Конец войне, но не бедам 4 page

Благодарю Тебя, Боже мой, за то, что Ты дал мне ясно увидеть немощь мою и крайнее безсилие самому противостоять злобным ухищрениям диавола, ибо, пока мы не познали Бога, всякое наше знание и наш человеческий опыт пусты и безсмысленны перед Ним. Позволь же, Боже, приблизиться к Тебе и войти в смиренный и мудрый покой Твой, в котором ничто не начинается и ничто не заканчивается, ибо это и есть Твоя неразрушимая истина, в кото­рой Ты стоишь неколебимо во веки веков.

“РУКИ ВВЕРХ!”

Благодать Твоя, Господи Иисусе, берет на себя немощи наши. Поэтому в Твоей благодати нет ничего невозможного для тех, кто преодолел всякую невозможность, порожденную немощью своей души. Господи, каюсь, что влачу жалкие дни свои в нищете пустого ума моего, - даруй мне стяжание нищеты Святого Духа, ибо она достойна человека, познавшего свое недостоинство в глазах Твоих. Только Истина обмануть не может никогда. Все остальное, что не есть Истина, суть обман и тщета человекоугодия. Мысль челове­ческая безумно ищет Бога в предметах и не может ухватить Его, потому что ухватывает лишь другие мысли. Духу человеческому нет нужды в поисках Бога вовне, ибо Ты, Господи, Создатель его, пребываешь в нем и ждешь, когда он оторвется от вещей мира сего и прилепится к Тебе там, где сокровенно Ты скрываешь Себя в нем самом, Святый Боже.

Счастливый удел - уйти от мирской суеты. Прекрасный удел - искоренить плотские желания. Превосходный удел - поставить преграду чувственным мыслям. Но наилучший удел - хранить в душе благодать и стяжать нищету духа во Христе.

Спустившись в апреле в скит, я выглядел, должно быть, как при­шелец с того света, потому что геолог и иеромонах смотрели на меня во все глаза. О зимних бранях повествовать было тяжело, и пришлось сказать главное: без литургии в горах не выжить, а тем более не сохранить способность ясно оценивать ситуацию. Мои друзья согласились без возражений. Никто из нас не мог бы ска­зать, что можно устоять в бранях без причащения - это было бы слишком самонадеянно.

Сидя с послушником за послеобеденным чаем, иной раз я заси­живался с ним до вечера. Он был мастер рассказывать:

- Любил я ездить с отцом в геологические экспедиции. Фамилия его известная, к тому же профессор. Там я и кашеварить научился. Гнуса в тайге было видимо-невидимо... Веришь, отец Симон, едем по чащобе на газике, а “дворники” не успевают стекла от этого самого гнуса очищать. На палец толщиной... Места, конечно, замечатель­ные! А дорог нету. Тогда дальше двигались на лошадях. Комарье со шкуры бедной лошадки ладонью сгребешь и дальше едешь...

А сам-то как? В комариной сетке?

А как же! Только гнус - он же маленький, в любую дырочку пролезет. Я его не воспринимал по отдельности, а видел как одну сплошную биомассу, очень хитрую, кстати. Заесть до смерти за­просто могут! Сплошная фантастика, Брэдбери, одним словом. И что удивительно? Полюбил я Север вот за эти самые “комарики”... Шучу, конечно. Дух там какой-то особенный. Мне, кажется, такого больше нигде на планете нет. Там, на Севере, меня к старообрядцам занесло, потом этим делом увлекся...

А то еще работал я в Московском зоопарке. Зверей кормил. Боль­ше всего мне волки нравились. Умные зверюги. Приноровился я их с рук кормить. Кладешь на ладошку кусочек мяса и приставляешь ее к сетке. А они аккуратненько так это мясо с ладошки берут. Один раз я проворонил свой палец. - Заметив, что я пристально рассма­триваю шрам на его безымянном пальце, Павел хохотнул. - Вот- вот, этот самый! Отвлекся я на что-то, слышу - клац! А мой палец уже в волчьей пасти. Как дернусь я назад, а кончик его мне волк, словно бритвой, по самый ноготь отхватил... Бегом в больницу, там мне палец подлатали. У волка тоже дух особый есть, до костей про­бирает, силища...

