Духовник отец Виталий 4 page

Мой огород начинался сразу за окном, выходящим в лес. Я ре­шил покараулить у окна с “жучком” - механическим фонариком в руках. Как только стемнело, послышался хруст ломаемых веток - кто-то лез через ограду. Присмотревшись, я увидел медведицу и двух медвежат, устремившихся к кукурузе. Они обламывали стеб­ли и с явным удовольствием грызли молодые початки. Я потихонь­ку растворил окно: гости не обращали на мои приготовления ни­какого внимания. Как только я с жужжанием посветил им из окна в огородные сумерки, медведица легла в небольшую яму и, при­таившись, прикрыла голову лапами. Медвежата прижались к ней.

Когда я прекращал светить фонариком, медвежье семейство снова принималось за свое угощение.

Днем ко мне заглянули сыновья Ильи:

У вас медведь кукурузу ест?

Ест понемногу!

Мы засаду сделаем, чтобы он вам не мешал!

Да он мне не мешает, пусть ходит! - пытался я отговорить охот­ников. Но они молча переглянулись и ушли. Мне очень не хотелось, чтобы медведица и медвежата пострадали. Ночью ничего не было слышно, а на рассвете братья стукнули мне в окно:

Эй, отец, медведя мы не видели, а кукурузу лучше уберите, а то ничего не останется!

Я собрал урожай, оставив уголок несобранной кукурузы с той стороны, откуда приходили медведи. Еще несколько вечеров, сидя с четками у раскрытого окна, я радовался своим гостям, что они угощаются моим лакомством и что все они живы.

Неожиданно обо мне вспомнил добрый печник. Он приехал на лошади специально для того, чтобы спросить, намерен ли я в лет­ней кухне сложить печь. Несколько дней мы занимались с ним под­возом глины и камней. Наконец печь была готова, благо что чугун­ная плита была куплена заранее, до войны. Теперь я пек лепешки прямо на плите, пропекая их с двух сторон. Пока мы за чаем про­бовали с мастером лепешки, приехал на лошади Василий Николае­вич, ведя другую лошадь на поводу:

Батюшка, все жители просят вас прийти послужить молебен!

Что-нибудь случилось?

Боимся, что грузины могут напасть на Псху через Сухумский перевал, а защищать село почти некому! Молодежь воюет на фрон­те в Эшерах, а на Псху больше старики да старухи... Абхазский от­ряд сильно сократили, людей не хватает! На лошади ездить умеете?

Немного умею, - ответил я, вставая.

Так, втроем, на лошадях, мы и приехали на Псху. Обстановка стояла тревожная. Абхазское ополчение несло большие потери, особенно от огня тяжелой артиллерии и снайперов. Грузинам не­обходим был в тылу абхазского фронта аэродром, и ходили слухи об атаке на Псху и захвате села до зимы. К моему приезду сельча­не, под началом выздоровевшего егеря, подремонтировали один опустевший дом в центре Псху и сделали его своей временной цер­ковью до постройки настоящего храма. Русская семья, владель­цы этого дома, успела выехать до войны и оставила дом на нужды села. В двух больших, чисто выбеленных комнатах все вместе мы

развесили иконы. В передней комнате установили стол для слу­жения и причащения Святыми Дарами и маленький столик для клироса. Поставили цветы, зажгли свечи - и получился неплохой молитвенный дом.

Все собравшиеся верующие сообща решили послужить со мной молебен Иверской иконе Матери Божией с пением акафиста. С большим воодушевлением молящиеся пели на этой службе. Наро­ду собралось много. Нужда и горе сплотили людей и обратили их сердца к Богу. Это чувствовалось в их горячей искренней молитве. На середине акафиста у меня перехватило дыхание. Я не мог про­читать ни одного слова. Сильное ощущение присутствия Матери Божией среди нас, собравшихся, охватило и стеснило мое сердце. Слезы непроизвольно хлынули из глаз, заливая лицо. Дыхание почти остановилось. Необыкновенное чувство благодарности и любви к Пресвятой Богородице стало усиливаться с каждой мину­той. Слезы перешли в состояние сильного восхищения ума, ни о каком акафисте уже не могло быть и речи.

