Эмиль АМИТ 1 page

НИКТО НЕ ЗАБЫТ, НИЧТО НЕ ЗАБЫТО...

Воспоминания

По утрам обычно мать будила меня ласковым голосом, прикасаясь к плечу. В этот раз подняла рывком и поставила на ноги. Я никак не мог проснуться, ноги подгибались, но она вновь ставила меня, что-то бессвязно и ласково говорила со слезами в голосе. Руки у нее тряслись, и ей никак не удавалось натянуть на мою вялую руку рукав вельвето­вой тужурки.

В комнате тускло горела керосиновая лампа. Громыхали сапоги, раздавались грубые нетерпеливые голоса. Я уловил оружейный запах, который любой мальчишка смог бы определить после трех с половиной лет оккупации. За окнами еще было черно, и я никак не мог понять, кто пожаловал к нам в такую рань.

Мне едва исполнилось пять, и люди в военной форме для меня все были на одно лицо. Своих врагов я научился узнавать по выражению лица мамы и бабушки. Потом дедушка объяснил, что у наших солдат на пилотке или фуражке обязательно бывает звездочка.

У солдат, которые к нам пришли, на пилотках были звезды. Но почему так суровы их лица, и так растеряны и перепуганы мама с бабушкой? И дедушка сидит на табурете, бледный, прислонясь к сте­не. У него, наверное, опять прихватило сердце. С ним это случается после контузии, полученной еще в первую империалистическую.

Мне трудно было понять происходящее еще и потому, что всего несколько дней назад я видел своими глазами, как фашисты удирали, бросив на окраине деревни батарею, не успев сделать ни одного вы­стрела. А через час или полтора в нашу деревню Буюк-Актачи всту­пили передовые части советских войск. И по дороге, ведущей к Сакам, пошли машины с прицеп-ленными к ним пушками и сидящими в кузо­вах бойцами. Как раз вокруг пышно цвела сирень, и степь, изрытая воронками и траншеями, пестрела цветами. Вдоль дороги толпились жители деревень, кидали охапки цветов в кабины и кузовы машин и прямо под колеса. Солдаты улыбались, махали руками, что-то крича­ли, ловили грозди сирени, прижимали к лицу. Иногда кто-нибудь на ходу соскакивал на землю, подбегал к толпе, узнав кого-то из близких - мать, жену, сестру или просто знакомых - начинались объятия, слезы; через мгновение, с трудом вырвавшись из объятий родных, солдат бежал к ожидающей его у обочины машине.

А эти, совсем не улыбчивые - не свои, чужие?

- Именем Советской власти!.. За измену Родине!.. Пять минут на сборы! Собирайтесь! Брать не более двадцати килограммов на челове­ка! Живо, живо!..

Маму и бабушку я никогда прежде такими не видел. Хотя нет, у них был такой же потерянный вид в то страшное утро, когда пришли гестаповцы забирать моего отца. Это было всего год назад. Я все отчет­ливо помнил.

Я не доставал до рукомойника, и мама сама умывала меня в то утро

на кухне. Едва намылила лицо, как дверь загромыхала, грозя слететь с петель. Мать метнулась в прихожую, но там уже было полно геста­повцев, которые внушали ужас одной своей формой. Ее оттолкнули, вошли в комнату, где уже несколько дней лежал с высокой темпера­турой отец.

Мне защипало глаза от мыла, я никак не мог дотянуться до руко­мойника. Бабушка быстро ополоснула мое лицо, и я кинулся в комна­ту.

Отца уже выводили, поверх нижнего белья у него было накинуто пальто. Он подхватил меня и прижал к груди, я щекой ощутил щетину на

его лице. Кто-то рванул меня из его рук и швырнул на пол, я больно ударился о нижний угол сундука..

Да, в то утро мама и бабушка были в точности так же перепуганы.

Еще бы: у тех, кто явился, на тульях фуражек были череп и скрещен­ные кости.

А эти в пилотках и на них красные звезды!..