Так ты в Абхазию после зоопарка приехал?

Нет, после него я еще разные статейки в журнал “Юность” по­писывал, потом литературным критиком там работал. Это мне то­же нравилось.

Зачем же ты бросил эту работу, если нравилось?

Жизнь моя в миру закончилась. Жена загуляла. Прижал я ее как следует, а она мне: “Больше не буду!” - “Ага! - говорю. - Боль­ше не будешь, а меньше, значит, будешь?” Замахнулся я на нее, ду­мал - все, конец ей! А потом передумал, сына жалко стало. Ударил я изо всей силы кулаком в стену, та аж загудела. Всю руку разбил. Поехал снова на Север, но места себе там не нашел. Услышал от Михаила про Псху, так и попал сюда...

Через несколько недель жизни в скиту, общаясь с братьями и за­нимаясь огородом, я понемногу обрел физическую крепость и при­шел в себя. В душе вновь появилось желание и силы вернуться в уединение. В это время на Решевей неожиданно появился радост­ный Андрей, благополучно пробравшийся через границу - ночью, под автоматными очередями. Блокада Абхазии со стороны Рос-

сии продолжалась, и без особого разрешения пройти пропускной пункт на Псоу никто не мог.

Батюшка, я столько вещей хотел вам привезти, как обещал, но, когда узнал, что граница закрыта, вынужден был все оставить!.. - оправдывался гость.

Ладно, Андрей, хорошо что приехал! - обнял я его. - Помоги забросить груз к келье - и слава Богу!

С тревогой я открыл письмо от отца. Оно оказалось полной про­тивоположностью тому, что мне представлялось зимой. Отец, через посредство отдела кадров Лавры, начал сдавать комнату священ- никам-заочникам, приезжающим на экзамены, и даже собрал для меня небольшую сумму денег. Здоровье у него хорошее, не болеет. Мама моего друга архимандрита Пимена приняла монашеский по­стриг, и теперь ее зовут монахиня Сергия. В конце письма он пере­давал поклоны от братии и от батюшки. У меня отлегло от сердца.

В одно утро я не смог разбудить Андрея. Он спал мертвец­ким сном.

Отец Пантелеймон, что с моим другом приключилось?

Сидели за чаем до пяти утра... Пусть отсыпается!

Так почему же ты не ушел?

Как я уйду? Вижу, он сидит, слушает, ну и я сижу!

Несколько раз мы с тяжелым грузом поднялись на водопад, где

под камнями находился промежуточный тайник. После зимы мне хотелось взглянуть на свою келью с противоположного борта уще­лья, с Бзыбского хребта, чтобы удостовериться, что ее не видно с той стороны и с вертолета. Мы перенесли груз с водопада в келью и отслужили литургию перед походом. У реки мы долго искали переправу, но везде было глубоко и очень быстрое течение остужа­ло наш пыл. Наконец мы нашли спокойное место среди больших камней посреди реки. Воды было по грудь, и поневоле пришлось освоить новый метод переправы, который нам понравился своей безопасностью. Он состоял в следующем: переходя быструю реку, не следует бороться с течением, а давать ему передвигать тело на­пором воды в спину. Чтобы течение не сбило нас с ног, мы упира­лись в дно лыжными палками.

Двигаясь по хребту, мы взобрались на одну из небольших вер­шин, называемую Мухурша, чтобы осмотреть оттуда местора­сположение нашей церкви на Грибзе. Нашу поляну закрывал густой лес и, к моему большому облегчению, мы не смогли раз­глядеть даже крышу. Заходящее солнце освещало нас сзади. Впе­реди, на белом расплывающемся облаке, мы увидели свои фигуры

с сияющими ореолами вокруг головы. Не удержавшись от востор­га, мы подняли вверх руки и по-мальчишески завопили: “Ура-а-а!” Наш крик многократным неослабевающим эхом покатился по тем­неющему внизу бору, теряясь в дальних ущельях.