Где-то на самом краешке сознания жило воспоминание о том, что нужно продолжать молебен и что неудобно безмолвно стоять с залитым слезами лицом среди людей, но я ничего не мог с собой сделать. И тут до моего слуха донеслось рыдание - это плакали все собравшиеся в молитвенном доме. Никто ни одним словом не на­рушил благоговейную тишину. Раздавались только всхлипывания людей. Многие опустились на колени. Я стоял с акафистом в руках. Казалось, Матерь Божия находится среди нас и так близко, что бла­годать Ее, подобно волнам Небесного блаженства, наполнила наши сердца, ставшие одним целым на это время.

Тихо и незаметно пришло в душу успокоение. Я открыл гла­за и робко посмотрел на молящихся. Все стояли с заплаканными глазами и мокрыми от слез лицами. Так, среди всхлипываний и тихого плача, мы закончили молебен. Все расходились молча, по­трясенные удивительным и невыразимым переживанием, охватив­шим всех нас на молебне. Весь вечер я просидел с четками в руках в уединенной комнатке в доме пчеловода, время от времени снова начиная сладко рыдать, вспоминая нежное и ласковое прикоснове­ние к сердцу благодати и милости Пресвятой Богородицы.

Утром пришел Шишин и предложил свои услуги: он даст мне лошадь и проводит на Решевей. Как я ни отказывался, пришлось согласиться, чтобы не обидеть своего друга. Пока мы собирались в дорогу, раннее утро было встревожено грохотом огромного воен­ного вертолета, севшего на взлетное поле. Егерь отправился встре­чать прилетевших - группу русских военных вместе со священ­ником Виссарионом. Все собрались в доме Василия Николаевича. Беседа с гостями дала много полезных сведений. Абхазия наконец обзавелась собственным мощным вооружением. У противника за­хвачено множество танков, в основном из-за расхлябанности танкистов-грузин. Война всколыхнула самые патриотические чувства абхазов. Они вспомнили о своей вере - Православии, и отец Вис­сарион крестил ополченцев целыми взводами. Он пытался само­отверженно остановить кровопролитие между грузинами и абха­зами. На стыке двух фронтов по реке Гумиста под убийственным огнем он встал на мосту с иконой Матери Божией в руках, призы­вая прекратить братоубийство. После этого случая отец Виссарион стал народным любимцем. Видя его расположение, я искренне от­вечал на расспросы священника о своей жизни.

Скоро прилечу и к тебе в гости! - пообещал он на прощание, но мне показалось, что это проявление простой вежливости с его стороны.

Военные порадовали меня хорошей новостью: нашего друга Бо­риса, по ходатайству из Москвы, грузины выпустили из тюрьмы. Тяжело больного летчика с парализованными ногами отправили военным самолетом в московский госпиталь на лечение. Вертолет улетел, а мое настроение омрачилось видом пьяненького трудника Александра, пришедшего на встречу со мной. Он целовал иконы, становился на колени и просил прощения.

Саша, пойдем домой! Хватит по гостям бродить!

Отец Симон, еще несколько дней - и я возвращусь. Обещал од­ному человеку дом достроить, простите...

Поговаривали, что он пристрастился пить с абхазскими сол­датами.

Перед дорогой лесничий попросил навестить его маму, бывшую колхозницу, ударницу труда, награжденную множеством грамот за отличный труд, а ныне пенсионерку Евдокию. Эта пожилая добрая женщина страдала астмой, к тому же ее зрение сильно ухудшилось. Она жила одна в небольшом домике, поблизости от дома своего сына, семья которого присматривала за ней. В маленькой комна­те топилась железная печь. Хозяйка ожидала нас, сидя на койке под старинной иконой в углу. Евдокия пожаловалась на то, что ей трудно молиться по книгам, а как молиться по-другому, она не зна­ет. Пришлось посоветовать ей молиться Иисусовой молитвой, и эта пожилая женщина с радостью согласилась. Я оставил ей в подарок четки и попросил ее молитв о том, чтобы Пресвятая Богородица защитила Псху от грузинских банд.

