Незапятнанная честь 5 page

Мы ехали шагом. Юнус сидел в седле, обеими руками ухватившись за переднюю луку седла. Казалось, что он вот-вот упадет с лошади, но это не происходило.

– Говоришь, что Саид и Абидат очень обрадовались бы, если бы я бросил пить? – спросил Юнус.

– Да, очень обрадовались бы. Они тебя любят и жалеют.

Некоторое время мы еще проехали молча.

– Так можешь, Хамзат, обрадовать Саида и Абидат. С этой минуты ни одна капля не войдет в мою глотку.

– А чарка в корчме при выезде из города, – напомнил я, чтобы «закалить» его слово.

– Я сказал - с этой минуты! Или ты меня не считаешь за мужчину? Я поклялся восходом солнца.

– Да что ты, Юнус. Я знаю, раз ты дал слово, то никогда его не нарушишь. Ты же раньше отвечал мне, когда я тебя просил бросить пить, «еще не время».

– Да, отвечал.

– Значит, сейчас настало время? – спросил я.

– Да, настало. Я свою реку выпил. Мне и самому жалко и мать, и жену, и детей.

Мы некоторое время ехали молча. Я очень беспокоился за Дауда. Время тревожное. На дорогах шляется всякая шваль. Не случилось бы чего худого. Показалась корчма. Я повернул коня к коновязи.

– Ты че, Хамзат, я ни капли не буду, – сказал Юнус.

– А тебе никто капли и не предлагает. Позавтракаем.

Корчма была пуста за исключением корчмаря. Увидев ранних посетителей, он расплылся в улыбке:

– Доброе утро, хозяин, – сказал Хамзат. – Что у вас на завтрак?

– Холодные закуски, любезный, – ответил корчмарь. – Что будете пить? Водку, чача, араку? Есть коньяк «Тройка». Так что?

– Пить будем молоко, чай. А кушать – хлеб, сыр, сметану, вареные яйца. Есть что-нибудь из этого?

– Все есть, дорогой, все. Садиса. Одна минутка, момента.

Корчмарь работал как виртуоз. Все, что я перечислил, одновременно появилось на столе. Кто по нации этот корчмарь было трудно определить.

– Чай или кофе? – спросил корчмарь.

– Мне два чая, – сказал Юнус. – Чай не водка – много не выпьешь.

– А мне кофе, – для разнообразия заказал я.

Мы плотно позавтракали, я расплатился и мы вышли из корчмы. Корчмарь был удивлен – ингуши по утрам не похмеляются.

– С этой минуты я узнал, что такое сила воли, – сказал Юнус. – Каким я был тряпкой. Это надо зайти и выйти, ничего не выпив. Хамзат, ты извини меня. Давай поедем быстрее. Я двое суток не был дома. Мать и жена, наверное, очень волнуются и переживают. Мне очень много чего нужно сделать во дворе.

А когда вечером я об этом рассказал отцу, Саид задал мне один вопрос:

– Когда Юнус за тобой повторял эту страшную клятву, которому ты его подверг, он стоял на земле или сидел на нашем коне?

– На нашем коне, – ответил я отцу, начиная осознавать свою оплошность.

– Хамзат, я очень доволен тобой, что тебе удалось убедить Юнуса бросить пить, но я так же очень недоволен тобой, что ты сделал промашку и сразу не отдал этого коня Юнусу. А сейчас иди, отведи его ему. Скажешь, что от меня. Вместе с седлом, которое было на нем.

В окне дома Юнуса тускло светила лампа. Я постучал в калитку. Залаяла собака. Кто-то быстрыми шагами приближался к калитке.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Это я, Хамзат. Юнус дома? – в свою очередь спросил я.

– Да, дома. Входите, – открыв калитку, женщина быстро побежала к дому.

Увидев коней, меня, Юнус тревожным голосом спросил у меня.

– Хамзат, что-нибудь случилось? – он продолжал застегивать пуговицы на брезентовой куртке. Рядом стояла его жена Диба.

– Конечно, случилось. Да пусти меня во двор. На, забирай своего коня. Диба, Куси дома?

– Да, дома. И Куси дома. И Диба дома. И Юнус дома. Все дома. Только толком объясни, что случилось, – допытывался Юнус.

