие десятилетия. Может быть, этого нового было ещё и не так много, - гораздо меньше, чем в деревнях центральной России, потому что гораздо труднее, чем там, было пробиваться этому новому сквозь плотные пласты традиционного, устоявшегося северного быта. Но оно было - и надо было его уловить, подметить, осмыслить...

И множество путевых записей, зарисовок, дневниковых страниц заново легло в глубину наших потрёпанных рюкзаков, отражая сходство и различия в быту, искусстве, культуре северной деревни 1920-х и 1950-х годов. Из них получилась вторая часть этой книги.

Новый быт, ростки новой культуры на Русском Севере...

Новые исполнители и новые фольклористы.

А где же те прежние собиратели, которые в 1920-х годах впервые таким большим коллективом двинулись из Ленинграда к северу за фольклором, побывали в Заонежье, на Пинеге, на Мезени, на Печоре, столько повидали, засняли, записали, зарисовали, выпустили столько книг, статей, сделали столько докладов об искусстве Русского Севера?.. Что стало с ними? С их работой?..

В своё время в Крестьянскую секцию ГИИИ пришли люди разных специальностей и поколений. Старшие - наш «шеф», профессор К. К. Романов, архитектор-искусствовед, и профессор-театровед В. Н. Всеволодский-Гернгросс уже тогда были известными учёными, для которых исследование народного искусства являлось органической частью в общей системе их научных интересов. Но хотя многие другие члены Крестьянской секции после экспедиций 1926-1929 годов занялись - кто музейной, кто литературной, кто театральной работой и в науку дальше не пошли, тем не менее, сейчас, когда 1920-е годы уже отошли в прошлое, видишь, какая это была замечательная эпоха для нашей фольклористики и какой - в целом - у нас был мощный научный коллектив.

Немногие, например, помнят сегодня А. М. Астахову тех времён - суровую, мужественную, с полевой сумкой через плечо и пёстрым ситцевым платком на голове, решительно шагавшую из деревни в деревню в поисках очередного деда-былинщика или бабки, знающей заговоры. Анне Михайловне было тогда около сорока лет. Она ещё не была профессором, не была доктором филологических наук; она ещё только шла ко всему этому - по каменистым полям Карелии, по болотам Пинеги, по Печорской тайге... Она стала автором многочисленных исследований по русскому эпосу, издала два тома «Былин севера», написала книги «Русский былинный эпос на севере», «Народные сказки о богатырях русского эпоса» и много других. Для всех нас, «младших», она всегда была образцом трудовой дисциплины и научной добросовестности. Она скончалась в начале 1970-х годов.

Другой яркий образ в фольклористики той эпохи - Зинаида Викторовна Эвальд. Очень живая, всегда веселая, остроумная и жизнерадостная, с неистощимым чувством юмора, она была человеком редкой эрудиции и способностей: музыковед по образованию, Зинаида Викторовна прекрасно знала и словесный фольклор, обладала незаурядным талантом исследователя, владела инструментом, рисовала, пела. Ею написаны обширные научные комментарии к «Песням Пинежья» - большому тому пинежских песен, выпущенному ею совместно с Е. В. Гиппиусом в издательстве Академии наук СССР в 1937 году. До сих пор трудно и больно представить себе, что эта блестяще одарённая и обаятельная женщина могла так безвременно погибнуть в дни ленинградской блокады...

Блокада погубила и крупного учёного, специалиста по сказке, эпосу и обрядовому фольклору - А. И. Никифорова. Так и вижу вдали его богатырскую фигуру в парусиновой толстовке, с львиной гривой рыжих волос, мелькающую по деревням Заонежья, Пинеги и Мезени. В экспедициях 1920-х годов он работал без устали: вышагивал десятки километров пешком, неутомимо разыскивал мастеров народной сказки, записывал, наблюдал, собирал сведения об исполнителях. Большое научное наследство, оставленное им, ещё ждёт своей разработки.

Над сказкой работала тогда и И. В. Карнаухова, ушедшая скоро из фольклористики в детскую литературу и работу на эстраде, но издавшая в 1934 году сборник «Сказки северного края», составленный из материалов наших экспедиций. В 1939 году не стало и её...

За истекшие десятилетия ушли из жизни почти все члены Крестьянской секции 1920-х годов. Умер её шеф - К. К. Романов. Скончался профессор Е. В. Гиппиус. Сегодня об эпохе первых ленинградских фольклорных экспедиций может рассказать только автор этой книги.

