Град Божий 4 page

Это непривычное чувство. Спросите кого угодно на Финё – и вам скажут, что Питер Финё никогда не теряет свойственной ему осмотрительности. Если же кто‑нибудь вспомнит тот случай, когда я принял участие в пляжном конкурсе на звание Мистера Финё, то снова хочу подчеркнуть, что виной тому злостный сговор, так что позвольте уж мне раз и навсегда опровергнуть все слухи и подробно рассказать, как всё было на самом деле.

Началась эта история с того, что Тильте пригласила Кая Молестера Ландера, с которым она учится в одном классе, в свою гардеробную полежать в гробу, такое предложение я могу объяснить лишь всегдашним стремлением Тильте помогать людям, совершенствуя их характер, но стремление это иногда закрывает ей глаза на то, что существуют безнадёжные случаи.

Надо было всё‑таки попытаться помочь Тильте и каким‑то образом поспособствовать тому, чтобы Кай хотя бы понемногу начал очищать свою совесть – если она у него вообще есть, – поэтому я начитал несколько отрывков из тибетской «Книги мёртвых», переписал их на mp3‑плейер. уменьшив скорость воспроизведения на одну треть, и положил плейер в гроб, чтобы включить запись дистанционным пультом, когда Кай Молестер уляжется и его закроют крышкой.

Получилась очень выразительная запись. На замедленной скорости мой голос звучал так, как будто к вам обращается сам Князь Тьмы. Я не сомневался, что это произведёт впечатление.

Так и случилось. Кай Молестер вылетел из гроба, как новогодняя петарда, обливаясь холодным потом. Но вместо того, чтобы воспользоваться этой ситуацией и спросить самого себя, откуда происходит этот страх – как это рекомендуется во всех великих духовных учениях, он перебежал через улицу и насплетничал своим родителям, которые через четверть часа стояли у нас во дворе, – в первую очередь из‑за этого Тильте и пришлось вернуть гроб.

Но вместо того, чтобы оценить по достоинству мои добрые намерения, Тильте разозлилась, так разозлилась, что заключила альянс с Каем Молестером – а это вполне сопоставимо с самыми страшными предательствами, известными в мировой истории.

Они придумали и реализовали злокозненный план. Кай выманил меня на тренировку, пообещав, что будет стоять на воротах, пока я буду отрабатывать мой кручёный удар внешней стороной стопы, как раз в то время, когда начался финал конкурса на звание Мистера Финё. Тут неожиданно появилась Тильте и сообщила, что меня разыскивает Айнар Тампескельвер Факир, потому что футбольный клуб Финё якобы присудил мне «Приз за спортивный характера, и поскольку я честно заслужил эту награду, Айнар лично будет вручать её мне на большой сцене, и поэтому он просит меня прийти в футбольных трусах, бутсах и желательно без футболки, продемонстрировав тем самым, что мне пришлось изрядно попотеть.

Я никогда не думаю о людях плохого, и в полном неведении я вышел на сцену, не представляя себе, что сотни сидящих передо мной жителей острова и туристов только что наблюдали, как обмазавшись маслом, норвежские пловцы и датские гребцы ростом под два метра и весом по сто килограммов демонстрируют свои телеса.

Так что тот случай не считается. Обычно же я очень осмотрительный.

– Нам не нужны ни газеты, ни реклама.

Это голос той дамы, с которой я говорил по телефону. Динамик, должно быть, находится в табличке.

– Как удачно, – говорю я. – Чего у меня нет – так это газет и рекламы. Но у меня назначена встреча с Афиной Палладой. Так что мне кажется, вам следует открыть.

Ворота открываются. Но от меня не ускользнуло минутное замешательство.

♥

Не знаю, всегда ли дома на Старом берегу снаружи выглядели как фахверковые, а изнутри как греческие храмы, но в данном случае это именно так.

Лестница тут шириной с шоссе, по обе стороны колонны, и повсюду мрамор. Поднявшись наверх, я оказываюсь в приёмной, где мрамора ещё больше; за столом сидит женщина со светлыми волосами, в греческих сандалиях и тоге, которая настолько открыта на груди, что если бы от вас потребовали честно сказать, голая она или одетая, то дать ответ было бы нелегко.

