Менты Икбала

Мухаммад Икбал (1876–1938 годы) родился в Лахоре, в состоятельной мусульманской семье. Он воспитывался в традициях ортодоксального ислама, важное место в его жизни занимала философия и поэзия суфизма. Еще в ранней юности его стихотворения, написанные на урду, приобрели широкую известность. Он получил английское образование в соответствии с принципами Ахмад‑хана. В 1905 году Икбал переехал в Англию и получил там ученую степень доктора философии. В 1908 году он опубликовал серьезное исследование идей мусульманских, преимущественно суфийских, философов, взгляды которых были для него очень важны. В частности, он рассматривал учение Бахауллы, ученика Баба, как систему, созданную на основе взглядов Муллы Садры. Философская концепция Бахауллы во многом совпадала с его собственными идеями, поэтому в своей книге он уделил этому философу особое внимание. Однако его собственная философская концепция формировалась в большей степени под влиянием европейских идей позднего романтизма и постромантизма, его привлекали Бергсон, Ницше, Уайтхед и английские идеалисты. С помощью их современной терминологии он описывал концепции средневековых исламских философов.

Вернувшись в Индию, Икбал некоторое время работал как адвокат и преподавал философию. Однако вскоре настолько устал от адвокатской практики и преподавания, что отказался от своей должности из‑за царившего в индийском исламе лицемерия, малодушия, некомпетентности и вернулся к занятиям поэзией. Одновременно он сформулировал собственную философскую концепцию, которая частично поэтическими методами объясняла причины деградации его народа.

Икбала интересовала в первую очередь философия морали. Какая жизнь является добродетельной? Чтобы ответить на этот вопрос, ему пришлось обратиться к онтологии. Будучи представителем современной промышленной цивилизации, Икбал придавал огромное значение эволюции. С течением времени жизнь приобретала непредсказуемые новые черты, которые ранее отсутствовали. В то же время вслед за современными мыслителями он признавал бесценное значение бесконечного разнообразия отдельных личностей. Соответственно, жизнь нельзя свести к закрытой системе, зафиксированной в ее естественных категориях, как это делали мыслители Средневековья. Подлинное место человека в космосе невозможно полностью проанализировать при помощи какой‑либо временной шкалы или системы ценностей. Так, Икбал не желал принимать позицию релятивизма: говоря, что космос – это просто набор событий, которые можно трактовать так, как угодно наблюдателю, он признавал возможность манипуляции этими событиями с целью получить то, что нужно. (Следовательно, нет никакой внешней системы оценки наших желаний, есть только наши цели, сформированные под влиянием образования и личных интересов.) Он был уверен, что одни цели намного значительнее, чем другие, и что упадок мусульманского общества в Индии вреден не потому, что неудобен или эстетически неприятен, а потому, что нарушает основные законы космоса.

Икбал полагал, что решение этой проблемы можно найти практически в неограниченном духовном потенциале каждой личности, который сам по себе является уникальным свойством индивидуальности. Весь космос является уникальной индивидуальностью, воплощенной в Абсолюте, который в исламе известен как Бог. Предназначением каждой смертной личности, каждого человеческого существа является стремление стать как можно более подобным Богу: все более и более уникальной индивидуальностью, а следовательно, все более и более творческой. Время и эволюция не являются механической последовательностью смены старого новым, но представляют собой результат раскрытия творческих способностей личности; время является способом выражения трансцендентной индивидуальности, поэтому контраст нового указывает не столько на бессмысленность старого, сколько на реализацию космического потенциала. История и даже исторический прогресс как поле индивидуального творчества (и как ключевая часть эволюции космоса) должны быть не только объектом моральных оценок, но и средством проверки нравственных ценностей.

^{Икбал. Фото нач. XX в.}

Ислам как наиболее историческая из всех религий, казалось, удовлетворил потребность в историческом фундаменте моральной жизни. Однако ислам, который мог сделать это, должен был быть исламом социального порядка и политических действий, исламом шариата и великих гази. В таком исламе, по его мнению, действия были динамичными и ответственными, а творческое начало всегда следовало за высшим авторитетом космоса. Но он резко протестовал против неисламских по своей сути пассивности и самоуничижения, которые видел в «персидском» суфизме (в полном соответствии с принятым в XIX веке отрицании суфийской религии и персидской культуры как упаднических). Однако сам он в понимании ислама шел путем, который вполне признавался суфизмом. Его больше интересовали внутренние аспекты мухаммаданского Откровения, чем его внешняя сторона; более того, он призывал выдающиеся личности воплотить этот дух в своей жизни на благо всего общества. И когда он искал параллели своим взглядам в исламской традиции, то, как правило, находил их в произведениях суфийских авторов.

