Болезнь — это беда или благо?

К сожалению, у нас и врачи, и больные относятся к болез­ни, как к беде, и быстро стараются прежде всего снять вне­шние признаки болезни, не разобравшись в его корнях. Типич­ный пример — температура при инфекционных заболеваниях. Все население и врачи стараются как-то сразу сбить темпе­ратуру. Что при этом происходит?

Любой студент 3-го курса мединститута знает, что мик­робы лучше всего размножаются при температуре 37,0 гра­дусов, а антитела, которые борются с этими микробами, луч­ше всего образуются при температуре 38—38,5 градусов. Кроме того, плохое самочувствие и плохой аппетит при высо­кой температуре заставляют больного соблюдать постельный режим, что сберегает его от излишней двигательной активности и мобилизует все силы организма на борьбу с инфекцией.

Нормализация температуры приводит к улучшению само­чувствия. Больной начинает обильно питаться и проявлять рабочую активность. На это уходят все силы. Микробы при этом начинают быстро размножаться. Когда действие жаро­понижающего препарата заканчивается, проявления болезни вспыхивают с необычайной силой. Можно просто удивляться жизнестойкости советских людей, которые выдерживают такое лечение. Конечно, если температура начинает дохо­дить до 39,4 градусов, ее нужно сбивать до 38, чтобы не по­вредить белки. Но ведь многие стараются сбить ее до нормы.

Таким же благом являются и неврозы, и хронические психосоматические заболевания. Симптомы болезни уводят че­ловека от трудностей жизни, с которыми не справляется больной и которые могут его окончательно разрушить. По­этому в нашей практике мы стараемся обучить пациента правильно и успешно вести свои дела. Ведь когда свисточек у чайника свистит, нужно не убирать свисток, а снять чайник с горелки.

Поэтому, дорогие мои читатели, симптомы неврозов и психосоматических заболеваний — это сигналы нашего орга­низма, которые он нам подает, когда мы начинаем вести себя неправильно — жить не для себя, а непонятно для кого и для чего. Вначале это тихие сигналы дискомфорта, которые мож­но расшифровать примерно так: «Глупышка! Неправильно живешь, подумай и обо мне». К таким тихим сигналам, к сожалению, многие не прислушиваются. Тогда организм начина­ет говорить более громким голосом и уже кричит: «Идиоти­на! Я уже больше не могу переносить все твои глупости» — и заболевает.

Болезнь заставляет нас заботиться о себе, чем в принци­пе мы должны заниматься и тогда, когда здоровы.

Болезнь еще хороша и тем, что обучает нас правильно жить. Во время болезни мы соблюдаем режим питания, не перегружаем себя. Днем бодрствуем, ночью спим. Организм нам начинает верить и успокаивается. Выздоровев, мы опять принимаемся за старое. Тогда он уже не отпускает нас так быстро. Обмануть его невозможно, так как он всегда при нас и знает все наши глубинные мысли.

Наши подопечные уже понимают голоса своего организма. Мы их обучаем этому. Попробуйте, дорогой мой читатель, перечислять все ваши поступки. Как только вы назовете то действие, которое привело к обострению болезни, вы почув­ствуете отклик от вашего организма некоторым послаблени­ем симптоматики. Потом перечисляете, что вам нужно сде­лать. Как только в голову придет правильное решение, вы опять почувствуете знак вашего организма. Не оттягивай­те исполнение решения, начинайте действовать. Как только вы начнете действовать, то сразу же станет легче. Если не получается, то не мучайте себя, идите к специалисту. Он по­может. В качестве примера хочу привести коротенький слу­чай.

Утомленная и раздраженная женщина поставила на рассмотрение проблему своих взаимоотношений с 10-летним сы­ном. Когда мы выяснили, что есть более глубокая проблема — ее отношения с мужем, она стала спокойнее. Когда выясни­лось, что ее больше всего беспокоит ее жизненная неустроен­ность, материальная зависимость от мужа и родителей, отсутствие интересной специальности, то она почти выздоровела. Мы стали решать реальные вопросы становления ее личности и ее взросления. О сыне почти не говорили, об отно­шениях с мужем говорили несколько больше, но уже в том пла­не, что ей следует воспользоваться его материальной поддер­жкой для достижения материальной независимости. Когда она изменилась в сторону личностного роста, то сразу нала­дились отношения и с мужем, и ребенком.

