Незапятнанная честь 7 page

– За полковника из армии Паулюса. И часы, и Красное Знамя, товарищ командующий, – ответил я.

– Помню, – сказал командующий и нажал на кнопку.

Появился тот полковник, который в приемной у командующего сидел возле телефонов.

– Попроси генерала Тумрадзе.

– Есть, товарищ командующий, – и полковник быстро вышел.

Чуйков, с моими часами в руках, стоял некоторое время, закрыв глаза. Видимо, вспоминал май сорок третьего года под Сталинградом. Потом, обращаясь ко мне, сказал:

– Как только я верну тебе часы и скажу «это было в мае 1943 года», продекламируй строчки Пушкина про двуглавого орла и Бонапарта. И еще, ты из грузинской поэзии помнишь что-нибудь?

– Да, помню «Витязь в тигровой шкуре». Правда не весь, но больше половины.

– А кто ты по специальности? – спросил командующий.

– Окончил четыре курса физико-математического факультета в городе Ставрополь.

– Ты должен понравиться генералу Тумрадзе. Тогда останешься в армии. И мне тоже не будет взбучки, да и генералу Панкову тоже.

Из селектора раздался голос полковника из приемной:

– Генерал Тумрадзе!

– Пусть входит, – сказал Чуйков и отступил от меня шага на два.

– Разрешите, товарищ командующий, – сказал вошедший.

– Входи, входи, Автандил, – разрешил Чуйков.

– Это был совсем молодой человек, лет тридцати, тридцати пяти. С генералом Панковым он поздоровался за руку, мне слегка кивнул.

– Я слушаю, Василий Иванович.

– Гондоров, это было в мае тысяча девятьсот сорок третьего года. На, забирай свои часы. Я свои подарки и награды назад не забираю, – и протянул мне часы. Я взял часы и держа в руке начал:

– «Его мы очень смирным знали, когда не наши повара орла двуглавого щипали у бонапартова шатра».

Молодой и очень красивый генерал-майор моментально побледнел, как полотно и, обращаясь к Панкову, сказал:

– Что это? Кто это? Что ты бормочешь, капитан!?

– Это не бормотание, это Александр Сергеевич Пушкин писал на Александра Первого, когда Наполеон занял Москву, – без грамма страха ответил я. – Надо знать классику, товарищ генерал-майор, – добавил я, чтобы уравновесить «бормотание».

– Панков, что за явление, я у тебя спрашиваю?

– Это капитан Гондоров, командир разведотделения. На его счету шестнадцать «языков». Два генерала. Шестеро старших офицера и т.д. и т.п., – смело отчеканил генерал Панков.

Генерал-майор Тумрадзе грозно посмотрел на меня.

– Я спрашиваю, кто это такой, генерал-майор Панков, – уже совсем тихо спросил он. В этот момент Чуйков, стоящий за Тумрадзе, чуть заметно моргнул мне.

Я очень выразительно продекламировал:

– «Для чего ж нам то, что ищем? Подведет судьба – срамница! Благо тем, кто ладит с нею и кончины не бойся!»

– Феномен, – на лице Тумрадзе начали появляться желтые пятна. – Ты хоть знаешь, чьи слова ты сейчас произнес?

– Знаю, – ответил я.

– А чьи? – не унимался Тумрадзе.

– «Божеству грузин Давиду, что грядет путем светила.

Чья с восхода до заката на земле известна сила,

Кто для преданных – опора, для изменников – могила –

Написал я эту повесть, чтобы досуг его делила», – выдал я.

– Я у тебя спрашиваю, капитан, кто это написал?

– Это написал месхетинец, – ответил я спокойно.

– Какой месхетинец? – уже клокочущим голосом выдавил он.

– Шота Руставели, – громко сказал я.

Ни один художник мира не взялся бы определить цвет лица Тумрадзе после моих слов.

– Какой там месхетинец? Это написал грузин, величайший поэт Грузии Шота Руставели. Надо знать классику, капитан, – но бумеранг пролетел мимо меня.

– «Понеслась их жизнь земная, как ночное сновиденье,

И ушли они из мира – таково его веленье!

Даже тот, кто долговечен, проживет одно мгновенье!

Месх безвестный из Рустави, кончил я мое творенье».