Возле своего дома егерь подвел меня к огромному жеребцу, сед­ло которого находилось почти вровень с моей головой. Заметив мое удивление размерами коня, он счел нужным сделать разъяснения:

Это очень сильная порода лошадей. Характер у них, конечно, непростой. Но вы не безпокойтесь, отец Симон! Я пойду впереди и буду вести лошадь за повод.

Шишин помог мне взобраться на “двухэтажную” лошадку и при­торочил к седлу сухари и сыр. Затем, увидев, что я сижу на ней до­вольно уверенно, пошел по тропе впереди. Бойким шагом жеребец тронул с места. Я ехал потихоньку сзади.

Вот скажите мне, батюшка! - повернувшись ко мне профилем, начал разговор Василий Ананьевич. - Почему Россия такая богатая страна, а жизнь в ней все никак не получается?

Не ожидав такого начала, я задумался.

А как же она стала такой могучей державой? Значит, получа­лось? - ответил я вопросом на вопрос.

Допустим. А может, у нее все беды из-за того, что она выбрала Православие? - продолжал он.

Во-первых, только благодаря Православию она стала великой Россией, Василий Ананьевич. Во-вторых, после семнадцатого года ею правят захватчики. В-третьих, потому что народ православный и у него много врагов!

Вы так думаете? - обернувшись, посмотрел мне в лицо Ши­шин, и молча пошел дальше, было заметно, что он имел свое мне­ние, но предпочел не высказывать его.

Где-то на половине дороги путь преградил упавший ствол огромного бука. Мой провожатый перешагнул через него и, не обо­рачиваясь, пошел дальше. Конь помедлил немного перед бревном, затем легонько вскинул круп и перепрыгнул с места лежащий бук.

Мне показалось, что лошадь перешагнет через лежащее бревно, но уже было поздно - я летел в воздухе, переброшенный толчком могучего конского крупа. Лесничий совершенно случайно обернул­ся, чтобы посмотреть, едем ли мы за ним. Он неожиданно увидел меня летящим в воздухе и падающим на острые камни. Мой друг широко раскинул руки и поймал меня в падении. Мы оба свали­лись на землю, но, к счастью, не пострадали.

Ну, батюшка, вы даете! - протянул недоуменно егерь. - Не ушиблись? Удивительно... Благословите, теперь я буду вести коня за уздечку. А насчет России мы еще поговорим...

Возле скита повалил густой снегопад и быстро закрыл всю тро­пу. Зима пришла внезапно, очень рано, и перекрыла все возмож­ности для бандитского налета грузин. Пока что опасность набега на Псху миновала, но тревога за будущее села и его жителей не по­кидала наши сердца.

Когда душа не во Христе, она становится в тягость и себе и близ­ким. Когда она полна Христом, ее жизнь становится великим уте­шением для нее самой и для всех, кто близок такой душе. Маньяки власти ищут, кого подчинить себе, Господь ищет, кому послужить. Маньяки славы ищут, кого повести за собой, Господь ищет, кто по­верит Ему, чтобы пойти за Ним. Маньяки борьбы ищут, кого пре­дать смерти, Господь ищет душу, которую Он мог бы оживить. Да изберу я, Боже, святые пути Твои, ибо только в них жизнь моя.

ЗИМА И ЕЕ ТРУДНОСТИ

Если любить Бога и, вместе с Ним, то, что не есть Бог, - это ма­лая любовь. Если мы целиком любим только Бога, пребывая всем сердцем в Боге, отдавая его каждому ближнему, - это есть истин­ная великая любовь и цель всей жизни человека.

Ум, оставшийся наедине сам с собой, впадает то в воспомина­ния, то в мечты о будущем, не умея пребывать в настоящем, в том жизненном процессе, участником которого он является. Не пройдя благополучно этот этап, трудно прийти к внимательной молитве.