Однако как часто погоня за ложными ценностями сбива­ла с пути даже лучших моих учеников. Ведь у Вечного Принца дела шли хорошо, и не болел он до тех пор, пока не занимался вопросами внешнего продвижения, т.е. продвижения по слу­жебной лестнице. Вот и не нужно было ему думать ни о док­торской диссертации, ни о профессуре, ни о доцентуре. И во­обще, ему уже давно нужно было уволиться из института, так как там он уже не мог расти. Ведь его рост пошел боль­ше по литературной стезе, по тренинговой работе, а он за­совывал себя под колпак официальной науки и педагогики. Вот почему, когда он принял правильное решение, то его состояние сразу же улучшилось. Многим становилось лучше, когда они обучались понимать симптомы как сигналы своего орга­низма и не рассматривать их как признаки болезни.

Дорогие мои читатели! Всему этому нужно учиться под руководством специалистов. Есть и такие болезни, которые без лекарств вылечить невозможно. Сами во всем этом вы не разберетесь. — М.Л.)

Ректор заявления тоже не подписал и предложил мне по­думать в течение отпуска. Я его переписал на 27 августа. Подписал у Зевса, который возражал против увольнения, и в таком виде отдал секретарю.

В растрепанных чувствах, но без экстрасистол я готовил­ся к поездке в Америку, а потом на Курилы. К этому вре­мени я, когда проводил семинары и не мог регулярно вес­ти дневник, возвращаясь домой, сразу же составлял отчет, который передаю вам, Михаил Ефимович. (Этот отчет я здесь и публикую. —М.Л.)

Америка

Несколько слов о том, как я попал в Америку. Все полу­чилось как-то одновременно. В конце 2000 года один из моих учеников, который уже лет 10 жил в Нью-Йорке, ку­пил там мою книгу, где был адрес, и предложил мне при­нять участке в конференции по проблемам адаптации со­ветских эмигрантов в США. Одновременно в Портленде переводческая фирма пригласила меня дляработы по пе­реводу моих книг на английский язык. Однако истинной причиной было желание руководителя фирмы с моей помощью избавиться от своих многолетних навязчивостей. Третье приглашение шло из Чикаго от одного психолога, который заинтересовался моими работами. Строго опреде­ленной повестки здесь не было. Так сформировался мой маршрут Москва—Сиэтл—Портленд—Чикаго—Нью-Йорк—-Портленд—Сиэтл—Москва, общей продолжитель­ностью в 22 дня. Визу мне выдали без проблем и сразу на год, В процессе переписки наметились и конкретные даты.

Выехал я 10 июля, хотя самолет должен был улететь 11 июля. Но я боялся опоздать на самолет, что очень нежела­тельно.

У одного из своих подопечных я благополучно перено­чевал, а утром он довез меня до аэропорта Шереметьево-2, который уже чем-то напоминал заграницу.

Приключения ждали меня все время. Когда я подал би­лет, выяснилось, что меня нет в компьютере. Оказывается, надо было предупредить за три дня до полета, что полет со­стоится. Но были свободные места, так что я не успел и раз­волноваться. А, может быть, контролер просто что-то от меня хотела. Таможню я прошел благополучно, подарив таможеннику книгу. По правде сказать, этого можно было и не делать. Летели мы на «Боинге». Вход был прямо из аэро­порта в самолет. Удобно. Не нужны автобусы. Сосед мой был русскоязычный баптист с правом проживания в Аме­рике. Все одиннадцать часов он склонял меняв истинную веру. В общем, полет прошел незаметно. Затем он, как мог, помогал мне на таможне. Прилетели мы в 12 дня местного времени в Сиэтл. На американской таможне были проблемы. Я должен был заполнить адрес проживания, он у меня был в багажнике, а телефон, имевшийся на приглашении, не просматривался. Был шанс улететь обратно, ибо с таможенниками договориться невозможно. По совету служащей аэропорта я написал телефон от фонаря. Таможенник меня расспрашивал, кто я и что я. Я как мог ему отвечал, но пос­ле того, как я показал ему обратный билет, он подписал «белую карту», и мое положение в Америке стало легаль­ным. Без нее было бы трудно, просто невозможно.

Далее меня встретил представитель Переводчика. Узнал я его по моей книге, которую он держал в руках. Часа три мы ехали из Сиэтла в Портленд. Если бы я раньше не был в Германии, меня бы поразила чистота. А так я ничему не удивлялся. В Портленде я был размещен в 5-этажной гостинице на 4-м этаже. Поднимаясь по лифту, Переводчик заметил, что гостиница стала деградировать и что больше своих гостей в этой гостинице он останавливать не будет. Увидев мое недоумение (все сверкало чистотой), он пока­зал на признак деградации. На кнопках лифта плохо чита­лись цифры. (Вспомните Маслоу, который говорил, что жа­лобам конца не будет. Просто будет повышаться уровень жалоб. — М.Л.)