С улицы доносились голоса команды и плач женщин, выли собаки,

как перед землетрясением, грохали выстрелы, и собаки, заскулив, затихали.

Мама попросила разрешения выкопать в саду чемодан. Хорошо, что вспомнила про него. Перед самым приходом немцев отец закопал в саду чемодан со своими рукописями и фотографиями родственников, друзей, из-за которых нам могло очень непоздоровиться, попади они на глаза фашистам. Моего отца, Османа Амита, хорошо знали в Кры­му. Он был поэтом. Кроме того, переводил на родной язык русскую и украинскую классику. В его переводах крымско-татарские читатели знакомились с произведениями А.С.Пушкина, И.С.Крылова, Т.Г.Шевченко, М.Ю.Лермонтова. В 1941-м должен был выйти новый сборник собственных стихотворений и поэм отца, но помешала война. Книга так и осталась в рукописном варианте. В чемодане находились и отдельные главы из поэмы "Сеит-оглу Сейдамет", над которой отец работал несколько лет и мечтал закончить после войны. Мечте его не суждено было осуществиться. После многодневных пыток в застенках гестапо г. Саки поэт Осман Амит был казнен.

Солдат, к которому мать обратилась с просьбой вышел в коридор, посовещался с капитаном. Ей разрешили выкопать чемодан.

Место, где был спрятан чемодан, она знала только приблизительно, видела в окно, когда отец закапывал его между деревьями, но взяла лопату

и поспешила в сад в сопровождении солдата и капитана...

Некоторые подробности того кошмарного утра мне стали известны значительно позже, но, думается, рассказать о них уместнее здесь. Несколькими часами раньше, едва перевалило за полночь, бабушка проснулась от осторожного постукивания в окно. Открыв дверь, она узнала майора, накануне квартировавшего в нашем доме. Он про­скользнул в прихожую и торопливо заговорил шепотом: "Я многим рискую, но не могу не предупредить. Если об этом узнает мое началь­ство, не сдобровать ни мне, ни вам. Так вот... - он замялся, отведя в сторону взгляд, ему не просто было произнести такое: - Утром вас всех будут выселять. Так что упаковывайте побыстрее самые ценные вещи, У Джанкоя погиб мой друг, спасая мне жизнь. Он был из этих мест. Сердце ноет, когда думаю про его родных.

Ни о чем не спрашивайте! Ничего больше не скажу. Прощайте!" - и ушел, растворясь в темноте.

Бабушка разбудила деда. Он был человеком религиозным. Поду­мав, сказал: "Такого не может быть, Аллах не допустит. Да и зачем нас куда-то выселять?.."

Они долго сидели, не зажигая лампы, и молчали. Боялись произне­сти вслух, о чем думали. Могильной жутью веяло от слов майора: "Утром вас всех будут выселять". Еще совсем недавно изгонялись фашистами евреи и цыгане. Их вывозили, а потом всех поголовно расстреливали.

Бабушка принялась перебинтовывать руки. У нее были опалены брови и ресницы.

В тот день, когда фашисты, побросав все, бежали из Буюк-Актачей. жители прятались по закуткам, боясь попасться им на глаза.

Мы отсиживались в школьном погребе с двумя другими многодет­ными семьями, жившими поблизости. Бабушка вдруг почувствовала запах гари и выбралась наружу.

Машины с немцами выезжали со двора, отставшие догоняли их, на ходу карабкались через высокие борта. Из окон школы, где они устро­или казарму, валил дым. Бабушка, заведовавшая этой школой более двадцати лет, бросилась туда.

Фашисты, уходя, разбросали по всему помещению, которое прежде было классом, соломенные матрацы и выгребли на них из печи жар. Огонь переползал с матраца на матрац, начал гореть пол, языки пла­мени уже лизали подоконники. Бабушка, задыхаясь от дыма, стала хватать горящие матрацы и выбрасывать в окна, сбивать пламя под­вернувшейся под руку немецкой шинелью.

