Духовник отец Виталий 5 page

На крыше дома накопились огромные массы снега, это стало вы­зывать безпокойство. Лесничий предупреждал меня, что на Псху бывали случаи, когда мокрый снег проламывал крыши во время оттепелей. Пришлось спешно пробираться по сугробам в лес, ис­кать подходящую жердь. Из нее я соорудил длинный скребок, ко­торым начал стягивать слипшийся и смерзшийся снег с крыши. От холода немели пальцы, снег валился на плечи, а сил было мало. Эта борьба со снегом запомнилась своей изматывающей однообразно­стью. Зыбкие туманы заглядывали в окна и проникали в дом. Под стенами поднялись высокие сугробы. Из окон ничего не бы­ло видно, лишь в их верхней части синела узкая полоска неба. Со­бака легко взбегала на конек крыши и сидела на ней, разглядывая тропу, идущую мимо калитки, время от времени лая на проходя­щих охотников. Я пек лепешки сразу на всю неделю - семь штук, по одной на день, чтобы экономить муку. Варил кукурузу и фасоль, от которой начал чувствовать себя не очень хорошо.

Моим частым гостем стал милиционер Валерий, заядлый охот­ник. Иногда он оставался у меня ночевать, ставя автомат в при­стройке. Обратив внимание на мой нездоровый вид, милиционер участливо поинтересовался:

А чем вы вообще питаетесь, батюшка?

Варю кукурузу, картофель и фасоль.

А отвар фасоли сливаете?

Нет, не сливаю...

Вот в ней и есть тот яд, которым вы отравляетесь!

После его совета мое недомогание исчезло. С благословения от­ца Кирилла я продолжал держаться всю седмицу без масла, за ис­ключением субботы и воскресенья. Летом к каше из круп мы до­бавляли похлебки из крапивы, свекольной ботвы и щавеля. Зимой я вместо трав варил кукурузу.

В этот зимний период на меня особенно глубокое впечатление произвели изречения египетских отцов из “Древнего Патерика”. Из них мне открылось, что цель поста состоит не столько в обуздании тела, сколько в обуздании помыслов. Опыт горной жизни показал, что если поститься с утра, то к двенадцати часам дня помыслы на­чинают успокаиваться. А если поститься до трех часов, то они усми­ряются настолько, что становятся почти незаметными. Поэтому я решил твердо придерживаться такого распорядка, исключив также и воду, которую я пил в три часа.

Зимой такое пощение не выглядело слишком обременительным. Нужно было только не застревать на мыслях о еде и воде. Но когда зима пошла на убыль, а солнце стало погорячее, такой распорядок потребовал значительных усилий воли. К тому же мне нельзя бы­ло оставлять хозяйственные работы. Так изо дня вдень началась борьба за чистоту помыслов и обуздание страстей. И начать при­шлось со страсти чревоугодия, которая при малом и однообразном питании норовила довести до отчаяния. Тем не менее ежедневный распорядок постепенно сам начал помогать мне, вырабатывая при­вычку к его соблюдению, которой подчинилось сначала тело, а за­тем, в некоторой мере, и помыслы. Удивительно, что червивые ма­кароны, пролежав зиму на чердаке, полностью очистились от чер­вей и стали съедобны. Возможно, мороз сделал свое дело и помог мне с питанием.

В конце февраля и в марте повалили такие снегопады, как будто к весне началась настоящая зима. Почти до конца марта я оказался заперт в снежном уединении, чему не очень огорчался. Тихая, мо­нотонная и молитвенная жизнь внешне выглядела простой и одно­образной. Но что в ней начало меня удивлять, так это то, что душа как будто потихоньку стала приходить в себя. Такое переживание можно сравнить с тем состоянием, когда человек пробуждается от глубокого обморока или просыпается после тяжелого сна. Гла­за словно начали видеть мир заново: они замечали не только снег, но и каждую снежинку, не только зимний лес в пушистой снежной бахроме, но и каждую тоненькую веточку, согнувшуюся под тяже­стью снега и ожидающую прихода весны, прихода теплого и ласко­вого солнца.

