Конец войне, но не бедам 1 page

Господи, Ты знаешь все, мы не знаем ничего. Но любовь, ко­торую Ты дал нам, открывает сердцам нашим, что Ты любишь нас. Поэтому предпочитаю не знать ничего добровольно, чтобы постичь непостижимую Твою любовь. Тот, кто ищет Бога, кичась своими знаниями, находит тьму. Тот, кто отвергает собственные домыслы и догадки и ищет Бога ради того, чтобы смиренно при­близиться к Нему и постичь Его так, как Он есть, обретает непре­ходящий свет истины.

Какие бы тучи помыслов ни закрывали умственный взор, они ничего не могут сделать с сердцем, неотрывно прилепившимся ко Христу. Лишь забвение Христа открывает им свободный вход в ум, порабощая его страхами и тревогами.

Опасаясь вертолетов и приступив к строительству кельи, мы ее спрятали под высокой густой пихтой, чтобы крона дерева сверху закрывала крышу. Северная стена избушки выходила на обрыв, под которым тек ручей. Три оставшиеся стороны кельи смотрели на огромные пихты с разросшимся подлеском из молодых елочек, буков и кустов черники. Летнее милое солнышко если и попадало

в южное окошко, то только в полдень и то минут на пятнадцать. Чтобы впустить в храм больше света, я привязал к веревке камень, который с нескольких попыток мне удалось забросить на крупную нижнюю ветку пихты, закрывавшую солнце. Оттянув ветку в сто­рону, мне удалось добавить в келью еще минут пятнадцать полу­денного света. То же самое я сделал с другими ветвями, насколько хватило веревок. Поднявшийся к вечеру ветер разрушил все мои попытки. Пришлось основательно заняться устройством просек для восточного и особенно южного окошка, которое выходило на снежный пик Чедыма, спрятанный за верхушками пихт.

На восток просеку удалось сделать относительно легко, и теперь первый утренний луч возвещал мне начало дня, когда солнечный лик заглядывал в келью. А вот Чедымский пик закрывала старая, огромная засыхающая пихта. Ее, набравшись терпения, я принял­ся методично пилить двуручной пилой, предварительно подрубив ствол в сторону падения. Каждый день я выходил к моему дереву, не думая о том, когда же этот мучительный труд закончится. Я ре­шительно настроился на то, что буду пилить эту необъятную пихту с молитвой, сколько бы времени это ни заняло. Но завершение на­ступило быстрее, чем я ожидал. Огромное дерево начало трещать и под своей тяжестью сломалось само. Пихта рухнула в обрыв, увле­кая с собой стоящие рядом деревья. Гул пошел по всему лесу, но вид открылся восхитительный: прямо в конце просеки сияла своими снежниками и острыми гранями красивая вершина. Под ней висе­ла длинная белая лента водопада. Теперь на скамеечке напротив просеки я проводил с четками долгие летние вечера. Когда после войны ко мне в келью начали приходить гости, то эта укромная скамеечка постоянно была занята любителями молитвы и пре­красных видов.

За хлопотами и ежедневным молитвенным распорядком не­заметно приблизился конец августа. К этому времени пришлось перейти на “подножный” корм. Сильно выручили побеги моло­дого папоротника, пока они еще не огрубели, и листья лопуха- “огуречника”. Моим ежедневным питанием стали грибы, благо их было много в течение всего лета, возможно, благодаря постоянным грозовым ливням после полудня. Приходилось также спускаться к реке и ловить форель, но из-за физической слабости рыбная ловля стала утомительной, особенно подъем вверх к келье по крутому и заросшему рододендроном склону.

Между тем гул орудий становился все сильнее и сильнее. Что происходит на фронте, я не знал. Продукты давно закончились.