Гостиница была расположена возле белого небоскреба, что помогало мне ее найти, когда я гулял по улицам Порт­ленда. Номер гостиницы стоит того, чтобы его описать, хотя я понимаю, что это обычный, не очень шикарный номер стоимостью всего 145 долларов США в сутки. Большую часть номера занимает трехспальная кровать с тумбочками, на которых стоят довольно большие лампы. В номер попа­даешь через коридор, где расположены две двери. Одна ве­дет в санузел, а другая во встроенный шкаф, где можно поместить вещи и чемоданы, Кстати, таскаться с вещами не нужно. Перед лифтом стоит тележка, на которую размеща­ешь чемоданы. С этой тележкой ты въезжаешь в лифт и подъезжаешь к двери своей комнаты. Учитывая, что и че­моданчики на колесиках, то больших усилий ты не тратишь. Надо просто уметь поднять их на тележки. В гостинице Чикаго обычно всегда дежурил черный, который не давал тебе даже и это сделать, а с приветливой улыбкой довозил вещи до дверей комнаты. Американцы говорят, что у них расизм существует, но вдет он только в сторону белых. Черные к ним относятся с ненавистью. Но на себе я это не ощущал. Говорят, что это можно чувствовать только в не­гритянских кварталах.

Итак, закончим описание номера. Вторая часть мебе­ли — это большой письменный двухтумбовый стол. На од­ной тумбе помещаются телевизор и телефон, вторая — пу­стая. На ней лежит все, что нужно знать обитателю о гостинице. Мебель светлого цвета, простая и очень удобная. Ящики из тумбочек легко выдвигаются. Санузел простор­ный. Огромный стол с умывальником. На нем легко разме­щаются стаканы и бритвенные принадлежности. Каждый день тебе дают набор из мыла для лица, тела и шампунь для головы и полиэтиленовый берет для того, чтобы принять душ, не намочив головы. Унитазы в Америке устроены не так у нас и в Европе. Они наполовину наполнены водой. Вначале я подумал, что они засорились. Даже обрадовался, что в хваленой Америке тоже есть сантехнические пробле­мы. Потом разобрался. Все это засасывается в канализацию, когда смываешь, а затем опять наполняется чистой водой. Ванна и стенка к ней представляют единое пластмассовое тело. Все очень просто и чисто.

Кстати, о чистоте. Она идеальна. За 24 дня пребывания в США я стал очень аккуратным, мне ни разу не пришлось ни мыть, ни чистить обувь, хотя я много гулял по улицам. Я очень быстро стал опрятным мальчиком.

Теперь я понял, что не следует осуждать то, что амери­канцы кладут ноги на стол и бросаются в постель прямо в обуви, как это мы видим в их фильмах, а потом бросают одежду на пол. Никакого нарушения гигиены здесь нет. Столы не испачкаются, а белье не испортится, и одежда останется чистой. Но держать ноги на столе очень удобно. А когда влюбленные бросаются в постель, не раздеваясь — это художественный прием, при помощи которого режис­серы хотят продемонстрировать силу страсти. У наших Зо­лушек это вызывает возмущение. Кстати, и в комнаты на светлый ковер можно заходить, не снимая обуви. С ковром тоже ничего не случится. Понятны мне стали и такие сце­ны, когда молодежь в белых брюках сидит на тротуарах.

Я немного отдохнул, а вечером за мной зашел Перевод­чик, и мы отправились с ним во французский ресторан, где и состоялась наша первая ритуальная беседа. С ним же в основном мы и работали по переводу моих книг. Ему же я и оказывал психотерапевтическую помощь.

Итак, французский ресторан. Там подавали какие-то экзо­тические блюда. Все было вкусно, Только суп мне не понра­вился. И вообще супы в Америке это что-то не то. Говорили мы о том, о сем. Переводчик меня вводил в американскую жизнь, естественно, так, как он ее себе представлял. А пред­ставлял он ее себе неплохо, потому что его данные совпа­дали с мнениями многих других людей в Нью-Йорке и Чи­каго. Он приветствовал Буша и явно ненавидел Клинтона.

Итак, сразу же о ресторанах, чтобы к этому больше не возвращаться, ибо жизнь моя в Америке, деловая и развле­кательная проходила в ресторанах. Все они хороши. Везде отличное обслуживание, хотя мои партнеры в некоторых предъявляли претензии к качеству пищи и обслуживания. (Но это та же история, что и с кнопками в лифте. Советскому человеку этого не понять. — М.Л.) Официанты очень вежливы и по-дружески приветливы, без высокомерия и заискивания, что встречается у нас. Меню обсуждается до­статочно долго. Официант дает разъяснения. Нет чувства, что он сердится за то, что его так долго пытают. Обслужи­вание везде великолепное. Есть только выгодные рестора­ны и невыгодные, дешевые и дорогие.

