Вольная ли у нас мысль?

— Что значит «освободить»? Мысли у всех людей и так свободны.

— В условиях быта технократического общества, Вла­димир, мысль человеческая заточена, порабощена рамками и условностями этого мира. Технократический мир может существовать только при условии ликвидации свободы мысли человеческой, порабощения её и погло­щения энергии мысли человеческой.

— Как-то не понятно мне. Каждый человек за свою жизнь много разного может передумать. Сказать, напри­мер, не всё можно. Есть страны, в которых большая сво­бода слова, в других меньшая, а думать каждый волен, о чём угодно.

— Это иллюзия, Владимир. Большинство людей вы­нуждены думать об одном и том же всю жизнь. Это легко увидеть, если разделить разные мыслительные моменты одного типичного человека, живущего в твоём времени, на отдельные временные отрезки, а потом сложить оди­наковые мысли. Таким, совсем несложным действием, ты определишь главную мысль человеческого сообщества своего времени.

— Интересно. Давай вместе попробуем определить эту мысль.

— Хорошо. Тогда скажи, какую ты назовёшь цифру средней продолжительности человеческой жизни?

— Это важно?

— Не очень, при одинаковости мышления, но цифра нужна для дальнейших расчётов.

Хорошо, век человека в нашем времени восемьдесят лет.

— Итак, человек родился. Точнее будет сказать - обрёл материальный план своего бытия...

— Лучше просто родился, так понятнее.

— Хорошо. Ещё маленький ребёнок смотрит на мир, который ему предстоит познать. Одежду, жилище, пищу ему обеспечивают родители. Но так же родители своим поведением, отношением вольно или невольно стремятся передать ему свои мысли и отношение к окружающему миру. Видимый процесс познания длится примерно во­семнадцать лет, и все эти годы технократический мир пы­тается внушить молодому человеку свою значимость. Далее, в оставшиеся шестьдесят два года, можно предпо­ложить, что человек может распоряжаться сам направле­нием работы своей мысли.

— Да, может, а ты говорила, что её кто-то сковывает.

— Говорила. Вот и давай посчитаем, сколько времени он волен свободно думать.

—Давай.

— Ежедневно определённое время человек спит, от­дыхает. Сколько часов человек ежедневно тратит на сон?

— Как правило — восемь.

— Мы взяли за основу 62 года жизни человека, умно­жив их на восемь часов ежесуточного сна, с учётом високосных лет получится что 587928 часов своей жизни че­ловек спит. Ежедневный восьмичасовой сон выливается в двадцать два года непрерывного сна. Отнимем эти двадцать два года от шестидесяти двух лет жизни и по­лучим 40 лет бодрствования. Во время бодрствования большинство людей занимается приготовлением пищи. Сколько, по-твоему, человек тратит на приготовление и приём пищи?

— Женщины в основном готовят, правда, мужчинам приходится больше времени тратить, чтобы заработать на продукты.

— И сколько же, Владимир, уходит, по-твоему мне­нию, на приготовление и приём пищи ежедневно?

— Ну, если учесть закупку продуктов, приготовление завтрака, обеда и ужина, то часа три, наверное, в будний день. Только не все в семье занимаются приготовлением, остальные едят, ну, может, закупать продукты помогают, посуду мыть, так что на каждого человека часа два с по­ловиной приходится.

— На самом деле больше, но будь по-твоему, возьмём всего два с половиной часа в день, умножим их на количество прожитых дней и получится 61242,5 часа или 25517 дней или 7 лет. Отнимем их от 40 лет, останется 33. Чтобы иметь возможность получить пищу, одежду и жи­лище, человек, живущий в технократическом мире, дол­жен выполнять одну из необходимых этому миру функ­ций — работать. Я хочу обратить твоё внимание, Влади­мир, человек должен работать, заниматься каким-то де­лом не потому, что оно ему очень нравится, а в угоду тех­нократическому миру, иначе человек будет лишён жиз­ненно важного для него.

Сколько же времени вынуждено тратить большинство людей ежедневно на работу?

— В нашей стране — восемь, да на дорогу к ней и об­ратно ещё примерно часа два уходит, но каждую неделю два выходных бывает.