Пришлось спускаться в скит. Я надеялся, что мой огород еще цел и село не захвачено грузинами. Уже на тропе голод начал силь­но донимать меня. На обрывах я не смог найти подходящего ку­старника, чтобы срезать удилище. Пришлось привязать леску с крючком на лыжную палку. Под большим камнем мне удалось поймать две рыбешки. Испеченные на небольшом костре, они по­могли немного утолить голод. Выручили сыроежки, которые я ел сырыми, посыпая их солью, предполагая, что название соответ­ствует их съедобности.

С дрожью в ногах и сильно ослабевший, я добрался до скита. Там все было в порядке. Но из-за перевала доносились сильные взрывы, залп за залпом. Земля вздрагивала, и тянуло гарью. Следуя совету мудрого абхаза, я занялся своими делами - молитвой и огородом. Но сердце ощущало сильную боль, не физическую, а какое-то из­матывающее чувство трагедии, происходящей за перевалом, и оно не давало ни покоя, ни облегчения. Войну не обязательно видеть, ее достаточно чувствовать. Дыхание смерти передается человече­скому сердцу даже через перевалы и расстояния.

В сентябре грохот сражения стал слышен совсем рядом. Над сед­ловиной перевала плыли густые клубы черного дыма. Кажется, ре­активные установки “Град” били не переставая. С четками в руках я сидел у окна, положившись на волю Божию и молясь о помощи Божией всем, кто сейчас мучился и страдал.

Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас! - раздался у двери голос Василия Николаевича, выучившего эту молитву.

Аминь! - радостно отозвался я.

В дверь быстро вошел мой друг и помощник:

Батюшка, идем на Псху! Люди радуются и хотят, чтобы вы мо­лебен послужили Матери Божией!

А что случилось?

Помните, за перевалом собирался грузинский отряд, чтобы все село вырезать?

Помню.

Так вот, его только что полностью разгромили абхазы вместе с казаками!

Господи, помилуй! Так что, теперь за перевалом нет грузин?

Никаких грузин, слава Богу! Теперь там абхазский отряд и все наши парни со Псху! - рассказывал Василий Николаевич, безпре- станно крестясь на иконы.

Абхазскому ополчению, вместе с казаками, по горным доро­гам удалось обойти Сухуми с севера и разгромить укрепления грузинских формирований на подступах к перевалу Доу, ведуще­му на Псху. Тот орудийный гул, что я слышал, и был огнем абхаз­ского “Града” по вражеским позициям. Обрадованный новостью, я быстро собрался и поспешил на Псху. Меня окружили радост­ные сельчане:

- Батюшка, мы все лето собирались в молитвенном доме и чита­ли акафист Иверской иконе Матери Божией. Пресвятая Богороди­ца спасла нас!

Все верующие, кто остался в селе, собрались на акафист. Более радостного акафиста Богородице я не слышал за всю свою жизнь. Люди стояли на коленях и плакали от радости, что опасности ока­зались позади. Казалось, даже в воздухе повсюду было растворено умиротворение. Похоже, война подходила к концу.

И все же конец войны поразил своей неожиданной тиши­ной. После жуткого грохота орудий и бомбардировок вновь ста­ло слышно стрекотание кузнечиков в траве, журчание сельских ручьев, пересвист синичек в лесу. До этой поры все звуки, кроме артиллерийского гула, словно доносились через какую-то глухую преграду и не воспринимались так живо и отчетливо, как после окончания войны.

Но до полного завершения боев было еще далеко. Как потом рас­сказали мне солдаты, грузины не выдержали последней атаки аб­хазского ополчения добровольцев и казаков, которые зашли к ним в тыл с севера, и бежали из города, бросая технику и боеприпа­сы. Говорили, что какой-то смекалистый артиллерист предложил стрелять по позициям противника снарядами, начиненными му­кой. В рядах грузин началась паника, так как им показалось, что началась химическая атака. Не знаю, насколько верен этот слух. В плен захватили латышских женщин-снайперов, которые при­чинили много вреда абхазам, обстреливая их позиции с высотных зданий. Снайперов расстреляли на месте. Вместе с ними попали в плен и украинские добровольцы, которые тоже не избежали нака­зания. Грузин продолжали преследовать вплоть до границы с Гру­зией, где войска остановились при поддержке сил ООН.