Ислам, по мнению Икбала, выполняет сразу две социальные функции. С одной стороны, он обеспечивает стабильность социальной жизни при помощи норм шариата и огромной системы форм народной жизни, которые гарантированно не подлежат изменению не только одним человеком, но и группой людей. Эта стабильность обеспечивает долгосрочные стандарты, по которым любой человек может оценить себя и надежный контекст, в котором он может действовать. В то же время ислам включает в себя и принцип развития. Стабильные нормы шариата никогда не были статичными, он располагал инструментами, которые позволяли ему реагировать на новые потребности индивидуумов, а обществу развиваться. Икбал настаивал на том, что ворота иджтихада должны оставаться открытыми, поскольку Коран одобряет индивидуальные поиски и эксперименты. Он пытался показать, что в исламе заключен дух и метод эмпирического отношения и индуктивного исследования, которые он считал ключом к сознательному систематическому прогрессу.

Икбал верил, что ислам занимает центральное место в мировой истории. В доисламские времена человеческое общество и взгляды прогрессировали медленно и бессистемно; но от эпохи примитивных племенных культов и магии к эпохе таких исторических религий, как индуизм и христианство, человеческий разум развивался под воздействием особого и не совсем рационального процесса откровения – деятельности гениальных пророков, которые знали больше, чем понимали люди, и провозглашали истины более высокие, чем они могли принять. Даже величайшее достижение интеллектуального развития того времени, классическая древнегреческая философия, отразила ограниченность тогдашнего мышления, не вполне свободного от примитивных оков. Древнегреческая мысль, как он считал, оставалась по существу дедуктивной, привязанной к абстракциям, которые, по сути, являлись просто высоко рационализированными мифами; она не была полностью свободна, не до конца осознавала собственную силу, чтобы в полном осознании таковой начать эмпирическое познание действительности.

Откровение Мухаммада стало последним и самым полным откровением, потому что принесло человечеству все необходимые принципы, сделав последующие откровения просто ненужными. Своим абсолютным монотеизмом и живительным прагматизмом оно освободило человечество от мифов и направило его к незамутненному предрассудками эмпирическому исследованию мира. На примитивном уровне человеческого развития подобное освобождение могли дать только пророки, но теперь этого больше не требуется, поскольку главной движущей силой человеческой мысли стала эмпирическая наука, основанная на методах индукции. Икбал пытался показать наличие этих интеллектуальных достижений, указывая на простоту указаний Корана и различные труды по эмпирическим наукам и неаристотелевой метафизике средневековых мусульманских ученых. Разделяя мнение западных ученых, что именно мусульмане познакомили христианский мир с таким понятием, как экспериментальное исследование, Икбал связывал бурный расцвет эпохи Возрождения и современной западной науки с применением исламских принципов. Однако Запад заимствовал этот освобождающий принцип, основанный на изменении и эволюции, не сбалансировав его с другим, не менее важным исламским принципом непрерывности. В результате Запад развивается быстро, но нестабильно, забыв про моральные устои, что в конечном итоге и приведет его к гибели.

Между тем ислам во всем следовал Откровению Мухаммада: он постепенно начал адаптировать освобождающий принцип развития (который так далеко завел Запад), но сохранял непрерывность сообщества, основанного на социальной восприимчивости самого Мухаммада, которая не давала свободе превратиться в злоупотребление. На Западе индивидуализм превратился в идола и развивался без учета его зависимости от Абсолютной Индивидуальности – Бога, а потому был фальшив. В исламе же, если мусульмане возродят свое наследство, разовьется истинный индивидуализм, свободный от злоупотреблений. Даже сейчас на мусульманах лежит важнейшая миссия нести свидетельство бескомпромиссного единства Бога со всеми его проявлениями как в свободе человеческого мышления, так и в моральных указаниях индивидуумам. Оковы материализма погубят Европу, и тогда ислам будет готов возглавить человечество и повести его по более трезвому и надежному пути к окончательной индустриализации.