В 1920-е годы мы собрали на Русском Севере немало. Впоследствии наши материалы были частично переданы в различные государственные музеи и хранилища, частично опубликованы в виде былинных, песенных, сказочных и частушечных сборников, монографических исследований, статей, заметок, сообщений и докладов на конгрессах, конференциях и фольклорных съездах. На их основе защищались дипломные работы и диссертации, писались очерковые книги, делались музыкальные и литературные художественные обработки, устраивались выставки. Много раз приезжали фольклористы из других городов и из-за рубежа - познакомиться с нашими архивными собраниями, перенять опыт нашей работы. Где бы ни находились наши материалы, переходившие несколько раз из одного Института в другой, дело, начатое нами в Крестьянской секции ГИИИ, не замирало, и из северного фольклорного наследия 1920-х годов наука на протяжении десятилетий черпала неустанно.

А годы 1950-е?

Они были не хуже. Они были не просто богаты как новыми, так и уже знакомыми нам текстами и напевами, которые мы заново почерпнули в мезенских и печорских деревнях - они были новым этапом в жизни всего этого материала. Повторные обследования и записи давали возможность углублённых исследований, прослеживания исторического пути былин, песен и сказок, заново записанных после тридцатилетнего перерыва в тех же местах и в ряде случаев - от тех же исполнителей, которые когда-то, изумлённые и восхищённые пели нам «в трубу»…

«Из-за лесу, лесу темного…»

4 июля 1955г.

Поезд Ленинград - Воркута!

Далеко, далеко лежит сегодня наш путь: от Ленинграда - к дремучим северным чащам, к буйным водным просторам, всплески которых уже слышатся нам издали, «из-за лесу, лесу темного», к величавым песням и былинам Печоры. И вместе с тем - к новым северным деревням, к новым людям, живущим и работающим сегодня на Русском Севере. Ко всему тому, что на всю жизнь пленяет каждого, кому посчастливилось побывать в этих сказочных лесах, на этих сказочных реках.

Мы, ленинградские фольклористы, попали сюда впервые давным-давно, в 1929 году.

Чудесное это было время - двадцатые годы. Годы нахлынувшей неслыханной новизны в установках и принципах научной работы, пересмотра и переоценки многих ценностей, годы светлых перспектив, надежд и предчувствий... Годы молодости советской науки, в том числе и советской фольклористики.

В 1920-х годах наши комплексные экспедиции организовывались Крестьянской секцией Государственного Института истории искусств. Сегодня фольклорные экспедиции проводит Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР, направивший этим летом на Печору для собирательной работы нас, четверых из своих сотрудников: двоих музыковедов - Ф. В. Соколова и В. В. Коргузалова, и двух словесников - меня и аспирантку З. И. Власову. Пятым с нами едет художник Л. В. Коргузалов-младший, прикомандированный к нам от Академии художеств.

Мы едем, преисполненные счастья: после разнообразных экспедиций 1930-х-1950-х годов (в Беломорье, на Вологодчину. в Башкирию, на Урал, на Волгу и др.) нам снова дана возможность побывать в далеких печорский лесах, повидать современную печорскую деревню, познакомиться с ее сегодняшними песнями, сказками, былинами. И мы готовимся заново смотреть, слушать, расспрашивать, сравнивать и наблюдать.

Районы могучей, своевольной Печоры, не похожие один на другой: и у верхнего, и у среднего, и у нижнего её течения своё хозяйство, свои бытовые традиции, свои обычаи и песни, принесенные сюда когда-то различными потоками колонизации. За одно лето всю Печору не охватишь. Поэтому у нас запланированы две экспедиции: в этом году - средняя Печора, район Усть-Цыльмы и ее окрестностей, в будущем году - низовья. А после двух этих поездок мечтаем ещё раз съездить на Мезень… Вот тогда этот край Русского Севера, этапы исторической жизни его фольклора в XX веке, будут у нас обследованы достаточно подробно; и роль наша, как продолжателей дела фольклористов прежних лет, будет выполнена.

... Мы едем поездом Ленинград-Воркута, но выйдем значительно раньше конечного пункта, а именно - в городе-новостройке Порт-Печора. Там перебазируемся на пароход, и дальнейший наш путь пойдёт уже по воде.

Пока что - за окном знакомые пейзажи: хвойные перелески, тихие озерца, пустынные болотистые полянки. Чуть моросит дождь. Поезд одолевает километр за километром не спеша - этот участок пути проложен недавно. Воркутинская железная дорога ещё очень молода. Мимо реки Печоры она проходит только краешком. Но благодаря ей мы можем попасть в Усть-Цыльму не морем, не через Мезень, не через лес-тайболу, как в 1929 году, а гораздо быстрее: на весь путь до места нам потребуется не три недели, как тогда, а только одна. Поезд идет до Котласа, а там наш единственный, скрипучий, - таких в центральной России уже не увидишь, - но нас это ничуть не огорчает. На чем только не путешествовали мы за эти годы! В Заполярье - на оленях, в Башкирии - на верблюдах, в Ленинградской области в один из первых послевоенных годов случилось однажды везти нашу аппаратуру и на корове...

Выехали мы вчера вечером. Ночью проспали Тихвин, сейчас стоим у Череповца. Часа через три будет Вологда.