Глава 10. Утро свое Вероника начала с телефонных звонков, честно пугая друзей и знакомых запрашиваемой в долг суммой

Утро свое Вероника начала с телефонных звонков, честно пугая друзей и знакомых запрашиваемой в долг суммой. Выслушав несколько вежливо‑торопливых отказов, с трудом, но довольно‑таки быстренько опустилась уже на землю со своего черного облака испуганно‑наивной неприкаянности, представив на минуту, как бы сама переполошилась от такой неожиданной просьбы. Как будто десять тысяч долларов можно достать из кармана и запросто дать взаймы. Нет, может, для кого‑то и в самом деле это все проще некуда, да только среди ее знакомых и друзей таковых личностей отродясь не водилось…

Попыталась она неумело подкрасться с этим трудным денежным вопросом и к коллегам и снова наткнулась на полное и испуганное непонимание. Может, потому, что просящей в долг никогда на фирме не числилась. А числилась скорее в долг дающей и даже обратно его как будто и не требующей, а терпеливо и кротко отдачи этого долга ожидающей. И даже более того, относилась в этом щекотливом вопросе к категории людей очень уж порядочных, то есть часто эти самые долги великодушно и благородно прощающих…

В общем, от Вероники в это утро дружно шарахнулись все – и друзья, и знакомые, и добрые коллеги. И даже шеф, выслушав ее странную просьбу, только удивленно развел руками – прости, мол, дорогая, нету у меня такой суммы в наличии… Все, все в обороте находится, до последней копеечки…

– Вероника Андреевна, а что у вас такое случилось‑то? Вы бы хоть предупредили меня заранее, я бы что‑нибудь придумать смог… – виновато заглядывая ей в глаза, пожал плечами Геннадий Степанович. – Что‑то очень серьезное, да?

– Да… Нет… Ничего, извините, – залепетала также виновато‑неловко Вероника, испуганно пятясь от его стола к двери. Ничего толкового как‑то с ходу и не придумалось.

– Вы подождите недельки две, Вероника Андреевна, я обязательно вас выручу. Как ваша проблема, способна подождать? Или нет? Надеюсь, это не с моим сбежавшим водителем связано?

Неловко продолжая улыбаться и отчаянно замахав на его последнюю фразу руками, Вероника спиной вытолкнула дверь и выскользнула побыстрее в приемную, совсем уж неприятно удивившись неуместной и, как ей показалось, нетактичной даже догадливости шефа.

«Что‑то уж совсем нехорошее происходит с девчонкой, – грустно подумал ей вслед Геннадий Степанович. – Надо бы потом разговорить‑попытать ее по‑человечески, найти время. Хотя как его найдешь – у самого сплошные проблемы…»

Звонок Валеры, конечно же, застал Веронику врасплох. Хоть и ждала она его все утро, а все равно вздрогнула, услышав в трубке его нетерпеливый голос:

– Ну, Вероника, удалось вам что‑нибудь сделать?

– Нет… Пока нет… Слишком сумма большая…

– Как это – нет? Да вы же меня без ножа режете! А я надеялся… Неужели не удастся Стаса спасти, Вероника? Ведь его убьют, точно убьют!

– Да не даст мне никто сразу таких денег, Валера! Нет у меня таких знакомых!

– Так вы и не просите всю сумму сразу, Вероника. Просите помаленьку, кто сколько может. У нас остается всего‑то два дня…

– Хорошо. Я постараюсь, Валера. Честное слово, постараюсь…

– Да при чем тут ваши старания, господи? Вам надо не стараться, а человека спасать! Тут жизнь Стаса на карту поставлена, а вы – постараюсь…