Грозный окрик заставил ее обернуться. Сквозь дым она увидела фашиста, расстегивающего кобуру. Но едва он направил на нее, остолбе-

невшую, наган, как за ним вдруг возник другой, офицер, и как ни странно, схватил первого за руку, громко отчитывая и пытаясь вытол­кать. Хлопнул выстрел, пуля ушла в потолок. Офицер выпихнул на­парника из школы, они пробежали, пригибаясь, под окнами и исчезли.

Обеспокоенный долгим отсутствием бабушки, вылез из погреба дед. Они вдвоем спасли школу. Когда вернулись в погреб, черные от копоти,

мы испугались: у бабушки обгорели руки, лицо.

Все это время, когда в родном Крыму уже не осталось ни одного врага и люди стали привыкать к тому, что не слышно нигде выстрелов, бабушка жила мыслью, от которой становилось светло на душе: вот минует лето и дети Буюк-Актачей опять соберутся в школе.

Когда чуть забрезжил рассвет, дед вышел на улицу и через несколь­ко минут вернулся. "Что-то, видимо, будет, - сказал он. - Деревня оцеплена солдатами. Я не успел выйти, а мне сразу: "Назад! Стрелять буду!.." Ничего не понимаю".

А в половине шестого постучали в дверь.

Даже заранее предупрежденные бабушка и дед не могли решить, что с собою брать.

- Ну, что вы стоите? Время же идет! - сказал один из солдат, и в его голосе вроде бы даже прозвучало сочувствие: - Хлеб в доме есть? А мука? Что в дороге будете есть?..

Их было двое, этих солдат. Пока мать искала зарытый в саду чемо­дан, они содрали со стены ковер, опрокинули в него содержимое сун­дука, связали веревками крест-накрест, подняли вдвоем и потребовали: "Выходите!"

Подталкиваемый в спину солдатом приблизился к машине, с кото­рой разносились крики, плач, Абульваап-акай, семидесятилетний старик. Он нес, прижимая к груди, несколько печных железных труб. Еще в начале войны он получил известие о гибели единственного сына. Год назад от тифа умерла его невестка, благодаря которой он до той поры и жил на этом свете.Четырехлет-него внука забрал кто-то из ее родственников в соседнюю деревню. Один остался Абульваап-акай, как перст один.

- Совсем тронулся старик! - засмеялся солдат. - Я ему: "Возьми пожрать что-нибудь!", а он какой-то драный коврик для молитвы под мышку сует. Я коврик выкинул, он за эти трубы... Ну, и хрен с тобой, думаю...

Трубы у старика тоже отобрали и зашвырнули подальше, а самого подсадили в кузов, уже битком набитый людьми.

Бабушка и дед замерли, прижавшись друг к дружке, на узле. Я распо-ложился на коленях у деда. Он крепко держал меня, будто боял­ся, что потеряет. Мне на шею капнула его слеза.

Рядом с нами пристроилась на корточках в углу глубокого кузова Капье-апте, прижимая к себе двух малышей, и отрешенно глядела перед собой. О чем она думала? Скорее всего о муже и четверых своих сыновьях, которые в это время были на фронте. Она еще не знала, что из них вернется только один, ее средненький, Сервер, покалеченный, но при орденах. Но сможет пробыть с ними всего час или два...

Солдаты неистово ругались. Нам и невдомек было, что стоим из-за моей мамы.

А она тем временем искала чемодан. Капитан поглядывал на часы, нервничал, начал уже ругаться: "Скорее, скорее! Тебя вся колонна ждет!" Она копала здесь, копала там, наконец, лопата легко вошла в рыхлую землю. Полсада разрыла, пока нашла то, что искала. Чемодан истлел, пролежав в земле три с половиной года. Когда капитан его вырвал из рук матери, он развалился, посыпались листы бумаги, кни­ги, фотографии. Капитан разворошил все это ногами, но не найдя ничего ценного, закричал: "Из-за этого ты, сука, дурила нам голову?!" Мама соскребла бумаги в кучу, запихнула их вместе с землей в чемо­дан. Вернуться в дом ей уже не позво-лили, и она в обнимку с чемода­ном направилась к машине.

