Эмиль АМИТ 2 page

Не потому ли имя поэта долгие годы предавалось забвению, что он был честным человеком, относился одинаково к людям разных национальностей, и творчество его не умещалось в идеологические рамки сталинских "историков"?

В Крыму заинтересованные и ответственные лица спешно распро­страняли страшнее страшного слухи о зверствах крымских татар, об этом без устали вещали радио и пресса...

... Наш эшелон выгрузили в Голодной степи, на станции Урсатьевск. Почти вплотную к железнодорожной насыпи подступали поло­гие подково-образные барханы с жухлыми кустиками травы. И нигде ни единого деревца, где можно было бы укрыться от палящего солнца. Разгуливает ветер, больно жалит лицо песок, глаз не открыть.

Приказано - ждать! А чего?.. Солдаты прохаживались вдоль насыпи и хмуро поглядывали на сидящих кучками возле своих вещей людей, заросших, оборванных, грязных. Было много больных. Они лежали на тряпках, а то и прямо на песке, стонали, просили пить. Мой дед тоже забо-лел в пути, бредил. Мама и бабушка сидели возле него и руками сгоняли с его лица зеленых мух...

Проходили часы. Люди без еды, без питья, без надежды на чье-либо сочувствие сидели и ждали своей участи. Быть может, за теми барха­нами их заставят копать для себя рвы-могилы? Тогда зачем было везти их так далеко?..

Неожиданно все оживились, повеселели. Высокий, статный старик с белой, как у имама, бородой, бесшумно ступая в мягких чарыках, провали-ваясь по щиколотку в песок, переходил от семьи к семье, проводил по бороде ладонями и говорил одно и то же: "Мужайтесь. Товарищ Сталин получил наши письма. Он нас в беде не оставит. Советскую власть в Крыму я строил вот этими руками, она справед­ливая, не даст свершиться беззаконию. Мужайтесь и надейтесь..."

- А ну-ка, взять этого агитатора! - послышался голос офицера. - Что он там лопочет про товарища Сталина?

- Хвалит его, - сказал кто-то из сидящих.

- Хвалит? - хмыкнул офицер. - Там разберемся, как он его хвалит.

Двое солдат взяли старика под локти и куда-то увели. Больше его никто

не видел.

Наконец, под вечер издалека донеслось погромыхивание высоких фургонов, каких в Крыму сроду не видели. Они прибыли за нами, чтобы увезти еще дальше, в глубь полупустынной степи с таким страшным названием Голодная...

С тех пор мне кажется, что самые гиблые места на земле - это там, где пески перемежаются с болотами.

Нас разместили в поселке "Баяут", в облупленнных, полузанесен­ных песком и пылью хижинах, давным-давно кем-то брошенных. Лет пятнадцать-двадцать назад сюда ссылали раскулаченных, которые в большинстве своем, наверное, умерли, и потому местные узбеки не без основания объясняли происхождение названия местности от "Байи ют", то есть "Проглоти бая". Тут весь день докучали мухи, а с наступ­лением вечера не давали житья комары. Людей стали косить желудоч­но-кишечные инфекционные заболе-вания и малярия.

По утрам, еще затемно, по поселку разъезжал верхом бригадир и, не слезая с лошади, стучал черенком плетки в окно или в дверь, выгонял всех на работу. Его обычно сопровождал конный сотрудник НКВД - дабы не возникло у кого-нибудь желания отлынивать от работы, прикинувшись больным. Работали на хлопковых полях. Многие там, между грядок, и умирали. Голодностепская целина еще только осваивалась. Она еще недо-статочно была удобрена костями местных "врагов", пришлось везти их еще и из Крыма.

Я на весь день оставался с больным дедушкой один. Порой он начинал задыхаться, и я открывал дверь. Но в нее влетало больше мух и комаров, чем воздуху. Я клал дедушке на лоб мокрое полотенце, садился на высокий порог и смотрел на дорогу. По ней провозили в арбах умерших. Тела их были при-крыты рогожей, а из-под нее торча­ли серые ступни, большие, поменьше и совсем крошечные.

