Словосочетания и синтагмы

Мы обнаружили, что в понимании словосочетаний большую роль играют ритм и интонация. Вследствие недостаточной практики речи и отсутствия слуха на ритмомелодию фразы, у глухонемых очень затруднено овладение даже простой группировкой слов в словосочетания. Обычные сочетания, почти штампы, которые слышащими детьми воспринимаются в единстве, усваиваются глухонемыми детьми через синтаксис, через разделение фразы на группы слов и через дыхательные паузы. Для глухонемых опорой является синтаксическая связь, тогда как для слышащего объединение в речи и мысли дается непосредственно голосом, фразовой мелодией. Упражнения в графическом делении речи на осмысленные отрезки-словосочетания способствуют усвоению связного текста глухонемыми, пониманию его содержания и являются необходимым, хотя и не полным, возмещением глухоты к мелодии речи.

Словосочетание, как любое осмысленное сочетание слов, не отражает, однако, самой существенной стороны содержания речи. Оно дает лишь основание для связи слов, отражающей только фактическую сторону сообщения в речи. Мы улавливаем, о чем идет речь и что об этом говорится. Соединяя определяемое и определение, подлежащее и сказуемое, мы имеем возможность правильно понять фактическое содержание речи. Но помимо этой стороны, выражаемой через значения слов и через их связь в словосочетании и в предложении, а затем и через связь предложений в тексте в целом, существует другая, неотъемлемая сторона речи, без которой она не была бы живой человеческой речью, отражающей то или иное отношение личности. Мы имеем в виду мотивационную сферу, определяющую то или иное отношение, выраженное в речи. Мотивы, побуждения, определяющие отношение личности к предмету речи, к тому лицу, к которому речь обращена, и придают тот или иной смысл описываемым явлениям или событиям. Мы не рассказываем каждый раз, чем побуждается наше высказывание, каково наше отношение, наше переживание. Автор обычно не вскрывает, что он хотел сказать своим произведением, ради чего написал его, каково его отношение к событиям и героям произведения. Это должно быть раскрыто самим читателем, который не ограничивается пониманием только фабулы.

Как мы отметили вначале, фактическое содержание текста, сообщаемое в словах, словосочетаниях и грамматически оформленных предложениях, мы называем "значением". В отличие от этого, мотивационно-личностное отношение к тому, о чем говорится и что описывается, мы называем смыслом. Смысл выражается не прямо словами и фразами, а словами, включенными в дополнительный, выразительный контекст, воссоздаваемый при чтении. Смысл выражается не непосредственно, значениями слов и словосочетаниями, а многообразными выразительными средствами: интонацией, воспринимаемой или воссоздаваемой читателем, прерывистостью или плавностью речи, жестом, мимическими компонентами, особым построением речи, особым подбором слов и их своеобразным построением, особой мелодией фразы, о которой мы специально будем говорить дальше.

Неправильно было бы считать только эти дополнительные выразительные средства - средствами выражения смысла и вовсе исключать из смысловой выразительности речи значение и связь слов, т е. неправильно было бы сказать, что значение речи выражается словами, а смысл - выразительными средствами. Нельзя было бы общаться одними выразительными средствами, разве только тогда, когда предмет речи и вся ситуация налицо, и общающиеся включены в эту ситуацию. Одни эти средства общения, взятые сами по себе, не явились бы речью, а тем более ее смыслом. Смысл речи выражается через отношение, в которое вступают слова и жест-тон.

Это соотношение может быть противоречивым, тогда по-особому передается и воспринимается смысл речи. Например: "Я очень рада, встречались прежде с Вами мы" - это безразличные светские слова и констатация знакомства, но дрожь руки, внезапная слабость и уход, которые противоречат приветствию и встрече просто знакомых, и именно это противоречие слов и движений, а не само движение (в оперной или драматической постановке романа "Евгений Онегин") выражает переживание Татьяны. Это противоречие выдает ее отношение к Онегину, к своему положению в свете, к своему внутреннему долгу. Это не просто волнение; это - скрываемое волнение, и не девочки, которая непосредственно выразила когда-то свои чувства, а светской женщины.

Нередко человек в своих словах смел и решителен, но жесты и интонации говорят обратное. Он как бы хватается за что-то, ловит последнюю надежду на поддержку, хочет удержаться. Это противоречие раскрывает смысл его переживания; выразительны не сами по себе жесты и тон, а их отношение к словам. Иной был бы смысл, если бы он и на словах молил о спасении, просил пощады, и жестом или тоном, соответственно словам, выражал бы свое переживание события, свое отношение к нему. Характерно соотношение слов и выразительных средств, а не те или другие в отдельности. Из сопоставления слов и жеста, тона, ритма речи выступает смысл того, что говорится. Словосочетание не передает этого смысла. Оно не является единицей речи вообще. Словосочетание является синтаксической единицей речи. Любая пара или группа слов, синтаксически объединенная, осмысленная и физически неотделимая в речи, является словосочетанием. Словосочетание связано ритмом, но ограничено планом значений, оно не требует для понимания дополнительных выразительных средств.