– Я бы зашел на чашку чая, – сказал я. – Мне нужно сказать Куси кое-что. Сообщить радостную весть.

– Заходи, кто тебе запрещает. Только дай поводья, я коней уведу под навес.

Я поднялся на крыльцо и громко сказал:

– Тетя Куси, можно мне войти?

– Можно, можно, Хамзат, заходи, чтобы умереть мне от твоей заразы, – она уже стояла в дверях.

– Добрый вечер, Куси. Как твое здоровье? Как сын, как сноха? На обижают ли тебя? Как детишки?

– Заходи, Хамзат, заходи. Диба, Юнус, где вы там? Пришел дорогой гость, а вы куда-то пропали. Хамзат, как там Саид, как Абидат, здоровы ли они? Давно не виделись с ними. А ты садись сюда, вот сюда, – показывала Куси на поднары, на котором лежал цветной войлочный ковер.

Мы оба сели.

– Куси, Саид велел передать тебе салам-маршал. И прислал коня Юнусу, – сказал я.

– Коня для Юнуса? – спросила она. – Ему конь не нужен. Он свою лошадь пропил, пропьет и этого коня. Ему не конь нужен, а водка и пьяная компания. Не нужен ему конь, отведи домой. А Саиду, своему отцу, скажи спасибо за сочувствие нашему горю. А горе у нас большое. Как теперь содержать корову? Вон другие продают в городе дрова, покупают корм для коровы, еду для семьи. А его интересует только водка. Двое суток не был дома. О жене, детях и матери он и не думает.

Куси тихо плакала. Жена Юнуса, Диба, хлопотала у печи. Юнус стоял на крыльце возле полуоткрытой двери. Я понял, что о данной клятве больше не пить, он домашним не сообщил. Наверно, многократно давал слов и нарушал его.

– Тетя Куси, это все, что ты сейчас говоришь, осталось в прошлом. Сегодня утром все изменилось. Юнус, зайди. Я же знаю, что ты стоишь возле двери. Зайди и скажи матери и жене о своем решении, принятом сегодня утром. Сам скажи. Давай.

Юнус робко переступил порог комнаты. Диба поставила стол-трехножку перед Хамзатом и низких два стульчика для Куси и Юнуса. Положила на белую скатерть куски тонко выпеченного чурека, поставила три пиалы масла с творогом и сразу налила в кружки калмыкский чай. Поставила чашку с молоком.

– Нани, садись сюда, – показала Диба на низенький стульчик. - А ты разве не будешь ужинать? Последние слова относились к Юнусу.

– Ну что, Юнус, ты ничего не хочешь сказать? – спросил я Юнуса и скрыто от других подмигнул ему.

– Хочу. Конечно, хочу. Нани и ты Диба, я очень виноват перед вами и прошу вас простить меня. Я сегодня утром развелся с «иблисом», который меня обуздал и два года истязал. Этот развод случился благодаря Хамзату. Благодаря ему я почувствовал себя мужчиной. Коня от воти Саида я приму. Ему большое спасибо. А в лице тебя, Хамзат, я приобрел родного брата. Теперь ты мне родной брат. Старший брат. - Он подошел к Хамзату, обнял его, постоял несколько секунд. Делая вид, что он сморкается, украдкой смахнул нахлынувшие слезы. Куси и Диба тут же заплакали от радости, от счастья. Через некоторое время Куси поднялась, подошла к сыну и, обняв его, сказала:

– Я знала, что ты хороший. Я ждала этого дня и он пришел. Теперь у тебя есть старший брат, Хамзат. Я уверена, что ты его не опозоришь. А сейчас поезжай к ним, поблагодари Саида, скажи, что ты отныне его младший сын. Езжай, езжай. А то Саид может лечь спать. А мы с Хамзатом покушаем, посидим, поговорим.

Только Юнус хотел исполнить желание матери, как его остановил Хамзат.

– Юнус, не забудь завтра же внимательно посмотреть левое путлище и подперсье седла. Я его купил недавно у казака. Он меня тоже предупреждал, да времени все нет. А теперь иди. Саид очень обрадуется. Да и моя мать Абидат тоже. Я тебя подожду.