Под вершиной тропа привела нас в брошенный пастуший бала­ган. На полках стояли молочные бидоны. Андрей принялся в по­лутьме искать припасы на ужин. Я остался снаружи. Мой друг ис­следовал фляги и сообщал радостным криком о своих находках.

Батюшка, мука!

Отлично! - отозвался я.

Батюшка, масло!

Прекрасно!

Батюшка, соль!

Хорошо!

Батюшка, а это... - последовало молчание.

Что там? - спросил я.

Тьфу, хлорофос!

Что же ты по запаху не определил?

Да разве поймешь тут в темноте... - ответил, отплевываясь, Андрей.

Вечером мы угощались горячими лепешками с маслом, испечен­ными в костре на крышках из-под котелка.

Спуск с хребта прошел не совсем удачно, так как я выбрал невер­ное направление, и мы завязли в густых зарослях рододендрона. Когда мы вернулись в скит, Андрей распрощался со мной, сказав, что он прибыл пока на разведку, а в конце лета с ним хочет приехать отец Анастасий, издатель Лавры, с москвичом, строителем храма на Псху, Михаилом. Заодно он пообещал привезти мне подъемное устройство - полиспаст для строительства кельи, - поднимающее до ста пятидесяти килограммов груза. С Андреем я передал письмо отцу, и также написал о своей жизни батюшке, сообщая о найденном для церкви новом месте в скалах. Мне еще хотелось попробовать пе­рейти на простой способ питания, как я иногда делал в Таджикиста­не, - растворять муку с водой и пить. Не был я уверен лишь в том, не испорчу ли я этой смесью желудок. Об этом я также сделал в письме приписку. В наших походах мы с Андреем смешивали муку с “гума­нитарным” сухим молоком, дополняя наш паек сухарями с чаем.

До августа я пробыл в церкви, заготавливая на зиму дрова и рас­чищая возле кельи для лучшего обзора поляну и просеки, которые постоянно зарастали кустарником. Периодически мне нравилось уходить наверх, в любимые скалы. Там я начал валить, повыше от этих скал, большие пихты для церкви, ошкуривая и распиливая их на бревна, чтобы потом волоком стащить их вниз к месту стройки. Скальные блоки представляли собой удивительные образования, в которых я обнаружил пустоты. Протиснувшись в одну из щелей с фонариком, который мне оставил Андрей, я попал в большую по­лость в виде комнаты. Эта находка обрадовала меня, так как в этом тайнике можно было хранить церковные вещи. Притащив туда мо­лочный бидон, я заполнил его книгами для богослужений.

В конце августа у дверей моей кельи прозвучала молитва. С большой радостью я увидел отца Анастасия, ставшего архиман­дритом, Андрея, моего постоянного спутника в походах, и матема­тика Михаила, любителя Псху. Андрей с гордостью достал из рюк­зака привезенный полиспаст - устройство из нескольких блоков, действительно очень полезное для строительства церкви в горах. Пока друзья отдыхали, я прочитал привезенные письма. Отец со­общал, что у него все в порядке. Батюшка писал о серьезных из­менениях в стране и благословил мне строить еще одну церковь в скалах. О муке с водой он пошутил: “Была бы мука, а вода вез­де найдется!” И добавил: “Ешь с молитвой муку во славу Божию! Все будет хорошо!” Мы вместе отслужили всенощное бдение и ран­нюю литургию, а днем стали готовиться к походу на озера Мцра и Малая Анна. О них Андрей, уже ставший знатоком гор, всю зиму с упоением рассказывал отцу Анастасию. Когда вопрос коснулся важной темы, какие продукты взять в поход, Михаил уверенно за­явил, что о питании не нужно заботиться, так как все нужное он уже взял, а именно - большой запас гречки. Его запас я не стал проверять, но на всякий случай взял сухарей и пшена, а также немного муки. Заодно наш любитель гречки нахваливал свои ра­бочие ботинки, подбитые гвоздями, уверяя нас, что это лучшая обувь для гор. Отец Анастасий скептически хмыкнул, осматривая его тяжелые ботинки.