По советским меркам самый лучший ресторан — это китайский. Порции там большие. И все, что не съел, они тебе упаковывают на дом в специальные картонные емко­сти и тебе хватает на завтрак и ужин. И они также относи­тельно дешевые. Еще понравился ресторан, а может быть столовая, которая называется IZZI-PIZZA по имени одно­го из создателей этой столовой, В нее заходишь, платишь определенную сумму, кажется 8 долларов, и ешь что хочешь и сколько хочешь и сам набираешь это в тарелку. Может поэтому в США много полных людей? Всех блюд мне даже попробовать не удалось. Перечислю только виды рестора­нов, где я побывал. Обычные, мексиканский, французский, японский, русский и еще какие-то в Нью-Йорке (я даже палочками попробовал есть и ел сырую рыбу). Самый важ­ный из них – французский. Там проходила презентация какого-то препарата, выступал какой-то видный профес­сор, рекламируя в восторженных тонах этот препарат. На следующий день в другом ресторане, тоже классном, рекламировался тот же препарат, но уже говорилось о побочных эффектах.

В этом классном ресторане все официанты были под галстучек, а посетители в рубашках. На тарелку тебе что-то клали, как только ты это съедал, сразу же приносили дру­гое. Выбора блюд не было — всем одно и то же, но можно было выбирать напитки. Впрочем, все было очень вкусно. Трудно было удержаться. Я сдерживался, сколько мог, но все же 5 кг за свое пребывание в Америке прибавил. В рес­торанах, кафе и пр. я в среднем был два раза в день, так что находился на несколько лет. В наши кафе, наверное, теперь будет неприятно заходить не столько из-за внешнего вида, а сколько из-за неприветливого обслуживания. Нет, и у нас бывают случаи, когда с тобой хорошо обойдутся, но это — большая удача. Есть риск, что тебя облают, если будешь пе­реборчив, в крайнем случае, если не облают, то выразят неудовольствие. Там в ресторанах принято давать чаевые, при­мерно 10—15 % стоимости блюд. Чаевые вписываются в счет. Но если ты положил наличными, то тут уже офици­ант может не платить налога.

12 июля мы с Переводчиком неплохо поработали по его проблемам. Затем он стал мне придавать американский имидж. В этот же день я купил себе американские шорты, белые носки и кроссовки фирмы «Рибок», рубашку на американский лад (потом у меня, ее заберет сын), белую футболку и две голубые. В них потом я и бегал по Портленду. Слава Богу, не надо было бегать по магазинам. Все, что нуж­но, можно купить и у нас. Цены в переводе на рубли там дороже, чем у нас. Кстати, они жили десятилетними пред­ставлениями о России и очень удивлялись, что я не хотел бегать по магазинам. Я же гордился нашей родиной. У моих хозяев воспоминание о России осталось как о стране, где все в дефиците. Все-таки и мы прогрессируем.

13 июля с утра поехали на Тихоокеанское побережье. Больше ехали, чем на нем были. Было очень интересно. По дороге останавливались в разных местах. Закусывали, гуля­ли, фотографировались. К обеду устроились в гостинице. Оборудована она была так же или почти так же, как и в Портленде. В этот же день я купался в Тихом океане. Там никто в океане не купается. Очень холодная вода — 12—15 градусов. Но мне-то что после 8. Я, конечно, купался. На океане было тихо, но полоса прибоя очень широкая. Начи­нается он как Азовское море. Было очень мелко, Я зашел за третью-полосу пркбоя и там уже окунулся, хотя мне было всего по пояс. Дальше идти не решился. Я знаю, насколь­ко коварно песчаное дно. Сами американцы или сидят на песке или ходят вдоль берега.

К этому времени я уже успокоился, и то напряжение от безопасности, которое было в первый день прошло. Я по­чувствовал себя как в России. Только почему-то все гово­рят по-английски и приветливые. А лица такие, как и у нас. Утром 14-го я еще немного побегал по побережью океана один. После завтрака в гостинице мы походили по магази­нам вместе с детьми. Между отдыхом решили и кое-какие дела. Надо сказать, что состояние Переводчика быстро улучшалось, Если раньше он посылал кого-то за мной, то потом сам стал ездить на автомобиле (у него был навязчи­вый страх езды на автомобиле). Буквально через несколь­ко дней невротические симптомы были у него практичес­ки ликвидированы.