Мы с Куси долго беседовали. Она меня расспрашивала о Дауде. Ее интересовало все. Когда он пропал. Где находился. С кем жил, женат ли. А если холост, то она быстро найдет ему невесту. Где собирается жить. Нашел ли из близких кого-нибудь.

– Юнус говорит, что ты его провожал в Ставрополь. Он что, насовсем уехал? Наверно ему здесь не понравилось.

– Нет тетя Куси, он поехал за своими вещами и за книгами, по которым учат арабский язык. Сельские старики попросили его учить дальше ребят, которые уже умеют читать Коран. Он согласился. А жить будет в бывшей усадьбе графа Уварова.

– А чего там дальше, если умеют читать Коран?

– Тетя Куси, человек не только читать, но и писать должен уметь. И не только Коран, а также много, много другие жайнаш. Дауд очень образованный человек. Он изучил четыре махала. Он имеет три профессии.

– А как это он сирота смог выучиться и стать грамотным? Женщины говорили, что он попал в сиротский дом, а потом жил с дворником-татарином, работал на каком-то заводе, где обделывали кожу.

– Да, Дауд до шестнадцати лет жил и работал в детдоме. С шестнадцати лет работал на кожзаводе. Его усыновил одинокий татарин, который исповедовал Ислам. Научил его делать намаз, держать уразу. Выучился читать Коран. А потом его учил другой ученый-арабист. Это с шестнадцати лет, а сейчас ему тридцать. К тому же он отслужил в армии четыре года. Знает три языка: русский, татарский и арабский.

– О, Аллах! О, Аллах! Какая сила воли, – удивлялась Куси. – Есть же такие волевые люди. А тут при живых родителях, живя на всем готовом, некоторые ходят безграмотные. Многие не желают ни учиться, ни работать. Кем они будут, когда вырастут? Хамзат, скажи, ты же умный.

– Да что тут говорить, тетя Куси. Более пронырливые и без образования пролезут в «начальники», как пролезли их родители. Другие честно будут работать и жить своим трудом. Может быть и наживут кое-какое добро, которое эти бездарные дебилы у них же отберут «в пользу государства», а сами хотправят на каторжные работы, обозвав их «врагами народа». Поживем – увидим.

– Кажется Юнус вернулся, – сказала Диба и вышла из комнаты.

Да, действительно, вернулся Юнус. Он весь сиял. Таким его давно никто не видел. Был очень возбужден.

– Воти Саид завтра утром придет. Поможет мне подготовить подводу, чтобы я мог возить дрова. Посмотрим, все ли в порядке со сбруей. Подгонит наш хомут к подаренной им лошади. Обещал познакомить меня с лесником, чтобы на первое время он разрешил рубить в лесу деревья в кредит, с последующей оплатой после продажи в городе. Дал мне веревки, новый топор и большую ножовку. Обещал поехать со мной в лес и показать, где и как рубить, как вытаскивать из леса лошадью волоком срубленные деревья. Нани, где воте кинжал? Я знаю, что ты его спрятала, чтобы я его не продал. Теперь не бойся. Диба, найди мои брезентовые штаны, салте-иккаш и приведи их в порядок. Я покажу болтунам, кто такой Юнус! Я им покажу какой я алкаш!

– Кому это ты собираешься показать? И что? – спросила Куси.

– А тем, которые меня обзывали алкоголиком!

– Молодец, Юнус! Покажи всем, какой ты мужчина.

VII

Недели две, а может быть и больше, у одноглазого учителя никто не собирался. Это мы, пацаны, знали точно. Живя возле школы, этот вопрос держали под контролем.

И вот в один день во время уроков прямо к школе подъехала черная легковая машина и из нее вышли трое в военной форме. Один из ни был в высокой серой папахе и с широкой красной полосой на штанах, а двое других в фуражках с голубыми околышками. Все трое вошли в школу. В школе установилась такая тишина, как будто все умерли.