Совместная переправа через реку обернулась полным фиаско. Находясь впервые в горах, издатель нервничал и заявил, что такая затея кажется ему очень опасной. Математик храбро зашел в во­ду вслед за нами с Андреем, последним зашел архимандрит. Не­смотря на наши объяснения, как нужно переправляться открытым нами новым способом, наших друзей сбило с ног и они полностью промокли. Пришлось на берегу развести костер и обсушиться. Отец Анастасий предложил остаток дня посвятить рыбалке и я, зная его изрядные навыки в рыбной ловле, с радостью согласился, чтобы поднять у всех настроение. Все разошлись с удочками по берегу ре­ки. У Андрея с архимандритом произошло состязание, но с отцом Анастасием по части рыбалки никто тягаться не мог. Вечер прошел у жаркого костра с ароматной ухой и горячим чаем.

Мы двинулись в альпийские луга по большой дуге через гу­стой пихтовый лес. С непривычки это оказалось нелегко для мо­его друга Анастасия, и он попросил меня подыскать путь полегче. Я предложил подниматься по ручью, где было меньше сплошных зарослей, но зато находились скользкие валуны и небольшие, но холодные водопады, которые показались архимандриту опасными. Пришлось взять правее, но там мы влезли в такие густые, непро­ходимые кустарники, что быстро выбились из сил.

Отец Симон, куда ты нас завел? Мы все здесь погибнем... Ты об этом горько пожалеешь! - раздосадованно заявил издатель.

Простите меня, батюшка! - смутившись, ответил я. - Должны выбраться, не переживайте! Мы здесь с Андреем ходили...

Андрею я вообще не доверяю! - отрезал отец Анастасий. - Че­го он все время улыбается, как ненормальный?

Меня неожиданно поддержал оптимистически настроенный Михаил, тем самым разрядив обстановку. Он воздел руки к синею­щему над нашими головами небу и восторженно воскликнул:

Батюшка, отец Анастасий, посмотрите, какая вокруг красота! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже!

Да какая тут красота? - мрачно откликнулся архимандрит. - Погибнем здесь, вот и вся красота...

Пришлось сделать бивак среди кустов и безчисленных ручьев, текущих под ногами. Предложив наиболее сухие места отцу Ана­стасию и Михаилу, мы с Андреем заночевали на валуне, свесив с него ноги.

Наутро у всех поднялось настроение. Множество водопадов сле­ва и справа наполняли окрестности веселым шумом. От густой си­невы в небе кружилась голова. Воздух, густой и сладкий, сам втекал в легкие. Зубцы Чедыма, отблескивающие серебром снежников, служили нам ориентиром. Наскоро приготовив чай и перекусив сухарями, мы вновь принялись штурмовать кусты. Через полчаса они неожиданно закончились, и мы оказались на красивом лугу в россыпях огромных камней; среди красной кровохлебки синели горечавки и голубые фиалки. Отец Анастасий удивленно оглядел­ся и развел рукам:

А вчера все представлялось совершенно иначе, надо же...

Похоже, горы тронули его сердце...

Это место так нам понравилось, что мы поставили там две па­латки и провели несколько дней, читая молитвенное правило и совершая близкие прогулки к небольшим красивым водопадам в узких каменных ложах. Одно происшествие вновь выбило нас из равновесия. Когда закончилось пшено из моего рюкзака, мы раз­вели костер и поставили на огонь котелок с водой. Архимандрит позвал москвича, сидевшего в палатке:

Михаил, давай твою гречку! У нас пшено закончилось...

Здесь выяснилось, что математик принес с собой объемистый

мешок гречневых зерен, которые оказались необыкновенно жест­кими, так как не были очищены от скорлупы, твердой, словно кость. Эта гречка не поддавалась даже долговременной варке. В расстройстве мы принялись жевать нашу жесткую кашу, сплевы­вая с отвращением шелуху и высасывая мякоть. Андрей предло­жил ее глотать, уверяя, что так будет сытнее, а скорлупа переварит­ся в желудке. Но вечером, когда он вернулся из кустов, то объявил, морщась, что эту гречку глотать не стоит.