Первыми начали умирать дети. И сейчас у меня перед глазами мой сверстник, пятилетний Мидат, который корчится на полу, схватив­шись за живот, и умоляет слабеющим/голосом: "Маму позовите... Маму позовите…"

А мы, собравшиеся у его изголовья мальчишки, не знали, где ее искать. Она вернулась вечером и застала тело своего ребенка уже остывшим.

С каждым днем становилось хуже и моему деду. И однажды, когда бригадир утром громко постучал в дверь, бабушка, сказав, что муж ее тяжело болен, попросила разрешить ей или дочери остаться сегодня дома. Тогда подъехал, гарцуя на гладкой лошади, военный и коротко бросил: "Я вас обеих сейчас отправлю туда, откуда не скоро вернетесь!" Такое с некото-рыми из наших односельчан уже случилось - они и вправду не вернулись обратно. Судили быстро и беспощадно. Ссылали на Колыму, в Магадан, в места, из которых мало кто возвращался.

Мама с бабушкой отправились на работу, поторапливаемые едущи­ми позади них всадниками.

И как только мы с дедом остались одни, ему сделалось совсем худо.

Он пытался мне что-то сказать, но язык его не слушался, будто вспух, не умещался во рту. Голова его металась по подушке, а руки мяли края простыни. Я подал ему мутной воды, только что принесенной из арыка.

Но край кружки дробно постукивал о его сжатые зубы, и вода проли­валась ему на шею. Я обнимал его и плакал. Мелькнула мысль: "Мо­жет, позвать соседей?" И все-таки я не побежал за ними.

Позади нашего дома в большом дворе с садом жила красивая девоч­ка, старше меня года на три. У нее были папа, мама, дедушка и бабушка. Однажды ее папа угощал ребятишек сушеным урюком, да­вая каждому по полной пригоршне. Я тоже протянул ладонь. Он грубо пихнул меня в грудь: "А ты убирайся отсюда!"

Но эта девочка все равно мне нравилась. Однажды я ее встретил на улице, она ела кукурузную лепешку, лепешка эта одуряюще пахла. А у меня во рту и маковой росинки не было с утра. Я не выдержал и попросил отщипнуть мне кусочек. Девочка окинула меня с головы до ног презритель-ным взглядом, бросила хлеб наземь и вмяла его в пыль, покру­тив пяткой.

И все равно девочка не перестала мне нравиться. У нее были боль­шие веселые глаза, множество косичек и такая красивая вышитая бисером тюбетейка.

Однажды я увидел ее в окно. Мне очень хотелось привлечь ее внима-ние, чем-то ее задобрить. Я решил показать ей мамины бусы, а если захочет, даже дать подержать. Бусы были прозрачные и голубые, под цвет маминых глаз. Мама ими очень дорожила, отец привез их из Москвы, когда ездил на Первый съезд писателей. Мама надевала и редко - берегла.

Я достал бусы из шкатулки и вышел на улицу, показал их издалека девочке. Она подошла, настороженно улыбаясь. "Хочешь посмот­реть?" - спросил я и протянул ей бусы, как вдруг она схватила их так, что нитка порвалась, и голубые звездочки посыпались в пыль. Я ки­нулся собирать, но она, смеясь, стала расшвыривать их ногой.

Кто-то из взрослых, проходя мимо, спросил:

- Ай-яй, девочка, зачем ты это сделала? Нехорошо.

- Они убили моего дядю! - со злостью сказала девочка, и глаза у нее сверкнули, как у рассерженной кошки. - Мой дядя погиб в Крыму!