— Вот и попробуй посчитать сам, сколько условных лет своей жизни человек тратит на далеко не всегда любимую им работу.

— Долго считать без калькулятора, ты сама скажи.

— В общей сложности за тридцать лет так называемой трудовой деятельности десять лет он непрерывно работает на кого-то, а точнее на технократический мир. И теперь от 33 лет жизни мы должны отнять эти десять лет, останется 23.

— Чем ещё занимается ежедневно человек на протя­жении своей жизни?

— Телевизор смотрит.

— Сколько времени ежедневно?

— Часа три, не меньше.

— Эти три часа выливаются в восемь лет непрерыв­ного сидения у экрана телевизора. Отнимем их из оставшихся 23 останется 15. Но и это время еще не свободно для занятий, присущих только человеку. Человеческая мысль инертна. Она не может резко переключаться с од­ного на другое. Какое-то время мысль анализирует полу­ченную информацию. В общей сложности среднестатис­тический человек за всю свою жизнь думает над мирозда­нием всего 15-20 минут. Кто-то вообще ни разу об этом не задумывается, кто-то размышляет несколько лет. Каж­дый сам для себя может определить, проанализировав прожитые годы. Каждый человек индивидуален — он более значим, чем взятые все вместе галактики, ибо спо­собен их творить. Но каждый человек — частичка сооб­щества человеческого, которое в целом и можно рассмат­ривать как единый организм, единую сущность. Попав в капкан технократической зависимости, великая сущ­ность Вселенной замыкается на саму себя, теряет истин­ную свободу, становится зависимой, включает механизм самоуничтожения.

Иной, отличный от обыденною, образ жизни ведут люди, которые живут в поселениях будущего. Их мысль вольна и человечна, в едином слита устремлении она, из тупика выводит сообщество людское. Галактики трепе­щут в радостном предчувствии пред слившейся в единое людской мечтой. Рожденье новое и сотворенье увидит мирозданье вскоре. Прекрасную планету новую матери­ализует их человеческая мысль.

— Ну надо же, как ты о поселенцах высокопарно го­воришь. А внешне они просто люди.

— И внешний облик их отличие имеет. Сияние энер­гии великой в нём. Внимательнее посмотри, вот едут бабушка и внук...

Всадница из будущего.

Я увидел, как выехала из поселка повозка, а вернее, коляска с откидным верхом, запряжённая рыжей лошад­кой. На мягком сидении коляски сидела пожилая женщина, перед ней стояли корзинки с яблоками и овощами. Впереди мальчик лет семи, обнажённый до пояса, держал вожжи, но не управлял лошадью. Наверное, они не пер­вый раз совершают свою поездку, и лошадка неспешной трусцой бежала по известному ей маршруту.

Мальчик развернулся на своём сидении лицом к пожи­лой женщине, что-то сказал ей. Бабушка улыбнулась и запела. Малыш подпевал ей, подхватывая припев. Про­езжающие в автобусах-электромобилях туристы едва ли могли слышать их песню. Лошадка бежала по дороге примерно в километре от автотрассы.

Почти все туристы смотрели на едущих в повозке че­рез бинокли, затаив дыхание, будто на чудо или инопланетян, и я снова подумал, что как-то нехорошо получа­ется: едут люди из дальних стран, а пообщаться нормально с теми, к кому ехали, не могут, только вот так издалека наблюдают. А эти двое в коляске даже не смотрят в их сторону. Один из автобусов замедлил свой ход и двигался параллельно со скоростью бежавшей трусцой лошадки. В этом автобусе сидела группа иностранных детей, они махали руками ехавшим вдалеке в красивой коляске ба­бушке и внуку, скорее всего мальчику, но он ни одного раза даже не взглянул в их сторону. Вдруг, из красивых, увитых живой растительностью ворот поселка появилась молодая всадница. Её гнедой скакун стремительным га­лопом стал догонять коляску. Поравнявшись с ней, разго­рячённый конь стал гарцевать рядом. Пожилая женщина улыбалась, слушала, что говорит ей молодая всадница.