Такая историческая миссия предполагала, как и в суфизме, особую созидательную роль духовной элиты. Эти совершенные индивидуальности были главной движущей силой развития и свободы в исламе, именно они обеспечивают ход истории, и человечество проявляет все разнообразие индивидуальности, которое ему предоставил Бог. Подобные люди были на пути к состоянию, которое Ницше называл «сверхчеловеком», а Икбал описал в классических суфийских терминах как совершенного человека, венец творения и его главный смысл. И как это было в суфизме, если такой человек увидит за пределами существующих норм шариата новые, более совершенные социальные формы, он должен будет ради социальной солидарности сохранять шариат в его нынешнем виде, поскольку от масс нельзя требовать, чтобы они осознали истину на том же уровне, что и он. В конце концов все человечество будет ближе и ближе подходить к состоянию идеальной индивидуальной неповторимости, то есть к Богу, но пока исполнение целей Божьего творения возложено на тех, кто наиболее приблизился к этому. Вслед за суфиями Икбал считал Мухаммада, в его универсальности и рациональности, прототипом такого совершенного человека.

Икбал воплотил свою философскую концепцию в многочисленных литературных произведениях, как поэтических, так и прозаических, и она обрела популярность в среде мусульманской интеллигенции. В юридическом анализе гибкости шариата он придает иджма роль метода сознательного и намеренного продвижения новых условий и взглядов, полностью совместимую с его оригинальным использованием в шафиитской системе. Хотя таким образом он доказал наличие принципа развития, но не смог показать, как нужно поддерживать принцип непрерывности после отказа от шафиитского анализа. Его интерпретация учений средневековых мусульманских мыслителей часто служила задаче показать, как неправильно и однобоко идет эволюция современного Запада.

Икбал был уверен, что ислам противопоставляет себя как индуизму, который содержит только принцип непрерывности, так и современному Западу, который из‑за критической слабости христианства, отвергнувшего закон, использует только принцип развития. Однако он не смог привести серьезных доказательств того, что в других средневековых системах, например в индуизме, действительно отсутствовал принцип развития, или что ислам способен лучше, чем христианство, адаптироваться к современным условиям, не утратив принцип непрерывности, и писал об этом как о само собой разумеющемся факте. Однако система Икбала представила более серьезную защиту ислама, чем те упреки в сторону ислама и способы защиты христианства, которые мусульмане привыкли встречать в книгах западных авторов; действительно, его искажение истории было не более вопиющим, чем попытки любого популярного западного автора писать историю исключительно с точки зрения христианства.

Естественным следствием совмещения Икбалом воинственности с осторожностью, его веры в высокое предназначение ислама с трепетным, но явно неадекватным отношением к существующим исламским институтам было оправдание мусульманского коммунализма. Можно с уверенностью сказать, что Икбал не верил в то, что мусульмане должны ограничивать свои социальные или политические взгляды какой‑либо территорией. Он рассматривал исламское сообщество как мировую структуру, и его равно волновало положение мусульман в Палестине и в Дели. В этом отношении очень показательно, что все свои наиболее важные поэтические произведения, содержавшие послания к мусульманам, он писал на международном персидском языке, а не на местном индийском урду. Он выступал против любого чрезмерно территориального национализма, поскольку это могло вызвать раскол в исламском мире (хотя он с некоторой симпатией относился к национальным движениям в районах, где мусульмане составляли большинство, если они выступали за необходимые социальные реформы). Однако на практике акцент на социальной и культурной независимости мусульман вне рамок какой‑либо территориальной нации служил делу мусульманского культурного консерватизма, боровшегося с широкими взглядами индийского национализма. Он выступал за независимую органическую эволюцию ислама и сотрудничал с Мусульманской Лигой.

Ганди был сторонником активный действий, он признавал, что общество деградировало, но верил в благородство людей и руководствовался этим принципом. Он читал сравнительно мало, хотя и очень избирательно. Ганди стремился к созерцательной жизни и проповедовал ее, сожалея, что у него нет времени на серьезные занятия йогой. Икбал, напротив, будучи поэтом, вел созерцательный образ жизни. Он считал свое поколение слишком погрязшим в деградации и направил весь свой поэтический талант на проповедь благородной жизни, которую должно будет вести следующее за ним поколение. Однако он больше стремился к спасению того, что уже существовало, чем к созиданию чего‑то нового прямо сейчас. Созидательная деятельность Ганди отличалась практичностью, он всегда старался делать все в нужное время и в нужном месте. Он никогда не углублялся в философские глубины, и его исторические представления отличались наивностью (что позднее он частично осознал сам). Икбал обладал намного более глубоким чувством хода истории и ценности непрерывной традиции, поэтому он более реалистично осознавал политические требования культурных институтов своего поколения. Когда интерес к Ганди среди мусульман пошел на спад, а интерес к коммунализму и историческому исламу увеличился, Икбал стал источником вдохновения для молодых образованных мусульман.