Вечером учитель нам все рассказал. Это была комиссия по проверке письма, которое учитель написал министру обороны. Проверили все документы на ордена и медали, а их: два ордена Красного Знамени, два ордена Красной Звезды, два ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степени, Славы всех трех степеней, медали «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За взятие Кенигсберга», «За отвагу», «За победу над Германией», «За взятие Берлина», «За взятие Вены». Одним словом: со дня рождения до сегодняшнего дня. После доскональной проверки всех документов, сличения фотографии с личностью учителя, генерал сказал:

– Все сходится до запятой. Однако у меня есть к вам два вопроса, подполковник Гондоров. Откуда вы знаете немецкий язык, что читаете Гете в оригинале. И второй вопрос: за что же, все-таки, сослали ингушей и чеченцев?

– Отвечаю на первый ваш вопрос, товарищ генерал. Я с детства жил с немцами в пригороде Владикавказа, в так называемой «Немецкой колонке». Немецкий язык знаю в совершенстве. Я писал стихи на немецком языке. Их было три общих тетради. Где-то стихов семьдесят. Мечтал удивить мир, издав сборник на немецком языке. Ингуш, пишущий на немецком языке. Смешно, не правда ли? Мой отец не мог их оставить во время выселения. А может быть боясь за меня, добровольцем ушедшего в армию с пятого курса физико-математического факультета Ставропольского пединститута, уничтожил или передал нашим бывшим соседям. Это, хотя, вряд ли. Наши все соседи были немцы, потомки тех приехавших в Россию еще при Екатерине II. Их тоже, кого раньше, кого позже, всех сослали. А по второму вопросу вот как обстоит дело. В Ударной армии, сдавшейся в июле 1942 г. в плен немцам с генерал-лейтенантом Власовым, оказались тяжело раненные – один ингуш и один чеченец. Вот поэтому и обвинили два народа и сослали.

После этих слов генерал долго смотрел на учителя.

– Еще вопрос. Где ваши родители?

– Мои родители умерли в марте 1944 года в селе Алексеевка Акмолинской области от тифа. А я в это время воевал.

– А близкие родственники: братья, сестры, дяди, тети и так далее?

– Кроме меня, у моих родителей не было детей. Близких родственников тоже. Были однофамильцы. Многих я уже нашел. Знаю, где живут, но съездить нет возможности. Разрешение на поездку не дают, а за самовольную поездку обещают дать двадцать лет. Как вам это нравится, товарищ генерал? Меня чуть не арестовали за поездку в район. Вот я и написал министру обороны. И задал один вопрос: за что я воевал четыре года и проливал кровь, уйдя в армию добровольцем с пятого курса института, стал инвалидом?

Директор школы Мусабаев, с появления военных сопровождавший их, был удивлен и потрясен увиденными документами и наградами. Он тоже, бывший фронтовик, знал цену орденам и медалям, знал цену благодарностям от командования. Он отдаленно не знал, кто у него работает учителем, о его орденах, медалях и тем более, что его учитель был представлен к званию Героя Советского Союза.

– Мусабаев, теперь что касается вас, – генерал достал лист бумаги из папки и велел директору расписаться. – Как закончится первая четверть – рассчитайте инвалида второй группы Гондорова, снабдите всем, что здесь указано. Генерал достал еще одну бумагу и передал директору школы.

– А вас, капитан, предупреждаю, что вам нужно явиться шестого ноября в комиссариат республики в г. Алма-Ата, – и передал учителю разрешение и документ на проезд в поезде. – Гондоров, вам нужно закончить образование. Вы как инвалид второй группы будете восстановлены на учебе в Алма-Ате.

– Я учился в Ставрополе, товарищ генерал. Нельзя ли мне продолжить учебу там. Там у меня много знакомых. Как? Это возможно? – спросил учитель.

– Это пока невозможно. Да, вот еще. Никуда не отлучайтесь с места жительства до указанного срока в разрешении. Поняли?

Пожелав успехов в воспитании детей, генерал со своими сопровождающими уехал. В учительской некоторое время были только директор школы и учитель. Все его награды и документы лежали на столе.

Через несколько минут в учительскую вбежали все учителя, уборщицы, истопники, завхоз. Все остановились перед столом, где лежали награды и переводили взгляд то на награды, то на учителя. Постояв некоторое время молча, директор школы сказал:

– После первой четверти, коллеги, Аслангирей Даудович от нас уезжает в Алма-Ату. Он, оказывается, писал письмо министру обороны. Для проверки этого письма приезжал генерал. Он будет восстановлен в институте на пятый курс. А мне опять нужно искать учителя математики и физики.