На стенах – фрески, но они совсем не похожи на фрески в церкви Финё: тут изображены обнажённые мужчины и женщины, которые пьют вино из посудин, похожих на плошки для супа, или же их бьют по заднице оливковыми прутьями, или же они сидят на скамейках и стульях с унылым выражением лица, может быть, потому, что думают, что настала их очередь пить из плошек или получать прутьями, а может быть, потому что они не знают, куда подевалась их одежда.

– Вы молодо выглядите.

Существует метафизическая концепция – приверженцев её можно встретить и на Финё, и в остальной Дании, – согласно которой у декольтированных блондинок горячее сердце, но пустая голова. Сидящая передо мной женщина полностью опровергает эту теорию. Она холодна, как рефрижератор, но производит впечатление человека, способного обрабатывать информацию с огромной скоростью.

– Большинство из тех, кто до вас это говорил, – сообщаю ей я, – теперь заняли участки на самых разных кладбищах Дании.

Она хихикает, и тем не менее она для меня своего рода загадка, правда, непонятно какая – я всё ещё веду мяч в темноте.

– Андрик проводит вас, – говорит она.

Человек за моей спиной подошёл так тихо, что я не услышал его шагов. На нём тоже тога, и волосы его убраны так же, как на греческих статуях. Какого именно бога он собрался изображать, мне трудно сказать – когда проходили греческую мифологию я как раз по уважительной причине отсутствовал на уроках. Но если сексуальные маньяки‑убийцы должны иметь бога‑покровителя, то он бы вполне сгодился. У него сложение десятиборца, небесно‑голубые глаза, и всем своим видом он напоминает одного из тех чрезвычайно опасных типов, которых иногда встречаешь на футбольном поле, – людей, по которым видно, что у них множество замечательных талантов, поставленных на службу злу.

Он открывает мне дверь, мы входим в помещение, которое лишает последней надежды, что этот дом каким‑то образом может иметь отношение к старому Копенгагену – если, конечно, у вас была такая надежда. Площадь этого зала, по меньшей мере, двести квадратных метров, над головой у нас стеклянная крыша, через которую видно голубое небо, вокруг множество растений – как в большой оранжерее Ботанического сада в Орхусе.

Но это не Ботанический сад, потому что растения тут разгораживают зал на отсеки, в каждом отсеке стоит мраморная ванна, где лежат мужчины, им моют уши женщины, которые вполне могли бы быть – но скорее всего это не так – близнецами дамы‑администратора. В центре зала стоит столик с охлаждающимся шампанским, нет времени выяснять, где тут безалкогольное, да мне вообще‑то и не хочется пить. Есть здесь ещё нечто похожее на холодильник, с лампочками и датчиком влажности за стеклянной дверцей, за ней видны коробки с гаванскими сигарами, бьюсь об заклад, что на них такой же бант, что и на сигаре Рикарда.

Андрик открывает ещё одну дверь, она ведёт в мраморную раздевалку.

– Раздевайтесь здесь, – говорит он. – И идите дальше.

На скамейке лежит белое махровое полотенце величиной и толщиной с медвежью шкуру. Когда Андрик уходит, я накидываю полотенце на плечи и захожу в соседнюю комнату.

Здесь мрамор заканчивается. Но зато здесь всё золотое и красное, и два возвышения. На одном стоит большая двуспальная кровать, на другом – биде.

На маленьком столике кто‑то оставил ещё дымящуюся чашку кофе, рядом с чашкой лежат очки и записная книжка в коричневом переплёте.

Я тихо подхожу к столику. Слышно, как в соседней комнате кто‑то щёткой расчёсывает волосы. Открываю записную книжку на букву «Д», чтобы найти слово «Дом». У всех сейчас есть мобильные телефоны, никто больше не запоминает номер домашнего телефона, во всяком случае, у нас дома свой никто не помнит.

Очевидно, и Афина Паллада не помнит. Рядом со словом «Дом» я вижу восемь цифр, которые я записываю себе в мобильник – надеюсь, что разведывательное управление полиции не имеет доступа к списку моих контактов. Адреса нет. Я закрываю книжку. Не знаю, зачем я это сделал. Возможно, чтобы убедиться, что даже у богинь есть домашние телефоны.

Я сажусь на стул, на самый край сидения.

Входит Афина Паллада.

Думаю, что без каблуков она, по меньшей мере, 188 сантиметров ростом. При таком росте, если бы она хотя бы немного умела обращаться с мячом, то с успехом могла бы играть в защите основного состава женской баскетбольной команды Финё.

