Конец войне, но не бедам 6 page

Это благословение мы получили из письма отца Кирилла, ко­торое мне привезли монахи. Батюшка также благословил мне продолжать строительство уединенных горных церквей и выска­зывал пожелание увидеться, если мне удастся приехать в Россию. Зная, что слова духовника всегда сбываются, я обрел в душе лучик надежды на нашу встречу. Мой отец сообщал, что он жив и здоров и, слава Богу, не бедствует, так как снова стал получать пенсию, а также благодарил Лавру за постоянную заботу. Монахиня Сергия скончалась, и ее похоронили на Лаврском кладбище. Отпевал ее отец Пимен. Приезд монахов с Андреем был очень кстати для ме­ня: мы смогли занести на Грибзу соль, пятилитровую флягу “дур­ного” меда от Василия Николаевича, который вначале предупре­дил меня, чтобы я не пугался, так как, отстоявшись, мед утратит свой яд. Заодно он до слез нахохотался над моим приключением со смесью сахара и соли. Теперь я был полностью обеспечен на зиму мукой, крупами, медом и сухофруктами, благодаря дружной помощи монахов.

Вскоре мы с Андреем, со счастливыми улыбками на лицах, оста­лись одни. Попросив моего друга никому не рассказывать о новой келье, я поднялся с ним в скалы.

- Вот это да, какая красота! Полет орла! - стоя на краю обрыва, восторгался он без устали открывшимся видом.

Немолчный шум водопада уносило ветром, и струи воды каза­лись висящими в тишине синих просторов. Вдвоем мы прикатили опорные камни под основание церкви и уложили на них первые венцы бревен, скрепив их скобами, пропилили двери и окна и по­ставили стропила. Наше сооружение стояло у самого края скал, поэтому приходилось осторожно манипулировать с бревнами, по­добно канатоходцам на канате, чтобы не свалиться вниз. Андрей, подавая мне бревна, проявлял чудеса эквилибристики, балансируя с ними на краю пропасти. Эту церковь я решил построить в виде пастушьего балагана, положив основание из четырех венцов и на­крыв их двускатной крышей из бревен. Выглядела она очень не­плохо. Осталось принести из скита разборные дверные блоки и два окошка с плексигласом вместо стекол. Рулон ракетного пластика для крыши еще находился на Решевее.

В нашей стройке возник перерыв. Нам показалось не лишним исследовать заповедные уголки Бзыбского карстового хребта. От местных жителей мне не раз приходилось слышать таинственную легенду о том, что в районе Шапки Мономаха геологи в пятидеся­тые годы открыли огромную пещеру, представляющую подземное русло высохшей реки длиной в десятки километров. Эта древняя река когда-то текла к морю, и по ней, по абхазскому преданию, яко­бы ездили даже на арбе. Но абхазы завалили вход камнями, не же­лая, чтобы эта пещера досталась пришлым людям. Ходили также слухи о существовании в том районе остатков старинной “воров­ской” тропы, по которой отважные джигиты угоняли лошадей из Черкесии. Они знали тайный мост через Бзыбский каньон и ухо­дили от разъяренных преследователей в свои аулы на побережье. В общем, быстрые сборы в поход не заставили себя ждать.

Наш маршрут включал в себя подъем на пик Острый, выгля­девший снизу копией пирамиды Хеопса, только высотой около трех километров. С этого пика мы хотели осмотреть всю панора­му окрестных хребтов, чтобы сориентироваться, в каком направ­лении двигаться дальше, так как никаких карт у нас не было. Еще покойный Илья говорил об урановых разработках на склоне хребта. Поэтому, когда мы увидели первую штольню, то обошли ее стороной.