Нас привезли в Саки на вокзал, куда согнали выселенных из города

и близлежащих деревень. Погрузили в товарные вагоны, которые не удо-сужились даже подмести после того, как возили скот. Нестерпимо пахло навозом и мочой. Справа и слева от входа были сколочены широкие нары, нам повезло: досталось место наверху, ближе к окош­ку, перевитому колючей проволокой. Сюда проникал свежий воздух, и дышалось легче. Внизу, на полу, под нарами и на нарах тоже сидели, тесно прижавшись друг к дружке, люди. Если кому-то надо было куда-то пройти, приходилось перешагивать через других.

Дверь со скрежетом захлопнулась. Стало темно. Поезд тронулся...

...Так была запущена машина по уничтожению стариков, жен­щин, детей. Никто не знал, куда их везут, зачем. Никто даже не удосужился ознакомить народ с Постановлением ГКО от 11 мая 1944 года, по которому крымско-татарскому народу как этносу по суще­ству был вынесен смертный приговор. Кто-то решил, что приговорен­ным не обязательно знать его, важно, чтобы знали исполнители.

Входили в ГКО те, кому не привыкать было изобретать подобные приговоры: И.В.Сталин (председатель), В.М.Молотов (заместитель), К.Е.Ворошилов, Г.М.Маленков, Н.А.Булганин, Н.А.Вознесенский, Л.М.Каганович, А.И.Микоян. Выселение осуществлялось войсками НКВД под непосредственным руководством Берии и его ближайших помощников Кобулова и Серова.

За время оккупации, длившейся более трех лет, тысячи трудоспо­собных крымских татар были угнаны в Германию, а часть населения истреблена гитлеровцами. Оставшиеся в подавляющем большинстве были женщины, дети, старики, не пригодные к строевой службе. При­ведем для сравнения данные о половозрастном составе 188 тысяч крымских татар, депортированных 18 мая 1944 года по постановлению ГКО. Примерно 50 процентов из них составляли дети до 16 лет, 35 процентов - женщины, и лишь 15 процентов (т.е. около 28 тысяч) - мужчины, включая стариков, инвалидов, бывших партизан и партий­но-хозяйственный актив, успевший возвратиться в Крым из эвакуа­ции для восстановления Советской власти...

...На станциях больших городов двери вагонов не открывались. Перед составом прохаживались часовые с автоматами. Случалось, два битком набитых состава останавливались рядом на параллельных пу­тях. Господи, что творилось тогда у крошечного вагонного окошка! Каждому хотелось пробраться к нему, чтобы, в кровь исцарапав о колючую проволоку руки и губы, прокричать в пространство: "Какой райо-он?.. Какая деревня-а-а?!"

Строгий оккупационный режим не позволял людям свободно хо­дить из деревни в деревню. Люди стосковались по близким. Дождав­шись освобождения, родственники ринулись друг к другу справиться, кто как пережил оккупацию, кто жив, кого не стало... Выселение настигло людей не дома, а на пути и в гостях - так настигает человека стихийное бедствие, землетрясение, оползень, буря, извержение вул­кана. Кто искал мать и отца, кто - детей, а кто брата, сестру... Из стоящих рядом вагонов неелись те же вопросы, крики, мольбы, плач. Люди с трудом слышали друг друга.

Двери вагонов открывались обычно на полустанках, где поезд стоял несколько минут. Задыхающиеся люди жадно глотали свежий воздух, расступались, чтобы вдохнули его и больные, которые не могли под­ползти к выходу. А вдоль вагонов торопливо шагал офицер в синей фуражке с солдатами и, заглядывая в вагон, задавал один и тот же вопрос: "Трупы есть?.. Трупы есть?.." И не было случая, чтобы из вагона кого-то не вы-таскивали: чаще всего старого человека или ре­бенка. Его тут же, в трех-четырех метрах от железнодорожной насы­пи, расковыряв ложбину, за-брасывали песком и щебенкой. А чаще всего и этого не успевали сделать. Поезд трогался. Труп оставляли у дороги. Обезумевших от горя родствен-ников с трудом отрывали от него, пинками и прикладами загоняли в вагон.