Сваны, поддерживающе грузин, побежали в горную Сванетию и заблокировались в горных ущельях, создав тем самым прямую угрозу Абхазии. Получая военную поддержку через перевалы из Грузии, сваны еще долго вредили Абхазии, совершая различные диверсионные вылазки. Ополчение Псху перекрыло все опасные тропы со стороны Сванетии, установив там круглосуточное де­журство, а сухумские военные патрули следили за главными пе­ревалами.

За время, пока я находился на Грибзе, тихо скончалась мама Ва­силия Николаевича и, вслед за ней, парализованная женщина, обу­чившаяся шепотом повторять Иисусову молитву. Так, благочести­во, с молитвой, она отошла к Господу, попрощавшись с близкими и сказав напоследок:

Иду увидеть сыночка моего... Верю, что помилует его Господь!

В молитвенном доме мы отслужили по усопшим неспешную тро­гательную панихиду с пением стихов семнадцатой кафизмы. Боль­ная Галина ухватилась за Иисусову молитву так, как утопающий хватается за соломинку. Горе привело женщину к Богу, но Господь по Своей милости обратил саму болезнь в прямое спасение ее ду­ши. Соломинка преобразилась в спасающую руку Божию, крепкую и сильную, которая стала для отчаявшейся Галины опорой и обре­тением Божественной благодати. Склоняюсь пред мудростью Тво­ей, Боже, и на Тебя, Единого, уповаю всем сердцем - спаси и меня, неразумного, молитвами праведников твоих, Евдокии, Галины и Алексея! К чину елеоосвящения я проникся глубоким уважением. По нему можно было определить, какова воля Божия по отноше­нию к больному: он или выздоравливает или отходит к Богу. Если недуг после соборования остается, то Премудрость Божия являет нам, что болезнь более полезна душе, чем здоровье.

Мирная жизнь наконец-то пришла на Псху. В дом к пасечнику набилось много народу. Людской радости и восторженным поздрав­лениям в связи с окончанием войны не было конца. Удивительно, что никто из воевавших жителей села на фронте не погиб, все жи­выми вернулись домой. Основной вопрос, который теперь волновал собравшихся, заключался в следующем: как жить дальше? Общее мнение верующих выразилось в одном пожелании: “Конечно, стро­ить Церковь на Псху в благодарность Матери Божией!” Это решение поддержали все. Для нас полной неожиданностью стало заявление милиционера. Ему достался трофейный грузовик “Урал”, и Вале­рий предложил свою помощь в подвозке лесоматериалов, а также продуктов из Сухуми для всех жителей. С ним пчеловод и я догово­рились ехать в город через Ауадхарский перевал. На этом долгие и радостные переговоры закончились, и мы отправились спать.

Поутру ко мне пришел расстроенный Василий Николаевич:

Отец Симон, я, наверное, не поеду!

А что случилось?

Плохой сон приснился!

Рассказывайте, вместе подумаем, как быть! - попросил я.

Приснилось мне, батюшка, что мы с вами приехали в Сухуми и там поймали нас бандиты. Затащили в какой-то подвал, отобра­ли все деньги и сильно избили. Теперь боюсь ехать. Не знаю даже как быть.

Я задумался.

А что если мы вместе отслужим молебен о путешествующих и поедем?

Молебен - это хорошо... - согласился испуганный хозяин. По­сле молебна его настроение улучшилось, и мы на “Урале” двину­лись в путь по давно неезженной дороге, где Валерию пришлось взрывами гранат расчищать путь. В Гудаутах мы распрощались с милиционером и на электричке с разбитыми стеклами при­были в Сухуми.