На предвершинном гребне мы оставили рюкзаки и вскараб­кались по обломкам скал на острую вершину. Заходящее солнце опускалось на горизонте позади нас в мерцающее закатными бли­ками далекое море. Алые облака плыли на север, куда уходила долина Бзыби. Венчали панораму зубцы Главного Кавказского хребта. В долине лежала тень огромного треугольника, отбрасы­ваемая нашей вершиной. На ее острие стояли две наши гигант­ские тени, упирающиеся головами в ледники Кавказского хребта. Простор движения горных далей и лесных звуков захватил все внимание. Масштабы этого горного мира потрясли наши сердца. К востоку лежал загадочный карстовый лабиринт из серебряных скал, озаренных последними лучами солнца. Глухие ущелья тем­нели синей мглой.

Двигаясь на восток по карстовому плоскогорью, мы заглядыва­ли в каждую щель. Нам стали попадаться глубокие воронки, тре­щины и скальные разломы. Где-то в этом месте находилась вторая в мире по глубине пещера глубиной почти полтора километра. Ан­дрей пытался исследовать некоторые карстовые трещины, но отту­да тянуло жутким холодом, и он прекратил свои попытки. Между тем обширное плато стало круче, по обеим его сторонам грозно грохотали водопады. Наконец склон стал настолько крут, что мы с рюкзаками уже не смогли спускаться вниз, рискуя сорваться в про­пасть. Быстро темнело. Предстояло срочно найти место для ночле­га. Оставив Андрея с рюкзаками, я пополз вниз, хватаясь руками за ветви кустарника. Хотелось проверить, где заканчивается об­рыв. В одном месте я нашел стопки листьев, аккуратно уложенных один на другой. Кто мог это сделать, было совершенно непонятно. От жажды и сухости воздуха царапало в горле. Известковая пыль разъедала глаза, лицо и шею. Вода у нас закончилась, и положение становилось отчаянным.

Крутой склон, заросший кизильником, перешел в сплошной об­рыв. Свесившись над ним, не веря своим глазам, я увидел дорогу. Перехватывая руками ветви, разрывая одежду и царапая руки и ноги острыми выступами скал, я смог прыгнуть на дорогу, подоб­ную чудесному явлению. Она заросла кустами и выглядела очень старой. Вокруг вздымались отвесные скалы. Откуда она взялась, выяснить не удалось, но этот путь явно вел к какому-то определен­ному месту.

Андрей, дорога! - крикнул я вверх.

Не может быть! Шутите! - донеслось с высоты.

Точно!

Иду! - откликнулся мой друг. - Спускаю рюкзаки!

Сверху, осыпая камни, показался рюкзак, спускаемый по верев­ке, затем другой. Вскоре на дорогу, ломая ветки, свалился ошалев­ший от удивления мой спутник. Пока мы спускались, по вершинам сгустились тучи, загремел гром и потоки сильного ливня обруши­лись на наши головы. Мы быстро пошли вниз по дороге, идущей серпантином по крутому скальному склону.

В совершенной темноте, при свете молнии и фонариков, дорога привела нас к отверстию штольни, напоминающей метро. Внутрь уходили рельсы, валялись брошенные вагонетки. Это оказалась старая разведочная выработка примерно шестидесятых годов. Оборудование, похоже, сюда забрасывали вертолетом. У входа па­латку поставить не удалось. С обрыва неслись потоки воды, в лицо хлестал дождь. Пришлось ставить ее внутри, войдя в штольню ме­тров на пять. Из черной глубины тянуло холодом, лучи фонариков не достигали конца выработки.

К двенадцати часам ночи мы наконец смогли попить чаю с ле­пешками и копченым сыром, который брали с собой в горные по­ходы. Помолились и стали укладываться спать, решив утром от­правиться в глубь горы для осмотра разработки.

Батюшка, - шепотом позвал меня Андрей. - А если эта штоль­ня урановая?

Значит, к утру начнется рвота, а потом мы облысеем... - засы­пая, ответил я, но моему соседу не спалось

Батюшка, ведь сейчас ночью темно. Так?

Ну, так.

А раз так, то в штольне тоже темно, понимаете? Какая раз­ница - ждать или нет до утра? Можно пойти осмотреть ее прямо сейчас!