В нашем вагоне первым умер Абульваап-акай. С того момента, как мы отправились в путь, он не взял в рот ни крошки, люди предлагали ему и сухарик, и сушеный сыр, и семечек. "Не отрывайте от своих детей, им надо жить, а мне уж ни к чему..." - говорил он и отталкивал дающую руку. Его оставили на обочине.

Много времени спустя я услышал, что его дошедший до Берлина сын вернулся после Победы и отыскал в чужой стороне своих односель­чан. Ему рассказали, как умер его отец и где был оставлен. Говорят, он поехал на тот полустанок и несколько дней ходил с мешочком вдоль путей. И если ему попадалась какая-то кость, он, думая, что это кость его отца, бережно под-нимал. Он выкопал могилу и похоронил кости, которые собрал.

Часто на больших станциях кто-нибудь стучал в дверь и, рассчи­тывая на милосердие прохаживающегося напротив солдата, просил открыть ее, чтобы сбегать за водой, но у солдата была инструкция. В ответ неизменно слышалось: "Молчать, продажная шкура!" Или: "За­ткнись, предатель!"

"Почему он нас так называет, оджапче? Что мы такого сделали?" - обращались односельчане к моей бабушке.

Бабушка и мама были единственными образованными людьми в вагоне. Они учительствовали в Буюк-Актачинской школе. Бабушка получила образование еще до революции, владела французским, иг­рала на фортепиано, гитаре. С помощью мамы она до войны организо­вала в деревне прекрасный кружок художественной самодеятельности. Создали свой оркестр. Благо, музыкантов искать не приходилось. Трудно было найти татарскую семью, в которой никто не играл на каком-либо инструменте. Скрипка, кларнет, бубен, флей­та, труба были наиболее распространены. В сельском клубе молодежь пела, танцевала, ставила пьесы Чобан-Заде, Ильяса Тархана, неболь­шие инсценировки о нерадивых по басням И.С.Крылова, переведен­ным на крымско-татарский язык моим отцом.

Вот и сейчас люди тянулись к моей бабушке, спрашивали: "Какие

же мы предатели, Фера-оджа? Разве мы не построили у себя Совет­скую власть? Разве теперь не отдали своих сыновей, чтобы они ее защищали?.."

Бабушка, наверное, впервые не находила ответов на их вопросы...

... Кто-то могущественный уже давно вынашивал черные планы относительно крымских татар. С конца тридцатых годов все настойчи­вее стали подчеркиваться именно негативные стороны взаимоотноше­ний Крымского ханства со славянскими народами, муссировалась мысль о набегах татаро-монголов на Русь, об угоняемых ими русских людях, пополнявших невольничий рынок в Кафе, но ни словом не упоминалось нигде о том, что завоеватели продавали на том же рынке самих крымцев (именовавшихся в русских летописях кипчаками, половцами, куманами). Захватив в 1239 году Крым, монголы пленили 12 тысяч крымских джигитов. Через генуэзских торговцев-пиратов они были проданы султану Египта.

И тот, учтя воинские способности этих джигитов, создал из них гвардию.

И во второй половине ХШ века власть в Египте переходит в руки выходцев из Крыма (мамлюков). Их военачальник Бейбарс, родом из Солхата, провозглашает себя султа­ном. В Египет бегут многие крымцы от гнета Золотой Орды. С этого времени начинается развитие и процветание на египетской земле крымско-тюркского (кумайского) языка и литературы, которое длит­ся более трех веков.