Вид города со стороны обстрела был ужасающим. Разрушен­ные дома, выжженные сады и сгоревшие многоэтажки выглядели очень уныло. Нарядный и веселый белый город канул в небытие, как и вся прошлая жизнь. Матушка и дьякон с любовью обняли нас и благодарили за привезенный мед. От радости видеть близких людей живыми у меня полились слезы из глаз, как я ни пытался их удержать. И все же беды не обошли этих людей стороной. При обстреле улиц под снаряд попал их помощник, и его убило на ме­сте. Другого помощника, который до войны помогал нам в скиту, убили грузины, когда он пытался защитить двух девушек от пося­гательств обезумевших вояк.

А мы вот живем... - вздохнул диакон. - Всю войну ходил на службу в храм под выстрелами. А когда Сухуми штурмовали абха­зы, вообще творилось не пойми что. На одной стороне улицы сиде­ли грузины, а на другой - абхазы. Иду по улице, а абхазы и грузины кричат: “Эй, отец, иди домой! Убьют!” А я им отвечаю: “Ребята, ва­ше дело - воевать, а мое - Богу служить!” Так и ходил до победы...

А тебе письмо от отца Виталия! Перед самой войной при­шло... - сияя глазами, сказала хозяйка. - Сейчас принесу, почита­ешь в уголке...

Я открыл письмо и углубился в содержание: “Возлюбленный во Христе отец Симон, на твои вопросы, что самое главное в духовной жизни, сообщаю: самое главное - это молитвенная практика. Что такое практика? Суметь приготовить душу к мытарствам, чтобы она прошла их без задержек. Как мы можем это сделать? Мы мо­жем это сделать, если на мытарствах вспомним о Христе. Как нам вспомнить о Христе в этот страшный момент? Если при жизни стя­жаем Иисусову молитву. Как ее стяжать? Покаянием. Это первое, чему начал учить Господь: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное!» А соединить ум с сердцем - значит направить его на правильный путь, чтобы он вернулся в место его постоянного пре­бывания. Если он уходит, возвращай его туда снова и снова. Посте­пенно он привыкнет возвращаться в сердце и начнет пребывать в своем естественном состоянии, то есть в сердце, где живет Христос. Если в таком трезвении упражняться настойчиво, то ум будет со временем оставаться там без всяких усилий. С любовью во Христе, грешный архимандрит Виталий”.

Взволнованный прочитанным, я поделился с матушкой удиви­тельной проницательностью великого подвижника.

- У меня еще есть письма от него. Я их никому не показывала. Но раз ты полюбил нашего дорогого старчика, можешь их почитать...

Она принесла мне пачку писем от отца Виталия, написанных ей до войны. До вечерних сумерек мы вместе читали их за столом, над которым тускло светила лампочка без абажура. Здесь было над чем подумать. Отец Виталий сообщал, что после окончания войны Гру­зия снова будет пытаться захватить Абхазию, но это ей не удастся. После бегства грузин на побережье появятся турки. После развала Советского Союза начнется война на Северном Кавказе. Но самые большие бедствия следует ждать в России, где разразится жестокая гражданская война, в которую втянутся все большие страны. Бед­ствия будут неимоверными. Людей останется очень мало. Россия уцелеет, хотя по размерам станет очень небольшой. Светом Право­славия она будет светить всем людям.

Только покаяние дает возможность прийти в себя и увидеть свои ошибки, чтобы затем смиренно признать их. Свет покаяния осве­щает пройденный путь, открывая нам наши заблуждения. Именно этот свет указывает нам истинное направление, которым надлежит идти к Тебе, Боже. И это направление только одно - смирение. Для того чтобы не сбиться с него и не заблудиться в ложных направле­ниях, Господи, дай мне силы освободиться от всех воспоминаний и привязанностей пройденного пути, чтобы мое движение к Тебе на­полнило душу мою Тобой Единственным, Христе, а не моими вос­поминаниями и привязанностями.