– Я писал министру обороны не для того, чтобы меня восстановили в институте, а для того, чтобы мне разрешили ездить искать своих родственников и свою невесту. А меня чуть не осудили на двадцать лет. Меня, бывшего фронтовика, инвалида второй группы, капитана.

Весной сорок пятого года мои командиры хотели было за мои ратные подвиги дать мне звезду Героя Советского Союза, но оказалось, что после февраля сорок четвертого ингушей и чеченцев уже не награждают Звездой Героя. А моему старшине Ивану Горобец, с которым мы «брали» последние девять языков, дали Героя. Без него с другими ребятами я уже «брал» семерых. Мне, командиру разведотделения, дали орден Красного Знамени. Так-то.

– Сегодняшний день нужно отметить общим обедом. После шестого урока всех прошу ко мне домой. Всех-всех, кто сейчас видит, что лежит на столе, – сказал директор школы Мусабаев.

Он не прощаясь вышел из учительской.

Отец рассказывал...

Вернуться из Ставрополя мне удалось только на восьмой день. Два дня мы с Ибрагимом, братом Лиды, потеряли, так как у Лиды не было направления на учебу. Да и занятия уже дней семь как начались. Но все обошлось, так как за это дело взялся имам соборной мечети Ставрополя Габдулла. С учебниками тоже он помог, правда, не бесплатно. Двадцать штук – это как раз то, что я мечтал достать. Удалось так же достать по одному учебнику по русскому языку с первого года обучения по третий год. Очень ценные для нерусских школ.

Учебный класс к моему возвращению был готов. Висела черная доска, стояли пять столов, каждый на четыре человека, скамейки к каждому столу, и ковры на одной половине класса, хотя я просил ковры не завозить. Это для общей молитвы – объяснили мне.

Желающих изучать грамматику арабского языка было много. Нужно было из большого количества желающих отобрать самых грамотных двадцать юношей. Для проведения этого отбора Къази-мулла и Умар-хаджи посоветовали мне пригласить имама села Яндаре Костоева Усман-муллу, который, кроме арабского, знает турецкий, азербайджанский, кумыкский и карачаевский языки.

Чтобы заинтриговать Усман-муллу, я написал ему письмо в восточном стиле на арабском языке. Написал, что хочу начать преподавание арабской грамматики двадцати (больше помещение не позволяет) юношам и прошу помощи в отборе самых лучших. Указал день. О себе написал в краткой форме несколько строк.

В указанный день Усман-мулла приехал. Приехал не с пустыми руками. Привез мне подарок: кинжал, газыри и наборный пояс.

– Это к свадьбе. Через неделю мы тебя поженим, – с улыбкой сказал он.

Более часа мы говорили на разные темы. Разговор вели то на арабском, то на русском языках. Эти языки Усман-мулла знал превосходно. Особенно арабский. Он прекрасно знал восточную поэзию. Декламировал целые куски из «Шах-намэ» Фирдоуси, стихи Рудаки, Джами, Агахи. Знал творчество гуманиста и правдолюбца, жизненного скептика и насмешливого рационалиста Омара Хайяма, суфийского философа Джалал ад-Дина Руми, мудреца и оптимиста Абу Муслих ад-Дина Саади. Мне было очень приятно беседовать с этим человеком. Я отдыхал при разговоре с ним. Мне он сказал кратко и емко:

– Вы задумали хорошее дело, Дауд. Всегда помни, что написал Саади: «Из всех даров мира остается только доброе имя, и несчастен тот, кто не оставил даже этого».

После обеденного намаза мы начали проверку, своеобразный экзамен, юношей, желающих углубленно изучить грамматику арабского языка. В этой «экзаменовке» пожелали участвовать и местные, т.е. сельские авторитеты. Вопросы задавали я и Усман-мулла. Каждому по пять вопросов. Ответы фиксировали. На пять вопросов полные ответы дали шестеро, на четыре вопроса – девятнадцать. Среди девятнадцати провели жеребьевку и выявили четырнадцать, которые будут заниматься. Усман-мулла зачитал фамилии двадцати зачисленных, разъяснил порядок занятий, график, условия сдачи устных разделов и письменных работ. Предупредил, что за три прогула без уважительных причин, зачисленные будут отчислены и на их место приняты другие. Особо обратил внимание на график дежурства. Отказ от дежурства – отчисление.