К детям там очень хорошее отношение. Никто на них не кричит: ни родители, ни продавцы. Они берут нужные им товары, ходят с ними по магазину, просят родителей купить. Оставляют, где попало, — и ничего. Если что-то купили, то при выходе у кассы расплачиваются.

Был у меня разговор с Крупным Бизнесменом. Он себя вел со мной как-то напряженно. Сделал с большими изви­нениями ряд замечаний по поводу моего внешнего вида, так как я пришел на встречу в галстуке, а следовало бы одеться проще. Пытался все время шутить. Но в то же время рас­суждал о том, что меня можно раскрутить, и сколько на это уйдет средств. Вплоть до того, что сказал, что из меня мо­жет выйти новый гуру всей Америки. Слушать это, конеч­но, приятно, но всерьез я это не принял. Начиная с 14 до 22 июля (даты у меня путаются, но факты сохранились) Крупный Бизнесмен сам напросился на дополнительное свидание и пришел со своим другом. Видать, меня показы­вал и пытался продать. Разговор шел ни о чем. Катали они меня по Портленду.

21 июля была поездка в горы. Тоже все интересно. Сде­лали несколько фотографий.

22 июля я из Портленда самостоятельно полетел в Чи­каго. Были небольшие приключения. Перелет шел с пере­садкой в Миннеаполисе. Прежде всего компания, которая должна была меня вести, забастовала, и летел я уже на са­молете другой компании. Времени на пересадку у меня было 35 минут. Следовало еще найти свой выход. Пошел я, конечно, в противоположную сторону. Я обратился к одной из служащих аэропорта. Она показала мне направление. Но я ей сказал, что могу опоздать. Она посмотрела мой билет. Вышла из-за своей стойки и нашла мне тележку, которой управлял темнокожий. Он меня и довез до нужного места, попутно подхватив еще несколько таких же пассажиров, которые слабо были ориентированы в ситуации. От радос­ти я ему дал чаевые 5$. В общем, на самолет я успел и бла­гополучно долетел до Чикаго.

Вышел из самолета, но меня никто не встречал. К не­скольким старичкам я подходил сам, но не попадал в точ­ку. Затем обратился к служащей. Она мне велела идти к багажному отделению. Я попросил ее дать объявление. В конце концов, чикагский психолог сам меня нашел. Мы с ним кое-как объяснялись. Теперь уже жизнь заставила меня.говорить по-английски. Но недолго. Оказывается, с ним была девочка из России, которая и была переводчицей. Ус­троил он меня в шикарной гостинице в центре Чикаго. Окна выходили на озеро Мичиган. Все было как в кино. У дверей нас встретил чернокожий. Психолог отдал ему ключиот машины, которую тот отпарковал. Меня разместили |в примерно таком же номере с трехспальной кроватью. Но здесь были уже следы роскоши в оформлении комнаты и санслужбы. Оплатил я за 4 дня. Излишек мне потом вер­нули. Плата была 100 долларов.

Прилетел я во второй половине дня. Вечером мы пошли на бесплатный концерт в парке. Исполнители были профессионалами высочайшего класса. Оказывается, это пра­вительственная программа, и такие концерты устраивают­ся во всех крупных городах. Походили мы потом по этому шикарному парку и посмотрели на небоскребы Чикаго. А уменя было ощущение, что я в стереокино, в сказке. Нечто вроде онейроида. Там тоже такая же чистота, как везде. И хотя перед концертом шелдождь, все было очень чисто.

На второй день мы с психологом много беседовали. Пе­реводчица психологии не знала. Беседовал я с ним сам. Из этой беседы я понял, что опубликовать мои книги в Аме­рике будет очень трудно, если не невозможно. Еще больше я в этом убедился в ходе беседы с Американским Редакто­ром, о которой позже. Кроме того, в этот день он устроил мне автобусную экскурсию по Чикаго. Так что основные ценности я там посмотрел. Утром (7.00) я должен был ле­теть уже сам в Нью-Йорк. Ночь я спал тревожно, хотя пони­мал, что они меня разбудят. Вышел я в холл. Окончательно рассчитался. Вещи мои подхватил приветливый темноко­жий и усадил в такси. На заднее сиденье. Дал на чай. Такси очень удобное. Кстати, стояло оно уже возле гостиницы, хотя вышел я на полчаса раньше. Не обошлось без мелких недоразумений. Я понял, что должен оплатить обед в само­лете и вытащил доллары. Затем выяснилось, что мне необ­ходимо предъявить паспорт.