ДУХОВНИК ОТЕЦ ТИХОН

Боже, как часто мы молимся Тебе, но молимся так, словно обра­щаемся к земным идолам, ибо желаем укрепиться на широких пу­тях земных и упрочить лета жизни своей, отвергая пути Небесные и Твою Божественную благодать. В устах и в сердцах наших - земля, и душа питается прахом земным. Избавь меня, Боже, от дружбы с миром, где правят похоть очей и похоть плоти, избавь ради непрехо­дящей любви Небесной, источающей счастье и радость Божествен­ной благодати. Что нужно мне на тленной земле? Ничего. А что ду­ша моя ищет на Небесах? Одного лишь Тебя, Господи, ибо она гово­рит устами Евангелия: “Да будет воля Твоя и на земле, как на Небе!”

Сердце человеческое загрязняется собственным грехом, но очи­щается Божественной благодатью, которую привлекают наши уси­лия избавиться от греха.

После всего пережитого я уже с большим доверием восприни­мал предостережения и советы тбилисского старца. Советский Союз развалился, война в Абхазии закончилась, и все произошло так, как предсказывал отец Виталий. Но чтобы на побережье по­явились турки? Это с трудом укладывалось в голове. Тем не менее стало ясно, что впереди ждет нас только ухудшение и даже полное изменение всей жизни. С таким печальным настроением я про­сидел в молитве долгую ночь на маленькой застекленной веран­де. По городу то там, то здесь раздавались выстрелы, слышались автоматные очереди, откуда-то издали доносились крики людей. Если в горах по ночам веяло тревогой, то в городе это было просто мучительно и еще не представимо: как люди могли в нем жить и строить планы на будущее?

На следующий день матушка Ольга радостно сообщила неожи­данную новость: отец Тихон передал, что ожидает меня. Возмож­ность увидеть известного лаврского духовника, одаренного про­поведника, а ныне затворника, глубоко взволновала мое сердце. До ночи я готовился к исповеди и старался записать все вопросы, которые накопились у меня за время служения на Псху и в уеди­нении. Новый помощник матушки, пожилой мужчина с седоватой бородой, проводил меня утром к старцу, который жил в районе же­лезнодорожного вокзала. Этот район сильно пострадал от обстре­ла. Грузины сознательно ставили свои огневые позиции в жилых кварталах. Справа и слева от его дома два здания совершенно раз­рушили прямые попадания снарядов, но жилье затворника оста­лось невредимо. Он жил в двухэтажном домике на втором этаже, где в домовой церкви служил литургию. Проходя по двору, я мель­ком заметил закрепленное у окна второго этажа автомобильное зеркальце. Через него старец, не выходя из дома, видел приходя­щих к нему людей и решал, принимать их или нет.

Меня ввели в скромно обставленную комнату с хорошими ико­нами в углу. Мебель была простая: письменный стол, диван, сту­лья. Посадив меня на диван, помощник ушел, а я с волнением стал ожидать старца. Вскоре в комнату быстрой легкой походкой вошел отец Тихон, высокого роста, худой и в круглых очках. Плечи при­крывала короткая мантия, сверху была надета старенькая епитра­хиль. На вид ему было лет около шестидесяти. Мы поприветство­вали друг друга.

Какой молодой! - удивленно сказал вошедший старец. - А я тебя ждал! Знал, что ты придешь... Ну, какие у тебя вопросы?

Год не исповедовался, батюшка, и полно вопросов по монаше­ской жизни...

С отцом Тихоном как-то сразу стало легко и просто. Из него лучилось нечто такое, что роднило его с отцом Кириллом. Про­стота и мягкость души наполняли каждое слово и движение ду­ховника. После исповеди последовали мои вопросы, на которые он давал мгновенные и четкие ответы. В каждом ответе сквозил огромный опыт и духовное понимание самой сути проблемы. Ста­рец полностью покорил мое сердце благодатным миром души и вызвал во мне благоговейное к нему уважение. Времени я не за­мечал и спохватился, когда вспомнил, что уже довольно долго за­сиделся у духовника.