Узнав расписание занятий зачисленные (и незачисленные тоже) разошлись. Местные «авторитеты» явно проявили недовольство итогом «экзаменовки» и зачислением. Почти каждый из них просил, а некоторые даже требовали, зачислять своих протеже. На эти требования Усман-мулла резко ответил:

– Нужно было лучше готовить своих чад! Все! Через месяц будет принята еще одна группа в двадцать человек.

После этих слов он обратился к Хамзату.

– Хамзат, привезли кого я просил?

– Да, Усман-мулла, привезли. Ждут в комнате Дауда.

Я не знал о чем идет разговор. Усман-мулла в исключительно корректной и деликатной форме обратился ко мне.

– Дауд, мой подарок (кинжал, газыри, пояс) не был бы полным, если бы я не заказал для тебя черкеску, папаху, сапоги, гимнастерку с брюками. Прошу тебя, дай мастерам, которых привезли из Владикавказа пока мы экзаменовали ребят, снять мерки. Это я делаю не от того, что я богач, а от радости, что ты не «растаял» в огромных просторах России. Позволь мне сделать тебе этот подарок. Мастера ждут в твоей комнате. И не благодари меня, пожалуйста. Хамзат, чего ты стоишь, веди Дауда к мастерам.

Действительно в моей комнате сидели трое мужчин. Усман-мулла показал им на меня. Все трое сразу начали меня измерять вдоль и поперек. Замерили голову, ноги, подъем и икры ног, высоту, талию, плечи, длину рук. Все, все.

– За папаху, за черкеску, за сапоги, – передавал Усман-мулла деньги мастерам. – Срок – неделя. Надеюсь, хватит?

– Через два дня примерка черкески, гимнастерки и брюк, – сказал портной.

– Вас привезут, – сказал Усман-мулла портному. – Но срок на все – одна неделя. Ни дня больше. Прошу вас уложиться в этот срок.

– Все будет готово в срок, – ответил портной. – Теперь пусть быстро отвезут во Владикавказ. Нам нужно очень спешить.

– Хамзат, пусть отвезут. За вами точно через неделю приедут. Вы уж постарайтесь успеть выполнить заказы и приехать с ними. Дауд, я тоже поеду. Через неделю приеду. Посмотрю, как у тебя идут занятия, – Усман-мулла сел на коня и уехал.

– А теперь и мы поедем, Дауд. Отвезем портного, сапожника и шапочника, а после заедем к тете Айшат. Ты расскажешь, как доехали, как устроилась Лида, как живет там ее сын Ибрагим. Немного успокоишь старушку. Она очень сильно плакала после вашего отъезда. Я еле-еле ее успокоил. Обещал ей, что мы с тобой навестим ее, как только вернешься из Ставрополя, – сказал Хмзат. – Сейчас пригонят фаэтон.

– Я не поеду, – ответил я. – Помнишь, Хамзат, когда ты организовал для меня эту комнату, ты задал мне вопрос, есть ли у меня где-нибудь девушка, которая мне нравится. Тогда я на этот вопрос ответить не мог, а сегодня могу.

Хамзат с любопытством посмотрел на меня. Через некоторое время подошел ближе и сказал:

– Лида? Сестра Ибрагима? Не может быть? Но это...

– Да, – ответил я. – Она все знает обо мне. Я все, все ей рассказал. Я сделал ей предложение. Она ответила согласием. Ибрагим не возражает. Теперь надо получить согласие их матери Айшат. Отца у Ибрагима и Лиды нет. Да вот еще. Ибрагим просил передать это письмо своей матери, – передал Хамзату.

– Дауд, какой ты молодец! К Айшат мы пошлем Саида, моего отца и двух-трех стариков с нашего села.

– Было бы хорошо, если бы Усман-мулла дал согласие поехать с Саидом к Айшат, – подсказал я.