Единицу смысла речи мы находим в синтагме, которая по характеру своему требует особой интонации, особого членения речи и особого дополнительного контекста выразительных приемов-жестов (не языкового, но именно речевого характера). Без этого дополнительного контекста нет синтагмы.

Как мы уже говорили в связи с вопросом о мимической синтагме, Л.В. Щерба применял понятие синтагмы к целой группе слов (или к одному слову), когда они представляют "фонетическое единство, выражающее единое смысловое целое и могущее состоять как из одной ритмической группы, так и из целого ряда их"(16). Л.В. Щерба утверждает, что членение речи на синтагмы тончайшим образом нюансирует смысл речи, подчеркивает ряд мыслей в одной и той же фразе. При этом отмечается, что синтагмы не принято отделять запятыми (из истории литературы мы знаем, что синтагмы в старых рукописях отделялись точками, одно время красными точками, в отличие от черных, грамматических). "Запятые, - говорит Л.В. Щерба, - нередко противоречат внутреннему смыслу. Синтагмы выделяются интонацией в зависимости от смысла, придаваемого говорящим, или от трактовки текста читающим. В языке нет зафиксированных синтагм. Они являются творчеством, продуктом речевой деятельности человека. Поэтому всякий текст есть до некоторой степени загадка, которая имеет разгадку, но зависит от степени понимания текста, от его истолкования"(17). Синтагма останавливает на каждой мелкой части текста, внушает мысль.

Л.В. Щерба, возражая Пешковскому, считает не словосочетание, а синтагму единицей речи-мысли, интонацию - средством ее выделения. Он не имеет в виду смысла в нашем понимании, но мы применяем этот термин именно как обозначающий единицу смысла речи, так как он всецело отвечает тому реальному факту, что через синтагму раскрывается и выражается отношение к тому, что говорится, переживание описанного факта, мотивационная тенденция.

Возьмем пример, приведенный Л.В. Щерба, и убедимся, что эта единица действительно отражает смысл, а не значение речи, не просто мысль, а отношение к факту, его переживание. Это - пример из первой главы повести Пушкина "Капитанская дочка": "Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости служил при графе Минихе, и вышел в отставку премьер-майором в 17...году". Если мы прочтем эту фразу только с фразовой интонацией, выделив синтаксические сочетания: "Отец мой, /Андрей Петрович Гринев/ в молодости служил при графе Минихе/ и вышел в отставку премьер-майором в 17... году", то ничего, кроме факта сообщения, т.е. буквального значения текста, мы не уловим. Но если мы текст разобьем на синтагмы, требующие особой выразительной ритмо-интонации, мы выявим и особое отношение к факту, его переживание, стремление выразить неудовлетворенность, даже обиду, пережитую отцом, скрытую жалобу на неудачу, на незаслуженно низкий чин при отставке: "Отец мой/ Андрей Петрович Гринев/ в молодости служил /при графе Минихе/ и вышел в отставку/... премьер-майором/". Каждой синтагме мы придаем особый тон, особый смысл.

Для синтагмы характерны укороченность, обрывчатость фразы, которая требует дополнительного выразительного контекста. Эту нашу мысль подтверждает пример, приведенный А.М. Пешковским для иллюстрации психологической, интонационной природы знаков, препинания. Образ фразы, сведение ее к синтагме (а для этого в художественной письменной речи необходимо было дать особую неграмматическую пунктуацию) требует дополнительного, интонационного членения и особого произнесения, домысла, допереживания. Фраза: "Вышла замуж за Медведенко" (просто сообщение) становится переживанием с особым отношением к факту при выражении и восприятии расчлененной фразы: "Вышла замуж. За Медведенко...". Эта разбивка фразы и есть не что иное, как разделение на синтагмы, и выражает здесь каждая синтагма не просто факт, а отношение к факту; каждый отрезок приобретает особый смысл: "свершилось... но вот, к чему свелись радужные надежды жизни!" - и это переживание отношения передается читателю по-разному, в зависимости от формы выражения.

Смысл особенно отчетливо выступает при выделении в стихотворении синтагмой ряда мыслей - скрытых переживаний, стремлений и отношений к событию. Деление ритмического стихотворения на короткие отрезки и разрыв предложения неожиданным знаком препинания создают особое восприятие текста, выражаемое голосом и ритмом.

Этот художественный прием позволяет в одной фразе передать гораздо больше, чем передают эти несколько слов. Он позволяет автору к своей мысли-переживанию приобщить самостоятельно выводимое читателем психологическое содержание-сопереживание. Читатель здесь что-то творит, воссоздает и, тем самым, участвует в переживании, а не просто понимает значение сказанного. Укорочение синтагмой речения создается аффективно-мотивационным контекстом. Если менять отрезки, сохраняются значения слов и словосочетаний, но меняется смысл этой группы слов. Например: "И в руке опять, быть может, только край листа затрепещет. Отчего же? Просто так". Без выделения нескольких синтагм в этой строчке можно усмотреть простое значение или мысль-вывод, которые не требуют раскрытия смысла. Здесь достаточно понять, что при чтении исписанного листа задрожит в руке листок - пробежит по руке легкое волнение. С внешней стороны этому факту как бы не придается большого значения, не оттеняется его смысл.
Смысл выступает при выделении синтагмой ряда мыслей, скрытых стремлений и отношений к событию.