"...Из нынешних крымских, казанских, оренбургских татар едва ли есть один человек, происходивший от воинов Батыя. Нынешние тата­ры - потомки прежних племен, живших в тех местах до Батыя и покоренных Батыем, как были покорены русские. Пришельцы-завое­ватели все исчезли, все были истреблены ожесточением порабощен­ных", - писал Н.Г.Черны-шевский. Современная наука говорит о том, что "в процессе формирования крымских татар приняли участие не-тюркоязычные - тавры, скифы, антич-ные греки, сарматы, аланы, ви­зантийцы, готы - и тюркоязычные предки - гунны, тюрко-булгары, хазары, печенеги (IV-IX вв.), половцы, кыпчаки и золотоордынские племена (XI-XVI вв.)".

Однако было, видимо, в чьих-то интересах не замечать разницы между завоевателями-монголами и покоренными ими племенами, за которыми впоследствии было закреплено название (не самоназвание! - Э.А.) "татары". После образования "Золотой Орды" на Руси татарами стали называть все тюркские племена, населяющие Причерноморье, Кавказ и Среднюю Азию. И в 30-е годы кто-то ловко пользовался этим, чтобы разжечь неприязнь между славянским и тюркоязычным насе­лением юга России, изымая из памяти народной века тесной дружбы и родства крымцев и русичей. Не заглядывая в глубь тысячелетий, вспомним хотя бы факт участия крымцев в русско-французской войне начала XIX века. В 1806, году мусульманское население Крыма во главе в муфтием Муртазой Челеби и мурзами Прошением, поданным на Высочайшее имя через бывшего тогда Таврического губер-натора Дмитрия Борисовича Мертваго, изъявило желание выставить нужное число конных полков на своем иждивении для защиты Отечества.

Император Александр 1, милостиво восприняв Прошение, Высо­чайше повелел указом за N 2272 "разработать четыре конных полка из крымских татар, по образцу казачьих". Сформированные полки получили названия уездов, население которых представляли. Таким образом в марте 1807 года были созданы Симферопольский, Перекоп­ский, Кезлевский (Евпаторий-ский), Феодосийский полки.

До открытия военных действий крымско-татарские полки находи- лись на прусской границе, а в 1812 году, с началом Отечественной войны, принимали участие во всех сражениях в составе корпуса ата­мана Платова и особо отличились в Бородинской битве. Полки эти в составе русских войск дошли до Парижа...

Революция на территории Крымского полуострова в силу особых социально-политических условий произошла несколько позднее, чем в России, в январе 1918 года. Однако рабоче-крестьянское правитель­ство в Крыму просуществовало всего 75 дней. Под натиском немецких интервен-тов и белогвардейцев большевики оставили Крым. Республи­ка Таврида пала. Начался белый террор. Большую подпольную работу вел тут до марта 1919 года брат Ленина - Дмитрий Ильич Ульянов. Ему удалось сколотить спаян-ную большевистскую группу из образо­ванных татарских деятелей, в которую входили Али Баданинский, Досмамбет Аджи, Селим Меметов, Сулейман Идрисов, Осман Халилов, Халил Тынчеров, Исмаил Арабский, Умер Тархан, Якуб Тархан и другие. В начале 1920 года в Симферополе было организовано "Му­сульманское коммунистическое бюро" при подпольном Крымском Ок­ружном комитете РКП/б/. В самый напряженный период подготовки к воору-женному восстанию против врангелевского режима в Крыму по доносу провокатора поручика Сурина подпольная организация бы­ла раскрыта. Шестеро ее руководителей были казнены, остальные отправлены на каторгу. В это же время в Алуштинском и Судакском районах активно действовал, уничтожая врангелевцев, татарский полк Крымской повстанческой армии, сформированной знаменитым партизанским командиром Османом Деренай-ырля. Когда М.В.Фрунзе в ноябре 1920 года штурмовал Перекоп, Деренайыр-ля ударил по бело­гвардейцам с тыла.