Молодые деревца слив, по колено увязшие в рыхлом подтаяв­шем снегу, покрылись белоснежной кисеей первых цветов. Странно и трогательно было видеть в снегу робкое цветение сливовых дере­вьев. Иногда, под вечер, когда заходящее солнце погружало долину в розовые блики заката, я подходил к цветущим деревцам и стоял, вдыхая тонкий аромат первого цветения. На розовых ветках ореш­ника повисли первые золотистые сережки. Высокие вербы у ограды распушились молодыми клейкими почками. Белым пламенем цве­тения занялись деревья алычи. Дрозды наполнили проснувшиеся леса звонкими голосами. Весна быстро набирала силу, свидетель­ствуя о своей мощи грохотом пробудившейся Бзыби. Душа моя из­быток сил отдавала стихам.

* * *

По лесам и свистят и бормочут.

Горько пахнет весенний настой.

Кто-то сладко поет дни и ночи,

Запрокинувшись вверх головой.

Горизонт в голубые полоски

Ярким оком косится вприщур.

Затихают во мне отголоски

Белым снегом осыпанных бурь.

По протокам с орешником вислым

Я пройду, не оставив следа.

Иисусе, отныне и присно

Полюбил я Тебя навсегда.

И под вербой, в проталинах солнечных,

Тонкий пух на ветвях теребя,

Твое имя, Христе, днем и ночью,

Я читаю и плачу, любя!

Приехал проведать меня Василий Николаевич. Он поделился со мной военными новостями о готовящемся штурме Сухуми, об об­стреле Нового Афона грузинами и о безжалостном огне с.найперов- латышек, нанявшихся на “работу” в грузинские части.

Ничего, все-таки сейчас положение на фронте получше, чем было вначале! - оптимистично подвел итог новостям пчеловод. - Как снег растает, у нас будет большая угроза со стороны перева­ла Доу... - Василий задумчиво поглядел на перевал. - Оборонять- то его некому... Война войной, а нам, крестьянам, работать на­до! - неожиданно сменил тему мой гость. - Берите, батюшка, топор и пойдем фундук рубить, а то он быстро огород забьет, если его не убирать!

Мы вышли в занесенный снегом огород. Толстые ветви кустар­ника, согнувшись, дугой, утопали в тяжелом снегу.

Тут работать нужно осторожно, батюшка! Когда рубите ветки, остерегайтесь получить удар в лицо...

Мы дружно принялись за работу.

...Очнулся я лежа на снегу. Сильный удар вырвавшейся из-под снега ветки сбил меня с ног и разбил губу.

Ай, ай, как вы неосторожно работаете, батюшка! - сочувствен­но сказал Василий Николаевич, осматривая мое лицо. - Осторож­нее, пожалуйста!

Он вновь принялся рубить ветви орешника. Свистящий удар разрубленного ствола сбил его с ног.

Вы живы, Василий Николаевич? - бросился я к нему.

Кажется, жив... Слава Богу, шапка спасла! Такой удар в лоб по­лучил... Тяжелая это работа, а чистить огород все равно приходит­ся только весной, когда фундук не дает побегов...

Гул орудий со стороны моря нарастал с каждым днем. Похо­же, что обе враждующие стороны накопили достаточно сил для решающего штурма. Периодически гул артиллерии переходил в шквальный рев взрывов, заставляя меня недоумевать, что бы это могло быть, так как сотрясалась земля и дребезжали стекла в ок­нах дома. Ко мне заглянул Валерий, возвращавшийся с охоты. Вы­яснилось, что абхазская сторона подтянула реактивные установки “Град” и впервые опробовала этот убийственный шквальный огонь на грузинских позициях. Если здесь, за перевалом, содрогалась земля и дрожь ее была такой ощутимой, что же происходило там, где смерть косила людей? От этих переживаний в сердце подолгу стояла сильная скорбь, убивающая всякую радость весны и начав­шегося цветения.