В Нью-Йорк прилетел без приключений. Мой Ученик встречал меня как положено, и мы отправились к нему до­мой. Живет он в большом просторном двухэтажном доме с бассейном, с большим количеством комнат и санузлов. Кро­ме меня были у него еще две гостьи из России, но тесноты не чувствовалось. Гаража нет за ненадобностью. Все три ма­шины стоят возле дома. Район его — это холмистая мест­ность, где живет обеспеченная часть населения. Его жена работает психотерапевтом, а сам Ученик — психиатром.

Психотерапевт в Америке — это не то, что психотерапевт в России. Там психотерапевтом может стать, кто угодно. На социальной лестнице они котируются ниже психиатра. Многие психиатры из России там не смогли подтвердить свой диплом и работают психотерапевтами. Зарплата их гораздо ниже зарплаты психиатров. Моему Ученику при­шлось заново заканчивать медицинскую школу и четыре года работать в резидентуре и после сдачи очень сложного экзамена он стал работать психиатром. На психотерапевтическую работу у него просто нет времени.

Там очень развита психофармакотерапия, которая про­водится под контролем лабораторных анализов. Лекарства можно получить только по рецепту. Ни о какой протекции при сдаче экзаменов речи быть не может. Я понял, что для того чтобы получить право на работу психиатром, необходимо преодолеть определенный барьер. Никто тебя не то­ропит учиться, хоть 20 лет повторяй сдачу экзамена, за ко­торый нужно платить 800 долларов.

Это здорово. Есть планка, меньше которой быть нельзя, и когда ты идешь к врачу, ты твердо можешь быть уверен, что его знания соответствуют его диплому. Есть у них экза­мены и на высшую категорию. Мой Ученик один раз его не выдержал. Но выдержал его на следующий год. К этой неудаче он отнесся спокойно. Сама категория мало что дает, но очень сильно поднимает твой авторитет. Так что в конеч­ном итоге что-то дает. Каждые пять лет они должны под­тверждать свою квалификацию, проходя обучение на раз­личных курсах и семинарах, которые оплачивают, так же как и презентации, фармакологические фирмы. Клиника болезней не меняется, а лекарства меняются, и фирмы за­интересованы в том, чтобы врачи были информированы. Завлекают их они бесплатным питанием и еще платят деньги за то, что те приходят на презентации, ибо считается, что когда они приходят, они тратят свое время и не могут в это время работать.

Итак, после небольшого отдыха 24 июля, я читал лекцию в медицинском центре, где раз в неделю работает мой Уче­ник. Организовал встречу заместитель директора центра, русскоязычный. Познакомили меня и с руководителем. С ним я немного поговорил по-английски и подарил свою книжку на английском языке. Часика через два я уже чи­тал лекцию в русском клубе. Там мне пытались вставлять палки в колеса плохо адаптированные наши соотечествен­ники, на что я им сказал, что их никто не звал в Америку, и упали они хотя и вниз, но вперед. И перед ними открылись вершины, которые им и не снились в России. Нечего тра­тить напрасно время на жалобы. Я думал, что лекцияпро­валилась. Но все оказалось совсем наоборот. Я поставил на место нытика, который там уже всем надоел. Одна из слушательниц от этой фразы пришла в восторг и благодарила менядовольно долго и горячо, сказав, что теперь она по­няла, что ей следует делать.

25 июля у меня был самый напряженный день. С 10.00 до 18.00 я был на экскурсии в Манхеттене, в каменных джунглях. Те же чистота и узкие улицы. Рассказали историю всего Манхеттена. Бродвей и Уолл-Стрит оказались весьма узкими улицами. Видел статую Свободы, небоскребы. Был в музее изобразительных искусств типа нашего Эрмитажа и во многих других местах. Все это, как известно всем, про­изводит очень сильное впечатление, хотя я был ко всему подготовлен.

Вечером в 18.00 я принимал одну пациентку. Депрессия у нее много лет. Но это только внешний фасад. В глубине — психастеническая личность. Сам я разобрался. Лучше ей стало тут же на сеансе. Попробую по Интернету довести дело до конца. В общем, наша российская психотерапия в чем-то и превосходит американскую.

С 20.00 была встреча с русскоязычными психиатрами в русском ресторане. Пришло больше, чем пригласили, и пришлось два раза перекрывать столы, чтобы все размести­лись. Совершенно шикарная еда, но русского только там было мало. Я читал вашу лекцию «Секс в семье и на про­изводстве». Слушали внимательно и прекратили есть.