Малыш, наверное, недовольный перерывом в пении, но всё же со скрытой радостью произнёс назидательно:

«Экая ты непоседа, мамочка, ни минутки одна не оста­нешься». Молодая женщина засмеялась, достала из привязанной к седлу холщовой сумки пирожок, протянула мальчику. Он его взял, надкусил, потом со словами: «По­пробуй, бабуля, он ещё тепленький»,— протянул пиро­жок пожилой женщине, и натянув вожжи, остановил повозку. Мальчик наклонился, поднял двумя руками корзину, наполненную красивыми яблоками, протянул её всаднице и сказал: «Пожалуйста. Мама, отвези им», — и показал взглядом в сторону остановившегося автобуса с иностранными детьми.

С лёгкостью подхватив одной рукой тяжёлую корзину с яблоками, другой слегка хлопнув по шее своего гарцую­щего скакуна, молодая всадница стремительно помча­лась к автобусу с детьми. К тому времени рядом с детским остановилось ещё несколько автобусов, их пассажиры с восторгом смотрели на мчавшуюся по лугу всадницу с кор­зиной яблок в руке. Она подлетела к высыпавшей из ав­тобуса детворе, осадила коня, ловко наклонилась к земле, не слезая с седла, поставила перед восторженными детьми корзину с яблоками.

Ещё она успела погладить по головке какого-то смуг­лого мальчика, махнула приветственно всем рукой и устремила своего скакуна прямо по середине широкой авто­страды. Водитель автобуса, в котором ехали дети, передал по рации: «Она мчится прямо по разделительной полосе. Она прекрасна!».

Съехали на обочину автострады множество туристи­ческих автобусов и остановились. Быстро выходящие из автобусов люди выстраивались вдоль дороги и, затаив дыхание, смотрели на мчавшуюся в стремительном галопе молодую красавицу. Не возгласы, а шепот восхищения вырывался из многих уст. И было чем восхищаться. Го­рячий, мчавшийся в стремительном галопе скакун высе­кал копытами искры. Его никто не подгонял, у восседав­шей на нём вообще не было хлыста или даже прутика, а конь всё ускорял свой стремительный бег, его копыта едва прикасались к дороге, а грива развивалась от встречного ветра. Наверное, он очень гордился своей всадни­цей, а может быть, достойным быть хотел сидящей на нём красавицы.

Необычна была её внешняя красота. Конечно, можно было восхищаться и правильными чертами лица, и русой косой, и густыми ресницами. Конечно, под вышитой бе­лой блузкой и юбкой в белых ромашках ясно можно было представить упругий точеный стан великолепной фигуры. Плавные женственные линии всей фигуры, казалось, об­рамляют какую-то неуёмную энергию. Играющий на ще­ках румянец только и выдавал величие и неукротимые возможности этой неведомой энергии. Каким-то необыч­ным здоровым видом отличалась юная на вид всадница от стоящих на обочине дороги людей. Она восседала на своём горячем скакуне без всякого напряжения. Она даже не держалась ни за луку седла, ни за поводья. И перебро­шенные на одну сторону крупа лошади ноги не вставила в стремя. Опустив ресницы, она плавными движениями рук переплетала на ходу слегка растрепавшиеся волосы в тугую косу. Иногда красавица поднимала ресницы. И тогда её взгляд словно опалял невидимым приятным огнём кого-нибудь из стоявших в толпе людей, человек, встре­пенувшись от этого взгляда, словно выравнивался внешне.

Казалось, люди ловили своими чувствами исходящие от всадницы свет и энергию и пытались хоть частично наполниться ею. Она понимала их желание, и щедро де­лилась, и мчалась вперёд, и была прекрасной. Вдруг наперерез мчавшемуся коню, выбежал на дорогу темпе­раментный итальянец, раскинул в стороны руки и восторженно воскликнул: «Россия! Ай лав ю Россия!». Не вздрогнула и не испугалась всадница от того, что встал на дыбы и загарцевал на месте её конь. Она лишь схвати­лась одной рукой за луку седла, второй оторвала цветок из венка, украшавшего её голову, и бросила его итальянцу. Он поймал подарок, бережно прижал к груди, как вели­чайшую драгоценность, непрерывно повторяя: «мама мия, мама мия».