Мудрость Твоя, Христе мой, отогрела и обласкала сердце мое Твоим неизреченным светом. Те земные мудрецы, на которых я прежде смотрел раскрыв рот, предстали в свете Твоем подобными слепцам и рабам похоти и дурных похотений, гадающим во мраке о тайнах жизни, скрытых от них премудростью Твоей. Убили они ближних своих ради пустой тщеты их измышлений, и теперь их учения посягают уничтожить всех добрых ради торжества зла на земле. Но добрые не мстят злым, ибо судьбы их в руках мудрости Божией. Злые сами наказывают злых, дабы кроткие и добрые на­следовали землю и Царство Небесное.

ПРАВЕДНИКИ

Тот, кто догадался, что проиграл в царстве вечной Жизни, без устали одержимо стремится отыграться на царстве земном, сокру­шая судьбы людей и уничтожая человеческие жизни и их жилища. И все же слабые, но верующие всей душой в Тебя, Господи, обрета­ют силу. Немые, возлюбившие Тебя, всем сердцем начинают гово­рить слова истины. А слепые, чьи глаза ослепили поборники зла, прозревают духом в Тебе, Сладчайший Иисусе, святым зрением, недосягаемым для сынов тьмы.

Моим сердцем овладело чувство полной оторванности от мира, и только молитва оставалась единственной связью с ним и с Богом.

С февраля в горах слышался вой волков. Моя собака стала вы­бегать на тропу, обнюхивая следы. Иногда за калиткой мелькала и соседская собачонка. Вскоре обе они неожиданно пропали. За­шедший в гости милиционер принес печальное известие: на тро­пе нашли остатки шкуры моей собаки и клочки шерсти соседской дворняжки. Их выманили из дому волки и разорвали тут же, на тропе.

У вас, отец Симон, есть ружье? - полюбопытствовал Валерий.

Было ружье, но мы отдали его покойному Илье, а у него ружье забрали сыновья!

Вы правильно сделали! Теперь за такие вещи сразу убивают, если увидят... Но все же необходимо иметь что-нибудь попроще. Я как-то шел за вами весной по следу, когда вы спускались с гор, и заметил на снегу волчьи следы. Вас долго волк преследовал. Вот, возьмите штык, пригодится!

И он протянул мне штык от автомата. Я осмотрел штык: на нем была даже небольшая пилка. Для движения по лесным дебрям, когда нужно рубить ветки, он бы мне очень пригодился. Я поблаго­дарил за штык, и мне показалось не лишним подарить милиционе­ру несколько духовных книг. Он взял, полистал и ответил:

Ладно, пойдет. Жене отнесу, пусть читает.

Еще одну новость, поразившую все село, принес мне Василий Николаевич - об удивительной, праведной кончине нашей молит­венницы, происшедшей во время сильных снегопадов. Лесничий пытался пробиться на Решевие, но лошади увязли в снегу. Ее по­хоронили без меня. Эта старая женщина в короткий срок получила дар непрестанной молитвы. Она не выпускала из рук четок и всегда находилась в благодушном, доброжелательном отношении ко всем, кто приходил к ней и, бывало, засиживался подолгу. Несмотря на сильную одышку, праведница молилась не переставая, тем самым удивляя всех односельчан. Как в прежние годы она все силы от­давала труду на колхозных полях, так в последние годы жизни она отдавала себя молитве Иисусовой, которая стала для нее великим утешением.

Кончина ее произошла в присутствии всех сидевших рядом. Она была настолько тихой и праведной, что привела женщин, находившихся в комнате, в совершенное изумление. Евдокия си­дела, как всегда, на постели, перебирая четки. Лицо ее внезапно стало светлым и радостным, как будто она увидела нечто прекрас­ное и родное. Праведница издала тихий вздох удивления и с тем же радостным и просветленным лицом скончалась - дыхание ее неслышно остановилось. Присутствовавшие при этом женщины плакали, видя такую безскорбную кончину. Когда я на Псху вновь и вновь во всех деталях слушал рассказы о том, как отошла с мо­литвой Евдокия, мне припомнились жития, повествующие о кон­чине праведников.