В этом был свой смысл, и доводы моего друга показались мне убедительными. Мы взяли фонарики и углубились в темное про­странство внутри горы. По пути периодически попадались отметки расстояний от входа, который почему-то выделялся в кромешной тьме светлым пятном: 100 м, 200 м, 300 м... Было жутко, но лю­бопытство подталкивало добраться до конца разработки. Местами своды не имели прочности, и огромные глыбы, расклинившись, на­висали над нашими головами. Дойдя до отметки 500 м, мы остано­вились. Дальше хода не было. Стояла такая тишина, что я слышал, как стучит сердце и пульсирует кровь в висках. Почему-то хотелось говорить шепотом.

Андрей, - прошептал я. - Давай прочитаем “Трисвятое” по “Отче наш” и потянем по четке...

Наши голоса прозвучали глухо, словно в вату. Но в этой запре­дельной звенящей тишине молитва оказала на нас сильное воздей­ствие: как будто душа захотела вылететь из тела. Иисусову молит­ву мы прочитали в густом осязаемом безмолвии, которое словно рождалось из недр горы. Ощущение безмолвия, подобно этому, мне никогда не приходилось ранее испытывать.

Взяв для исследования образцы горной породы, чтобы в Мо­скве определить, урановые это или серебряные разработки, мы вернулись в палатку. Нам вспомнились случаи облучения ту­ристов на Кавказе, и тревога не покидала наши сердца до утра. На рассвете нас разбудил стук осыпающихся камней. Выглянув из штольни, мы увидели большое стадо серн с детенышами, без­боязненно разглядывающих нас со склона горы. Места были по- настоящему дикие...

Заодно мы осмотрели всю местность: она представляла собой котлообразную долину, замкнутую с трех сторон острыми скала­ми. Вниз уходило узкое ущелье, где глухо рокотал поток, водопадом низвергающийся с нашей горы неподалеку. Эта штольня являлась разведочной и потому осталась законсервированной геологами. Наша заброшенная дорога заканчивалась у вертолетной площад­ки, рядом с которой стояли остовы разрушенных бараков для ра­бочих и валялся всякий хлам. Упаковав рюкзаки, мы устремились вниз вдоль небольшой речушки. Через несколько часов нам на глаза попалась старая тропа, заваленная осыпавшимися камнями. Поднимаясь из ущелья, она серпантином уходила за перевал в сто­рону моря. Судя по ее состоянию, по ней давно никто не ходил. Мы двинулись по этой тропе, то теряя ее, то снова находя. Постепенно снизу стал доноситься рев Бзыбского каньона.

Андрей, если это тропа “воровская”, значит, Бог даст, у нас есть шанс перейти каньон. Но если мост не найдем, то выбраться отсюда будет сложно...

Мой спутник быстро исследовал свой рюкзак:

Батюшка, у нас от продуктов осталось лишь несколько суха­рей, а наши два сыра закончились вчера вечером... - растерянно протянул он.

Похоже ночью мы доели последние запасы сыра, потому что в моем рюкзаке обнаружились только чай, соль и несколько слип­шихся конфет - скромные остатки простых угощений, привезен­ных монахами Лавры. Перекусив тем, что наскребли в рюкзаках, мы настроились на решительный штурм каньона - назад пути для нас не было.

Струящаяся вечность Твоя, Господи, исцеляет меня от временно­го и пустого мира, который пытается казаться небесным дворцом, но сам на глазах наших превращается в прах и гниль. Друзья юно­сти когда-то улыбались мне, озаренные солнечным светом, а ныне растворились навеки во мгле. Женщины, некогда зазывавшие ме­ня в свои объятия, состарились, и вот, остался от них только тлен. Смех, который нам слышится на улицах, полон печали и тоски, он не в силах утешить смеющихся. Творящие зло - безсильны на до­бро, ибо зло лишило их мужества. Лишь творящие добро хранят и себя и всю землю, потому что они - оплот и крепость для всего живущего, ибо в них живет Господь.