Ничего, ничего, давай все твои вопросы, - мягко улыбнулся отец Тихон. - Когда ты еще сможешь обо всем расспросить...

Наконец мои вопросы оказались исчерпаны, и старец дал мне наставление:

Вся жизнь человеческая - это путь ко все большему возраста­нию в смирении. Тогда душа постоянно находится под Божествен­ным покровом. Венцом смирения является смерть во всяком благо­честии и чистоте, как завершение жизненного пути. Всякая иная жизнь - это мука и отчаяние.

А как мне в уединении смиряться, батюшка?

Считай, что сидишь в горах не потому, что ты великий святой, а потому что великий грешник. Так придешь к смирению. Вот тебе правило: приезжай на исповедь два раза в год, весной и осенью, ес­ли, конечно, сможешь. Всегда буду рад тебя видеть...

Он ласково обнял меня на прощанье. Чувство близости к этому святому человеку и благоговение к ясности его ума и покоряющей доброте его сердца не оставляли меня весь вечер.

Ну, как тебе старец Тихон? - полюбопытствовала матушка Ольга.

Великий старец и прекрасный человек! - с большим чувством ответил я.

А вот меня он так и не принял до сих пор... - поскорбела ма­тушка.

Гудок машины с улицы дал знать, что Валерий приехал за мной.

Какая радость видеть у себя в доме наших псхувцев! - обра­довалась хозяйка, когда в дверях показались милиционер и пчело­вод. - Хоть сама не могу побывать в этом святом месте, а Псху само ко мне пожаловало!

После теплого прощания матушка сунула мне в рюкзак сверток:

Это тебе старый подрясник от наших пустынников!

Мы двинулись в сторону перевала, тяжелая машина мощно гу­дела на подъеме: милиционер вез продукты на Псху, выменяв их на орехи и мед.

Ну как, Василий Николаевич? Вроде обошлось без бандитов? - шутя обратился я к моему другу.

Похоже, что так... - довольный, рассмеялся он. - Теперь буду умнее и снам верить не стану!

Дай Бог, Вася! - улыбнулся Валерий и посмотрел на меня. - Вперед смерти помирать не стоит! Теперь не пропадем. Правда, батюшка?

С Богом не пропадем, дорогие мои!

Это точно! - согласился милиционер.

Разбитые и разрушенные окраины города остались далеко по­зади. Дорога серпантином поднималась по склону скалистого уще­лья. Небесного цвета река словно бежала за машиной, догоняя ее. Буки и грабы уже слегка окрасились всеми оттенками пышной осе­ни на фоне пихт, отливающих густой темной зеленью. Наша ма­шина была доверху забита грузом и вещами: заказ Валерию от жи­телей Псху. Ее сильно кренило на узких горных поворотах. Но во­дитель искусно управлял огромным “Уралом” в нагромождениях

валунов и оползней. В село мы приехали глубокой ночью, когда над долиной уже повисли яркие, словно созревшие под осень, круп­ные звезды.

На Псху с военными приехал москвич Михаил, бывший матема­тик и горный турист, скуластый подвижный парень в выцветшей штормовке, с бодрым и уверенным голосом, который снова начал хлопотать в Москве по сбору средств на строительство церкви. Ранее собранные для этого деньги пропали в тбилисском банке. Теперь математик привез на военном вертолете “гуманитарные” грузы из Москвы. Его сопровождал крепко сложенный, приземи­стый мужчина лет сорока пяти с рыжеватой бородкой и в очках, внимательно ко мне приглядывающийся. Они попросили у меня разрешения посетить скит, и я, попрощавшись с ними, ушел на Решевей, навстречу свежему и такому родному ветру, веющему с верховий Бзывби.