После первого снега погода стала неустойчивой. Ясные дни ча­сто сменялись снегопадами и сильными туманами. В один из та­ких туманных дней я услышал гул вертолета. Он то приближался, то удалялся, как будто пилот ищет место для посадки и не может найти. Странным было то, что, несмотря на сильный туман, верто­лет не улетал, как обычно. В таких обстоятельствах летчик сразу ложился на обратный курс, так как летать над горами в непогоду очень опасно. Гул вертолета продолжался до полудня, затем раз­дались взрывы, после чего звук мотора стих в направлении Сухум­ского перевала.

Как выяснилось впоследствии, грузины с наступлением зимы отчаялись пробиться через перевал и отправили вертолет, чтобы разбомбить аэродром на Псху и помешать абхазам использовать его как военную базу, угрожающую им в тылу. Вылетели они в хорошую погоду, но туман неожиданно закрыл перевалы. Пилот,

несмотря на все попытки, не смог определить местоположение аэродрома и побросал бомбы куда попало, не причинив, впрочем, никакого ущерба. Так Господь услышал искренние слезные молит­вы сельчан и укрепил веру в сердцах этих простых людей.

Морозы пока не установились, поэтому краткие оттепели сме­нялись сильными снегопадами. Во время обильного и густого сне­гопада, когда поднялся снежный буран с сильным ветром, в воз­духе послышалось надсадное завывание, словно в снегу, высоко в горах, пробивался тяжелый трактор. Я вышел на площадку перед домом, пытаясь определить, откуда доносится воющий звук мото­ра, как будто двигатель с перебоями работал почти над головой. Но в снежных зарядах, безпрерывно валившихся с мутных небес, разглядеть что-либо было невозможно. Завывающее гудение ста­ло удаляться на юг, в сторону седловины Шапки Мономаха, и там внезапно стихло.

Снег валил еще неделю. Наконец распогодилось. Под теплым южным солнцем пушистый снежный покров сразу осел и подта­ял. Воскресным днем снаружи донеслись голоса. Я вышел: человек двенадцать абхазских солдат стояли возле дома. Старший из них был в офицерском звании, позади него стоял старик-абхазец, по- видимому, проводник.

А мы к вам, батюшка! Приютите на неделю? - спросил он.

Пожалуйста, только всем придется разместиться в одной ком­нате...

А мы вас не стесним. - ответил старик. - Мы все во дворе будем ночевать, вот здесь, в летней кухне.

Так холодно же! Устраивайтесь в доме! - настаивал я.

А вы сначала посмотрите, как мы устроимся, потом скаже­те... - завершил разговор рассудительный старик.

Под его руководством солдаты отыскали под снегом огромный ствол упавшего бука, распилили его на несколько бревен и приво­локли на кухню. Заострив их концы, они положили стволы звез­дой и в центре этой звезды разожгли костер из щепок. Концы бре­вен занялись огнем, сильным жаром распространяя вокруг тепло. Солдаты бросили на землю свои свернутые бурки, расстелили их и прилегли у огня.

Здорово! - поразился я. - Этому стоит поучиться!

Вы, батюшка, занимайтесь своим делом. Дайте нам только чай... - улыбнулся старик.

За чаем лейтенант сообщил, что с Северного Кавказа летел само­лет с добровольцами и оружием. Он попал в снежную бурю, сбился с курса, и началось обледенение. Самолет упал где-то в районе Ре­шевей. Я рассказал лейтенанту, что слышал звук мотора, который смолк на седловине в направлении Гудауты. Эти сведения значи­тельно ободрили поисковую группу. Старик распорядился, чтобы все были готовы рано утром выйти на поиски. Когда лейтенант вы­шел из кухни, я спросил у него, кто же у них старший.

Вот он и есть старший! - указал лейтенант на старика.