ВОРОВСКАЯ”ТРОПА

Тянусь к Тебе, Боже, так же, как близкие тянут меня к себе, умо­ляя не оставлять землю и их, живущих на ней. А я умоляю Тебя, Господи, не закрывать от меня, немощного, святые Небеса Твои, потому что туда ушли отец мой и мать моя, ибо там моя истинная Отчизна. Глупцы в похвальбе своей измеряют силу мышцы сво­ей, и лишь мудрые опираются на Твою безпредельную силу, Боже Вседержитель. Объюродевшие умы умников мира сего пытаются познать глубины Вселенной, не в силах постичь, что сами они все­го лишь жалкая игрушка диавола. Собирает он жатву свою, но нет в ней зерна, ибо все это шелуха человеческая. И собирает Господь урожай Свой - исполненный доброго тучного плода смирения и любви, пшеницу душ человеческих, взращенных Божественной благодатью. Только эгоистическая воля находит себе беды и скор­би. Только благодать безошибочно проводит душу через все волне­ния и печали.

Началась наша эпопея - борьба за жизнь в лабиринтах карсто­вых скал и ущелий. Некоторое время тропа уверенно вела нас в сторону Бзыби, но затем она исчезла в гигантских обвалах, после которых отыскать ее стало очень трудно. Нас окружали непрохо­димые самшитовые леса, обвешанные длинными прядями сухого серого мха. Видимо, он был ядовит, потому что от его едкой пыли у нас появились кашель и тошнота. Река ушла в глубокий врез в кар­сте, и нам пришлось бродить по зарослям взад и вперед, отыскивая продолжение тропы.

От слабости и тошноты начала кружиться голова. Мы приса­живались под пихтами, усталые и запыленные, пытаясь в тени деревьев обрести новые силы. Положение становилось безвыход­ным. Я предпринял попытку определить направление по релье­фу местности. Некоторое время мы брели совершенно диким ле­сом, не чая найти из него выход. Мне начали попадаться старые, обросшие мхом пни, срезы которых говорили о том, что здесь когда-то давно люди валили деревья. Переходя от пня к следую­щему пню, мы набрели в диком лесу на небольшом холме на за­брошенные развалины бревенчатой избушки. Запах сырой пле­сени ударил в нос: ветхим жилищем не пользовались уже много лет. Похоже, эта лачуга служила пристанищем для отважных джигитов. В густой траве я вновь нащупал ногами заросшую тро­пу, ведущую к каньону.

Помолившись, мы двинулись вниз, постоянно сбиваясь с тропы в лесных зарослях. Попасть на единственный в каньоне мост бы­ло так же сложно, как слепому попасть ниткой в иголку. У самого каньона тропа потерялась в известковых скалах. Всюду проходили какие-то звериные тропы, и в то же время никакой старой тропы мы не видели. Нас охватила растерянность. Я не мог угадать, куда нам двигаться дальше.

Молимся, Андрей, молимся! - призывал я своего друга.

Молюсь, батюшка! - отозвался он, внимательно оглядывая скалы. - Да вот же тропа, Симон!

Он радостно указал рукой на скрытый проход в скалах, которые издали выглядели сплошной стеной. Тропа резко нырнула вниз, и мы увидели гигантский обломок скалы, заклинившийся между двумя бортами каньона, ширина которого в этом месте составляла примерно 4-5 метров. Это и был тот мост, который показывал мне когда-то Илья. Внизу, в бездне глубиной метров в сорок, клокотала Бзыбь, входя бурунами в нижний Бзыбский каньон.

Слава Богу, мы нашли мост!

Восторг светился в наших глазах. Дальше тропа вела на перевал реки Пшица и уходила через Кавказский хребет к черкесам.

Отдохнув и вдоволь налюбовавшись грандиозным зрелищем каньона, мы по узенькой тропинке, шатаясь от усталости, выбра­лись наверх к пасеке нашего знакомого - лесничего Шишина. Об­следовав все закрома в пасечном домике, мы не обнаружили там даже хлебной крошки. Похоже, что здесь кто-то останавливался перед нашим приходом. На стенах висели старые восковые рамки, черные от старости. Пришлось есть этот воск с остатками горького меда внутри. Попив чаю с воском, упали на железные кровати и за­снули мертвым сном.

