Море Возможностей 14 page

– Рикард, – спрашиваю я. – Может быть, ты показывал этот туннель маме?

Рикард погружается в задумчивость.

– Очень может быть. Это романтическое место. Туннель. Плиты на полу. Потоки астральной энергии. Прекрасное место покурить травку. У меня, возможно, даже могла возникнуть мысль о мимолётном поцелуе. Не так часто оказываешься с глазу на глаз с вашей мамой. Никому об этом не говорите. К сожалению, она не согласилась на это. Но я не сдаюсь. Чтобы завоевать некоторых женщин, требуется время.

Рикард устраивается поудобнее.

– Меня ждёт бессонная ночь. – Говорит он. – В постели с тремя ягодками.

Эту реплику наверное следует считать комплиментом. Но вряд ли она была особенно искренней, потому что уже через минуту граф Рикард погружается в сон, обняв свою архилютню.

Мы лежим в темноте и не можем заснуть. Несмотря на страшную усталость, расслабиться невозможно.

– Петрус, – шепчет Тильте, – ты бы мог сказать, что папа и мама похожи на жуликов и воров?

– Нет, – отвечаю я.

– Ты бы мог сказать, что они одержимы страстью к деньгам?

Здесь мне требуется минутку подумать. Потому что всякий ребёнок хотел бы дать отрицательный ответ на этот вопрос. Конечно же, они были счастливы в те месяцы с норковой шубой и «мазерати», когда деньги лились рекой. Но если рассмотреть это их счастье под микроскопом, то окажется, что в общем‑то всё дело было в том, что отец теперь мог, катая моих одноклассников, разгоняться до 260‑и или может быть даже до 280‑и на прямом участке возле аэродрома. А что касается мамы, то похоже, что она когда‑то видела в кино, как взрослые дамы разгуливают по комнате перед камином, завернувшись в меха на голое тело, и теперь ей самой захотелось попробовать.

– «Мазерати», – говорю я, – и норковая шуба. На самом деле им больше всего хотелось, чтобы у других людей было какое‑то религиозное переживание. Для них это важнее всего. Деньги – только средство. И не очень удачно выбранное.

– Значит, Петрус, если мама и папа не прирождённые преступники и на самом деле вовсе не такие алчные, разве мы можем поверить в то, что они решили пожертвовать своей работой, домом, детьми, своим каким‑никаким именем и репутацией, чтобы добровольно обречь себя на жизнь, в которой их будет разыскивать Интерпол в пятидесяти странах – всего лишь ради нескольких аквариумов со сверкающими камешками, которые им, скорее всего, будет очень трудно продать?

Мы смотрим друг на друга. До настоящего момента мы были так озабочены стремлением понять, что же всё‑таки происходит, что никак не могли представить себе всю картину. Но теперь у нас понемногу начинает возникать какая‑то ясность.

– И тем не менее они спланировали ограбление, – говорит Тильте. – Но у них должен был быть какой‑то другой план, не собирались же они просто сбежать с украденным.

Усталость исчезла, волосы на голове у меня встают дыбом.

– Закон о найденных вещах, – говорю я. – Там должно быть что‑то о вознаграждении за находку.

Тут мы оба поднимаемся с постели.

– Если бы им удалось заставить всех поверить, что драгоценности украл кто‑то другой. – говорит Тильте. – А потом вернуть их. Тогда можно получить вознаграждение.

– Им даже не нужно было бы вскрывать ящик, – говорю я. – Им достаточно было бы просто спрятать его.

– Но это две тонны, – возражает Тильте.

– Мама что‑то бы придумала, – говорю я.

– Они бы получили десять процентов, – продолжает Тильте, – обычно выплачивают десять процентов. Одни только распятия оценены в миллиард. Десять процентов от миллиарда – это сто миллионов. С этим, наверное, вполне можно смириться.

Мы снова укладываемся. Говорят, что великие мистики, достигшие определённой ступени, больше уже по‑настоящему не спят. Может быть, они и лежат с закрытыми глазами, но фиксируют всё происходящее вокруг.

Мне лично никогда не доводилось такое наблюдать, но если бы у меня появилась такая возможность, если бы, например, какой‑нибудь великий мистик переехал на Финё, то я бы прежде всего постарался проверить, так ли это. Я бы, например, подкрался к нему или к ней ночью, во время сна, и потихоньку вытащил бы вставную челюсть из стакана с водой на ночном столике, а на следующее утро посмотрел, смог бы этот святой указать на меня как на виновника преступления.

Пока мне такая возможность не представилась, я считаю всё это просто интересной версией и признаком того, что мы с Тильте ещё не достигли полного просветления, потому что если уж мы спим, то спим крепко, так что человек, стоящий за дверью каюты и колотящий в неё, очевидно простоял там немалое время, прежде чем мы услышали его и открыли дверь.

За дверью стоит Леонора Гэнефрюд. В ночной рубашке, с ноутбуком, вытаращив глаза.

– Часть файла стёрта, – сообщает она.

Сначала я не понимаю, о чём она говорит. И к тому же нам с Тильте, если нас разбудили после полуночи, требуется несколько минут, чтобы активировать все свои интеллектуальные ресурсы.

Леонора ставит перед нами компьютер, открывает один из файлов. Из туманной дымки монитора проступает то, что, как мы теперь знаем, является старой церковью замка Фильтхой. на экране семь часов утра, не видно ни души, это очень правильно – все умные люди в семь часов утра спят. Мы с Тильте тоже не прочь поспать. Мы видим, как светает, на мониторе наступает день, рабочие приходят и уходят, потом наступает вечер и ночь, в маленьком окошке внизу экрана бешено несётся время. Потом Леонора снижает скорость, теперь секунды отсчитываются очень медленно, на мониторе 2:50 ночи, потом 2:58, 2:59, и вдруг сразу – 4 часа утра.

– Не хватает одного часа, – говорит Леонора.

– Отключение электричества? – предполагает Тильте.

– Не бывает так, чтобы оно отключалось ровно по часам, – говорю я. – И к тому же у сигнализации всегда есть аварийное электропитание.

Мы переглядываемся.

– Стёрт один час, – говорит Леонора. – Ваши родители стёрли один час.

– Леонора, – говорит Тильте, – разве ты не говорила когда‑то, что в принципе можно восстановить всё, что когда‑либо было стёрто в компьютере.

– В принципе, да, – отвечает Леонора. – Но не в половине первого ночи. К тому же я чувствую какое‑то беспокойство. Ведь надо знать ваших родителей. Они милые люди. Но вместе с тем никогда не знаешь, что от них ожидать. Только не обижайтесь. Мне как‑то неспокойно, что же такое они замыслили? Не очень‑то весело лежать в одиночестве, ворочаясь с боку на бок и размышляя о последствиях. Я подумала, а не поспать ли у вас.

Кровать теперь переполнена, я складываю руки, сегодня ночью я с верой и надеждой буду молиться о том, чтобы больше никто в поисках утешения не постучался в нашу дверь.