Вероника долго слушала доносящиеся из трубки короткие, быстрые гудки, лихорадочно соображая, кому бы еще позвонить. Руки дрожали, и внутри у нее все дрожало, и вся эта противная и тряская загнанность плотным, тягучим туманом оседала в голове, полностью выбивая из реальности. Когда же туман этот периодически рассеивался, открывалась вдруг перед Вероникой страшная картина окровавленного и измученного Стаса, прикованного наручниками к железной ржавой трубе и запертого в сыром и холодном подвале, и даже исчезновение из заветных домашних шкатулок денег и драгоценностей никак с этой картиной почему‑то не связывалось. Или, может, не желало связываться и отошло в сторону – ни при чем были сейчас пропавшие украшения, когда она обязана человека спасти. Потому что у нее есть сердце, есть! И любить она умеет, умеет! Не была Вероника мастерицей по быстрым и четким выводам, или мысли какие подозрительно‑правильные сквозь этот туман все никак не могли пробиться. Скорее всего, не только подозрительно‑правильные, но и всяческие разумно‑правильные мысли заблудились где‑то в стороне от ее кудрявой головки, потому что рука сама по себе снова потянулась к мобильнику, и палец уже нашел знакомый номер, да она вовремя одумалась. Совсем с ума сошла! Не кому‑нибудь – Игорю звонить собралась! Надо же, подсознание как по‑дурацки сработало. Хотя почему по‑дурацки? Она же так к этому привыкла… Потому что он всегда решал ее проблемы, потому что он всегда и все брал на себя. Игорь, милый Игорь! Как же так получилось, что она вдруг ослепла и оглохла в одночасье, отдавшись этой обманчиво‑горячей, а на поверку вышло – смутной и холодной волне страстных желаний новой жизни? Вот она – новая‑то жизнь! Ешь ее теперь, как черный хлеб с водой. Сама она в это холодное озеро шагнула, самой и отвечать за все надо. И нечего теперь рыдать ему в трубку, прося о помощи! Стыдно! Нет, конечно же, нет. Не будет она ему звонить. Раз проглядела свое счастье – получай. Сама виновата…

От этих горько‑справедливых мыслей захотелось даже распрямить спину, как давеча перед мамой, да не получилось ничего. Стыд не дал. Мысли‑то мыслями, а стыд – штука тяжелая, как оказалось. Надо же – денег решила у Игоря попросить… У него бы не денег, у него бы прощения хотелось ей вымолить. Да что толку? Такое не прощают, наверное…

– Вероника Андреевна! Что с вами? Вы меня слышите? – очнулась Вероника от громкого голоса склонившейся над ее столом Софьи Александровны – дамы, приятной во всех отношениях, потому, наверное, что была она по статусу не только финансовым уважаемым директором, но и тещей шефовской по совместительству. Причем тещей совершенно карикатурной – именно так злые художники‑сатирики маму жены и изображают, чтоб непременно с маленькими сердитыми пулями‑глазками, чтоб с усиками над верхней губой, чтоб с хищным носом‑клювом да избытком килограммов на мощной талии…

– Да, Софья Александровна, конечно же… – встрепенулась перепуганной птицей на своем стуле Вероника. – Я вас слушаю…

– Зайдите ко мне в кабинет! Срочно! У меня к вам вопрос! – проговорила, как шпагой проколола худенькую Вероникину фигурку, начальница и, развернувшись на каблуках, гордо процокала к выходу, неся на себе дорогой строгий костюм так же торжественно, как когда‑то, наверное, прокуратор Иудеи нес на себе свой белый плащ с кровавым подбоем. Вообще на фирме никто так уж особо и не боялся ее, конечно. Сидит себе и сидит женщина в своем кабинете, в делах особо не смыслит. И пусть сидит антуражу ради. Главное, чтоб работать не мешала…

– Вероника Андреевна, я вот, собственно, о чем… – проговорила Софья Александровна, садясь за свой абсолютно свободный от бумаг стол, гордо украшенный последней модели компьютером. – Я слышала утром, вы у всех денег пытались занять…

– Ну да… – удивленно пожала плечами Вероника. – А что такого?

– Да нет, ничего… Просто я вам предложить хочу эти деньги… Сколько вам надо? Десять тысяч?

– Да, но…

– Минуточку…

Софья Александровна потянула на себя ящик стола, пошуршала в нем рукой и в следующую секунду шлепнула перед собой об стол зеленовато‑аккуратной, запакованной банковскими бумажками пачкой денег.

– Вот, Вероника Андреевна. Это для вас.

– Но как же… Что вы… Спасибо… – ошарашенно проговорила Вероника, продолжая удивленно лупить на Софью Александровну глаза – сроду шефовская теща не отличалась добротой да пониманием, а тут… Откуда бы вдруг…

– Но у меня к вам одно условие, Вероника Андреевна!

– Какое? Под проценты даете?

– Нет. Другое совсем. Условие такое – вы сегодня же пишете заявление об уходе…

– Как это?

– Как? Молча! Садитесь и пишете! Сегодня же! Причину уж сами придумаете. Прощаетесь со всеми душевно и уходите. А деньги я вам отдам в конце дня, когда мое условие будет вами выполнено…

– А почему, Софья Александровна? Что я вам такого плохого сделала?

– Ой, да не прикидывайтесь наивной, дорогая моя! Ничего вы мне плохого не сделали, да и не можете сделать! Просто слишком уж явно вы метите на мое место…

– Я не мечу!