Наутро слегка подташнивало при виде восковых рамок, но де­лать было нечего, другой еды не предвиделось. После чая и горько­го воска мы стали укладывать рюкзаки. За домиком мне бросилась в глаза недавно прорубленная тропа в зарослях самшита. Заинте­ресовавшись назначением этой просеки, я проследовал вдоль нее к отвесной скале. По скальному обрыву, сооруженная из жердей, укрепленных на вбитых в стену деревянных клиньях, уходила вы­соко вверх самодельная лестница. На высоте около пятнадцати метров зияло огромное отверстие внушительной пещеры. На мой крик прибежал Андрей и остановился в изумлении:

Батюшка, настоящая пещера! Лезем?

Я в раздумье дергал лестничные поручни:

Непонятно, Андрей, выдержат ли?

Перекладины поскрипывали под руками. Некоторые жерди плохо держались на клиньях, гвозди выглядели сильно расшатан­ными. При взгляде вниз становилось не по себе. С чувством огром­ного облегчения я встал на ноги в огромной карстовой полости. Она больше напоминала внутренность величественного собора, чем пещеру. В различных местах виднелись свежие шурфы. Похо­же, здесь недавно производились раскопки. Изумительный вид из пещеры на Серебряный хребет взволновал нас своей красотой. Мы присели на глыбы камней и достали четки...

Чувство сильного голода заставило нас оторваться от молитвы. Холодок пробегал по спине при мысли о спуске вниз. Жерди скри­пели и шатались, поднявшийся ветер осыпал нас сухой пылью. На дрожащих ногах мы вернулись на пасеку и принялись готовить чай.

Говорят, поблизости есть другие пещеры, где жили монахи. Неужели эти люди, которые копали шурфы в пещере, добрались и туда? - в раздумье сказал я.

Не хотелось бы... - согласился Андрей. - Но если там еще одна такая лестница, то я не полезу... - добавил он, качая головой.

Напившись чаю и пожевав горький воск, мы двинулись на Псху. По пути разразился такой ливень, что по телу побежали струи во­ды, несмотря на штормовки и рюкзаки. Из последних сил мы до­брели до дома Василия Николаевича, где у горячей печи обсуши­лись и согрелись. Сильно похолодало. Из-за ливней группа абхазов, торговцев лошадьми, не смогла выехать из Псху, и гости, вместе с лесничим, пришли в дом к пасечнику. От Шишина мы узнали, что в село приезжали сухумские археологи и искали какой-то клад в пещере на Пшице. Но кроме каменных наконечников для стрел они ничего не нашли.

Про монахов и про их пещеры я не сказал, не переживайте, батюшка! - заверил меня егерь. - Если хотите, то мой сын отведет вас туда. Он сейчас в городе, приедет через неделю!

Подумав, я согласился.

Спасибо, Василий! Я постараюсь прийти в село к его приезду”.

Валерий, узнав о нашем походе по карстовому горному кряжу,

предостерегающе заметил:

Там совершенно дикие места, и без ружья в тех горах бро­дить опасно. Из наших никто туда не ходит. Попадете кому-ни­будь на мушку ненароком... Может, вам, на всякий случай, по­дарить карабин?

Прежде чем я успел ответить, Андрей быстро вышел вперед:

Мне подари карабин, Валера! Я батюшку буду охранять!

Милиционер ушел и вернулся с винтовкой.

Вот это да! - с восхищением воскликнул мой друг, взяв ее в ру­ки и приняв позу профессионального стрелка, но Валерий отобрал у него карабин: Нет, друг, сразу видно, что тебя положат на месте еще прежде, чем ты прицелишься!

Андрей издал глубокий вздох разочарования.

С моим любителем оружия мы условились не рассказывать ни­кому о найденной штольне и “воровской” тропе. Увидев, что для гостей во дворе накрывают столы, я ушел в комнату, затворив за собой дверь. Но уже через полчаса я услышал удивленные голоса гостей, подливающих Андрею чачу, и его громкие восклицания: “серебряный рудник!”, “воровская тропа!” “каменный мост!” пре­рываемые возгласами абхазов:

Молодец, какой молодец!