Но не на пылкого итальянца смотрела красавица, она тронула поводья своего скакуна, и лошадь шагом, слегка пританцовывая, пошла на стоящих у обочины лю­дей. Толпа расступилась, молодая всадница легко спрыг­нула с лошади и встала напротив женщины, по виду европейки, с маленькой девочкой на руках. Девочка спала.

Слегка сутуловатая мать, с бледным лицом и усталы­ми глазами, с трудом держала её, стараясь не нарушить сон ребёнка. Всадница остановилась напротив женщины и улыбнулась ей. И встретились взгляды двух женщин, двух матерей. И можно было видеть, насколько различно у двух женщин их внутреннее состояние. Понурость ма­тери с ребёнком на руках придавала ей сходство с отцвет­шим, увядающим цветком на фоне подошедшей к ней молодой женщины, вид которой ассоциировался с неуём­ной буйностью цветения тысяч садов.

Две женщины молча смотрели в глаза друг другу. И вдруг, словно встрепенулась от какого-то осознания мать, державшая на руках спящую девочку, распрями­лась, на лице появилась улыбка. Плавными, какими-то необыкновенно грациозными, женственными движениями рук Россиянка сняла со своей головы красивый венок и надела его на голову матери с ребёнком. Они так и не ска­зали ни одного слова друг другу. Легко запрыгнув в седло смирно стоявшего рядом скакуна, понеслась снова впе­рёд красавица-всадница. Почему-то зааплодировали ей люди, и смотрела вслед улыбающаяся стройная женщина с проснувшейся, улыбающейся своей маленькой дочуркой на руках, да пылкий итальянец, сорвав с руки дорогие часы, бежал и кричал: «Сувенира, мама мия». Но она была уже далеко.

Лихой скакун свернул с дороги на площадку, где за длинными столами сидели туристы, пили квас и морсы, пробовали ещё какие-то яства, которые всё подносили им из красивого резного дома официанты. Рядом достраи­вался ещё один дом. Два человека прилаживали к окну нового дома, наверное, магазина или трапезной, краси­вый резной наличник. Услышав цокот копыт, один из мужчин повернулся в сторону приближающейся всадницы, что-то сказал своему товарищу и спрыгнул со строитель­ных лесов. Пылкая красавица-всадница осадила своего коня, спрыгнула на землю, быстро отвязала от седла хол­щовую сумку, подбежала к мужчине и смущённо протя­нула ему сумку.

— Пирожки... С яблоками они, как ты любишь, ещё тёплые.

— Экая ты непоседа у меня, Екатеринка, — ласково сказал мужчина, достав из сумки пирожок, попробовал его, зажмурившись от удовольствия.

Сидевшие за столом туристы перестали есть и пить, они любовались влюблёнными. Как-то так стояли друг перед другом мужчина и спрыгнувшая с горячего скаку­на молодая красавица, будто это вовсе и не муж с женой, уже имеющие детей, а пылкие влюблённые. Только что, проскакав пятнадцать километров, под восхищёнными взглядами туристов, казавшаяся всемогущей и вольной, как ветер, красавица смиренно стояла перед своим люби­мым, то поднимая на него глаза, то опуская смущённо ресницы. Мужчина вдруг перестал есть и сказал:

— Екатеринушка, ты посмотри, пятнышко мокрое на кофточке твоей выступило, значит, Ванечку кормить пора.

Она закрыла ладонью маленькое мокрое пятнышко на переполненной молоком груди и смущённо ответила:

— Я успею. Он спит ещё. Я всё успею.

— Так спеши. Я тоже скоро дома буду. Мы заканчи­ваем уже работу нашу. Посмотри, нравится тебе?

Она взглянула на окна, украшенные резными налич­никами.

— Да. Очень нравится. А ещё я сказать тебе хотела.

— Говори.