Утром произошла неожиданная заминка. Ботинки москвича полностью развалились, подошвы отошли от верха, и гвозди тор­чали из них, словно стальные зубья. Неунывающий математик ко­лотил камнем по ботинкам, загоняя гвозди обратно. Но когда он надел свою отремонтированную обувь и, поморщившись, сделал несколько пробных шагов, по его лицу было заметно, что починка ботинок с помощью камня не предвещает ничего хорошего. Тем не менее Михаил бодрым голосом произнес:

Я готов к походу!

Архимандрит только покачал головой.

Наш отряд двинулся дальше по снежникам, к перевалу под Чедымом. Здесь мы обнаружили озеро, скрытое в скалах, по которо­му плавали не растаявшие за лето льдины. Легкая зыбь бросила на воду сиреневую тень. Андрей отважно решил искупаться и смело поплыл среди льдин, отталкивая их руками.

Андрей, не спеши, я тебя сейчас сниму!

Отец Анастасий спешно стал доставать из рюкзака фотоаппарат.

Батюшка, я же не морж, могу и утонуть! - стуча зубами от хо­лода, откликнулся пловец, но архимандрит изловчился и успел сделать несколько снимков, пока Андрей мужественно позировал в холодной воде.

У перевала мы присели отдохнуть в небольшой лощине, за­щищавшей нас от пронизывающего ветра. Михаил, улучив ми­нутку, занялся ремонтом своих разваливающихся ботинок. Мне послышались автоматные очереди и даже свист пуль над наши­ми головами:

Отец Анастасий, кажется, стреляют, и похоже что в нас! - на­клонившись к нему сказал я, сидя рядом на камне.

Ерунда, охотники! - отмахнулся он.

Но вторая очередь над нашими головами рассеяла все сомнения. Мы подняли головы и увидели двух заросших бородами, очень серьезного вида абхазов с автоматами, направленными в нашу сто­рону. Они стояли наверху лощины и целились в нас.

Руки вверх! - грозно крикнули автоматчики.

Архимандрит не нашел ничего другого, как, сидя, помахать в

растерянности им рукой.

Кто такие? - продолжал кричать один из абхазов, не отводя от нас автомат.

Я из Псху, а это мои гости... - пришлось ответить мне.

Кого знаете на Псху?

Милиционера знаю Валеру, еще командира абхазского отря­да... - я назвал его фамилию.

А, свои, значит!

Абхазы спустились к нам, и мы обменялись рукопожатиями.

Бородачи представились - это была караульная служба по сле­жению за перевалами.

Смотрим на вас сверху, вы с бородами, вроде как сваны. А вот у тебя военная шляпа, мы подумали, что ты точно сван, а твои друж­ки - диверсанты! - обратились они ко мне.

Действительно, Валерий подарил мне зеленую шляпу погранич­ника, и я надел ее в поход, чтобы не сгореть на высокогорном солн­це. Понятно, почему наш вид вызвал подозрение.

Вот мы и стрельнули над вашими головами. - продолжали ка­раульщики. - Мы же здесь дежурим, чтобы сваны не прошли, по­нимаешь? Если бы вы спрятались за камнями, то мы бы вас сверху быстро прикончили! А тут, смотрим, что такое? Сидят, понимаешь, чудаки, и даже внимания не обращают, что мы в них стреляем... Значит, думаем, не сваны! - рассмеялись наши знакомые.

Не сваны, не сваны! - подтвердили мы наперебой.

Но все же пограничный наряд не разрешил нам идти на озера из-за опасности встречи с диверсантами, к тому же по тропам сто­яли мины.

Что ж, тогда мы вернемся на Решевей... - пообещал абхазам отец Анастасий.