26 июля Ученик возил меня на шоу и на небоскреб. Шоу заключалось в том, что мы сидели в кресле, а на экране по­казывали виды Манхеттена. Казалось, что ты летишь по Манхеттену то вверх, то вниз. Кресло трясло. Наш «само­лет» спускался вниз и на бреющем полете сбивал машины, люди от него шарахались. Затем мы поднялись на смотро­вую площадку небоскреба, где я немного пофотографировался, в том числе и на фоне башен Торгового центра, ко­торые были 11 сентября разрушены. Вечером я читал лекцию американским психотерапевтам и проводил игру «Семейный портрет». Лекцию также организовывали фарм-фирмы. С ее руководителем я говорил по-английски. Что-то получалось. Игра удалась. Были слезы, благодарности и последующие дискуссии. Было два скептика. На всех лек­циях были скептики, но были и энтузиасты.

27 июля Ученик еще раз показал мне дневной Манхеттен. Туда мы поехали на метро. Наше метро красивей, но вагоны у них лучше. В середине стоят стойки, и если тебе места не хватило, то тебя не носит вдоль вагона. Большин­ство линий метро находится над землей. Мы побывали в музее восковых фигур. Там все доступно для публики. У нас бы все разрушили. Вечером беседовал с руководителем цен­тра. Он завел речь о моей работе в США. Затем было наше совместное выступление по радио. Вечером опять попали в Манхеттен на презентацию какого-то очередного препа­рата в самом шикарном ресторане из всех, в которых я по­бывал,

28 июля утром — еще одна презентация того же препа­рата, где велись переговоры с Американским Редактором о переводе моих книг на английский. Еще раз убедился в бес­перспективности этого мероприятия. Хотя, может быть, удастся опубликовать научно-популярную работу. Вечером мы побывали в Атлантик-сити, где я посетил три казино. В одном из них проиграл долларов 15 у одноруких банди­тов. Впечатлений много. Остались фото.

29 июля утром опять Манхеттен. На этот раз меня пове­ли в театр на балет. Там, правда, немного побеседовали. Ка­жется, я уже понимал без переводчика. Билеты в театр дали фирмы, цена билета — 90 у.е. Вечером походил по Брайтон-бич. Там говорят по-русски. Многие там живут, не зная ан­глийского языка. Да там это и не нужно. Продавцы амери­канцы выучивают русский, если они там работают. Тем не менее, там действуют законы Америки, хотя у подъездов домов сидит ББС (большой бабский совет, обсуждающий и осуждающий всех, кто проходит мимо) и щелкает семечки, как у нас в России. Большинство этих русских все-таки евреи. Там же в книжном магазине продаются и мои книги. Большинство из них, к моему удовольствию, уже отсутство­вали.

30 июля утром я с женой Ученика покрутился по мага­зинам, а вечером меня проводили в аэропорт и посадили в самолет. Вечером уже был в Портленде и поселился в той же гостинице. Состояние Переводчика продолжало улуч­шаться.

31 июля утром работал с Переводчиком, а вечером чи­тал лекцию в Портлендском университете; Было человек 60. Лекция прошла успешно. После лекции многие задержа­лись. Получилось нечто вроде группы. В 22.00 нас попросилиразойтись. Один из слушателей — Программист на­просился на личную беседу.

1 августа утром работал с Переводчиком. Затем беседо­вал с Программистом в мексиканском ресторане. Он — успешный программист, хочет заняться бизнесом. В общем, наперепутье. Затем вечером был в доме у Бизнесмена вместе с Переводчиком. У Бизнесмена и Программиста дома еще лучше, чем у Ученика. У Бизнесмена выступали Бар­ды. По-моему, их не очень слушали. Просто был повод для встречи. Лучше быон устроил встречу со мной. Но там были и те, кто слушал мою лекцию 31 июля. Так что инте­рес ко мне тоже был проявлен.

2 августа подводили итоги работы с Переводчиком, а ве­чером я беседовал с Бизнесменом. Так и не пойму, что это он так много времени мне уделял.

3-го утром у нас был заключительный завтрак, уже сам не знаю в каком ресторане, затем они отвезли меня к Про­граммисту, который сам вызвался отвезти меня в Сиэтл. Проблема у него, по-моему, с женой и детьми. Дети полные, типичные американцы. Жена его американка, но русский знает неплохо. С ней яговорил на смешанном языке. Доро­га в Сиэтл была заполнена разговорами с Программистом. Он же усадил меня в самолет. В самолете я почувствовал, что попал в Россию. В полете почти не спал. Показывали те же фильмы, когда я летел в США. Как только спустился на русскую землю, сразу столкнулся с высокомерным хам­ством таможенного чиновника, переехал в Шереметьево-1 и сразу же улетел в Т., где часа три рассказывал сыну и Зо­лушке то, что описал сейчас. Полный впечатлений напи­сал этот отчет. Конечно, не все я здесь отразил. Сейчас хочу суммировать все свои впечатления, которые не отразил в отчете. Здесь же только, перечисляю их.