Я вспомнил обо всем этом и, наверное, поэтому не побежал за помо-щью к соседям. Гладил влажный дедушкин лоб, его шершавые руки и захлебываясь слезами, спрашивал, что для него сделать, но он молчал, смотрел не меня и молчал. Не знаю, сколько прошло времени: дедушка успокоился, а я уснул. Так мама и бабушка вечером, придя с работы, и застали меня, спящего в обнимку с умершим дедом.

По мере того, как я взрослел, меня все больше мучила совесть, что я

не позвал к умирающему людей: быть может, они спасли бы...

Да, крымские татары в местах ссылки ежедневно умирали во мно­же-стве. Их нередко не успевали хоронить, дети оставались сиротами. Когда умирал мой дед, с ним рядом находился я, шестилетний ребенок. Язык ему уже не повиновался. Но передо мной до сих пор - его глаза. Взглядом можно сказать, оказывается, гораздо больше, чем словами. И диалог этот между мной и им будет длиться, пока существует па­мять.

По мусульманскому обычаю, женщинам во время похорон не по­ложено быть на кладбище. Деда похоронили незнакомые люди. А я не запомнил его могилы, не смог показать ее затем бабушке и маме: там были сотни одина-ковых могил. И не смогли мы по обычаю поставить у его изголовья камень с эпитафией или изречением из Корана. Вместо этого - много лет спустя – я написал стихотворение. Единственное. Быть может, оно заменит ему баш-ташы - надгробный камень.

Аминь.

В первый же месяц по прибытии в Узбекистан умерло более 40 тысяч крымских татар. И не последнюю роль в этом сыграло то обсто­ятельство, что местное население встретило сосланных как своих лич­ных врагов. Понять же их было можно...

Антикрымско-татарская пропаганда и здесь была поставлена на кон-вейер. Над целым народом был совершен акт насилия. Закономе­рен вопрос - почему? Власти должны были объяснить населению, мотивировать, за что народ наказан. Короче - узаконить произвол.

До прибытия в Среднюю Азию эшелонов с депортированными аги­таторы из республиканских, областных, районных аппаратов в сроч­ном порядке "разъясняли" местному населению, что везут к ним изменников, предателей, "продажных шкур", что мол, ваши отцы, братья, мужья, сыновья сражаются с фашистами, а эти... Нетрудно представить, как относились

к прибывающим люди, у которых погиб­ли на войне близкие. Их ненависть к "изменникам" была вполне объ­яснима. Не могу забыть еще один случай...

Нас было пять-шесть голодных ребятишек. Кто-то бросил камень в крону дерева, усыпанного спелыми абрикосами. Тут же раздался ок­рик, и все убежали. Только один, самый младший из нас, не смог побороть искушения, нагнулся и стал собирать упавшие на землю абрикосы и пихать в рот. Его поймали. С размаху ударили о землю. Он там и остался. Покор-чился и затих...

Немало минуло времени, пока местное население начало что-то понимать. Возвращались с фронта десятки покалеченных, безруких, безно-гих солдат, побрякивая орденами на груди, они разыскивали своих матерей, жен, детей, а их уже и на свете-то не было...

И узбеки тогда, поняв, что была содеяна чудовищная несправедли­вость, стали делиться с крымскими татарами последним куском ле­пешки, последней горстью кишмиша или орехов...

Еще и сейчас, спустя сорок пять лет после той трагедии, не обнаро­дованы точные данные о количестве прибывших в Среднюю Азию спец-переселенцев. В докладной записке тогдашнего заместителя нар­кома общественного порядка Узбекской ССР генерала М.Беглова со­общалось, что только в эту республику было переселено 151424 человека, в основном стариков, женщин и детей. Это не считая тех, кто погиб в долгом пути, бежал или был расстрелян: охрана открывала огонь по тем, кто пытался на остановках без разрешения выйти из вагона за питьевой водой.