Через несколько дней гости пожаловали в скит. Михаилу все очень понравилось: и место, и дом. Вообще он, кажется, стал ис­кренним поклонником Псху. Его спутник, Павел, оказался сыном известного профессора-геолога. Вместе с отцом он с юности прини­мал участие в экспедициях. Павел развелся с женой и, похоже, имел желание остаться в скиту послушником. Действительно, математик попросил меня отойти на разговор в сторону и доверительно пере­дал мне просьбу своего друга, что тот хочет стать послушником в скиту. Геолог тоже подошел ко мне и попросил благословения при­нять его в скит послушником. Так неожиданно мы остались вдвоем на Решевей, проводив москвича в аэропорт.

Послушник, несмотря на свой ученый вид, оказался весьма ода­ренным в житейских делах человеком. Он умел ловко орудовать топором, так как в свое время работал бригадиром плотников, и к тому же искусно готовил обеды. Буквально из ничего он мог сделать отличный суп, используя дикие травы с огорода, так как в экспедициях часто замещал повара. Первые дни мы с геологом отдали огороду: нужно было собрать урожай картофеля, кукурузы и остальные овощи. Новый послушник, стараясь произвести хоро­шее впечатление, на любое послушание устремлялся бегом и также бегом исполнял любую мелкую просьбу, так что пришлось даже не­сколько сдерживать его усердие.

Узнав, что в церкви на Грибзе недостроен придел для гостей, Павел предложил свою помощь, на которую я с радостью согла­сился. Запасшись продуктами, мы вышли в путь. Хотя мой спут­ник физически был гораздо сильнее меня, стало заметно, что горы не его профиль.

Что вздыхаешь? - спросил я, слыша за спиной частые вздохи.

Если честно, отец Симон, то горы здесь, конечно, очень кра­сивые, но только уж сильно неровные... Я люблю северные места! Идешь: кругом болота, комары, клюква растет... - мечтательно произнес он.

Да, это кому как! - отозвался я, удивляясь полной несхожести наших представлений о любимых местах.

Когда мы поднялись к нашей церквушке, напарник искренне по­разился:

Как это вы смогли срубить такое сооружение, не обладая плот­ницкими навыками? Довольно симпатичная и стройная церк­вушка!

Но, приглядевшись повнимательнее, он заметил:

Нет, конечно! Видно, что рубили не плотники! Вон какие дыры оставили по углам... Но ничего, придел мы сделаем как надо!

И правда, плотник он оказался хоть куда: топор, когда Павел работал, буквально пел в его руках. Вернее, тихо позванивал, как музыкальный инструмент. В ответ на искреннее одобрение его ма­стерства бывший бригадир сказал:

По звуку топора всегда можно отличить хорошего плотника! Вы сами сможете это услышать, если поймете плотницкое дело...

Стволы для пристройки были заготовлены еще до войны. Мы дружно начали вырубать в них лапы и полукруглое ложе в каж­дом бревне.

Держите топор легко, не зажимайте его! Пусть он летает в ру­ках! Учитесь точному удару!

Говоря, послушник ловко показывал, как нужно работать то­пором. Поначалу это мне показалось недостижимым искусством, но постепенно кое-что стало получаться. Мой друг одобрительно хмыкнул, когда увидел, что работа начала спориться. Безпрерывно укладывая бревна в стены, мы вывели их под крышу. В моих руках уже появилась сильная усталость и мозоли, а послушник все так же играючи позванивал топором, изготавливая стропила. Длинные лапы под кровлю я тесал уже полностью ослабев.

Когда я подавал заготовленные мною балки наверх, геолог заметил:

Халтура пошла, брат, халтура...

Прости, брат, - ослабевшим голосом извинился я, - сил уже не хватает в руках держать топор...

- Нужно закончить, отец, - добродушно уговаривал меня напар­ник. - Когда ты еще это сделаешь?