Не случаен в стихе "Только край листа затрепещет" перенос конца фразы на другую стихотворную строчку. Этим отделяется синтагма: "только край листа" и усиливается впечатление от слова "затрепещет". В строфе:

Никогда невозвратимый,

Занесенный снегом след...

В этом жизненном пути мы

Вновь столкнемся или нет?

создается особое переживание благодаря выделению синтагм:

Можно по-разному истолковать, переосмыслить этот текст, но такое решение более соответствует началу строфы, в которой сказано "невозвратимый, занесенный снегом след".

С точки зрения синтагм, как смысловых ритмических единиц, всецело оправдано деление строк Маяковским на интонационно-ритмические отрезки, всегда мотивационные, волевые, эмоциональные. Эти отрезки не случайны. Они не чисто ритмичны, а всегда определяемы внутренним смыслом каждой ритмической группы.

С большой отчетливостью выступают особенности синтагмы при сведении фразы к слову-фразе.

А.М. Пешковский приводит строчку из стихотворения А. Белого: "Вечер. Сад. Газон. Кусточки". А.М. Пешковский приводит ее в связи с ситуацией. Нас интересует здесь пример укороченной фразы-синтагмы. Здесь слово - синтагма. Остальная часть каждой маленькой фразы - настроение. Это аффективно-насыщенные слова-фразы. Слово дано в контексте смысла.

Здесь точка выступает, как знак смысловой.

Можно взять любую детскую книжку, и там мы найдем этот смысловой план речи. Мы читаем предложение, выделяя и подчеркивая логические части фразы - значения. Но можно показать и более глубокий, совершенно иной план текста. Откроем книгу Гайдара "Чук и Гек".

Читаем: "Жил человек в лесу возле синих гор". Таким чтением мы передаем сообщение о местожительстве человека. Но мы хотим показать одиночество человека, его жизнь в глуши, тоску по родным краям и людям. Мы хотим подготовить читателя к следующей фразе.
Мы прочтем: "Жил человек /в лесу/ возле синих гор". Мы выделим самостоятельные синтагмы: за каждой из них прочтем некоторое скрытое отношение. Мы противопоставим человека лесу и горам. Станет осмысленнее и следующий абзац: "Наконец, когда наступила зима, он совсем заскучал, попросил разрешения у начальников и послал своей жене письмо, чтобы она приезжала вместе с ребятишками к нему в гости". Мы поставим черточки там, где нет знаков препинания, или выделим голосом эти синтагмы: "Чтобы она приезжала. Вместе с ребятишками". Таким образом, мы усилим впечатление о тоске человека по семье, по детям; уловим каждое, отдельное желание: видеть жену и детей. Мы передаем все это в скрытой, неразвернутой форме, недосказанной (он очень скучал о детях - посмотреть бы на них!), а поэтому особенно интимно приближающей читателя к сокровенному, невысказанному переживанию героя. Совсем разное впечатление получается, если мы прочтем: "Жена вместе с ребятишками" или "Жена. Вместе с ребятишками..."

Выделяя то одну, то другую часть фразы, отмеченную разделительной черточкой, мы придаем ей особый смысл; мы выделяем ее не по грамматическому, но по смысловому признаку, мы отыскиваем или углубляем смысл, мы дополняем голосом подразумеваемое особое отношение к каждой смысловой единице. Это не логическое ударение, но выделение смысла, который раскрывается при проникновенном чтении. Подчеркивается переживание, побуждение, стремление, т.е. то отношение, которое строится на основе той или иной мотивации.
Членение текста при чтении включает читателя в творческую доработку текста, требует воссоздания смыслового контекста, т.е. личностного участия в описываемых событиях.

Не всякое дробление есть придание смысла той или иной части фразы. Выделяется голосом лишь та часть фразы, за которой можно усмотреть известное отношение, сократить ее фразовое выражение и расширить мотивационно-аффективный контекст. Итак, понятие "синтагма" не противостоит понятию "словосочетание" и не заменяет его. Вопрос о том, что является единицей речи-мысли: синтагма или словосочетание, - с нашей точки зрения не правомерен.

Эти понятия, как мы полагаем, принадлежат к разным планам речи, а потому в одном и том же речении по-разному выделяются. На основе анализа и экспериментальной проверки мы находим правомерным словосочетание считать единицей речи-значения с ее синтаксическими закономерностями. Синтагму же мы считаем единицей речи-смысла со всем присущим ей аффективно-мотивационным контекстом, вносимым дополнительными стилистическими средствами, контекстом, творчески воссоздаваемым при чтении.