Я снова занялся своим погребом, углубляя его ломом. Собран­ный в мешки картофель мог замерзнуть в холодной пристройке. Ра­ботая ломом и прислушиваясь к отдаленной орудийной канонаде, я говорил себе: “Для чего мне нужно заниматься какой-то ерундой, когда идет война и не сегодня-завтра неизвестно что произойдет со Псху и с Абхазией?” Трудясь в яме, я совершенно не заметил, что старый абхаз стоит рядом и внимательно смотрит на мои усилия. Почувствовав чей-то взгляд, я поднял голову и встретился с сочув­ственным взглядом абхаза:

Вот, дедушка, сам не знаю, к чему это вся моя работа, когда идет война?

А ты, сынок, послушай, что я тебе скажу. У войны свое дело, а у тебя свое. Война войной, а ты делай свою работу! Одно с другим никак не связано. И война когда-нибудь закончится, и твой погреб тебе пригодится!

Я задумался. В этих словах был какой-то правдивый и глубокий смысл.

Согласен, дедушка, спасибо за хороший совет! Так и буду всег­да делать, что бы ни происходило, - с благодарностью ответил я.

Абхазский отряд с большим трудом пробился к упавшему само­лету. Из-за сильного обледенения ему не хватило десятка метров, чтобы перелететь седловину перевала. К сожалению, все добро­вольцы, летевшие на помощь абхазскому ополчению, погибли. От сильного удара от фюзеляжа отлетели крылья. Дней через десять поисковая группа вернулась на хутор. На прощание молодые абха­зы попросили меня показать, как я живу и молюсь. Еще в Лавре мы с отцом Пименом отпечатали на фотобумаге наши любимые иконы и, наклеив их на фанеру, покрыли лаком. Некоторые иконы Матери Божией были пересняты в серебряных окладах с дорогими украше­ниями. Абхазские парни не сказали ни слова, но вид икон произвел на них большое впечатление. По-видимому, по своей простоте они приняли фотографии за настоящие иконы.

Тогда я не придал этому значения, но через месяц мне сообщи­ли, что молодые солдаты уверяли всех, будто видели у меня очень дорогие иконы в серебре и золоте. Теперь какая-то банда собирается ехать на Псху отбирать их, полагая, что все эти иконы были украде­ны в Лавре и сейчас я скрываю их в лесу. С большим трудом, с помо­щью отца Виссариона, удалось убедить этих людей, что ни серебра, ни золота у меня нет. Есть только фотографии этих дорогих икон, которые молодые парни ошибочно приняли за настоящие иконы.

На Рождество мне снова пришлось отправиться на Псху по глу­бокому снегу, в котором охотники проложили глубокую тропинку. Когда нога соскальзывала с тропы, то приходилось иногда погру­жаться в снег по пояс. На Псху решила пойти и моя соседка, ста­рушка Мария, пользуясь случаем, что меня вызвались проводить Василий Николаевич с сыном. Праздник прошел торжественно и по-деревенски умилительно. На Рождество дети читали рожде­ственские стихи, и слушать их было весьма трогательно. Причастив больных, а также молитвенника Виктора на уединенном хуторе, я зашел причастить Евдокию, маму Василия Шишина.

У нее, в жарко натопленной комнате, сидели несколько верую­щих женщин. Старушка не выпускала из рук четки, и лицо ее вы­глядело теперь совсем по-иному, чем я видел раньше. Оно все све­тилось тихой духовной радостью.

Батюшка, спасибо вам! Не знаю, как вас благодарить... Слава Богу и Матери Божией, что молитва как-то сама собой привлеклась в сердце! Читаю и не могу оторваться... - поделилась пожилая мо- литвенница своим счастьем.

Женщины наперебой подтвердили, что у этой подвижницы мо­литва почти безпрерывная:

Как рядом с ней хорошо, батюшка! Вот приходим и сидим воз­ле нее, а она молится!

Я поисповедовал Евдокию, а когда гости вышли, она причасти­лась с большим умилением. Одна из женщин, пришедших прове­дать молитвенницу, попросила, чтобы я поисповедовал и ее. Ссы­лаясь на то, что в комнате при хозяйке исповедовать неудобно, я предложил выйти на улицу.

А она все равно ничего не слышит! - заверила меня исповедница.

Я совершенно не заметил, что она большой подушкой накрыла

нашу молитвенницу. Закончив исповедь, я обернулся: бедная ста­рушка лежала под подушкой и, кажется, не дышала.