– Метите, метите… И к Геннадию Степановичу вам удалось в любимицы проникнуть, ведь так? Только учтите – вам здесь ничего не светит! Ну так что, согласны или нет? Соглашайтесь, Вероника Андреевна! Все равно рано или поздно я вас отсюда выживу, честно предупреждаю. А деньги можете мне не отдавать. Будем считать, что я купила для себя ваше здесь отсутствие. Ну? Берете? Если берете – идите и пишите заявление!

– Нет… Нет! Да как вам не стыдно вообще… Почему это я должна уходить отсюда?

– Потому что вам деньги нужны, деточка. Остыньте. Идите и думайте. А деньги – вот они…

Софья Александровна улыбнулась и, хищно помахав перед Вероникиным носом зеленой пачкой, снова небрежно кинула ее в ящик стола. Сложив пухлые ручки, улыбнулась еще раз и проговорила насмешливо:

– Идите, идите… Думайте…

Вероника выскочила из ее кабинета совершенно взбешенной – да что же это такое, господи? Чего ее стригут все, как шотландскую белую овечку? Сплошной кругом шантаж. На последнем промелькнувшем в голове слове она вдруг мысленно запнулась и обмерла будто. А что? Шантаж – это же так банально просто. Самый распространенный способ добывания денег для людей ничтожных и алчных. А может, и Валера этот с ней таким же образом поступает? Может, он как раз из тех, ничтожных и алчных, и есть? Почему ей сразу это в голову не пришло? Чего ж она взяла и вот так поверила ему на слово? Но Стас‑то действительно пропал… А если все правда? Что тогда? И ведь не проверишь никак…

Словно вмешиваясь в ее сомнения, заверещал требовательно в кармане пиджака мобильник. Она уже знала, кто звонит – можно было даже и на дисплей не взглядывать…

– Ну что, Вероника? Есть у вас какие‑то сдвиги? – прошелестел в ухо, конечно же, Валерин вкрадчивый голос.

– Нет. Нет, не получается пока. Я уже всех обзвонила, знаете…

– А мне тут одна мысль спасительная в голову пришла. Может, я помогу вам срочный кредит в банке оформить? У меня есть знакомые… Отдадите под залог свою квартиру…

– Погодите, Валера… Как это – квартиру? Что – всю квартиру под залог ради десяти тысяч долларов? Да вы в своем уме вообще?

– Да не ради долларов, Вероника, а ради человека! Или вы можете предложить другой выход? Я бы вот именно так и поступил, если б было у меня что отдать в залог. Ради спасения чьей‑то жизни…

– Ничего себе…

Вероника даже не нашлась, что и ответить ему на это. Да что же такое происходит, в самом деле? Неужели она и впрямь выглядит такой легкомысленной овечкой‑дурочкой? Еще чего – квартиру в залог… Свою собственную территорию, на которой она чувствовала себя относительно защищенной, – и в залог? А если ей этот кредит выплатить не удастся, тогда что? Всю оставшуюся жизнь с мамой прожить, в ее душной комнате, под жарким ее любопытством? Нет уж, увольте. Пусть лучше Стаса трижды убьют, она на это не пойдет. Вот пожил бы этот Валера с ее мамой бок о бок, тогда она посмотрела бы, как он собственной территорией рисковать стал. Да и вообще – надоела ей вся эта история со Стасом, с его долгами! Может, и правда – ну их всех, в самом деле? Что у нее, своего горя нет? Она вот Игоря потеряла… Вот это горе так горе…

– Вы все‑таки подумайте над моим предложением, Вероника. Хорошенько подумайте. Только помните – на долгие раздумья у нас с вами времени практически не осталось. Потом всю жизнь себя корить будете, если что. Сколько вы будете думать? Когда мне позвонить?

– Не знаю. Лучше вообще пока не звоните. У нас тут совещание на работе скоро начнется, и я телефон все равно должна буду отключить…

Про совещание она ему наврала, конечно. Хотя телефон и впрямь поторопилась отключить, позвонив предварительно Катьке и старательно выслушав новости с поля боя в Востриковом переулке. Новости, как и обычно, были не ахти какие: утром мама опрокинула бедной Катьке на колени тарелку с горячим супом, но зато милостиво позволила укатать себя в чистый памперс…

– Зараза! Вот же зараза эта твоя Александра Васильевна, черт бы ее побрал! – отчаянно ругалась Катька на том конце провода. – Она нарочно эту тарелку с супом на меня опрокинула, я же видела! Я к ней, можно сказать, с уважением да по‑соседски, а она… Вот же зараза…

– Кать, а у тебя, случайно, денег нельзя занять? Может, у тебя заначка какая‑нибудь на черный день есть?