Так я заснул под шум приключенческих повествований моего подвыпившего друга.

Утром я с удивлением обнаружил на полу рядом с моей койкой станковый немецкий пулемет, гранаты и немецкую каску времен Отечественной войны. Андрей смиренно храпел на диване. В ком­нату заглянул Василий Николаевич и оторопел:

Откуда это, батюшка?

Понятия не имею... - растерянно ответил я.

Андрей, Андрей. - принялся будить гостя хозяин. - Где ты взял пулемет и гранаты?

Там... - отмахивался сонный Андрей.

Но Василий Николаевич не отступал и выяснил, что мой напар­ник после застолья забрался в сельский музей и, разбив в двери стекло, перетащил трофеи в дом пчеловода.

Ну, парень, ничего себе! - покрутил головой Василий Никола­евич. - Немедленно отнеси оружие в музей и вставь стекло, чтобы председатель не заметил пропажу!

За этими хлопотами прошел день, а наутро я провожал моего друга в аэропорт. Он стоял у вертолета, подняв руки в крепком ру­копожатии:

На всю жизнь вместе! - донесся его голос, перекрываемый ре­вом двигателей, но жизнь, как водится, избрала свой путь, кото­рый, к сожалению, разделил нас навсегда.

По возвращении в скит мне пришлось заняться огородом вме­сте с верными помощниками - геологом и иеромонахом. После огородной страды мы сделали несколько забросок продуктов на Грибзу, взяв побольше сухофруктов, затем я вновь ушел на Псху, где меня ожидал молодой егерь с автоматом, сын Шишина. Не те­ряя времени, мы отправились в путь, заночевав в том же самом пасечном домике. Подъем к двум монашеским пещерам проходил через густой лес из граба и бука с густым подлеском из кустов ря­бины и боярышника. Где-то на пути я потерял четки, которые за­цепились за ветку кустарника. В этот период своей жизни я по­стоянно ходил с четками, не выпуская их из руки и читая про себя Иисусову молитву. Поиски четок не дали никаких результатов. Пришлось молиться по пальцам руки, считая каждый палец за десять молитв и читая по две молитвы на каждом суставе, в итоге это составляло сто Иисусовых молитв. Такой прием позволял об­ходиться без четок и был незаменимым, когда я находился в при­сутствии множества людей.

Первая пещера оказалась небольшой. У входа мы увидели разру­шенные строения старой кельи, столбы ее побелели от времени. На гвоздях сохранились остатки ветхой епитрахили и священническо­го облачения. Их, как драгоценную реликвию, я бережно свернул и положил в рюкзак, чтобы хранить в нашем скиту. В углу, в из­вестковой пыли лежал позеленевший от времени большой медный крест. Я укрепил его в скальной нише и пропел литию об усопших отцах и братиях. Сын Шишина с удовольствием присоединился ко мне. Но во вторую пещеру он идти отказался.

У тебя же автомат! - удивился я. - Идем вместе!

Нет, нет, вы идите, а я постою у входа. Еще выскочит кто- нибудь...

Пещера оказалась темной и достаточно длинной. Скалы каза­лись отполированными огромным потоком воды, который когда- то извергался из недр земли. В конце пещера сузилась и перешла в глубокий колодец. Сколько я ни бросал туда камни, но звука удара о дно не расслышал и повернул обратно.

У входа я увидел встревоженного парня:

Я уж думал, с вами что-то случилось!

Нет, все нормально. Просто было интересно. А еще есть здесь пещеры?

Пещер полно, но только они не такие большие... Простите, ба­тюшка, у меня времени в обрез, домой надо!

Лицо парня выражало нетерпение. Местность мне очень понра­вилась, и уходить не хотелось. Если бы не Грибза, то я с удоволь­ствием поселился бы в этих пещерах.