Она была тем, что прежде называлось отцами “из простецов”. Ее цельный, простой ум, привыкший сосредотачиваться на работе, целиком погружался в любимое дело - выращивание пшеницы в горной долине Псху, за которое Евдокия получила грамоту “Удар­ница труда”. Когда эта простая женщина услышала об Иисусовой молитве, ее сердце и ум прилепились к этим святым словам и в быстрое время стали с молитвой одним целым. Никакие наши ис­кренние и сосредоточенные усилия не пропадают впустую, если мы в конце концов решимся отдать их Богу. Для таких кротких и чистых душ стяжание Царства Небесного никогда не будет непо­сильной задачей. Легко и просто входят они в жизнь вечную, слов­но малые дети, оставив позади мудрецов мира сего.

Вслед за ней, недели через две, отошел к Богу наш знакомый Алексей, возлюбивший чтение Псалтири. До последнего дня ста­ричок не оставлял любимую книгу. Сам прибрал свою комнату и койку, предупредив сына:

Сегодня я умру. Приходите прощаться...

Для родственников это было полной неожиданностью. Но мо­литвенник спокойно уверял родню, собравшуюся у его постели:

Как только вода дойдет до сердца, я отойду ко Господу...

Помочь ему никто не мог, фельдшера в эти дни не было на Псху.

Метель замела все дороги. После полудня праведник скончался, словно уснул. Кончина этих людей произвела на всех верующих большое впечатление, а прихожан в молитвенном доме значитель­но прибавилось. Царства Небесного вам, светлые души!

По промерзшей за ночь тропе утром я пришел на Псху для со­вершения панихиды над почившими. Там мы встретились с Алек­сандром, который теперь жил при домовой церкви. Абхазский от­ряд зачислил его в сторожа охранять ящики с боеприпасами.

Слушай, Саша, ты бы лучше уехал в Москву! Сейчас очень пло­хая военная обстановка. Так ты можешь и на фронт попасть! - по­советовал я ему.

Уеду, батюшка, непременно уеду. Только хочется мне пистолет выменять у абхазов на орехи. Мне за работу должны заплатить оре­хами. Достану пистолет и уеду...

Я неодобрительно покачал головой. На панихидное угоще­ние Александр пришел пьяненький и безпрестанно просил у всех прощения.

Ты что это, Сашка, явился на панихиду пьяней вина? - спро­сил у него кто-то из мужчин.

Покаяться пришел!

Присутствующие тактично оставили нас наедине.

Простите меня и вы, батюшка!

За что тебя простить?

За то, что пристрастился к вину...

Бог тебя простит! - с жалостью ответил я. - Только все же тебе лучше уехать в Москву...

Большой радостью стало для меня приобретение старинного Добротолюбия, огромной и увесистой книги на церковнославян­ском языке в переводе преподобного Паисия (Величковского). Ее мне передала с хутора Ригдза православная семья, долгие годы хранившая книгу как великую ценность, оставленную им прежни­ми монахами, погибшими впоследствии от рук НКВД. Такую кни­гу носил когда-то за спиной Странник, как он описывал ее в своих “Откровенных рассказах”. Чтение Добротолюбия на церковносла­вянском языке необыкновенно услаждало душу и сердце. Ее пере­вод не шел ни в какое сравнение с русским текстом Добротолюбия. Но на возвышенных и созерцательных главах я засел, не в силах одолеть мудреный текст.