– Вот именно! Ай да молодец, Дауд! Уж Усман-мулле никто не откажет. Его знает весь Кавказ. Он – авторитет.

Самым трудным в обучении ребят для меня были первые дни, так как я не знал ингушского языка, а ребята плохо знали русский, а арабским языком владели слабо. И все же дело сдвинулось с места.

Первая неделя пролетела быстро. За неделю мы сделали шесть ходок в лес за дровами. Это не в ущерб занятиям. Несколько возов дров подвезли и родителям принятых на учебу ребят. Дровами мы обеспечили себя на всю зиму. Распилили, накололи и занесли под навес. Был избран староста группы и его помощник. Был восьмой день, как Усман-мулла заказал мне папаху, сапоги, черкеску, гимнастерку и брюки. Признаюсь, я очень волновался, так как эту одежду я никогда не носил. Думая об этом, я как раз объяснял очень трудный раздел из «насараш». В дверь громко постучали и она открылась. В дверях появился Усман-мулла. Не переступая порога он поздоровался. Я и все муталимы встали. На приветствие ответил я один.

– Разрешите присутствовать, – сказал он на арабском языке.

Только после моего ответа Усман-мулла переступил порог, снял папаху, расстегнул пояс и вместе с кинжалом положил на ковер у стены. Сам тоже сел на ковер и сделал мне знак рукой, чтобы я продолжил объяснение нового материала. Я велел ребятам сесть и продолжил занятие. Время пролетело быстро. Дежурный дал звонок, но ни один даже не шелохнулся пока я не сказал:

– На сегодня все. Желаю успеха. Помните, что сказал Мухамед ибн Газзали: «Ман жадда ва жада» (Кто старался, тот достиг).

Все встали и без суеты начали выходить из касса.

– Счастливо оставаться, счастливо оставаться, – повторяли все и очень внимательно смотрели на Усман-муллу. Когда все вышли, мы с Усман-муллой обнялись и начали расспросы о здоровье родных и близких.

– Тут, пока ты вел занятия, мне Хамзат кое-что рассказал. Оказывается, тебя тут подвергали экзаменам. Есть тут у них один «умник» доморощенный, любитель задавать всякие заумные вопросы, ответы на которые он накануне заучивает. Дилетант.

– Да, было. Но я двумя вопросами быстро «отбрил» его. Сейчас, говорят, успокоился и не высовывается больше. Я его с тех пор не видел. Арабский он знает слабо, но всегда очень хочет быть в центре внимания. Ему постоянно нужны слушатели.

Дверь открылась и появился Хамзат.

– Приехали мастера с заказами: сапожник, шапочник и портной. Идемте.

Надо отдать должное мастерам. Всем троим. Все заказы были выполнены замечательно. Я быстро переоделся. Надел кожаные сапоги, черкеску, пояс с кинжалом, папаху из каракулевых шкурок. Установил газыри в свои гнездышки. Мы же знаем, что одежда, тем более форма, сильно меняет облик человека. Видимо и я сильно изменился внешне. Не без этого.

Усман-мулла обошел вокруг меня, потрогал черкеску в некоторых местах, поправил пояс и кинжал.

– Нигде не жмет? Не давит? – спросил он. – Подними руки. Потом, обращаясь к мастерам Усман-мулла сказал:

– Спасибо за хорошую работу. Может кому нужно доплатить? – мулла достал кошелек и раскрыл его.

– Да вы и так двойную цену заплатили. Это вам большое спасибо за такой щедрый заказ, – за всех троих ответил портной, вероятно, старший из них.

– Тогда спасибо еще раз. У ингушей одежду обмывать не принято. Сейчас вас отвезут. До свидание. Счастливо. Здоровья вам. Как только мастера ушли, появился Саид. Он поздоровался с Усман-муллой и они обнялись. Закончив ритуал приветствия, Саид позвол муллу в прихожую.

– Усман-мулла, мой сын Хамзат тебе сегодня ничего не говорил? – спросил он.

– Говорил.

– Что ты по этому поводу думаешь?