Но сейчас она в красных туфлях на высоких каблуках, которые прибавляют ей ещё сантиметров пятнадцать. К тому же на ней рыжий парик, поверх которого надет такой знакомый по гаванским сигарам греческий шлем.

Кроме этого я вижу лишь маленькие красные трусики, большое количество помады и улыбку, которая держится не очень долго – как только Афина Паллада видит меня, улыбка мгновенно исчезает.

Хочу подчеркнуть, что при обычных обстоятельствах я бы никогда не стал описывать женщину во всех подробностях, даже про себя. Если я всё‑таки тут и делаю исключение, то руководствуюсь педагогическими соображениями – хочется, чтобы вы представили себе, кто передо мной стоит.

Дело в том, что груди у женщины не просто большие, они величиной с баскетбольные мячи и так сильно накачаны, что вполне можно было бы привязать к ним верёвочки и продавать детям в парке Тиволи Фрихиден в Орхусе вместо надутых гелием воздушных шариков.

Она стоит во весь свой рост посреди комнаты, изучая меня, потом берёт с кровати что‑то похожее на кимоно, закутывается в него, садится, снимает шлем и кладёт его на стол.

Выражение её лица говорит о том, что мы не находимся более под южным солнцем, мы оказались севернее Полярного круга.

– В твоём возрасте, – говорит она, – требуется разрешение родителей.

– Не получится, – отвечаю я, – они куда‑то пропали. Потому я и пришёл сюда. Они оставили название этого заведения.

Я протягиваю ей листок с записями мамы, она берёт со стола очки, смотрит на записи и возвращает мне листок.

– Фамилия твоих родителей?

Я называю имена и фамилию мамы и папы. Она качает головой. Не сводит с меня глаз.

– Первый раз слышу. Откуда у тебя адрес?

Я молчу. Не хочу выдавать графа.

– А пароль? – говорит она медленно. – Откуда он?

Я не могу дать ответ, не рассказав о злодеяниях мамы и папы. Так что молчу.

– Для нас это важно, – говорит она. – Знать, откуда пароль.

В её голосе появляется что‑то угрожающее. Теперь уже не замечаешь её внешнего вида и помады. Теперь есть только ощущение, что ты сидишь перед человеком с огромной силой воли, который знает, как её использовать.

По‑видимому, она нажала на какую‑то кнопку, потому что внезапно рядом со мной появляется маньяк‑убийца, и на сей раз я тоже не услышал его шагов.

– Андрик, – говорит она. – У мальчика неизвестно откуда оказался пароль. Он не хочет рассказывать, кто ему его сообщил.

Андрик озабоченно кивает. Передо мной двое обеспокоенных людей.

– Я мог бы порасспрашивать его в парилке, – предлагает Андрик.

Можно только догадываться о том, как расспрашивает Андрик. Но маловероятно, что он добивается ответов при помощи мятных леденцов и настойчивых увещеваний. Гораздо вероятнее, что он засовывает непрошенного гостя под струю пара, а потом бьёт его головой о каменный пол.

– Я мою посуду, – объясняю я. – В одном ресторане. Один из посетителей оставил на столе бант от сигары. На нём был адрес и номер телефона. А на обороте – пароль.

Они смотрят на меня. Потом женщина кивает.

– Что ж, может быть и так, – говорит она. – Андрик, проводи его, пожалуйста. Через чёрный ход.

Мужчина не прикасается ко мне, в этом нет необходимости. Он лишь делает небольшой шаг ко мне – и я уже вскакиваю со стула. Женщина открывает дверь в другом конце комнаты.

Лестница так называемого чёрного хода тут такая, что по мнению многих была бы слишком хороша для их парадного. Когда мы оказываемся на площадке, мы слышим, как женщина покашливает.

– Давно пропали твои родители?

– Четыре дня назад.

Мы с Андриком начинаем спускаться, она снова кашляет.

– Андрик. Он всего лишь ребёнок.

Мужчина кивает. Мне кажется, он немного разочарован.

Мы проходим через двор, где в горшках растут пальмы и стоит красный винтажный «ягуар». Наверное, у Андрика в руках пульт дистанционного управления: ворота раскрываются, и мы оказываемся в переулке. Андрик оглядывается по сторонам, на улице никого нет. Он хватает меня за плечо и сильно сжимает его.

– А ты, значит, плакса, – говорит он.