Весна звала нас на Решевей, куда мы отправились с Василием Николаевичем и его сыном, нагрузив на лошадь плуг и борону. Вдоль реки гулял свежий весенний ветер, сдувая с ольховых де­ревьев, утонувших в весеннем половодье, медовую пыльцу. Золо­тые облака клубами плыли над рекой, словно указывая нам путь в иную землю, где нет ни войны, ни смуты, ни скорбей. Земля словно ждала нас, освободившись от снега и дыша теплом и ароматом пе­репревших за зиму трав. Каждая борозда, поднятая плугом, свер­кала на солнце лоснящимся глянцем пластов земли, окутанных па­ром. После того как мои друзья прошлись бороной по огороду, на­стала моя очередь мотыгой готовить грядки под картофель. Пока я сажал картофель, подошла пора сажать кукурузу, готовить грядки под рассаду огурцов, помидоров, сеять семена свеклы, моркови и зелени. Работая мотыгой, разбивая ею комки земли и утирая ру­кавом пот со лба, поневоле я часто ловил себя на мысли, не пре­вращаюсь ли я из монаха в земледельца. Но успокаивал себя тем, что у меня есть келья в горах и что скоро я уйду туда, подальше от сельской суеты.

С какой радостью я вновь увидел свою крохотную церковь Пре­святой Троицы! Несмотря на все наше плотницкое неумение, она получились стройной и изящной. Один крупный недостаток, если внимательно приглядеться, выдавал неумение - большое количе­ство щелей по углам из-за неудачного расчета угловых чашек. Но для меня эти недостатки не казались неудачей. Отыскав спрятан­ную под камнем веревку, я взялся конопатить все оставшиеся ще­ли. Каждую дыру я забивал паклей и заклеивал замазкой. В полу и потолке образовалось особенно много щелей, и там я засел на­долго. Чистый аромат сосновых бревен, какая-то благодатная уют­ность церкви-кельи постепенно вытеснили из души военные скор­би и горести. А когда я соорудил иконный уголок, зажег лампадку и ее розовый мягкий свет озарил келью, сердце само устремилось в молитву, заливая лицо слезами благодарности Богу. Лик Спасите­ля кротко и ласково светился в углу, как бы говоря, что все устроит­ся и утихомирится...

В пятом часу утра, когда по лесу только-только поплыл слабый утренний свет, я проснулся от сильного свиста: чистое, ясное и не­обыкновенно сильное пение соловьев заполнило окрестности. Я выглянул в окошко: казалось, все горы ожили и соловьиные рула­ды больше принадлежали им, а не этим сотням маленьких пичуг, прятавшихся в ветвях. Вслед за соловьями затенькали синички, из ущелий приплыло зовущие кукование далеких кукушек. И все же, как только начинались оглушительные трели соловьев, лес умол­кал, потрясенный силой и чистотой соловьиного концерта. Пре­красная музыка гор не мешала молитве, а лишь усиливала ее, за­ставляя трепетать и петь мою душу...

Больше месяца провел я в своей церквушке среди пения соло­вьев и весенних грохочущих гроз, растягивая запас продуктов как можно дольше. Мне удалось законопатить все щели, оставалось сделать престол и жертвенник. Приближалась Пасха, продукты за­кончились, пора было идти вниз. Под гул орудий я пришел на Псху. Люди были озабочены: перевалы очистились от снега и теперь все ожидали новых диверсий или нападения со стороны грузин. По всем главным тропам работали минеры, устанавливая дополни­тельные мины. Одни из них назывались “лягушки”, потому что при нажатии ногой выпрыгивали из земли и разрывались на уровне пояса. Другие были рассчитаны на массовое поражение. Эти мины, взрываясь, рассеивали огромное количество металлических шари­ков, уничтожая все живое в радиусе ста пятидесяти метров. Какие же дьявольски лукавые головы трудились за плату над изобрете­нием этих изощренно придуманных смертельных устройств? Вряд ли у них осталось человеческое сердце...