После Дня Победы последовал второй поток - теперь ссылались победители. По прибытии на место они тотчас брались на учет спец­комендатурами, после чего им надлежало ежемесячно ходить "на под­пись", чтобы засвидетельствовать, что они никуда не сбежали, находятся в пределах района, границ которого не имеют права пере­секать без разреше-ния коменданта. Вчерашние воины, независимо от количества наград, Герои Советского Союза автоматически станови­лись предателями, измен-никами родины, для этого оказалось доста­точным родиться крымским татарином.

Из среды крымских татар вышли 4 генерала, более 80-ти полков­ников и более 100 подполковников, много офицеров и младшего ком­состава. За образцовое выполнение боевых заданий во время войны, за умелое руководство, за личное мужество все они отмечены высоки­ми наградами. Семь крымских татар удостоены высокого звания Героя Советского Союза, а один - Амет-хан Султан - удостоен этого звания - Дважды.

35 крымских татар стали кавалерами орденов Славы, из них – пятеро - кавалеры орденов Славы 3-х степеней.

Из 32-х руководителей подпольных организаций Крыма - 25 были крымскими татарами.

В годы Великой Отечественной войны 50 000 сынов и дочерей крымских татар, отличившихся на полях сражений, удостоены прави­тельственных наград.

Свыше 19% взрослого татарского населения, оставшегося в Крыму после призыва в действующую армию, сражались против гитлеровцев в партизанских отрядах и подполье.

Все они были объявлены предателями и были сосланы. Этим страш­-ным клеймом помечены и те 26000 крымских татар, которые погибли в боях, защищая честь и свободу родины, и те 12000 граждан крымско­-та-тарской национальности, которые в период оккупации были унич­тожены карательными экспедициями фашистов. Потому их имена и не высекались

на обелисках, возводимых в память о погибших на центральных площадях крымских городов и селений, их имена были приговорены к забвению.

Имена тоже подлежали ссылке.

В начале войны многие из крымско-татарских писателей, сменив перо на автомат, пошли защищать Родину от фашистских захватчи­ков. Большинство из них погибло смертью храбрых.

Это были те ДВЕНАДЦАТЬ, как впоследствии назвали их, кото­рые по зову сердца встали грудью на защиту Отечества и не вернулись с поля боя. Это о них потом, много лет спустя, будет издана книга "Памяти Двенадцати", где увековечены их имена. Назовем же и мы их поименно: Ыргат Кадыр (1905-1945), Амди Алим (1905-1942), Осман Амит (1910-1942), Максуд Сулейман (1908-1945), Бекир Ваап (1915-1945), Азам Амет (1909-1942), Мамут Дибаг (1905-1942), Меннан Джаманаклы (1916-1942), Абляй Шамиль (1905-1942), Таир Усеин (1911-1942), Осман Батыров (1910-1942), Эннан Алимов (1912-1941)... Вечная им слава!

Двенадцать человек, павших в боях за Родину. Это почти половина тогдашнего состава крымских писателей!

В начале шестидесятых годов в Крымском отделении Союза писа­телей появилась мемориальная доска, на которой было помещено не­сколько имен погибших на войне крымско-татарских писателей, как видно, стараниями их бывших соратников по перу. Незамедлительно последовал из высших руко-водящих инстанций области приказ - уничтожить, стереть, забыть. Сослать!.. Что и было сделано.

Имена четверых (а почему не всех?) крымско-татарских писателей удостоились чести быть означенными на мемориальной доске в фойе Союза писателей Узбекистана...

... По Баяуту молниеносно разнесся слух о том, что с войны вернул­ся сын Капье-апте. "Который?" - спрашивали люди: - У нее четверо их на войне!" "Сервер. Моряк. Вся грудь в орденах!.."