После этих слов Тумрадзе замолчал. Он стоял с закрытыми глазами. Казалось, что он совсем не дышат. Через некоторое время он обратился к Чуйкову:

– Товарищ командующий, разрешите нам с капитаном удалиться.

– Не возражаю. Но сначала нужно решить вопрос генерл-майора Панкова на счет... на счет капитана Гондорова.

Тумрадзе начал потихоньку приобретать человеческий облик. Он часто переводил взгляд с Чуйкова на Панкова и обратно. Потом он повернулся ко мне и спросил:

– Откуда знаешь поэму Руставели?

– Учился, – кратко ответил я.

– Где учился? – снова начало меняться его лицо. – В Тбилиси?

– Нет, не в Тбилиси. Я учился в Ставрополе, – ответил я спокойно.

– На каком факультете? – поинтересовался Тумрадзе.

– На физико-математическом.

– А зачем тебе, математику-физику, грузин Руставели?

– «Мы в стихах Мосэ Хонели Амирана узнаем.

Прочитав «Абдул-Мессию», дань Шавтели воздаем.

Диларгета пел Тмогвели, сожигаемый огнем,

Тариэла – Руставели, горько плачущий о нем».

Надо знать поэзию и культуру соседних народов, товарищ генерал-майор. Это я не в упрек, я далек от этого. Вокруг нас живут разные нации: кабардинцы, балкарцы, осетины, чеченцы, дагестанцы, азербайджанцы, армяне, грузины, месхетинцы, калмыки, абхазы, аджарцы, карабахцы, кахетинцы и многие другие. Доподлинно узнать культуру, литературу всех этих народов проблематично. Но гениев и шедевры этих народов желательно знать.

Таким тоном, как в этот раз, с Тумрадзе до сих пор, видимо, никто не разговаривал. Ему казалось, что он то всплывает из омута, то опять с головой погружался в него.

Тумрадзе долго смотрел на меня, а потом спросил:

– Среди многих народностей ты, почему-то, не назвал ингушей. Почему? Ты что, их за нацию не считаешь?

– Я сказал, что «вокруг нас». Разве не понятно? Я – ингуш.

– Генерал Панков, это тот самый? – спросил он.

– Да, товарищ генерл-майор, тот самый.

– Ах ты, незадача! Ах ты, незадача! – начал сокрушаться Тумрадзе.

Я не давал маховику сбавлять обороты. Продекламировал:

– «Никому на жизнь земную невозможно положится:

И моргнуть мы не успеем, как она уже промчится».

– Хватит, капитан! Хватит! Если ты такой умный, то скажи, что нужно сделать, чтобы и нас не наказали и чтобы тебя оставили в армии?

– Да это же очень просто, – ответил я.

– Как просто? Говори! – у Тумрадзе глаза начинали наливаться кровью. – Ну, говори же! – настаивал он.

– Вы товарищ генерал-майор, пишете своему прямому начальнику примерно так: учитывая большие заслуги капитана (имярек) и что у него отец татарин, командование решило оставить его в строю пока операция не закончится. Если не напишите, вам же будет хуже. А так, отец татарин, мать ингушка, воюет исправно, имеет награды.

– А он прав, Василий Иванович. Я такой рапорт подготовило за нашими подписями. Подпишете?

– Конечно, подпишу. Он физик-математик, головастый. Ты, Автандил, расскажи капитану все о представлении его.

– Так вот, товарищ капитан, Гондоров Аслангирей Даудович, мы, твои начальники-командиры, еще летом 1944 года представили тебя к званию Героя Советского Союза. Все как положено. Это после твоего четырнадцатого «языка». Но что-то указ до сих пор не поступил. Не знаем, почему задерживается.

Тут я уже не смог сдержаться. Я обратился к Чуйкову:

– Товарищ командующий, разрешите обратиться к генералу-майору Тумрадзе.

– Обращайтесь, – разрешил командующий.

– Генерал-майор Тумрадзе, не старайтесь делать из меня куклу. Яизс детских штанишек давно вырос. Знаю, что после февраля 1944 года ни чеченцам, ни ингушам Героя не присваивают. И еще. Я воюю не за награды. Я воюю, товарищ генерал-майор, за Родину, за Отчество. Если оставите в строю – буду служить как и служил. Не оставите, ну что же... Богу – Богово, кесарю – кесарево. На гражданке тоже много дел. За часы еще раз спасибо, Василий Иванович, – гражданским голосом поблагодарил я Чуйкова.