Когда мы положили последний лист зеленого пластика на кры­шу, с долины потянулись холодные низкие тучи, заморосил мел­кий дождь. Туманы окутали все горы белой завесой, с вершин по­тянуло снегом. Настала пора уходить вниз. С сожалением я понял, что зимовки на Грибзе в этом году у меня не получится, так как мы не успевали занести в келью продукты на зиму. Но на душе было радостно: церковь и притвор готовы, и жить в келье можно, пусть не сейчас, пусть на следующий год, но это был уже последний шаг к трудному и серьезному испытанию - испытанию уединением. А пока пришлось готовиться к долгой зимовке в скиту вдвоем с моим послушником.

Боже, как может сердце мое перестать хвалить Тебя и любить, когда без Твоего мудрого водительства я остался бы в заточении своего греховного воображения, нелепо представляя, что смог бы постичь Тебя, Непостижимого, своими помыслами и воображени­ем? Греховному человеческому уму не дано познать чистоту Бо­жию, но сердце, исполненное благодати и истины, легко входит в благодатную радость Господа Своего, дабы пребывать в ней вечно.

ВДВОЕМ В СКИТУ

Изумительно прекрасно духовное Небо Твое, Боже, помещенное Тобою посреди сердца человеческого, в котором сияет свет несозданный и несотворенный, такой же, какой сиял с сотворения мира и не перестает сиять вовеки. Пусть тело мое, мысли мои и сам этот безпокойный ум мой есть воплощение самой изменчивости, тем не менее изменчивость всего сущего покоится в неподвижной не­зыблемости и светозарности любви Твоей, исполненной благодати и святости. И Ты, Господи, делаешь меня светозарным причастни­ком ее навеки.

Любовь является единственным источником спасения, поэтому стяжание ее наиболее трудно и этому нужно учиться всю жизнь, являя на деле самоотверженными поступками наши намерения обрести эту любовь.

Нелегко поселиться на зиму наедине с незнакомым человеком. Еще труднее, если у него за плечами целая жизнь и сложившиеся привычки. И очень трудно жить лицом к лицу, если он в зрелом воз­расте становится послушником. Многое в духовной жизни мы по­нимали одинаково. Если у меня было больше опыта в молитвенной жизни, то новый послушник обладал значительным житейским опытом. Он взял на себя хлопоты по кухне и хозяйству, высвободив для меня свободное время от кухонных работ. Мои обязанности со­стояли в обеспечении нас водой, особенно во время снегопадов, и в заготовке дров.

Я поселился в большой комнате, где стоял наш временный пре­стол для литургии. В эту комнату выходила теплая стена печи, но тепла она давала мало. Послушник расположился на кухне. В ос­новном наше общение происходило во время обеда, который за­канчивался долгим чаепитием, так как северянин был большой охотник до чая и остроумный рассказчик. Он обладал большой эрудицией, и говорить с ним было интересно. Хорошей особенно­стью его покладистого характера являлись добродушие и отсут­ствие агрессивной спорливости. Но настоять на своем он любил.

Первые несогласия у нас возникли во время богослужений. Имея голос и слух, послушник взял на себя обязанности по клиросу. Но беда заключалась в том, что Павел, как выяснилось, начало сво­ей церковной жизни получил у старообрядцев и служебную Псал­тирь, по которой мы читали псалмы, называл “никоновской”, имея неприязнь к стилю ее перевода. Поэтому он часто по памяти заме­нял некоторые стихи из псалмов, цитируя их по древней Псалтири. И здесь обнаружилось, что старообрядчество, имея своим корнем определенное упрямство, передало душе послушника какую-то бо­лезненную пристрастность к старым формам богослужебных тек­стов. В чем-то древняя Псалтирь казалась мне более удачной, но отступать я тоже не хотел. Почти всю зиму шла борьба за то, чтобы послушник принял те богослужебные книги, которые мы с архи­мандритом привезли из семинарии. Хотя особых конфликтов не возникало, но эта внутренняя борьба потребовала много сил. При­ходилось терпеть скрытое упрямство напарника как можно более миролюбиво. К его отъезду в Москву мы читали и пели уже по се­минарским книгам.