Месяц ездил он из города в город, отмерял шагами пыльные дороги от кишлака к кишлаку, искал своих. Наконец, разыскал дом, где жили мать с двумя его младшими братишками. Малышей застал одних. Лежат в полу-темном сарае на рогожке, голодные, сил нет подняться. И брата не узнают. Мало ли нынче солдат с войны возвращается?.. Только когда Сервер сказал, что он их старший брат, оба с трудом поднялись и повисли у него на шее. А мать третьего дня ушла из дому и все никак не возвращается. Хозяин дома дал им полмешка семечек, чтобы они не померли с голоду. Мать семечки те пожарила и пошла на базар продать их и купить детишкам хлеба. И пропала...

Где искать мать, которую с начала войны не видел? Во дворе собра­лись люди, стали советовать пойти к коменданту, у него спросить. Кроме него никто не поможет. Комендант тут - и царь, и бог.

Накормил Сервер братишек нехитрым солдатским пайком да по­шел потихоньку, хромая и опираясь на палку, к коменданту.

Оказывается, мать уже третий день сидела в КПЗ комендатуры.

- Вместо того, чтобы искупать свою вину честным трудом на хлоп­ковом поле советского совхоза, она занялась спекуляцией! - сказал комен-дант моряку.

- Выпусти ее, гнида! - сказал матрос, бледнея.

- Ну-ну, полегче! Я тебе язык быстро укорочу! - процедил комен­дант, поднимаясь с места и расстегнув на всякий случай кобуру. - А ну-ка, подпиши вот эту бумагу! И будь добр каждый месяц являться на подпись!

Матрос снял с себя бушлат, увешанный орденами и медалями, и огрел ими коменданта по лицу.

Тот завопил и, паля из нагана в воздух, выскочил наружу, клича себе на помощь.

Сервер налег на дверь КПЗ, но она оказалась прочной. А у него после ранения не те были силы, что раньше. Мать узнала его по голосу, ее душили слезы, и она не могла произнести ни слова. И он не успел ничего сказать, кроме: "Мама!.. Мама! Я вернулся!.." Тут влетел ко­мендант с подручными, скрутили ему руки, выволокли...

...Сервер вернулся из Воркуты десять лет спустя, после амнистии 1956 года. Мать в живых не застал. Разыскал только одного из братьев. Когда мать умерла, их определили в разные детские дома. Так млад­шего и не нашли, неизвестно, жив ли...

Чтобы вконец не расстраивать Сервера, никто не рассказал ему, что спустя несколько дней после того, как его братьев определили в детский дом, какой-то всадник волоком таскал из кишлака в кишлак, приторочив к седлу за ногу на длинной веревке труп мальчишки и расспрашивал, чей он, этот вор, которого изловили на огороде, когда тот обламывал свежие початки кукурузы. На месте и забили палками и камнями, чтобы другим не повадно было. Труп был в пыли, грязи, лицо сплошное месиво, невозможно было узнать в нем кого-то... Вско­ре, однако, люди прослышали, что младший братец Сервера из детско­го дома сбежал, чтобы разыскать брата – предпо-ложили, что это он и был...

О Сервере, обо всех тех, кто в матросских бушлатах и просоленных солдатских робах приезжал в прокаленные солнцем земли, ставшие местом изгнания их близких, родных, вспоминается, когда смотришь кадры тогдашней кинохроники. По дорогам страны мчатся эшелоны, увитые цветами, развозят по домам победителей. Как радостны лица советских солдат, как счастливы женщины и дети, обнимающие их. А ведь среди них, наверное, едут и крымские татары, такие же победи­тели. Что ждет их?..

На протяжении долгих 12 лет, до принятия Указа Президиума Верхов-ного Совета СССР от 28 апреля 1956 года "О снятии ограниче­ний по спец-поселению с крымских татар, балкарцев, турок - граждан СССР, курдов, хемшидов и членов их семей, выселенных в период Великой Отечественной войны", умер каждый третий из 400 тысяч депортированных крымских татар.

Думается, давно настала пора расставить точки над i, сказать со­вет-скому народу прямо и честно, кто и по отношению к кому совершил вероломство.