Андрей чуть не заплакал:

Батюшка, сейчас пограничники уйдут, и мы незаметно без троп пройдем на озера! Такую красоту потеряем, если послушаем этих автоматчиков...

Но архимандрит строго настаивал на возвращении тем же пу­тем, которым мы поднялись на перевал. Я предложил вернуться на Решевей по верховьям Бзыбского хребта и с перевала Доу спустить­ся в скит.

Это можно! - разрешили нам сторожа, и мы распрощались.

Наша группа медленно двинулась по верхней тропе, петляющей

среди луговых трав: фиолетовых стеблей ятрышника и синих бу­тонов истода. Замыкал наш отряд опечаленный Андрей, не жела­ющий радоваться красоте окружающего пейзажа. Перейдя низину луга, заросшего поверху кустарником, я увидел огромного бурого медведя, перебежавшего луг и спрятавшегося слева в кустах. От­туда раздалось его недовольное ворчание.

Медведь рядом! Осторожно... - вполголоса сказал я.

Где медведь? - встревожились мои спутники.

Сидит в тех кустах. Слышите его ворчание?

Медведь зарычал снова.

Да какой это медведь? - громко отозвался сзади математик. - Это гром.

Откуда же гром, если небо синее? - обернулся к нему архиман­дрит. - Если гром, так иди первым! - предложил он сомневающе­муся москвичу, тот умолк.

Давайте пройдем мимо медведя потихоньку и с молитвой! Ба­тюшка, перекрестите кусты, как старший!

Последовав моему совету, отец Анастасий перекрестил заросли. Мы молча пересекли открытое пространство, и глухое рычание зверя осталось позади.

Вскоре неподалеку от тропы мы набрели на пастуший балаган. Из него вышел охотник-абхаз и предложил нам разделить с ним ночлег. День клонился к вечеру. Охотник взял ведро, чтобы набрать воды для чая, и ушел к роднику. Через несколько мгновений все во­круг окутал такой густой туман, что я не видел даже пальцев своей вытянутой руки. Куда-то подевался и охотник, которого мы звали полчаса, пока не охрипли. Я предложил поискать его, не отходя да­леко от балагана. Бродя взад и вперед, мы ориентировались лишь по нашим крикам. Вскоре я нашел ведро с водой, стоявшее среди мо­крой от росы травы, абхаза нигде не было. Взяв ведро, я вернулся к моим друзьям, звавшим меня из балагана. Ни родника, ни охотника

найти не удалось. Архимандрит случайно обнаружил целое семей­ство опят, которые обеспечили нам грибной ужин с сухарями.

Абхаз разбудил нас утром. Выяснилось, что, как только он на­брал воды, окрестности исчезли в облаке густого тумана. Он бро­дил с ведром туда и сюда. Балаган словно испарился. Раздосадо­ванный охотник поставил ведро на землю и, увидев тропу вниз с перевала, ушел ночевать в ближайшее селение. Мы из любопыт­ства все вместе отправились посмотреть родник. Он мило журчал в метрах пятидесяти от ночлега. Листья манжетки, в изобилии ра­стущей рядом, сверкали ожерельем из капелек росы. Несмотря на близость балагана, в густом тумане оказалось непросто найти до­рогу обратно.

Распрощавшись с улыбающимся абхазом, мы двинулись дальше по тропе, то ныряющей в лесные распадки, то поднимающейся в луговые седловины протяженного Бзыбского хребта. Серебристые султанчики лугового мятлика волнами стелились под свежим ве­тром. Заросли зверобоя и зонтики пижмы золотили горные скло­ны. Безчисленные ручьи текли через заросли желтой калужницы. Неподалеку от Сухумского перевала мы остановились, поражен­ные красотой открывшейся панорамы: окутанное голубой дымкой лесное пространство переходило в синеющие хребты, за которыми сверкающей дугой побережья сияло неоглядное море. Андрей на­брал в грудь воздуха и в восторге заорал:

Эге-ге-гей!

Эхо покатилось по горам, а из зарослей вдруг раздался грубый мужской голос:

Гоги, это ты кричал?