– Служите, капитан Гондоров, мы довольны вашей службой. Еще немного усилий и мы все будем на гражданке. Но пока нам нельзя расслабляться. Успехов вам. Генерал Панков, вы с капитаном свободны. Выполняйте последний приказ. Идите.

– Есть выполнять последний приказ! – отчеканил генерал Панков.

– Генерал Панков, задержитесь в приемной с капитаном, – попросил генерал-майор Тумрадзе.

В приемной, кроме тех, что были при нашем приходе, народу прибавилось. Были и гражданские. Через пару минут Тумрадзе вышел от командующего и мы втроем вышли на улицу. Он вновь стал красавцем, каким я его увидел в первый раз. Он был в приподнятом настроении. Он ускорил шаг, повернулся к Панкову и ко мне, показал правой рукой на руины домов и сказал:

– Панков, я краду твои двадцать минут, не отказывайся, все равно не отпущу. Вы мои гости. Вот и мои апартаменты. Тумрадзе показал на какую-то щель и пропустил нас вперед. Свет от щели исчез и мы очутились в темноте. Раздался голос хозяина:

– Ну что, разведка, попалась! – засмеялся он.

Следуя совету Чуйкова, я решил быть знатоком грузинской словесности и произнес:

– «Боже, ты единый создал образ каждого творенья?

Укрепи меня, Владыка, сатане на посрамленье!»

Раскрылась дверь и появился свет. У входа, стояли два бойца с автоматами.

– Реваза, пулей ко мне! – произнес Тумрадзе.

Это было подвальное помещение, видимо, швейников. Всюду по углам валялись швейные машинки «Зингер».

– «Не суди других, коль скоро сам боишься поношенья!» – продолжал я.

– «Не карай меня по смерти за былые прегрешенья! – я начинал входить в роль знатока грузинской поэзии.

Не успели мы с генералом Панковым сесть, как, действительно пулей, появился красавчик в погонах старшего лейтенанта. Было видно, что он тоже грузин. Он мягким голосом, совсем без грузинского акцента поздоровался с нами:

– Здравствуйте, товарищ генерал, здравствуйте, товарищ капитан!

– Реваз, у нас гости, – сказал Тумрадзе. - Нам бы что-нибудь такое. В два этапа. Подготовка и аврал.

– Автандил Геогиевич, о какой подготовке вы говорите. Разве я не всегда готов к любым землетрясениям. Разрешите действовать?

– Давай, Реваз, – разрешил Тумрадзе.

Реваз два раза ударил в ладони. Дверь открылась. С большим квадратным подносом появился еще один лейтенант. Он молча кивнул нам с Панковым и поставил поднос на стол. Прямо в подносе он наполнил рюмки, «раздел» плитку шоколада, ложкой посыпал сахарный песок на дольки лимона и вышел так же стремительно, как появился.

– Ну что, разведка! Давайте выпьем за нашу Победу! – сказал он, и взял рюмку с подноса. Панков и я последовали его примеру. Мы чокнулись рюмками. Генералы выпили. Мне ночью нужно было с ребятами сходить на «прогулку». Вот уже пятнадцатый месяц не имел никаких сведений от родителей. «Где они?» «Что они?» «Как они?» Эти вопросы раскаленной спицей проходили через мое сердце.

– Капитан, за Победу надо выпить, – сказал мой непосредственный начальник, генерал Панков. Чувствовалось, что Панков явно трусил перед особистом генерал-майором Тумрадзе.

– Я за всю свою жизнь ни капли спиртного не брал в рот, – сказал я.

Мы мусульмане Ингушетии,

Люди веры Магомета.

Не берем мы в рот хмельного,

Помня правила запрета.

Я следовал совету командующего Чуйкова понравится, генералу Тумрадзе. Генералы переглянулись и продолжили начатое. Я с аппетитом жевал дольки лимона с сахаром. Тумрадзе наполнил рюмки Панкова и свою. На этикетках бутылок я прочел: «Коньяк Кизлярский».

«Что кому дано судьбою – то ему и утешенье:

Пусть работает работник, воин рубится в сраженье...»

Генерал Тумрадзе уже «седлал» крылатого коня грузинской мифологии.

– Генерал вам тост, просим, – сказал хозяин.