Тут он ошибается. Та слезинка, которую он, возможно, видит в уголке моего глаза, объясняется печалью – из‑за того, что мне очень скоро придётся ему отомстить, потому что он слишком сильно сжимает мне плечо.

– Полагаю, мы видели тебя тут в первый и последний раз, – говорит он. – Усвоил?

– В каком‑то смысле, – отвечаю я. – А почему им тогда можно?

Я смотрю в темноту двора, из которого мы только что вышли.

Это самый старый трюк в мире. Но при этом ему нет равных. Если им правильно пользоваться, он становится прекрасной иллюстрацией того положения, относительно которого, как показывают наши с Тильте исследования, среди великих мистиков царит полное единодушие: слова создают действительность.

К тому же этот трюк нередко используется в гандболе и футболе. Ты смотришь в одну сторону, а бежишь в другую.

У Андрика прекрасная реакция – в этом ему не откажешь. Он разворачивается на месте и пристально вглядывается в темноту, стараясь разглядеть проникших во двор. Но он не теряет бдительности, он по‑прежнему держит меня за плечо.

Но этого теперь мало. Ситуация вышла у него из‑под контроля.

Мне удаётся высвободиться, для меня это дело привычное, меня не раз блокировали сразу три защитника, которые вполне могли бы устроиться на работу дорожными катками. Я делаю пируэт на левой ноге. И бью его по заднице.

У него хорошая спортивная подготовка, ягодицы у него как футбольные мячи, плотные и эластичные. Бью вытянутой ногой.

На тот случай, если вы не всё знаете о футболе, скажу, что источник сильного удара – не нога, а глубокие брюшные мышцы. В идеальном случае нога служит своего рода рычагом, и такой удар лучше всего. Я ударяю всем телом и попадаю в самую точку: Андрик отлетает на четыре метра во тьму ворот, туда, где ему и место, и падает ничком.

Я бросаю ему белое полотенце, которое до сих пор болталось у меня на шее.

– Андрик, – говорю я. – А что если нам обоим вспомнить о сострадании? Чтобы не стало хуже?

Ответа я не получаю, да я, вообще‑то, на него и не рассчитывал. Потому что Андрик, конечно же, вскочил на ноги и бежит ко мне.

Он очень прилично бегает. Но обитает он среди мраморных ванн и бутылок шампанского, а не на газонах Финё, и его задница ещё не пришла в себя, так что он отстаёт ещё до того, как я добегаю до Хойброплас.

Тем не менее я не останавливаюсь. Такой человек, как Андрик, вполне может усесться в свой большой «БМВ» и начать с пеной у рта кататься по городу, пока меня не отыщет. Так что я бегу как газель, руководствуясь чутьём – что ещё делать в незнакомом городе – по маленьким улочкам, пересекающим Стройет, пока не добегаю до Королевской Новой площади и не прячусь среди автомобилей, стоящих перед Новой гаванью.

Пробегая мимо скверика в центре площади, я замечаю красный двухэтажный автобус, в котором на этот раз сидит водитель.

Водитель меня не замечает, потому что целует женщину, которая сидит на правом сиденье позади него. Это не просто мимолётный поцелуй в щёчку, это один из тех поцелуев, когда вокруг влюблённых всё исчезает, а остаются лишь кружащиеся лепестки цветов, скрипки и бабочки, рыдающие от счастья.

Так что у меня есть возможность всё хорошо рассмотреть. Нет никаких сомнений. Это Ларс, сотрудник разведывательного управления полиции. А женщина позади него – Катинка.

С одной стороны, в этом нет ничего неожиданного. Ларс с Катинкой осуществили то, что, если верить моим ушам, они обсуждали на борту «Белой дамы», – сменили род занятий.

Это можно понять. Могу себе представить, что очень многие люди, осознавшие, что при их профессии на них в любой момент могут напасть типы вроде Александра Финкеблода, Анафлабии Бордерруд и Торкиля Торласиуса, должны как можно скорее попробовать переквалифицироваться.

С другой стороны, начинаешь удивляться и задумываться, вот только времени на это у меня сейчас нет – ощущение, что серийный убийца Андрик идёт по следу, заставляет меня поддерживать скорость выше steady state. [26]

♥

Я пересекаю площадь у дворца Амалиенборг и бегу по маленькой улочке, в конце которой виднеется гавань. Андрика нигде не видно. Вот что значит жить на Олимпе – слишком много нектара и амброзии и слишком мало движения. Я начинаю уже предвкушать, как расскажу Тильте, Хансу. Баскеру и Ашанти о своих достижениях. и неважно, что мне и не удалось ничего прояснить.