Крымские татары, ветераны и их близкие, устали ждать о себе честного слова. Молодежь, как в глотке свежего воздуха, нуждалась в произведении,

в котором были бы правдиво показаны их отцы, деды, на чью долю выпало защищать Родину - как на фронте, так и на территории, оккупированной врагом. Но события, связанные по вре­мени с оккупацией Крыма, до сих пор не находят объективного осве­щения в литературе. Вместо этого в 1947 году появился роман П.Павленко "Счастье" - о величайшем счастье, которое обрели те, кто остался в Крыму, очищенном от варваров. Но если верить старой русской поговорке о том, что "на чужом несчастье счастья не постро­ишь", то вряд ли силком привезенные туда из центральных районов России и Украины поселенцы действительно были счастливы.

Однако «отцу народов» такое произведение не могло не понравиться: партийный заказ писателем был выполнен, и за этот роман он был удостоен Сталинской премии.

Время менялось трудно и медленно. Прошли целые десятилетия, пока родилась на свет повесть А.Приставкина "Ночевала тучка золо­тая..." Два писателя - два разных мира. В одних и тех же событиях депортации неповинных людей, в их обреченности на верную гибель один увидел счастье, другой - трагедию.

К сожалению, на сегодняшний день повесть А.Приставкина, прон­зительно правдиво поведавшая о трагических днях в жизни чеченцев и ингушей, единственная. Зато как "плодотворно" потрудились И.Коз­лов ("В крымском подполье"), А.Первенцев ("Честь смолоду"), вместе с ними и И.Вергасов ("Крымские тетради"), который не пощадил и боевого соратника Бекира Османова, с которым не раз ходил в развед­ку – не изменив даже имени, вывел его... турецким шпионом. Как же без устали порочили они крымских татар, будучи верноподданными великого из великих. Принять за чистую монету то, о чем рассказы­вают эти, с позволения сказать, писатели, могут только те, кто полно­стью не информирован. Вернее, дезинформирован. Упомянутые произведения служили именно этой цели. На это же были направлены все публикации в газетах и журналах. Если речь заходила о партизан­ском движении в Крыму, то имена активных подпольщиков - крым­ских татар - замалчивались, а если никак уж нельзя было обойтись без упоминания участников боевых действий, татарские имена просто русифицировались. Пожалуйста, примеры:

1. Командир разведгруппы партизанского отряда "Севастополь-Ба­лаклава" Сейдали Агаев во всех публикуемых материалах упомина­ется как С.Агеев.

2. Командир разведгруппы 17-го партизанского отряда Северного соеди-нения Сейдали Куртсеитов стал С.Курсаковым.

3. Руководитель самой крупной подпольной организации в Симфе­рополе Абдулла Дагджи проходит только как Дядя Володя (подполь­ная кличка).

4. Руководитель Сарайменской подпольной организации "Молодая Гвар-дия" на Керченском полуострове Алиме Абденнанова - Аня (ре­зидент военной разведки).

5. Руководитель Феодосийской подпольной организации "Алев"-"Пламя" Асие Аметова - Ася.

6. Комиссар Восточного соединения крымских партизан Рефат Мустафаев - Лагутин.

7. Командир Ялтинского партизанского отряда Южного соедине­ния Сераджедин Менаджиев - Сергей М.

8. Руководитель подпольной группы Сарайменской подпольной орга­низации Наджие Баталова - Батаева.

9. Знаменитый партизанский командир Мишка-Татар, Герой Польской народной республики Умер Акмолла Адаманов – Михаил Атаманов.

Нередко приходится слышать и чаще, разумеется, в Крыму, что фашисты в период оккупации благоволили к крымским татарам и не причиняли им зла. И это не соответствует истине, которую давно уже пора восстановить.