У нее же астма! - кинулся я к Евдокии и откинул подушку. - Что же вы не сказали? Вам же дышать нечем...

Та, еле-еле отдышавшись, сказала:

Простите меня, батюшка, я вам не хотела мешать... Я вышел от этой удивительной женщины в сильной задумчиво­сти: в несколько месяцев она стяжала такую молитву, к которой я все еще не мог подступиться. Дивны дела Твои, Господи, и не менее дивна милость Твоя к любящим Тебя!

У дома Евдокии меня ожидала благочестивая семейная пара - муж с женой, с ними стояла и моя соседка Мария. Эти люди попро­сили поисповедовать и причастить их престарелого отца, живуще­го уединенно на краю села. Все вместе мы отправились к нему до­мой. Нас встретил, шаркая распухшими ногами, старичок с очень добрым лицом.

Зовите меня Алексеем, батюшка, - представился он.

Ходить ему было нелегко: его ноги за день отекали так сильно,

что он еле передвигался. Тем не менее Алексей сам колол дрова, носил ведрами воду и еще держал корову. Некоторое время наша компания посидела за чаем. Разговорились.

Всякое в жизни было, - не торопясь вел беседу сын Алексея, коренастый, знающий цену словам человек. - И гонения на Цер­ковь пережили, и войну, да мало ли чего... Хорошего от людей не­много видели, а дурным никого не обидели. Так и живем...

Быстро стемнело, и нам пришлось остаться на ночь у доброго хо­зяина. В комнате с образами в углу было тепло и тикали “ходики”, как в моем далеком детстве. За ужином этот старичок поведал мне, что за день он старается прочитать всю Псалтирь и делает так уже много лет, потому что у него к Псалтири большая любовь.

А как вы ее читаете, сразу или частями? - поинтересовался я.

Когда как, батюшка. Больше, конечно, частями. Так за день потихоньку и прочитываю... Хотите вечером со мной почитать Псалтирь?

Я согласился, желая помочь пожилому человеку в чтении. Когда мы подошли к святому углу, где на аналое перед иконами лежала большая старинная Псалтирь, хозяин попросил нас с Марией слу­шать и молиться, а читать будет он сам.

Старушка и я стали позади нашего чтеца и приготовились слу­шать. Но то, что мы услышали, невозможно было назвать чтением. Это больше походило на размышление вслух. Каждое слово Алек­сей произносил медленно и внятно, стараясь глубоко вникнуть в его смысл. Некоторые понравившиеся ему стихи псалма он повто­рял несколько раз, стараясь запечатлеть их в своем сердце. Иногда, над какими-либо стихами, он принимался тихо всхлипывать, слов­но ребенок. Мы с Марией старались хранить молчание, не желая чем-либо помешать такому умилительному чтению Псалтири. Прошло два часа. Я поглядел на мою соседку, она явно клевала носом. Пробудившись, Мария показала мне глазами, что у нее уже нет сил дожидаться окончания чтения. Я попросил у чтеца про­щения, что перебиваю, и сказал, что моя спутница сильно устала от долгой тяжелой дороги. Старичок отвел ее в комнату, где стояла простая железная кровать, а мы вновь приступили к чтению Псал­тири, перемежаемому плачем чтеца. Когда я слушал его тихий дрожащий голос, на мои глаза невольно наворачивались слезы. Чтение книги с семнадцатой кафизмы началось у нас около вось­ми вечера, а к часу ночи мой недюжинный старичок дочитал Псал­тирь до конца.

А сколько времени у вас уходит ежедневно на чтение Псалти­ри? - полюбопытствовал я.

Часов десять-двенадцать, но, конечно, с перерывами по хозяй­ству, - смиренно ответил чтец.

Я обнял его с чувством глубокого уважения:

Помоги вам Господь, дедушка! Я впервые вижу и слышу такое проникновенное чтение!

Стар стал, силы уже не те! - посетовал старичок. - Раньше я читал за день по два раза эту книгу...