Нашего обаятельного светловолосого паренька на Псху уже не оказалось. С ним случилась неприятная история, и его было ис­кренне жаль. Александр постепенно пристрастился к местному

виноградному вину и часто сиживал за бутылкой с солдатами из абхазского отряда. Приметив в ящиках автоматы, он соблазнил­ся украсть один автомат и спрятал его в лесу. Пропажа быстро обнаружилась и после жесткого допроса Александр указал ме­сто, где спрятал оружие. В наказание его отправили на фронт, где бедняге пришлось хлебнуть всякого. Тем не менее Бог сохранил его во всех злоключениях и оставил в живых. В дальнейшем, как я слышал, Александр стал хорошим монахом в одном из москов­ских монастырей.

А на фронте, на побережье, тем временем постепенно происхо­дили существенные перемены. Абхазское ополчение, с помощью казаков и добровольцев из Северного Кавказа, набирало силу. Вместо охотничьих двустволок у абхазских бойцов появилось со­временное вооружение. К тому же абхазы оказались более стойки­ми и умелыми в боевой обстановке, чем грузины. Так как первая волна грузинского наступления состояла в основном из уголовни­ков, выпущенных из тюрем, все они полегли в первых же боях под Сухуми. Второй призыв в слабеющие грузинские части состоял из крестьян различных провинций, для которых война в Абхазии была совершенно чужда и непонятна. В своем большинстве гру­зинский народ, обманутый холодным расчетом безжалостных по­литиков, не хотел войны.

Тем не менее зверства со стороны мародеров вызывали всеобщее негодование - безчисленные пытки пленных и местного населе­ния, издевательства и грабежи превосходили все понятия о челове­ческой нравственности. Вопль “на чьей земле живешь?”, раздавав­шийся при захвате сел и деревень, сопровождался немедленным расстрелом при неправильном ответе. Поскольку путаница в рас­познавании своих и чужих усиливалась одинаковой военной фор­мой без знаков отличий, а также рейдами абхазских добровольцев в тыл противника, то местным жителям приходилось очень плохо. Не помогали даже уклончивые ответы: “Живу на Божией земле...”

Это вызывало озлобление и у той, и у другой стороны, сопрово­ждавших свои допросы расстрелами на месте. Если перепуганные крестьяне отвечали: “Живем на абхазской земле!”, то грузины рас­стреливали их сразу же, а когда следовал ответ: “Живу на грузин­ской земле!”, то от абхазов не было пощады. В ходе войны грузин­ские части начали применять пули со смещенным центром тяже­сти израильского производства, что приносило страшные увечья и являлось безчеловечным отношением к противнику.

В этот период военного противостояния продолжалось массо­вое крещение в рядах абхазского ополчения, и здесь заслуга отца Виссариона, несомненно, заслуживает доброй памяти. Бойцы вы­страивались вдоль реки рядами, и священник неустанно проводил крещение, сопровождая его поучительными вразумлениями. Стра­дания и мучения войны многим открыли глаза на удивительный Промысл Божий. Очень многим, в том числе и мне, стало ясно, что ни одна пуля на поле боя не летит зря. В отличие от ложного изо­бражения войны в романах и кинофильмах, где давалась невеже­ственная оценка самого характера войны неверующими людьми, не видящих за событиями руки Божией, реальная жизнь на опыте показала, что в критических ситуациях не пропадает ни один до­брый поступок, слово и даже мысль. Добрые дела и поступки стоят рядом с каждой душой и становятся самыми лучшими ее защит­никами, когда она ищет опору в Боге, а не в хитрости человеческой. Трусы, предатели и жестокосердные люди находили свою пулю, добрые и мужественные оставались жить.

Нам всем становилось понятно, что пули больше всего охотятся за безнравственными и жестокими людьми, а также за теми, кто больше всего боится за свою шкуру. Те, которые искали прибежища в наркотиках или устремились на войну как на средство для грабе­жа и мародерства, искатели кровавых приключений, а также же­лающие спрятаться за спину ближнего лежали штабелями на поле сражения. Их находила смерть даже в мирной обстановке и после окончания войны. Смелые и нравственно чистые парни оставались живыми там, где гибли остальные. Для таких чистых и стойких сердец кошмар войны хотя и был страданием, но в то же время он становился необходимым испытанием для поисков истинных ори­ентиров в защите своей Родины и близких. Тем, кто не имеет в себе Бога, на войне делать нечего.