– Я думаю, что это замечательно, что Дауд познакомился без посторонней помощи с ингушской девушкой, сделал ей предложение и она ответила согласием. Брат тоже, говорят, не против. Я к твоим услугам, Саид, в любое время. Кроме умыкания девушек. Я и мой карман, – заверил Усман-мулла Саида.

– Тогда не будем терять время. Возьмем с собой Гарсий-муллу и поедешь в Шалдон к матери девушки. Отца у девушки нет. Старший брат дал свое согласие. Он на курсах в Ставрополе.

– Одного муллы достаточно. Мы идем заключать договор о намерении. Если мать девушки не будет возражать, то мы попросим ее назначить нам срок, когда мы можем к ним вновь приехать для заключения настоящего договора. Пусть посоветуется со всеми родичами, – уточнил мулла.

Сваты вернулись около полуночи. Мать девушки ответила очень конкретно (Мне все рассказал Хамзат).

– Мой сын Ибрагим пишет, что Лида закончит учебу через дней пятнадцать-семнадцать. Пишет, что вместе с Лидой приедет дня на два-три. Усман-мулла, ты нам плохого не пожелаешь, тебя знает весь Кавказ. Этот вопрос мне нужно согласовать своими маьрвежарий (деверями). Как только сын и дочь приедут – я дам вам знать. Если мой сын и дочь согласны, то я возражать не буду. Тем более, что жена Саида, Абидат, моя близкая родственница. А сейчас вы должны покушать, – и она поднялась.

– Айшат, мы обязательно покушаем, если Аллах даст, только в следующий раз. А теперь разреши нам поехать домой. Тебе большое спасибо. Мы ждем от тебя вестей. Я очень прошу тебя, чтобы ты это дело не затягивала. Если эта свадьба состоится, ты никогда не пожалеешь. Дауд глубоко образованный человек.

Дней через двадцать состоялось сватовство. Была на редкость хорошая погода. Был назначен день свадьбы. Саид конкретно договорился с матерью засватанной девушки, что приданое (поартал) приготовит жених, а для покупки или заказа одежды невесте передал определенную сумму денег.

Хамзат нанял мастеров-каменщиков для выкладки стены в прихожей, отделяющий классную комнату от комнаты, выделенной мне, и прорубки отдельного хода с улицы в прихожую.

Занятия по расписанию я не прерывал ни на час. Работы каменщиков нам не мешали. В эти же дни подготовки к свадьбе я купил лошадь, бричку, необходимую сбрую. В один из дней после занятий староста группы с ребятами подготовили одно из бывших стойл для моей лошади. Этих стойл было много, но они почти все были разрушены.

Все расходы на мою свадьбу взял на себя Саид, хотя я объяснял, что у меня есть деньги и просил их употребить сколько нужно. Ни Саид, ни Хамзат на это не согласились. Свадьба, говорили, была организована очень хорошо. Я сам этого не видел, так как находился у однофамильцев рядом с домом Саида. К вечеру меня обвенчали. Были: мулла, два свидетеля и Хамзат, который выполнял роль переводчика.

В свободные от занятий дни я делал одну или две ходки за неделю в лес за дровами и продавал его в городе. На вырученные деньги покупал продукты. Жизнь вошла в свое русло. Однако, эта размеренная жизнь продолжалась не долго. Появился декрет Совнаркома РСФСР 26 декабря 1919 г. «О ликвидации безграмотности населения РСФСР», согласно которому все безграмотное население республики в возрасте от 8 до 50 лет обязано обучаться читать и писать на родном и русском языках. Естественно, сельское начальство отчиталось, что школы-ликбезы организованы. В отчет попало и наше медресе, хотя начальство в ее организации никакого участия не принимало. Тут же появились проверяющие. Ревизоры, инспектора, участковые. Проверяющих было больше, чем работающих. Иногда за день появлялись две-три комиссии. Никого не интересовало материальное обеспечение этих школ-ликбезов и качество преподавания. Их организация была чистейшей имитацией ликвидации безграмотности населения огромного государства. Если обучать людей читать и писать на русском языке кого-то нашли, то обучать родному языку, ингушскому, учителей не было. Меня комиссия подвергла испытанию на предмет владения мной русского языка и литературы. Один из членов комиссии велел мне записать текст под его диктовку.