Генерал Панков встал, поправил китель, несколько раз кашлянул.

– Предлагаю выпить за здоровье товарища Сталина, – выпалил генерал Панков.

Генерал Тумрадзе встал. Я тоже.

«Плохо, коль луну драконы пожирают в цвете лет», – продолжал я выполнять «задание» командующего.

Генералы выпили по второй.

«Прочь печали и тревоги! Будем жить и веселиться», – хозяин уже был в седле Мерани.

Я тут же подхватил Руставели и продолжил:

«И опять открылись игры, и сошлись на царский двор

И певцы и лицедеи, услаждающие взор.

Автандил в своем чертоге, сбросив платье дорогое,

Наслаждался звоном арфы, вспоминая про былое.

Вдруг явился негр – служитель той, чей стан стройней алоэ.

«Солнцеликая – сказал он, - ждет тебя в своем покое».

– Ах ты, дьявол, ох ты, дьявол, – Тумрадзе сильно ударял кулак правой руки о ладонь левой. Подошел ко мне и обнял, словно родного брата.

– Капитан, капитан, почему ты не грузин. Ах, капитан, как ты нас всех подводишь, что ты ингуш! Был бы ты кем угодно.- Он быстро налил себе одному и молча выпил. Он захлебывался то ли от злости, то ли от коньяка.

– Реваз, Реваз, – заревел он. – Куда ты пропал? Вай!

Не успел Тумрадзе закончить фразу, как нам внесли шашлык.

«Справедлива ли, о Боже, – я твержу, – твоя десница?

Почему я должен тщетно по лице земли влачиться?

Вырвал радость ты из сердца, дал в нем горю угнездиться,

Из очей моих до смерти не устанут слезы литься!» – я вновь и вновь выдавал стихи месха Руставели.

«Сила рук моих иссякла, помутился взор горящий,

Черной порослью покрылся лик унылый и скорбящий».

- Потерпи, капитан, я сделаю все возможное, чтобы тебя оставили в строю, – сказал Тумрадзе, наливая коньяк.

«Это дело, – молвил витязь, – сходно с притчею старинной:

Два каких-то человека шли дорогою пустынной.

Вдруг один, упав в колодец, стал захлебываться тиной,

А другой воскликнул сверху, воспылав душой невинной:

«Подожди меня, приятель! Нам не время расставаться!

Я пойду искать веревку, чтобы наверх тебе забраться».

Тот, кто был внизу, в колодце, поневоле стал смеяться:

«Как могу не подождать я, если некуда деваться?»

Мобилизовывая все свои умственные способности я подбирал строки Руставели и декламировал с болью в сердце.

В этот момент за дверьми раздался какой-то грохот, затем истеричный смех.

X

– Автандил, ты дома? – с сильным грузинским акцентом спросил кто-то очень громко и дверь распахнулась.

– Входи, Чачнагир, входи, – приглашал Тумрадзе.

В помещение вошел стройный полковник и внимательно посмотрел на Панкова и на меня.

– Вах! У тебя гости. Пардон, – и он сделал движение, как будто хочет уйти.

– Чачнагир, Чачнагир, – громко позвал хозяин. – Ты что, испугался наших разведчиков. Давай знакомься и садись за стол. Реваз! – позвал он лейтенанта-метеора.

Вошедший подошел к Панкову и подал ему руку:

– Чачнагир, что в переводе означает дегустатор, виночерпий.

– Генерал-майор Панков, – ответил Панков.

Гость повернулся ко мне.

– Чачнагир, – подал он руку. Пожав руку, я ответил:

– Капитан Гондоров, – и отдал честь.

Чачнагир достаточно долго смотрел на мои ордена и медали, повернулся к Панкову и сказал:

– Твой?

– Да, мой, товарищ полковник, – ответил Панков.

– Ты его хорошо награждаешь, генерал, – сказал Чачнагир. – У меня и половины нет, сколько у него.

– У него должно было быть в три раза больше, чем у тебя, товарищ полковник, – сказал Тумрадзе.

Чачнагир сделал удивленное лицо и спросил:

– Это почему в три раза больше? – спросил он и опрокинул рюмку коньяка. – Учтите, тост за мной.

– Потому что он работает в три смены, – ответил хозяин.

Чачнагир, держа шампур двумя руками, поедал шашлык. Реваз наполнял рюмки. А Чачнагир все не мог оторвать взгляд от моих наград, в конце концов не выдержал и спросил:

– Азарбажанец?