1. Совершенно необычное отношение к инвалидам. Ин­валид в коляске, если он может двигать руками, может жить практически автономно. Он сам может ездить в городском транспорте, «ходить» по тротуарам, переходить улицы.

2. Приветливость американцев. Со мной во время моих утренних пробежек здоровались незнакомые люди. В гос­тинице, те, кто уже был в лифте, придерживали его, ожи­дая моего подхода. Говорят, что это только внешне. Мне так не показалось. Но, тем не менее лучше неискренна улыбка, чем искренний удар.

3. Бережное отношение к природе. На берегу реки на лу­жайке спокойно паслись дикие гуси.

4. Ощущение безопасности.

5. Куда бы ты ни пришел, тебя так встречали, как будто уже очень долго ждали. Мы часто говорим, что это лицемерие. Это мы о себе. Там — это автоматическое поведение. Иначе они уже и не живут. Они сами не замечают, что они приветливы,

6. Уважительное и приветливое отношение водителей к пешеходам. Даже, если пешеход нарушает правила. Меня водители пропускали с улыбкой, замечая мою некоторую растерянность.

7. Совершенно потрясающее отношение к детям. Дети — хозяева страны. Когда мы с Переводчиком и его двумя деть­ми 7—9 лет как-то зашли в огромный торговый центр, дети сразу же разбежались. Я выразил свою обеспокоенность. Переводчик с гордостью сказал, что в Америке люди не пропадают. Он был совершенно спокоен. Дети, в конце концов, объявились, когда дело дошло до ресторана.

8. Совершенно потрясающее отношение к женщинам.

Было ли что-то отрицательное. Да было. Можно было бы на этом сосредоточить внимание и описать Америку, как страну ужасов. Там я видел бомжей, которые лазили по му­сорным ящикам и просили милостыню. Но, во-первых, это редко, во-вторых, это его свободный выбор. Я так понял, что даже тех, кто не работает, американцы кормят и дают ночлег. Был я и в Гарлеме. Да, там не так чисто. Говорят, что в домах совершаются преступления. Но и здесь есть свобо­да выбора. Никто темнокожих в Гарлеме не держит. Кстати раньше они жили на Брайтон-Бич. Но когда там стали селиться советские, то темнокожие оттуда ушли. Да, там все негативное, что у нас, тоже есть. Но там это не является государственной политикой и тщательным образом пресле­дуется их законами, которые лучше не нарушать. Задавишь пассажира, нагрубишь ребенку, нарушишь правила движе­ния или выявишь сексуальные притязания к женщине и пр., будешь так наказан, что в следующий раз этого делать не будешь, а через какое-то время и отвыкнешь.

Не заметил я и ностальгии у тех, с кем общался. Это уже американцы, и все их интересы связаны с Америкой. Боль­шинство из них хорошо адаптировались в Америке. Но то, что у нас многое изменилось, они не очень четко себе это представляют. Когда я отказался от посещения магазинов, мне долго приходилось разъяснять, что у нас уже есть та­кие же магазины и что вообще многое уже у нас не так. И есть места, которые очень напоминают Америку, но это как маленькие островки. Но эти островки все время растут. В Америке наоборот. То, что у нас встречается, как правило, то там это скорее исключение. А то, что у нас исключение, то у них это правило.

Как ни крути, но живут они лучше нас во всех отноше­ниях, хотя и там есть несчастные люди.

И вообще счастлив ты или нет, зависит от внутреннего твоего устройства, а не от страны проживания. Мне кажет­ся, что несчастному в Америке еще хуже, чем у нас. Ему труднее найти компаньона.

Нам бы, чем их огульно, а иногда и со злобой критико­вать, лучше поступить так, как поступает домашняя хозяй­ка, которая хочет испечь торт такой, какой печет ее подру­га. Она идет к этой подруге, берет рецепт и пытается сделать так же. У нее получается так не с первого раза. Она тогда опять идет к подруге и наблюдает за всей технологией. В конце концов, у нее начинает получаться так же, как у ее подруги. После этого она начинает вносить свои усовер­шенствования. Мы же зря тратим время на критику наших зарубежных партнеров, вместо того, чтобы взять от них то, что нам подходит, и быстро внедрить. Тогда у нас получит­ся явно лучше. Ведь что-то такое, что лучше у нас, у нас есть. Японцы, по-моему, так поступили. В общем, извини­те, что стал рассуждать о темах, которые находятся за рам­кой моей компетенции. Я же не политик и не политолог.

В общем, пригласили они меня к себе на работу. Я по­думал-подумал и дал согласие, но на время.