Разве не в Бахчисарае в первый же день вступления фашистов в город на центральной площади было повешено восемь человек? Вот их имена: Юсуф Таиров, Абла Ибраимов, Лютфие Аединова (тринадцати лет), Халил Османов, Алим Куршунов, Юнус Фетиев, Усеин Джаппаров, Мамут Аметов.

В течение 1941-1944 гг. фашистами казнено в городе более 350 крым-ских татар - коммунистов, партизан, подпольщиков. Фашисты снимали все это на кинопленку и демонстрировали населению, пыта­ясь его запугать.

Десятки крымских татар расстреляны в Алуште, на берегу реки Демирджи, десятки - у подножья горы Кастель, десятки - в деревнях Улу-Сала, Кызыл-Таш, Дегирменкой, Тав-Бодрак, Салы и многих, многих других.

В июле 1988 года страна узнала из информации ТАСС о том, что вокруг партизанских районов в горной части Крыма были сожжены все деревни, создана "мертвая зона". Да, это действительно так. Было уничто-жено более семидесяти татарских деревень. В них проживало более 25 %

от общей численности всех татар в Крыму. В этих деревнях, располагавших-ся в лесной глуши, в горах, жили только крымские татары.

Всему миру известны мемориалы в Хатыни и Саласпилсе. Траге­дия, постигшая жителей Хатыни, постигла и жителей крымских дере­вень, но тщетно было бы искать в Крыму хоть какой-либо памятник, напоминающий людям о том, что и крымские татары пережили тяже­лую трагедию.

Но народ носит дорогие ему имена в своем сердце, разве забудет он имя казненной фашистами восемнадцатилетней отважной разведчи­цы Алиме? Люди стоя слушают песни, посвященные ей. И разве най­дется хоть одни крымский татарин, который не склонит головы перед памятью о легендарном летчике-испытателе дважды Герое Советского Союза Амет-хане Султане...

А вот семьи, каждая из которых достойна отдельного памятника:

Азиза Асанова из г.Симферополя, пять человек - казнены все.

Асана Халилова из деревни Суин-Аджи, Симферопольского райо­на, семь человек - казнены все.

Ибраима Аметова из г.Алушты, одиннадцать человек - казнены все.

Бекира Дагджи из деревни Корбек, Алуштинского района, семь человек, включая семидесятилетнюю мать - казнены все.

Ибраима Халила из г. Бахчисарая, включая четверых детей - со­жжены заживо все.

Муртазы Бекира из деревни Буюк-Янкой, Симферопольского рай­она - расстреляна жена с пятью детьми.

Сундус Чорман из деревни Дегирменкой, Ялтинского района -повешена с четырьмя детьми...

И это далеко не полный список...

...Мне вспоминается случай восьмилетней давности. Поздним ве­чером я прилетел из Москвы в Симферополь. Попытка найти какую-либо машину, которая доставила бы меня в писательский дом творчества "Коктебель" не удалась, и пришлось смириться с мыслью, что предстоит бессонная ночь на аэровокзале.

Однако неожиданно повезло в другом. Я встретил своего приятеля

из Ташкента, поэта Ризу Фазыла. Оказалось, он тоже - в "Кокте­бель"...

Наступило утро, когда нам удалось договориться с владельцем ча­ст-ной машины, и мы тронулись в путь. Разбитной словоохотливый водитель сначала повез нас окольными путями, чтобы миновать посты ГАИ, где, должно быть, всех леваков знают в лицо, и, попетляв уже за пределами города по проселочным дорогам среди рдеющих от маков покатых холмов, мы выехали, наконец, на Феодосийскую дорогу. Сказывалась бессонная ночь, нас одолевала дрема. Водитель же, не смолкая ни на минуту, пере-скакивал с одной темы на другую, и вдруг мы услышали: "Здесь же бандиты жили, крымские татары, сколько они крови людской пролили!.." Эти слова заставили нас вздрогнуть, как от удара, куда и дремота подевалась. Я едва успел перехватить занесенный кулак моего приятеля.