В ответ мы услышали хриплый голос:

Нет, это не я кричал. А кто кричал?

Мы не стали объяснять незнакомцам, кто кричал, а побыстрее постарались уйти с перевала. Архимандрит лишь погрозил Ан­дрею кулаком. Потом выяснилось, что по лесам под Сухумским перевалом прятались остатки разбитых грузинских частей. В кон­це спуска с перевала я вновь сбился с тропы, чем немало досадил моим спутникам, кроме Андрея, который почти никогда не терял хорошего настроения. Обувь москвича полностью развалилась. Он вытащил из подошв гвозди и обвязал ботинки веревками. Послед­нюю часть похода он прошел молча и повеселел лишь тогда, когда мы выбрались из леса. Тем не менее эти дни, которые мы вместе провели в горах, настолько полюбились моим гостям, что с тех пор они стали постоянными спутниками в наших походах.

Была середина августа,

К осени лето клонилось.

А то, что за этим скрывалось,

Само собою открылось!

Реальность теряла формы

И становилась туманом,

А то, что за этим таилось,

Уже не являлось обманом.

И личное отодвигалось

Куда-то совсем безпечально.

А то, что за ним, оставалось

Безмерно и безначально.

Уму, обольщенному грехом, видение этого мира представляется неизменным и вечным, заключенным в незыблемые облики бы­тия. И только ум, начинающий освобождаться от греха, постига­ет, что истинная и невидимая Жизнь находится вне мимолетных личин этого мира и с ними нисколько не связана. Более того, Она превосходит все образы и облики этого мира, будучи основой для существования всего видимого и воспринимаемого душой.

СТРАШНАЯ ЗИМА

Став смертью самому себе, я утратил Тебя, Боже, источник вся­кой жизни. Став тьмой в самом себе, я потерял Твой свет, Госпо­ди. Но животворящий голос благодати Твоей пробудил меня из смертного сна мудрыми испытаниями Твоими, дабы я внимал благоговейно наставлениям Премудрости Твоей, постигнув тщету своих ничтожных познаний и разумений. Искренность в общении с людьми приводит к согласию с ними в добре. Искренность в от­ношении к Богу приводит к соединению с Ним в благодати.

В скиту нас дожидался гость - пожилой послушник сурового ви­да из вновь образовавшегося братства Ново-Афонского монастыря. Он давно слышал о Псху и приехал посмотреть, как и что. За чаем он разговорился:

- Что это у вас все отец Кирилл да отец Кирилл? Вот мне при­шлось на Кавказе видеть настоящих старцев!

Кого же это? - полюбопытствовал, нахмурившись, отец Ана­стасий.

Шел я как-то в горах по лесу. Слышу - говор человеческий. Тихо так говорят. Я осмотрелся, гляжу - среди больших камней щель. Спускаюсь туда, а там три отшельника, бороды по грудь. “Кто такой? - спрашивают. - “Раб Божий!” - отвечаю. - “Ну, раз раб Божий, то присаживайся...” И долго со мной говорили, больше, конечно, о Боге. А потом старший из них мне сказал: “Вот что, раб Божий, ты с нами жить здесь не сможешь, поэтому иди с Богом!” - Ну, я попрощался и вылез. Вот какие отшельники по лесам живут...

А твои отшельники причащаются в Церкви?

Вот этого не знаю, не спросил...

А раз не знаешь, то будь у них бороды хоть до земли, но если они в Церкви не причащаются, то в таком отшельничестве нет ни­какого смысла!

Послушник приумолк. После чая я с чувством пожал нашему богослову руку:

Ты хорошо сказал, отче! Я тоже так понимаю, но не умею так ответить, как ты!

Может, они сектанты какие-нибудь, здесь на Кавказе кого только нет! Главное, какой ни есть великий отшельник, а Церкви держаться обязан... - твердо сказал отец Анастасий.

Проводив гостей, я встретился на Псху с Василием Николаеви­чем и попросил без необходимости не распространять сведения о точном месторасположении моей кельи на Грибзе.