– Ингуш, – ответил я кратко, не называя его по званию. Он чуть не подавился шашлыком. Еле откашлявшись, он начал возмущаться.

– Что? Тумрадзе, как это понимать? Почему он здесь? Спаспет же издал указ на них.

– Он здесь потому, что я его пригласил с генерал-майором Панковым. Капитан Гондоров представлен к награде Герой Советского Союза. Капитан, покажи полковнику свои часы. Покажи, покажи. Пусть посмотрит. Давай.

Я снял золотые часы с левой руки и протянул их Чачнагиру. Он осторожно, как мину, взял часы и сразу посмотрел на их тыльную сторону. Очков, видимо, у него не было. Он был сильно поддавший.

– Что здесь написано? – спросил он у Тумрадзе. Тот дотал из планшета увеличительное стекло и подал ему. Чачнагир то приближая, то удаляя увеличительное стекло к часам, наконец прочитал, что там выгравировано.

– В сорок третьем году золотые часы Чуйков редко кому дарил, – сказал Тумрадзе. – Таких подарков и сегодня не у каждого. Молодец, капитан! Береги, это хорошая память!

– И орден Боевого Красного Знамени тогда же, – добавил я, взяв пальцами один из орденов.

– Гондоров, как там с двуглавым орлом? Продекламируй полковнику, – попросил меня генерал Тумрадзе.

– Не стоит, товарищ генерал-майор, – сказал я. – Может неправильно понять. Мне скандалов не надо.

– Я что вам? Дубина какая, чтобы не понять! Что там про орла? Давай, капитанка, не дрейф! – он говорил достаточно громко, в покровительственном тоне.

– А кто сказал, что я кого-то боюсь. Я не «штабная крыса», которая боится, что его пошлют на передовую. Я свое отбоялся.

– Это ты меня называешь «штабной крысой»? – задал он мне вопрос.

– Если вы из штаба, значит это относится и к вам. Товарищ генерал Панков, я ухожу в расположение части. Вам, генерал Тумрадзе, большое спасибо за вкусный шашлык. О грузинских стихах и поэзии поговорим в другой раз, если Бог даст.

– Обожди, обожди, капитанка. Ты никуда не пойдешь. Я тебя не отпустил.

Словом «капитанка» вместо «капитан» он расплачивался за «штабную крысу».

– А я у вас и не отпрашиваюсь. У меня есть свой прямой начальник. Если хотите со мной поскандалить, то приходите в расположение хозяйства генерала Панкова, с секундантом. Только в трезвом виде и без погон, а то меня обвинят, что я застрелил пьяного полковника, тем более – грузина. И запомни, Чачнагир – дегустатор кислых вин, что сказал месх Шота Руставели:

«Мир, как сумерки ночные, тьма наполнила его.

Что содержится в кувшине, то и льется из него».

– Что! – грохнул он кулаком об стол. Рюмки все попадали, бутылки устояли. Глаза у Чачнагира чуть не вылезли из орбит. Генералы Тумрадзе и Панков были невозмутимы. Видимо, они привыкли к скандалам полковника Чачнагира.

– Автандил, твой гость дважды меня оскорбил! Он назвал меня «штабной крысой» и «кувшином», – прикинулся полковник обиженным. – А ты молчишь. Панков, скажи ты, что капитанка дважды меня оскорбил. Обидел же, правда? Я в гостях, а меня обижают.

– Полковник, ты неуважительно относишься к моим гостям. Это ты устраиваешь уже не в первый раз. Тебе лучше отдохнуть у себя. У нас важный разговор, – сказал Тумрадзе.

– Что, Автандил, гонишь меня? – он поставил рюмку, налил себе и выпил. Он хотел закусить шоколадкой, но пальцы его не слушались. – Мне нужно закончить разговор с этим ингушом-капитанишкой, – он сделал усилие встать. Генерал Панков быстро подошел ко мне и тихо сказал:

– Аслангирей, сегодня оставь его. Я его трезвого «отдам» тебе после «прогулки». Этот скот уже пьян. Ты же видишь. Его надо «сделать», когда он будет трезв и со своими дружками. А как это сделать, тебя учить не надо.

И потом в полный голос:

– Генерал Тумрадзе, большое спасибо за приглашение и за компанию. До свидание.