Заснул я в ту ночь мгновенно. Сил уже не осталось ни на что. А хозяин еще долго гремел ведрами и выходил к корове. Так я и за­дремал под медленное шарканье его ног.

В семь утра хозяин разбудил меня: он был готов к исповеди и причастию:

Я уже прочитал немного, несколько кафизм. Можно мы вместе почитаем еще одну кафизму?

Конечно, можно! - поспешил сказать я.

Мария промолчала. После чтения кафизмы, такого же неторо­пливого, с остановками и плачем, Алексей долго и со слезами ис­поведовался за всю свою долгую жизнь, сказав напоследок:

Пролетели семьдесят два годочка, будто два денечка! Словно все это приснилось... Можно так сказать: чего никогда не было, того и не стало! Спаси нас всех Господи!

Причастился он с умиленным лицом и сердцем. Часам к один­надцати пришел его сын со своей женой. Они пригласили нас к себе на завтрак. Мы распрощались с удивительным чтецом Псалтири, и по дороге я высказал его сыну мое удивление таким молитвенным подвигом.

Да, он очень любит Псалтирь! В ней вся его жизнь. После по­хорон жены он сильно сдал и ноги стали отекать. А раньше папа читал по две Псалтири в день! - с уважением в голосе отозвался мой спутник.

Какое сильное духом и самоотверженное поколение! Таких людей редко встретишь в жизни... - заметил я. - Вообще, люди здесь, на Псху, удивительные!

Это точно! - одобрительно отозвались супруги.

Все жители были потомками русских солдат начала двадцато­го века. То, что нынешнее поколение родилось и выросло на Псху, помогло этим людям сохранить веру и традиции предков. Таких русских людей, нравственно чистых и здоровых, я знал только в Сергиевом Посаде, но, конечно, более оторванных от своих корней.

Так же как наше тело ежедневно требует еды и питья, чтобы не разрушиться, так душа просит ежедневных молитв и слезного пла­ча, чтобы сохранить в себе духовную жизнь, а не остаться безжиз­ненной и мертвой сущностью. Молитва - это связь с вечной жиз­нью, которая утверждается и укрепляется в душе, даруя ей еще на земле возможность дышать целительным воздухом благодати и безсмертия. Немолитвенная душа мертва, ибо приняла в себя за­лог смерти и, еще находясь в теле, испытывает ощущения ада и сво­его разрушения.

ВЕСНА И ЕЕ БЕДЫ

Стремление все увидеть глазами, понять мыслью и испытать чувствами есть похоть очей, ума и плоти. Стремление узреть вну­тренним зрением Невидимое, постичь сердцем Невыразимое, Не­ведомое и Немыслимое, удержав и успокоив движения ума и тела, есть Богопознание. Извращенное любопытство ищет прозорливо­сти и чудес. Смиренное стремление к спасению ищет благодати и святости во Христе.

Душа продолжала вбирать в себя все, происходящее с нею и во­круг нее, превращая это в свое вечное достояние.

К вечеру снова начал порошить мелкий снежок. Супруги вышли провожать нас с керосиновой лампой. Узнав, что я забыл фонарик, они дали нам свою “летучую мышь” в дорогу:

Потом вернете, с Богом!

Мы с Марией, которая спешила к своим коровам, двинулись вверх по еле заметной тропе в сгущающуюся тьму, предполагая добраться до хутора за три часа. Она быстро шла впереди, на ходу поправляя то и дело сбивавшийся платок. Хотя идти было трудно, но при свете лампы все вокруг казалось удивительно красивым. Золотистый свет фонаря высвечивал порхающие снежинки и словно осыпал золотыми искрами снежный убор на пихтах, перенеся нас в волшебное царство зимней сказки. Где-то на половине пути мы остановились передохнуть. Неожиданно тяжелый прыжок какого- то крупного животного нарушил снежное безмолвие:

Медведь, что ли? - вздрогнул я.

Может и медведь, батюшка. Да вы не бойтесь, он не тронет!

А я не боюсь... - отозвался я, прислушиваясь к ночной тишине.