Я сворачиваю на Тольбогаде, из подземного паркинга выезжает чёрный автомобиль‑фургон, который поворачивает в противоположную сторону, я вижу номер: Т как Тильте, X как Ханс и дату вступления клуба Финё в Суперлигу.

Я бросаюсь за ним со всех ног, но он сворачивает за угол и исчезает. Воздуха в лёгких осталось немного, но я, не останавливаясь, открываю дверь в подъезд и несусь вверх по лестнице, перепрыгивая через шесть ступенек.

Дверь в квартиру закрыта, но не заперта. В квартире никого нет. Я опоздал на 10 минут, обычно десять минут для Тильте ничего не значат, она не устаёт повторять, что великие религии пользуются двумя видами времени: обычным земным временем – это то время, которое показывают часы, и сакральным временем, по которому живёт она.

Для меня это не что иное, как бесстыдное оправдание всяческих опозданий. Но на сей раз всё иначе. Я понимаю, что она должна быть здесь.

Сердце у меня не на месте. Я начинаю искать какие‑нибудь следы.

Пока что в комнатах легко ориентироваться. Стоит только заселить квартиру, как все её характерные особенности теряются в грудах накопленного нами барахла – так, во всяком случае, у нас дома. Но сюда никто так окончательно и не перебирайся. Поэтому я и замечаю это.

У спинки кровати в несколько рядов стоят картины в рамах, которые ещё не развешены, они повёрнуты изображением к стене. Между крайней и следующей за ней картиной торчит кусочек картона. Маленький кусочек. Но уж такой специалист по уборке и наведению порядка, каким я смею себя считать, не может его не заметить.

Я сажусь на корточки, чтобы достать картонку. Поэтому оказываюсь совсем низко и могу внимательно осмотреть пол.

Под этим углом зрения всё освещается несколько иначе. Вот почему я замечаю, что на участке пола возле кухонной мойки, куда падает свет, кто‑то что‑то пролил. Пролитое вытерли, но пол после этого не помыли, так что на поверхности осталась тонкая плёнка.

Я иду туда, облизываю палец, провожу им по полу и пробую на вкус. Что‑то кисло‑сладкое. Похоже, сок.

Открываю кухонный шкаф, где на внутренней стороне дверцы прикреплено мусорное ведро. Сверху лежит кухонное полотенце. Я приподнимаю его – под ним разбитый винный бокал на высокой ножке. Беру в руки один осколок, на нём прилипли остатки мякоти какого‑то жёлтого фрукта. Я бросаю его назад в ведро.

Обычные люди, такие как мы с вами, пьют сок из обычных стаканов. Тильте пьёт сок из винных бокалов, она говорит, что это священный напиток, который нужно принимать ритуально.

Тильте пила из бокала, который лежит теперь в мусорном ведре. Но Тильте крайне редко роняет бокалы на пол. И если бы она уронила бокал, то никогда не бросила бы осколки в ведро, не завернув их предварительно во что‑нибудь. Такое не может прийти в голову человеку, живущему в доме с пятью другими людьми, где в день наполняется шесть мусорных вёдер, которые мы все по очереди выносим: мы прекрасно понимаем, что следующий, кто будет выносить мусор, может сильно порезаться, если возьмётся за мусорный пакет снизу.

Тут я чувствую, как меня охватывает самый настоящий страх.

На какое‑то время я теряю способность думать, иду обратно к кровати, к тому самому кусочку картона. Мне приходится отодвинуть первую картину – это, как оказывается, фотография, – я беру в руки картонку и ставлю фотографию обратно.

Потом снова беру в руки фотографию, поворачиваю и внимательно разглядываю. На ней мальчик в футбольных трусах и бутсах, он, очевидно, только что играл в футбол под сильным дождём, видно, что не раз побывал в грязных лужах.

На его футболке написано: «Финё Олл Старз».

Мальчик этот я.

Не знаю, кто сотворил вселенную. Но бывает, что в ней начинает не хватать элементарной заботы о тебе. Как будто мне до этого не о чем было думать!

Фотографию эту сделал мой брат Ханс после моего первого матча за «Финё Олл Старз», где я так удачно забил гол, как вообще, считай, не бывает, но в футболе засчитывается всё, включая и редкое везение.