“Обязательно приду сюда в следующий раз, - думал я, шагая по тропе вслед за своим проводником. - Может быть, даже сделаю здесь пещерную церковь в честь Предтечи...” Святого Иоанна Кре­стителя я очень любил и хранил в своем сердце желание посвятить ему на Кавказе маленький храм.

В перерывах между делами мне удалось несколько раз побывать на исповеди у отца Тихона, и в каждый приезд к нему я обретал большое утешение, а также находил для себя четкие и ясные от­веты на свои многочисленные вопросы. Раз от разу становилось за­метно, что здоровье отца Тихона начало сдавать, но глаза его всег­да лучились добрым светом и добротой. Я покаялся ему в том, что, приходя на Псху, теряю молитвенный настрой и возвращаюсь в ке­лью, обремененный воспоминаниями всех разговоров и сельских сплетен. Поневоле приходилось общаться с женщинами, и это меня сильно смущало.

Держись Бога, держись, это все монашеские грехи! Нужно и на Псху помогать людям, и молитву не терять. Как тебе говорил отец Кирилл в Лавре?

Умудряйся... - вспомнил я батюшкины слова.

Вот, вот, умудряйся с Божией помощью!

И я уходил от отца Тихона каждый раз очень утешенный и обо­дренный его напутствиями.

Осенью я приехал с милиционером к матушке Ольге:

Сидайте, сидайте на лавочку, отдыхайте! Отец Григорий, вы­ходи, гости со Псху приихалы!

Мы обнялись с дьяконом Григорием и вручили хозяевам гостин­цы от жителей Псху - мед, сыры и орехи. Дьякон держался молод­цом, а матушка выглядела печальной.

О чем печалитесь, матушка? - посочувствовал я.

Беда, батюшка! Заболел отец Тихон, наш молитвенник, и, ка­жется, сильно заболел. Слег и не принимает никого...

А я как раз к нему собрался, что делать?

Поезжай с Богом, может, тебя примет!..

Вечером я отправился к дому старца. На стук в калитку из фли­геля во дворе вышла старенькая монахиня-келейница.

Батюшка болен, не принимает...

Передайте ему, пожалуйста, что приехал иеромонах Симон из Псху, как благословили!

Я передам о вас монаху, который за ним присматривает...

Она ушла в дом, шаркая подошвами. Через некоторое время она

вышла:

Идите в дом, келейник вас ожидает.

Меня встретил монах средних лет, доброжелательный и серьез­ный.

Отец Тихон болеет и лежит в постели, он просит написать во­просы на листке.

Я написал свои вопросы, сожалея, что исповеди не будет. Заодно пожаловался, что иногда во время молитвы испытываю то рассеян­ность, то сильную сонливость.

Через полчаса монах принес ответы на все мои вопросы и не­доумения. Старец написал: “Это действие вражие. Всегда молись с открытым окном. Делай поклоны или прохаживайся. А лучше всего - почаще освящай келью водосвятным молебном. Держись литургии. Убедись в безполезности всех мирских дел - это корень спасения для монаха. Сделай опору на благодать, не делай опору на помыслы. Если избрал молитву, иди в ней до конца. В каждом деле стремись к совершенству. Никогда не учи из жалости - учи всегда из любви”. Внизу была приписка: “Дорогой отец Симон, про­сти, чувствую себя неважно. Пытайся увидеться в Лавре с отцом Кириллом. С Богом”.

Это было последнее посещение чудесного старца и великого ду­ховника отца Тихона. Вскоре он принял схимнический постриг с именем Пантелеймон и уехал в Россию.

В скиту наш послушник попросил разрешения побеседовать со мной наедине. Он долго говорил о своей тяге к монашеской жиз­ни и цитировал по памяти преподобных отцов, испытующе по­глядывая на меня. Было понятно, что эта тема его очень волнует, а опасение услышать отрицательный ответ заставляло его говорить столь многословно. Наконец он набрался решимости и попросил постричь его в монахи. Мне не хотелось в спешке совершать чин пострижения перед уходом в горы. Мы полюбовно договорились, что за зиму он подготовит полную исповедь за всю жизнь, а я поста­раюсь с Божией помощью спуститься на Решевей Великим постом. Постриг наметили на Страстную седмицу, перед Пасхой.