"Жигуленок" скрежетнул тормозами и остановился на обочине. Водитель ошалело уставился на нас, как видно, поняв, что мы и есть

те самые "бандиты". Рассвело, по дороге на большой скорости проно­сились редкие машины.

- Ты зачем так говоришь? - спросил Риза, тяжело дыша и прижав руку к сердцу (он недавно перенес тяжелую болезнь, после чего и послали его отдохнуть).

- Все так говорят... - последовал ответ.

Водитель был не прав. "Так" говорили многие, быть может, даже большинство, но далеко не все. Кто знал крымских татар до войны и пережил с ними вместе страшные годы оккупации, "так" не говорили. Те, кто на фронте воевал бок о бок с солдатом - крымским татарином, тоже "так" не говорили. И вообще у человека, способного мыслить логически, не растерявшего гражданскую совесть, язык не мог повер­нуться говорить "так". Большинство предпочитало молчать. Причины нам сейчас известны. Но были люди, которые даже в тех жесточайших условиях не молчали, подавали голос в защиту справедливости. Будучи людьми честными, принципиальными, они писали письма в так называемые "инстанции", понимая, что в печати им не дадут сказать об этом ни слова. Крымские татары помнят их.

Помню, из рук в руки переходил тоненький листок папиросной бумаги, на нем едва различимы были буквы машинописного текста. Это было письмо С.Писарева, бывшего партийного работника, в ЦК КПСС на имя Брежнева. Из этого письма я впервые узнал о том, какую неблаговидную роль сыграли в трагической судьбе крымских татар бывший командующий партизанским движением Крыма Мокроусов и его комиссар Мартынов. Вину за неоправ-данные жертвы, понесенные крымскими партизанами из-за их бездарного руководства, они свали­ли на местное население, рассчитывая этим обелить себя. Писарев доказывал то, что, казалось бы, и не требует доказательств: народ поголовно не может быть предателем. И сурово за это поплатился -длительное время его "лечили" в психиатрической больнице.

Та же судьба постигла добивавшихся справедливости по отноше­нию к репрессированным народам писателя А.Костерина, генерала П.Г.Григоренко, который в конце концов был выдворен за пределы государства. Подвергся ссылке и А.Д.Сахаров, который всегда поддер­живал движение крымских татар за возвращение на Родину и даже находил возможность приезжать на судебные процессы крымских пра­возащитников. Не обходили этой темы в своем творчестве А.Твардов­ский, К.Кулиев.

Но об этих письмах, обращениях к правительству мало кто знал. Распространяемые "самиздатским" способом они слишком редко попа­дались на глаза людям среди обширной продукции, в которой извер­галась на крымских татар одна только грязь.

Это мы и пытались объяснить водителю, сидя в салоне "Жигулен­ка". Называли татарские имена командиров, комиссаров, руководите­лей подполь-ных групп, партизанских соединений, а глаза растерянного водителя выдавали, что он нам не верит.

- Не знаю, не знаю... Пишут другое... Рассказывают другое... - твердил он и вдруг спросил: - И что вас тянет в эту дыру, не могу понять? Один из вас живет в Москве, другой в Ташкенте, разве вам плохо там?

Но, как объяснить, что родина есть родина, что сам воздух, запах трав и цветов, вкус воды кажутся нам в других местах совсем не такими. Не зря же родина именуется матерью. Может ли человек не тянуться к матери?

Для него - "дыра". А для нас... Тут наши корни.

А корни - это то, без чего ни один народ существовать не может, это его прошлое, его история, материализованная в памятниках культуры.

Именно поэтому после депортации из Крыма коренного населения предпринимались отчаянные усилия по уничтожению этих самых "корней". Но при этом было забыто, что корни крымских татар столь тесно перепле-лись с корнями веками живших рядом народов, что невозможно уничтожить одни, не ранив смертельно другие...