Эта фотография существует только в двух экземплярах. Один из них хранится у меня. Второй я подарил Конни.

Я перебираю картинки в рамках. Среди них есть постеры с рекламой фильмов. Плакаты выпускного бала танцевальной школы Ифигении Брунс на Центральной площади Финё. Рамка с детскими фотографиями.

Мне хорошо знакомы изображённые здесь дети. Это Смилла, Филла и Мандрилла – дочери сестры Конни.

Я иду к окну, мне кажется, что важно не стоять на месте – тогда хотя бы чуть‑чуть меньше будешь волноваться.

Наверное, есть люди, у которых в этот момент нашлись бы силы, чтобы вспомнить бессмертный совет великих мистиков и попытаться найти дверь, может быть, у вас хватило бы на это сил, – у меня их нет. У меня кружится голова. Если что‑то во всей этой тёмной истории и можно утверждать с уверенностью, так это то, что я нахожусь в квартире Конни.

Я тупо смотрю прямо перед собой. Наверное, всё‑таки не совсем тупо, потому что замечаю машину, которая поворачивает к въезду на подземную парковку.

Это красный винтажный «ягуар».

Конечно же, нет никакой уверенности, что это тот самый автомобиль, который я только что видел во дворе Афины Паллады.

На подоконнике рядом со мной стоит телефон. Я хватаю трубку.

♥

Я набираю справочную, называю женщине, взявшей трубку, домашний номер Афины Паллады из её записной книжки и прошу сообщить мне адрес, по которому зарегистрирован этот телефон.

– Это адрес квартиры, из которой вы звоните, – говорит женщина.

Но тут же сообщает, что ошиблась.

– Нет. Извините. Это этажом ниже. Номер зарегистрирован в квартире на пятом этаже.

Я хватаюсь за подоконник, чтобы не упасть.

– У вас есть имя владельца?

– Мария. Мария и Иосиф Андрик Фибельбитсель.

– А там нет ещё маленького Иисуса Фибельбитселя?

– У меня тут такой не числится, – отвечает она.

Разговор на этом заканчивается.

Здесь, в квартире, я окончательно понимаю, что кто‑то похитил Тильте. И что это как‑то связано с нашим посещением судоходной компании «Беллерад». С тех пор за нами следили.

От осознания этого со мной происходит то, что до сих пор случалось лишь несколько раз в году, и только на футбольном поле. Возникает ощущение, что вот этот мой следующий рывок остановить невозможно, и если на моём пути встанет несколько многоэтажных домов, это будет крайне печально, потому что останутся лишь развалины и бездомные жильцы.

Мне кажется, что это не я принимаю решения. Они приходят ко мне извне, из пространства над гаванью.

Ждать Ханса мне не нужно. Я выхожу на лестницу, спускаюсь на этаж ниже и звоню в дверь.

Дверь открывает Андрик. За то недолгое время, которое прошло после того, как мы расстались, он успел принять душ – у него всё ещё мокрая голова. Он также успел забрать детишек из детского сада, они прижимаются к его ногам, это парочка светловолосых близнецов, им, наверное, года три.

Но, конечно же, у него не было времени полностью восстановиться после моего пинка – видно, что он как‑то не очень уверенно стоит на ногах. И в глазах у него какое‑то болезненное выражение. Выражение, которое теперь меняется: это не то чтобы потрясение, но и не удивление, а так – что‑то среднее.

– Мне надо поговорить с Марией, – заявляю я.

Где‑то сбоку и сверху над мужем нависает Афина – хотя она и сняла высокие каблуки, шлем и парик, она всё равно на голову выше его.

Близнецы чувствуют вокруг себя какое‑то непривычное напряжение.

– Папа, – говорит девочка, – он злой?

Андрик качает головой. Голос он ещё не обрёл.

Я обращаюсь прямо к Афине Палладе. Из соображений экономии времени следует избегать промежуточных инстанций, надо обращаться непосредственно к руководству.

– Вы позволите войти?

Она отрицательно качает головой.

– Ну что ж, – говорю я. – Тогда я вернусь через десять минут и войду без разрешения. И со мной будет шесть здоровенных полицейских и постановление судьи.

Они молча смотрят на меня. Потом отходят в сторону. Я захожу в квартиру.