Она приблизилась вплотную к мужу, встала на цы­почки, дотягиваясь к уху. Он наклонился, прислуши­ваясь, а она быстро поцеловала его в щёку, не поворачи­ваясь, вскочила в седло рядом стоящего коня. Счастливый раскатистый смех красавицы слился с цокотом копыт. Не по асфальтовой дороге, по луговой траве помчалась она домой. Все туристы по-прежнему смотрели ей в след. И что же такого особенного в этой скачущей по лугу на ли­хом скакуне молодой женщине, матери двоих детей. Да, красива. Да, энергия в ней плещет через край. Да, добра. Но почему все люди так неотрывно смотрят ей вслед? Может быть, это не просто женщина по лугу мчится на коне. Может, это счастье материализованное спешит к себе домой, чтоб накормить младенца и мужа любимого встретить? И любуются люди домой к себе спешащим счастьем.

Город на Неве.

— И в Петербурге такие же изменения, как в Москве, произошли?

— Немножко по-другому в городе, что на реке Неве воздвигнут, события происходили. В нем дети раньше взрослых ощутили потребность самим будущее по-иному строить. И сами дети стали город изменять, Указа власти не дождавшись.

— Ну, надо же, снова дети. А с чего все началось?

— На углу набережной реки Фонтанки и Невского проспекта строители траншею выкопали, в нее нечаянно свалился мальчик одиннадцати лет и ногу повредил. Пока ходить не мог, он подолгу у окна сидел в квартире дома номер 25, стоящего на набережной у реки Фонтанки. Окна квартиры не на реку выходили, а во двор. Перед окном облезлая кирпичная стена, к ней дом пристроен­ный с пятнами ржавчины на крыше.

Однажды мальчик у отца спросил:

— Пока наш город самым лучшим в стране считается?

— Конечно, — сыну отвечал отец, — не из последних он и в мире.

— А почему он самый лучший?

— Как почему? В нем памятников разных много, му­зеев, архитектура в центре города восхищает всех.

— Но мы ведь тоже живем в центре, а из окна только стена облезлая видна да ржавая крыша дома.

— Стена... Ну да, нам с видом из окна не повезло не­множко.

— Лишь только нам?

— Быть может, и еще кому-то, но в основном...

Мальчик сфотографировал вид из окна своей квар­тиры, а когда в школу снова смог ходить, ту фотографию своим друзьям показал.

Вид из окна своих квартир снимали все дети его класса и сравнивали фотографии. Картина общая не радовала глаз. С друзьями мальчик и пошел в редакцию газеты с вопросом, что вначале задавал отцу:

— Почему город наш прекраснее других считается? Ему пытались объяснить про столп Александрийский, про Эрмитаж, рассказывали о Казанском соборе, о леген­дарном проспекте Невском...

— Чем красив Невский? — допытывался мальчик. — Мне кажется, похож он на траншею каменную с краями облупившимися.

Ему пытались объяснить достоинства архитектуры, о лепке говорили на фасадах. О том, что нет пока у города достаточных средств, чтоб реставрировать все здания одновременно, но скоро будут деньги и тогда увидят все, какой прекрасный Невский.

— Но разве может быть прекрасною траншея камен­ная, пусть даже с лепкой подновленной? К тому же вскоре вновь она облезет и снова кто-то будет дырочки замазы­вать и отвалившееся прикреплять.

Мальчик с друзьями по редакциям ходил, показывал уже огромную коллекцию из фотографий разных видов и все один и тот же задавал вопрос. Его назойливость сна­чала раздражала журналистов. И в коридоре репортер газеты молодежной ему сказал однажды:

— Ты снова к нам? Да еще и подвижников своих с со­бой таскаешь, и их все больше у тебя. Не нравится вам город, виды из окна, но сами вы хоть что-нибудь способны сделать? Критиковать без вас кому найдется. Марш по домам, работать не мешайте!

Услышал строгий разговор с детьми и старый журна­лист. Он, глядя вслед идущей к выходу группе детей, ска­зал в раздумье молодому репортеру:

— А знаешь, почему-то назойливость их мне напоми­нает одну сказку.

— Сказку? Какую? — репортер спросил.