Стремись стать из дурного добрым, бойся стать из доброго дур­ным. Стремись стать из грешника святым, еще больше бойся стать из Святого грешником. Хорошо стяжать умение не допускать па­дений в духовной жизни, но еще лучше научиться умению быстро после них вставать.

Славлю, Боже, сердца девственников Твоих, возлюбивших чи­стоту Твою. Восхваляю, Боже, души мудрых Твоих, черплющих мудрость свою из Твоей премудрости. Безконечно люблю святость избранных Твоих, вошедших в святую славу Преблагословенной Троицы. И все же во всем этом лишь отблеск сокровенного бытия

Твоего, и в нем душа моя жаждет упокоиться от всех дел своих, что­бы вечно жить делами Твоими, видеть все очами Твоими и пости­гать все безмерной непостижимой сутью Твоей!

ПЕРВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Отче наш, сущий на Небесах, где пребывает истинное Отечество наше, да будем мы сынами Твоего вечного Царства, нашей святой Отчизны, ибо она находится там, где пребываешь Ты, Человеко­любие. Иго Христово - совершенное благо, но душа боится взять его на себя, потому что привыкла к своему невежеству. Иго стра­стей и помыслов - мучение, но душа не желает отрекаться от них, пока не очистят ее очи духовного рассуждения и не зародится в сердце решимость взять спасительное иго Христово.

Видеть, что мысли непрерывно рождаются в уме, - это одно, а понимать, как они рождаются, - это совершенно другое, то, что яв­ляется началом молитвенной жизни, для которой необходимо по­стоянное внимание.

Весь Великий пост прошел в борьбе с сорняками в огороде и с помыслами рассеянности в душе.

Батюшка, люди зовут вас прийти на Псху, если можете! - крик­нул мне Василий Николаевич из-за изгороди, заметив меня в ого­роде с мотыгой.

Хорошо. Только я еще картошку не всю прополол...

С картошкой мы вместе быстро справимся. - ответил пчело­вод, слезая с лошади. - Еще одна мотыга имеется? Давайте ее мне!

Проходя рядок за рядком, так что я еле успевал за ним, Василий рассказывал:

Детишки у нас есть, с хутора Ригдза, некрещеные. Родители просят их окрестить после Пасхи...

Я еще никого ни разу не крестил, Василий Николаевич! Но де­тей покрещу с радостью...

Значит, договорились! - утвердительно сказал мой помощ­ник. - А урожай у вас будет хороший, сразу видно! - заметил он, оглядывая прищуренным глазом огород.

Слава Богу, Василий Николаевич, и вам спасибо за помощь...

Пасха прошла на одном дыхании, пришло почти все село. Не­большая компания мужчин из закоренелых атеистов сидела на лавочке. Они недоуменно спрашивали у проходивших мимо них мужчин и женщин с детьми, спешащих в молитвенный дом:

Чего вы там все нашли? Жили без церкви, все было нормально, а теперь как с ума посходили - дышать не могут без нее!

Мы с церковью только теперь жить начали, а вы на бутылку жизнь свою променяли! - отвечали им женщины побойчее, смеясь над непонятливостью пьянчуг.

Детей на крещении было четверо: две девочки семи лет, мальчик десяти лет и младенец, который безпрерывно плакал. В первую очередь мы начали подыскивать крестных для детей. Среди взрос­лых возникла оживленная дискуссия по этому поводу, так как на Псху родственные отношения имелись почти в каждой семье, а я углубился в требник, стараясь запомнить последование крещения. Для младенца мы нашли большой алюминиевый бак, а для детей постарше решили нагреть ведро теплой воды. В эти дни пришло похолодание, начались продолжительные дожди. Даже в комнате еще было зябко. Детям сшили белые рубашечки, и выглядели они очень симпатично. Затопили в углу железную печь, и стало совсем уютно, когда я зажег свечи. В дверях, кроме родственников, толпи­лись любопытные.