Тогда мне еще не было известно, что в лесу водятся рыси. Но ста­рушка со смехом покачала головой:

А чего же вы так встрепенулись? Значит, боитесь!

Так, с шутками, мы добрались до ее дома, а дальше мне при­шлось идти одному сквозь снежные декорации горной зимы. При свете фонаря я с радостью увидел улыбающуюся морду моей вер­ной собаки, встретившей меня у калитки.

В доме стоял жуткий холод. Пока я растопил печь и прогрел дом, сильно замерз от мокрой одежды. Коты приветствовали меня жа­лобным мяуканьем. Они сразу после моего ухода съели оставлен­ный им запас сухарей и были очень голодны. Накормив свое “брат­ство”, я почувствовал, как сильно простыл. Пришлось забраться на горячую лежанку, где озноб, охвативший меня поначалу, постепен­но прошел. Спать не хотелось. Чувствуя под спиной горячее тепло, я еще долго лежал с четкам и в руках. Впечатление от молитвен­ников Псху было настолько глубоким, что жалко было засыпать, несмотря на сильную усталость и простуду.

Погода установилась. По ночам небольшой мороз прихватывал подтаявший за день снег. Дни стояли солнечные и ясные. Неосла­бевающий гул канонады продолжал уносить жизни людей, при­нося новые тревоги и новые беды. Орудийная стрельба за хребтом говорила о том, что страдания людей продолжаются. В один из та­ких погожих зимних дней я внезапно услышал сильный свист. Вы­бежав из дома, я остановился в растерянности. Над огородом, раз­дувая снежную метель, завис огромный военный вертолет. В окна кабины мне удалось мельком заметить смеющиеся лица пилотов и среди них - лицо отца Виссариона. Машина села прямо в снег, под­нимая тучу снежной пыли.

Проваливаясь в снег по колено, я поспешил к вертолету. Из две­ри выпрыгнул священник в рясе и сразу увяз в снегу. На мой по­клон он ответил братским объятием и прокричал:

- Надо было бы тебя забрать на побережье, некому служить в храмах, но люди на Псху упросили, чтобы я тебя оставил! Хотел посмотреть, как ты живешь, жаль времени нет... Служи литургию и молись за всех нас. Что нужно, всегда говори, помогу! Будь здо­ров, с Богом!

Его большую седую бороду трепал ветер, а в бровях сверкали снежинки. Отцу Виссариону передали из двери большой мешок, и он вручил его мне, словно Дед Мороз. С мешком в руках я отбежал от вертолета. Машина взлетела, засыпая меня снегом, и со свистом ушла над лесом в сторону Псху. Меня поразило то, что я не расслы­шал грохота двигателя, когда вертолет шел низко над деревьями. Стало понятно, что военная техника затем и создана, чтобы высле­живать и убивать, от нее никуда не убежишь - жуткое творение че­ловеческих рук, достойных другого применения.

Но поступок отца Виссариона вызвал во мне глубокое к нему уважение. В военной неразберихе и суете он нашел время вспом­нить обо мне и привезти самое необходимое для литургии: про­сфоры, вино и муку. Спасибо тебе, дорогой друг! После отлета вер­толета мне снова удалось вернуться в ежедневный монашеский распорядок. Погреб был закончен, и в нем удалось спасти карто­фель от промерзания, укрыв его мешковиной. Кукуруза собрана и полущена на зерна. Шишин сделал мне из снарядной гильзы ручную мельницу, в которой я начал молоть кукурузные зерна для мамалыги - очень сытной кукурузной каши. Половину урожая я отнес старушке-соседке, а часть поменял с помощью Василия Ни­колаевича на крупы и подсолнечное масло. Меня сильно выручили осенью грецкие орехи и каштаны, которые я успел собрать до нача­ла снегопада. Орехи я слегка поджаривал на сковороде, а каштаны варил в котелке. Это, а также поджаренный картофель было моим “утешением”. Оставалось только молиться, пилить дрова и безпрерывно откидывать с дорожек лопатой снег, снова поваливший с низких облачных небес.