Их квартира – старшая сестра той, что находится этажом выше. Всё сделано в том же стиле, но здесь больше места, длиннее терраса и как минимум на две комнаты больше. В одну из них меня заводит Афина Паллада и закрывает за нами дверь.

Это что‑то вроде зимнего сада. Тут стоит уличная мебель, по стеклянному потолку тянется виноградная лоза с маленькими зелёными виноградинками, в центре – гранитная раковина с голеньким ангелочком и фонтаном, а снаружи открывается вид на гавань и остров Хольмен до Лангелинье.

– Мы сейчас живём в квартире над вами, я только что пришёл домой, кто‑то похитил мою сестру Тильте, остались следы. Я уверен на сто процентов. Вы знаете что‑то о тех людях, чей пароль я использовал. Мне надо знать, что именно.

– Мне нужно закурить, – говорит она.

Когда она достаёт из пачки сигарету, пальцы у неё нисколько не дрожат. Но это лишь потому, что она держит себя в руках.

– Каждый год жертвами пассивного курения становятся множество молодых людей, – сообщаю я.

Она зажигает сигарету, медленно и тщательно, выдыхая дым так, чтобы он не попадал на меня.

– Тебе это не повредит, – говорит она. – Я понаблюдала за тобой. Тебя может танк переехать – а тебе будет всё равно. Только танк пострадает. Сколько тебе лет?

– Двадцать один, – отвечаю я.

– Тогда это ещё как‑то можно было бы объяснить. Но по виду тебе четырнадцать.

– Моё сердце молодо.

– Правда, что ты ударил Андрика?

– Он сделал мне больно.

Я поднимаю рукав футболки и показываю следы.

– Мне это понятно, – говорит она. – Иногда приходится давать сдачи. Меня семь раз судили за применение насилия к мужчинам. На работе удаётся как‑то себя сдерживать. Хуже, когда я за рулём. Попадается какой‑нибудь кретин, начинает сигналить как бешеный, когда ещё жёлтый не загорелся. Или кто‑нибудь возьмёт и въедет сзади. Я совершенно выхожу из себя. Не могу с собою справиться. Выскакиваю из машины. Дёргаю дверь. Бью по башке. Мой отец был боксёром. Дома у нас направо и налево раздавали оплеухи. Это на всю жизнь остаётся. Но я никогда не бью детей.

Она затягивается. У людей бывают различные подходы к курению, большинство людей курит на автопилоте. Но не Афина Паллада, она всем телом впитывает наслаждение от каждой затяжки.

– Ты знаешь, что такое «Абакош»?

– Это бордель, – отвечаю я.

– Эксклюзивный бордель. У нас с Андриком есть ещё пять. Но этот – наш флагманский корабль. Тут всё построено на греческих мистериях. Клиентам всегда вкратце рассказывают про медитацию и самопогружение, это входит в программу. И мы принимаем людей любых религий. У нас много костюмов – как в театре. Монахи, монахини, гурии, ангелы, дакини, Дева Мария, богиня Кваннон, головные уборы епископов, лам. На любой вкус. В клиентах нет недостатка. И место хорошее. Рядом с Фолькетингом. Церковью Хольмен. Центральными отделениями банков, министерствами на Слотехольмене, юридическими конторами в центре города. Редакциями газет. Мы неплохо зарабатываем. И мы радуем людей, делаем их счастливыми. Андрик занимается женщинами. Треть клиентов – женщины.

Она тушит сигарету, медленно, и в этом её движении я вдруг чувствую ожесточённость.

– Оборотная сторона медали в том, что иногда, чёрт возьми, начинаешь выходить из себя. Я люблю Андрика. Но на три месяца в году я отправляю его на дачу в Тисвиле. Чтобы не видеть мужчин вне рабочего времени. Раз в две недели по выходным он приезжает навещать детей.

Она встречается со мной взглядом, пристально смотрит на меня, расстёгивает рубашку, достаёт из бюстгальтера грудь.

– Знаешь, сколько часов операций для этого потребовалось? Восемнадцать. Три операции, три имплантата в каждой груди. Они чертовски болят. Никому нельзя трогать, даже Андрику. Я плакала всякий раз, когда кормила близнецов, так больно было. Ты когда‑нибудь раньше бывал в борделе?

Я отрицательно качаю головой.

Она поднимается с места. Внутри неё происходит что‑то мне непонятное, что‑то витает в воздухе, мы к чему‑то приближаемся, я не знаю, к чему.