Павлу пришла в голову хорошая идея, которой он не замедлил поделиться:

Отче, благослови начать строительство церкви в скиту, почтим память бывших монахов!

Отличная мысль, дорогой Павел! - Я радостно обнял послуш­ника. - Сейчас и начнем, пока время есть!

А в честь кого будем строить? - с интересом спросил он.

Прежняя церковь была в честь великомученика Пантелеймо­на, пусть название останется прежним!

Наше маленькое братство с энтузиазмом взялось за дело, и мы сообща принялись расчищать место под храм. Но поиск подходя­щих пихт по окрестному лесу оказался безрезультатен. Строевые пихты росли высоко вверху на хребте. В долине Бзыби мы обнару­жили осиновую рощу, среди которой росло немало довольно пря­мых осин. Лесничий, заехав к нам на чай, одобрил наше намере­ние, сказав, что для осиновой церкви нужна лишь хорошая крыша, а преимущество осинового сруба в том, что его не точит червь.

Геолог, мастер на все руки, валил бензопилой осины, а мы с иеромонахом обрубали сучья и очищали топорами стволы от коры. Распилив их мы поняли, что бревна слишком тяжелы, чтобы вытащить их из леса наверх, в скит.

Отче Симон, благослови вызвать из Москвы двоих ребят: брата и моего друга. Вчетвером мы справимся! А пока положим распи­ленные дрова на подпорки и оставим подсыхать... - подал мудрый совет Павел.

К моему приходу в горы около двадцати стволов лежали в ле­су на подпорках, ожидая времени строительства. Основание для храма мы соорудили из больших валунов, прикатив их из нашего ручья ломом и рычагами, но приближающиеся холода заставили меня ускорить уход в горы на зимовку. Поднявшись с последним грузом на Грибзу, мы отслужили литургию и распрощались, поже­лав друг другу помощи Божией.

Господи, поистине чудесны Тайны Твои: как Ты содержишь в се­бе весь явленный мир вместе со всем человечеством, так Ты даро­вал и сердцу человеческому, возлюбившему Тебя, вместить в себя то же, что вмещаешь и Ты, пребывающий на Небесах во всем Своем величии и славе. Когда в сердце человека ни один помысел не пре­восходит Тебя, то оно наполняется славой Твоей, а если помыслы в сердце человеческом затмевают Твой свет, оно наполняется позо­ром и гибелью и овладевает им жестокая подруга небытия - смерть. Пребывая в покаянии пред Тобою, Господи, сердце возрастает в благодати и святости, тем самым величая и славя Тебя, а когда оно отвергает по гордыни своей милосердие Твое, то наполняется пра­хом помыслов и тленом мирских пожеланий.

ОБРЕТЕНИЕ МОЛИТВЫ

Путь разума ограничен его разумностью, и такой разум втайне кичится своей проницательностью. Но путь духа безпредельно превосходит разум, ибо только духу по благодати открывается вся безграничность Божественного мира. Разум боится мистики, по­тому что не понимает ее, но сама жизнь мистична в своей основе, так как невидима и неподвластна догадкам слепой эгоистичной разумности, ибо по сути своей глубоко духовна, а мы знаем, что “Дух есть Бог”.

Холод смел последние листья с кленов и буков и оставил крас­неть до заморозков лишь яркие гроздья калины и рябины. По вершинам гор забелел снег, потом его снежная граница стала опу­скаться все ниже. Наконец она подступила к самой келье, и в воз­духе замелькали первые снежинки. В этот период меня удивляли взрывы мин в горах, которые расставили минеры на главных тро­пах во время войны. Подрывались ли на них звери или незадачли­вые диверсанты? Или же их придавливал снег? Оставалось только догадываться. Постепенно снег завалил все подходы к поляне, и да­же сама поляна превратилась в один большой пушистый сугроб, по которому метались длинные языки декабрьской метели.