Ну конечно, никому не скажу! - уверил меня мой друг. - Но я же должен знать, где вы находитесь, если что случится с вами...

Лицо его говорило о том, что он весьма польщен сообщенной ему тайной и любопытство его было полностью удовлетворено. Отец Кирилл оказался прав, посоветовав мне открыть секрет местным жителям. Люди утратили всякое любопытство, и подозрения по поводу моего уединения быстро рассеялись.

Когда геолог услышал мой рассказ о волках, он начал молча рыться в своих сумках и, достав ракетницу, протянул ее мне:

Возьми, отец, пригодится!

Но я не умею пользоваться... - запротестовал я.

Это просто, - продолжал настаивать мой друг. - Вот ракеты к ней. Не понадобится, весной вернешь.

Подумав, я положил ракетницу в рюкзак. Действительно, мало ли что может случиться? Уложив в рюкзак крупы, пшено и гречку, я пообещал спуститься в скит в начале ноября, чтобы вместе поднять лущеную кукурузу, фасоль и горох, а также наши сухофрукты - сушеные яблоки и груши, которые мы вместе за­готовили на зиму.

Но этим обещаниям не суждено было сбыться. В начале ноября полили безпрерывные холодные дожди, которые в конце месяца перешли в сильные снегопады и совершенно неожиданно перекры­ли для меня все возможности занести на зимовку мои “витамин­ные” продукты и заготовленные сухофрукты. Пришлось заново перераспределить имеющуюся у меня муку и крупы, чтобы дотя­нуть до весны. Обильный снег ложился на еще зеленые кустарники и деревья, погребая их под снежным покровом на долгие зимние месяцы. Пытаясь запастись витаминами, я начал собирать чернич­ные листья для чая и мороженые ягоды ежевики, уже безвкусные и водянистые. Кое-где удалось набрать немного ягод рябины и кали­ны, тоже потерявших всякий вкус. На всякий случай я всегда брал с собой ракетницу, положив ее в карман куртки.

Перед снегопадами, в осенний непрекращающийся ливень, ког­да я совсем не ожидал гостей, раздался стук в дверь. Открыв ее, я увидел молодого белокурого парня в брезентовом плаще с автома­том. Охотник вошел в келью, автомат поставил у колена. Я предло­жил ему чай. Он пил его неторопливо, бросая исподлобья осторож­ные взгляды на иконы, на книги, на инструмент в углу. Этот парень был одним из сыновей неверующего охотника. Его мама стала у нас ревностной прихожанкой и пела на клиросе.

Из рассказа гостя я понял, что его прислал Василий Николаевич, обеспокоенный тем, что пропал его сын, “афганец”, который ушел на пасеку за Решевей и не вернулся до сих пор. Пчеловод спраши­вал, не заходил ли его сын ко мне, и просил помолиться. На этом мой посетитель допил чай и ушел. Раздосадованный, я вернулся в келью. Зачем Василий сообщил ему мое скрытое место? В душе поселилась тревога о пропавшем сыне моего друга и безпокой- ство за самого себя. Теперь в любой момент можно было ожидать кого угодно.

Холодные дожди лили не переставая. Через две недели вновь раздался стук, и я услышал голос Василия Николаевича. Весь про­мокший, он ввалился в келью, сильно усталый. На его лице за­стыла скорбь.

- Простите, батюшка, что рассказал постороннему о вашей ке­лье... Но тут такое дело! - Он развел рукам и горестно вздохнул. - Не можем найти сына! Наши мужики обыскали все вокруг. Месяц уже ищем. Погода ужасная, а мы ходим, сына ищем. Должно быть, погиб... Хотя бы тело удалось найти, помолитесь, батюшка! Тош­но бывает в окно поглядеть...- добавил печально пчеловод в совер­шенном упадке духа. Слезинки заблестели в уголках его глаз. Уби­того горем отца было искренне жаль.

Ничего, Василий Николаевич, помолимся вместе, Бог даст, какое-нибудь известие получим! Будем надеяться, возможно, ваш сын еще жив!