18 октября 1921 года Всероссийский Центральный Комитет и Совет Народных Комиссаров принял постановление "Об образовании Крым­ской Автономной Советской социалистической республики". И подпи­сал его В.ИЛенин. Приветствуя принятие постановления, газета "Жизнь националь-ностей" писала: "...Нельзя было без внимания оста­вить то важное обстоя-тельство, что самая компактная часть крымской деревни - татары, состав-ляющие вместе с немногочисленным проле­тариатом городов базу советской власти в Крыму... Это наряду с Азер­байджаном и Туркестаном еще один ярко вспыхнувший маяк, которому суждено притянуть к себе все лучшие стремления и чаяния многонационального Востока....Крымская республика - это закрепле­ние максимума автономных прав и инициатива для широких трудовых масс коренного населения в деле культурного экономического возрож­дения" (25 окт. 1921 г.).

По конституции Крымской АССР государственными языками ре­спублики принимаются татарский и русский.

За короткое время трудящиеся Крыма, основную часть которого составляли крымские татары, добились немалых результатов. За ус­пехи в сельском хозяйстве, обеспечившие экономический подъем кол­хозов и совхозов, а также выполнение обязательств перед государством Крымская АССР 3 января 1934 года одной из первых в стране была награждена орденом Ленина. Потом были 1936-1938 годы, трагические для всех народов страны, войны - с финнами и гитлеров­цами...

Но люди, отправленные в неизвестность, под стук колес думали не о прошлом, а о том, что ждет их впереди. Матери, отцы, сестры, жены, дети советских воинов, сражающихся в это время с фашистами, мучи­тельно размышляли, почему их обзывают "продажными шкурами". Не было ни одной семьи, из которой кто-нибудь не был на фронте. И всем хотелось верить, что произошла чудовищная ошибка, что скоро о ней, об этой ошибке узнает дорогой товарищ Сталин, отец народов, разберется и прикажет возвратить всех обратно. И не один из едущих порывался написать и писал письмо "дорогому вождю".

О чем же они писали? Конечно, об активном участии крымских татар в партизанском движении. В книге "Крым", изданной в 1943 г., политиче-ским управлением Черноморского флота, сказано: "...подав­ляющее большинство крымско-татарского народа, изнывающего под ярмом про-клятого "нового порядка", сопротивляется немецким за­хватчикам". А

газета "Красный Крым" от 18 февраля 1944 года сооб­щала, что за оказанное сопротивление и помощь партизанам оккупантами сожжены "десятки татарских деревень, а сотни и тысячи крымских татар казнены". Да, это действительно было так и многие тысячи крымских татар продолжали сражаться против фашистов на фронте. В сводках военных лет не раз упоминались имена легендарно­го военного асса, дважды Героя Советского Союза Амет-хана Султана, Героев Советского Союза А.Решидова, С.Сеитвелиева, Т.Абдуля, У.Абдураманова, кавалеров орденов Славы трех степеней Б.Сеттарова, С.Абдураманова, Н.Велиуллаева, М.Караева, М.Реизова, генера­лов Исмаила Болатова, Аблякиа Гафарова. А в это время их семьи, изнывающих от жажды и голода, обзываемых "продажными шкурами", в темных смрадных вагонах везли в неизвестном направлении. Письма с дороги писали "отцу народов" командиры и комиссары парти-занских отрядов А.Аединов, С.Менаджиев, М.Мамутов, Н.Билялов и многие другие. Они сообщали, сколько их земляков было в отрядах и как они воевали, а с теми, кто пошел в услужение к фашистам, они расправи­лись сами.

Двое из троих комиссаров партизанских соединений в Крыму -Р.Мустафаев и М.Селимов - и десятеро из тридцати комиссаров парти­занских отрядов были татарами. В одном только Южном соединении партизанских отрядов Крыма, состоявшем из 2300 человек, третью часть составляли крымские татары. А их в то время было всего 19,4 процента к общему числу населения Крымской АССР...

...Из переднего вагона послышалась песня. Пели хором. Потом песня донеслась и из того, что следовал за нами. Кто-то слабым, но чистым голосом запел и в нашем вагоне. Его поддержали другие.