– Да откуда… Я, наоборот, хотела у тебя попросить. Я же к Костьке еду, ты не забыла?

– А… Ну да…

– А зачем тебе, Верка? Что, проблемы начались, да? Это из‑за твоего знойного красавца, который пропал вместе с ключами от квартиры? Ты все дома проверила? Он не прихватил у тебя чего, случаем?

– Ну… В общем, не телефонный разговор…

– А, понятно. Прихватил, значит. Ладно, вечером поговорим. До встречи. А мать ты свою все‑таки поставь на место! А то она в следующий раз на меня еще чего‑нибудь опрокинет!

– Ладно, Кать. Я постараюсь. Пока. Меня тут зовут, извини…

Секретарша Ирочка уже минуту стояла перед ее столом, выразительно показывая пальчиком в сторону шефовского кабинета и делая ей круглые глаза – хватит, мол, по телефону трепаться…

– Ну что, нашли денег, Вероника Андреевна? – улыбнулся ей почти виновато и почти по‑свойски Геннадий Степанович. – Отказал вам, теперь вот совесть мучает. Поверьте – ни копейки свободной нет, как на притчу! Бывают такие дни…

– Нет, не нашла… – грустно улыбнулась ему Вероника. И тут же, сама от себя такой наглости не ожидая, вдруг выпалила: – Геннадий Степанович, а вы возьмите денег у Софьи Александровны! Вам‑то она точно даст!

– А что, у нее есть?

– Есть! Она мне сегодня сама хвасталась. Только взаймы не дала…

– Так. Посиди‑ка здесь минутку…

Сорвавшись решительно с места, Геннадий Степанович скрылся из кабинета. Отсутствовал он, как и обещал, и впрямь не больше минуты. Войдя, протянул ей с видимым удовольствием зеленую пачечку – ту самую, в банковской упаковке.

– На! Рассчитаешься когда сможешь. А я думаю, скоро сможешь. Не век же тебе в рядовых экономистах сидеть…

Рассыпавшись в благодарностях – то ли за деньги, то ли за последние его слова, – Вероника выскочила из кабинета и тут же наткнулась в коридоре на мощную фигуру Софьи Александровны, так злобно на нее взглянувшей, будто бросившей к ногам белую дуэльную перчатку. Веронику аж передернуло от неприязни – сразу почему‑то от этого злого взгляда мать ей вспомнилась… И еще захотелось нестерпимо перед этой злой теткой какой‑нибудь фортель выкинуть – язык ей показать, например! Хочет повоевать? Ну что ж, она будет воевать, а с работы ни за что не уволится! Еще чего! Хватит уже быть белой овцой…

В Востриков переулок этим вечером Вероника поехала на автобусе. Проведя ревизию всей своей наличности, она пришла к неутешительному для себя выводу о необходимости вынужденной экономии. Вообще, экономить деньги она умела только чужие, глобальные и виртуальные, в силу специфики, так сказать, своей профессии, а вот свои жизненно необходимые денежные средства экономить было как‑то неинтересно, как‑то и унизительно даже… Хотя и ерунда все это. Не в том было дело. Просто тоскливо уж было очень тащиться в переполненном автобусе на другой конец города, тоскливо выглядывать в образовавшуюся от собственного теплого пальца дырочку в заиндевевшем окне…

Всю дорогу хотелось ей плакать. Она бы и поплакала даже тихонько, да нельзя было – мама вопросами измучает по поводу припухших от слез глаз. Правда, можно соврать ей, конечно, что‑нибудь к случаю подходящее. Мол, вроде это она о ней так исплакалась вся, да только не хотелось ей врать. Противно было. Не дала природа спасительных актерских талантов, чтоб уметь вранье превращать в конфетку. Другим дала, а ей – ни одной капельки. Так что плакать потом придется, попозже. Вот приедет домой, ляжет спать… Вспомнит свои последние десять лет жизни без мамы, рядом с таким надежным, таким правильным, таким родным‑близким Игорем, и поплачет вволю. И даже не от обиды поплачет на свалившиеся на нее так неожиданно тяжкие обстоятельства и не от страха за жизнь Стаса да за свою жилплощадь, а поплачет по настоящему Божьему промыслу, которого не замечала раньше и который открылся ей вдруг, сейчас вот, в этих дурных и суетливых хлопотах, в добыче этих проклятых денег, будь они неладны… По тому Божьему промыслу, который как раз настоящей любовью и зовется и который она кинулась искать так опрометчиво, все дальше и дальше от него убегая, получается…