— «Король-то голый» — есть слова такие в этой сказке. Редакции вопросами больше не беспокоил мальчик и не показывал, из ранца доставая, фотографий множе­ство. Закончился учебный год, другой начался. По всем редакциям весть разнеслась: вновь появился мальчик в сопровождении своих друзей. Уже в который раз своим коллегам в Доме журналистов рассказывал редактор ста­рый с восхищеньем:

— Он появился... Да-с... Представьте, пробился-таки на прием. И не один. Они в приемной вместе все часа примерно три сидели тихо. Я их принял. Предупредил, чтоб говорили быстро, в две минуты уложились. Они вошли и на моем столе лист ватмана передо мною раз­вернули. Взглянул я на шедевр и онемел. Смотрел, не от­рываясь, и молчал. Так и прошло, наверно, две минуты, потому что мальчик всем сказал:

— Пора нам. Время здесь уже не наше.

— Что это? — крикнул я, когда они в дверь выходили. Он повернулся, взгляд другого времени я на себе почувствовал. Да-с... нам осмыслить еще много предстоит... Да-с...

Он повернулся.

— Ну, хоть что-нибудь сказал?

— Да не тяни, он собирается еще прийти? — собрав­шиеся вопрошали, и редактор старый отвечал:

— Он повернулся, на мой вопрос ответил: «Пред вами Невский наш. Пока он на рисунке только. Потом весь город таким будет», — и закрылась дверь.

В который раз склонялись над проектом журналисты и восхищались чудной красотой.

Дома на Невском проспекте больше не примыкали друг к другу, образовывая сплошную каменную стену. Часть старых зданий осталась, каждое второе здание

было убрано. В пространстве, образовавшемся между до­мами, дышали ароматами великолепные зеленые оазисы. На березах, и соснах, и кедрах гнездились птицы и, каза­лось, смотрящие на картину слышат их пение. Под кро­нами сидящих на скамейках людей окружали красивые клумбы с цветами, кусты малины и смородины. Зеленые оазисы немножко выступали на проспект, и Невский выг­лядел теперь не каменной траншеей, а чудесной живой зеленой аллеей. В фасады домов было вмонтировано множество зеркал.

Тысячи солнечных зайчиков отражались на них, играя с прохожими, ласкали лепестки цветов, играли в струйках маленьких фонтанчиков, устроенных в каждом зеле­ном оазисе. Люди пили воду с солнечными зайчиками и улыбались...

— Анастасия, а мальчик так больше никогда и не по­явился?

— Какой мальчик?

— Ну тот, что все ходил и ходил по редакциям со своим вопросом.

— Мальчик ушел навсегда. Великим зодчим стал он. Вместе со своими друзьями-сподвижниками творил прекрасные города будущего. Города и поселки, в которых стали жить счастливые люди. А его первым, прекрасным творением на земле, стал сотворенный им город на Неве.

* * *

Анастасия, скажи, а в каком году придёт в Россию её прекрасное будущее?

— Ты год, Владимир, можешь сам определить.

— Как это сам? Разве подвластно время человеку?

— Деянья каждому во времени подвластны. Всё, что мечтой сотворено, уже в пространстве существует. Мечтанья многих душ людских — читателей твоих — мечту Божественную воплотят в материальном. Тобой увиденное воплотиться, может, через триста лет, но может, и сейчас, в мгновенье это.

— В мгновенье?.. Но за мгновенье не построить дом и сад даже за год не вырастет.

— Но если ты там, где сейчас живёшь, в своей квар­тирке, в горшочек маленький с землёй посадишь семя, из которого взойдёт росточек родового дерева, что будет возвышаться в будущем поместье родовом...

— Сама же говоришь, что будет, а не есть. Значит не может во мгновение мечта материализоваться.

— Как же не может, ведь материально семечко поса­жено тобой, оно и есть начало воплощенья. С пространством всем взаимодействует росточек, твою мечту мате­риализует, энергии прекрасные и светлые окутают тебя, ты станешь сам перед Отцом как воплощённая Его мечта.

— Да, интересно. Значит надо действовать немедленно?

— Конечно.

— Вот только где слова найти, чтоб людям всё понятно объяснить?

— Слова найдутся, если сможешь перед людьми ты искренним, правдивым быть.

— Уж как получится, но действовать я буду. Запала в душу мне твоя мечта, Анастасия. И очень хочется увиденное будущее быстрее в реальность превратить.