Историю крымских татар, начиная с древнейших времен, можно проследить по народным песням. Люди пели "Порт-Артур" - о том, как крымские джигиты во время русско-японской войны бились насмерть с самураями, защищая дальневосточные границы Отечества, и "Шом­пол" – о кровавых событиях 1919 года, когда во дворе Ханского дворца в Бахчи-сарае белогвардейцы шомполами забили насмерть 25 молодых джигитов, отказавшихся идти к ним на службу.

На пятый или шестой день изгнания в наглухо закрытых душных вагонах крымские татары пели песни, родившиеся уже в пути. Многие из них живы по сей день и по праву считаются народными. "Родимый Крым, я не говорю "прощай!", "Откройте же двери вагона!", "Что ты, воин, глядишь сурово?..", "Успею ли вернуться, пока не погас огонь в очаге?.."

и другие.

Мы ехали долго. Около месяца. Стук колес вколачивался в душу,

мозг, тело. Я сейчас его слышу, когда закрываю глаза, снова раскачи­вает меня вагон и скрипит...

Часть эшелонов с репрессированным народом направилась в Си­бирь, часть на Урал, а наш повернул на юг, в Среднюю Азию. И по обеим сторонам железнодорожной насыпи по всему долгому пути в изгнание остались лежать непогребенными трупы - детей, женщин, стариков...

..."Великий кормчий" тем временем позаботился о том, чтобы все совершаемое было по закону. Пока подручные Берии сочиняли обвинения, которым оправдывалось осуждение всего крымско-татар­ского народа целиком, писателям и ученым было дано особое задание: изъять из памяти все, что касается крымских татар, замазать черной краской то, что не сразу удастся забыть. Срочно издаются путеводи­тели по Крыму, учебники, печатаются стихи и проза, разжигающие в читателе презрение, ненависть к крымским татарам, пробуждающие чувство благодарности к тому, кто избавил от этих зверей и варваров. Товарные составы с набитыми битком семьями сражающихся на фрон­тах были еще в пути, а уже в Симферополе состоялось специальное заседание ученых. После него академик Б.Д.Греков в соавторстве с Ю.В.Бромлеем оповестил через "Вестник АН СССР", кто из их коллег действовал в "угоду татарским буржуазным националистам", тогда как главной задачей является рассмотрение истории Крыма "в свете указаний, содержащихся в основополагающих трудах И.В.Сталина".

Срочно стала переписываться история Крыма, которая, по высказыва­нию П.Надинского, содержала "много принципиальных ошибок и из­вращений исторической действительности" и не могла отвечать требованиям времени без таких характеристик: "... крымские татары мало и неохотно занимались хозяйственным трудом. Основным их занятием были беспрерывные войны и разбойничьи набеги с целью грабежа и наживы..." "... Ликвидация Казан-ского ханства позволила России активизировать борьбу против крымских захватчиков. России в этой борьбе помогало также донское казачество, затрудняя действия крымских хищников..." и т.д. и т.п. (Очерки по истории Крыма. Крымиздат, 1952; История СССР. М.: "Просвещение", 1979. Т.1).

И было стерто, сожжено, предано забвению все, что писалось о крымских татарах Л.Толстым, А.Чеховым, М.Горьким, И.Франко, Л.Украинкой, И.Коцюбинским, В.Короленко, все, что хоть отдаленно напоминало высказывания поэта и художника Максимилиана Воло­шина, жившего в Крыму и дружившего с татарами: "...Греческая и готская кровь совершенно преображают татарство и проникают в него до самой глубины мозговых извилин. Татары дают как бы синтез всей разнообразно пестрой истории страны. Под просторным и терпимым покровом Ислама расцветает собственная подлинная культура Кры­ма. Вся страна от Меотийских болот до южного побережья превраща­ется в один сплошной сад: степи цветут фруктовыми деревьями, горы - виноградниками, гавани - фелюгами, города журчат фонтанами и бьют в небо белыми минаретами. В тенистых улицах с каменными и деревянными аркадами, в архитектуре и в украшениях домов, в ри­сунках тканей и вышивках полотенец догорает вечерняя позолота византийских мозаик и обретают сияние вязи итальянского орнамен­та...".