С волнением мне удалось справиться. Немного путаясь в тексте и сверяясь по книге с чином крещения, я благополучно провел этот чин до конца, где пришлось снова поволноваться. Детей я облил по три раза из большого ковша, а с младенцем вышло много хлопот. Я никак не мог взять его поудобнее, так как боялся что ребенок вы­скользнет у меня из рук и захлебнется. На руках он сразу перестал плакать. Для страховки я зажал младенцу носик рукой и три раза окунул в теплую воду. Когда детей после причащения Святыми Да­рами поставили поближе к печи, чтобы дать им обсохнуть, в ком­нате воцарилась благоговейная тишина.

Господи, какие они красивые, словно ангелочки! - прошептал умиленно чей-то женский голос.

Я впервые увидел чудо преображения благодатью человеческой души так ясно и очевидно, чего ранее не мог даже вообразить, изу­чая семинарские учебники. Таинство крещения оставило в ду­ше незабываемый след тонким и нежным ощущением неземной благодати, сошедшей на детей и передавшейся моему сердцу и сердцам всех присутствующих при этом священнодействии. Перед крещением это были обычные милые дети, как и все остальные. А сейчас перед нами стояли небесные существа с удивительно пре­красными лицами и сияющими лучистыми глазами, чем-то неуло­вимо действительно похожие на ангелов. Таких человеческих лиц, преображенных небесной красотой, я еще никогда не встречал.

Еще несколько дней, пока я был на Псху и причащал больных, лица этих детей светились тихим светом внутренней красоты и радости, исполненные Божественной благодати. Когда я их увидел уже ле­том, они снова стали обыкновенными сельскими детьми.

Вернувшись в скит, я обнаружил, что весь двор и сад заросли густой душистой травой, наполненной трелями кузнечиков в вы­соком бурьяне. В доме ветром распахнуло окно, и грушевый цвет лежал на столе и подоконнике. Выглянув в окно, я увидел, что бу­рьян заглушил также мои грядки с овощами. С грядками удалось управиться относительно быстро, а вот с кошением луга и сада вы­шла проблема. Коса тупилась о камни, и сколько я ни затачивал лезвие, оно больше рубило бурьян, а не срезало. На ладонях появи­лись волдыри. Солнце уже припекало, и работать без воды и еды иногда бывало очень тяжело. Но когда мне удавалось перебороть малодушие и слабость тела, то внезапно появлялись новые силы и работа спорилась. Однако я никак не мог взять в толк, что делать с косой. По пути на пасеку меня заехал проведать лесничий. Он ос­мотрел косу и неодобрительно покачал головой:

Нет, батюшка, так дело не пойдет! Косу нужно сначала отбить, а потом заточить. И по камням старайтесь не ударять острием, дер­жите лезвие косы чуть боком... - Шишин показал, как отбивать ко­су и как затачивать. - Дело, батюшка, нехитрое, но, не зная этих секретов деревенской жизни, можно долго ломать голову, пытаясь разобраться в неудачах!

Он с улыбкой протянул мне мой инструмент.

Я все думал, отец Симон, над нашим разговором. С вами я пол­ностью согласен, но все же мне кажется, причина всех бед в том, что плохие у нас правители - один хуже другого! Какая после этого может быть жизнь? - Шишин внимательно ждал моего ответа.

Знаете, Василий Ананьевич, какой народ, такие и правители!

А что? Народ у нас хороший, добрый!

Нет, Василий, без Христа невозможно быть добрым, это только видимость добра. Как только русские люди, сначала интеллиген­ция, а потом и народ, стали отходить от веры, так начались револю­ции, а потом появились и плохие правители.