Полковник все еще делал усилия встать, но у него ничего не выходило.

По лицу Тумрадзе было видно, что он очень недоволен поведением полковника. Он прикладывал руки к груди и повторял:

– Прошу простить, прошу простить. Готов на любое наказание.

Он нажал на красный карандаш в пластмассовом стаканчике. Как из-под земли появились два автоматчика и застыли как изваяния.

– Полковник Чачнагир хочет спать, – сказал генерал Тумрадзе. Автоматчики с двух сторон подхватили его и понесли к выходу.

– Отпустите, отпустите, – бормотал полковник. – Мне надо поговорить с этим чеченом. Он меня оскорбил. Отпустите!

За дверьми еще некоторое время продолжался шум разговора. Потом все затихло.

– Я сегодня вам испортил весь вечер. Ради Бога простите меня, Панков и ты, капитан. Боже мой, какой вечер испортил этот пьяница и алкоголик.

«Расскажи! – ты мне прикажешь. Нет! – стократно я отвечу. – Не от счастья стонет сердце, вот что я тебе замечу». «Для чего ты перед смертью затеваешь эти споры? Если стал себе врагом ты, где искать тебе опоры?» – я выполнял наставления Чуйкова.

– Генерал Панков, дай слово, что после «прогулки» сразу придете ко мне.

Я не дал генералу сказать слова:

«Был бы рад с тобой, Владыка, развлекаться каждый день я, но боюсь, что штабисты вновь устроят представленья!» – чуть переделал я Руставели.

Тумрадзе тут же подхватил:

«Не слушайся! – царь ответил, ожиданьям вопреки –

Делай то, что нужно делать, коль враги не далеки.

Автандил тебе на помощь поведет свои полки.

Бей коварных супостатов, разрывай их на куски!»

В этом время на столе Тумрадзе зазвонил телефон. Он быстро подошел к столу, делая нам знаки рукой, чтобы мы не уходили, взял трубку и сказал:

– Тумрадзе слушает.

Некоторое время он слушал, а потом ответил:

– В совершенстве, товарищ командующий. Есть! И Панкова и капитана Гондорова, – он положил трубку и быстро поднялся.

– Чуйков немедленно требует всех нас к себе. Думаю, что «прогулка» отменяется. Пошли быстрей.

Через три-четыре минуты мы были в приемной у командующего. Кроме адъютанта в приемной было всего трое: двое военных и один гражданский.

– Тумрадзе, Панков и капитан явились, товарищ командующий, – доложил адъютант из приемной. Динамик молчал. Через несколько секунд в дверях из кабинета командующего показался сам Чуйков и какой-то полковник.

– Полковник Ухов, лейтенанта и старшину подробно по документам зафиксируй и включи в сегодняшний список. Спасибо, лейтенант, спасибо, старшина. Вы свободны. А вы, Ухов, немедленно свяжитесь с их начальником. Пусть немедленно явится. А вы все пошли, – и показал на дверь своего кабинета.

– Тумрадзе, вы немецкий хорошо знаете? – спросил Чуйков.

– Достаточно, товарищ командующий, – ответил Тумрадзе.

– Ну, а вы, генерал Панков? – продолжал спрашивать Чуйков.

– Терпимо, – ответил генерал Панков.

– «Достаточно», «терпимо». Что это такое. А ты, капитан, в каком размере знаешь немецкий язык?

Вместо ответа я прочитал пантеизм Гете на немецком:

«Как все ликует,

Поет, звенит!

В цвету долина, в огне зенит!

Трепещет каждый

На ветке лист,

Не молкнет в рощах

Веселый свист

Как эту радость

В груди вместить!

Смотреть! И слушать!

Дышать! И жить!

Гражданское «лицо» с интересом посмотрело на меня.

– Капитан Гондоров, товарищ командующий, владеет немецким языком в совершенстве, – пояснил генерал Панков.

– Спроси, капитан, что он хотел мне сообщить.

Я перевел вопрос Чуйкова гражданскому «лицу».

– Битте, дас мессер, – снимая левый яловый сапог, попросило «лицо» ножик.

Я подал ему перочинный ножичек. Немец надрезал подкладку сапога, достал квадратик в целлофане и подал генералу Панкову. А Панков, в свою очередь, передал командующему.

Чуйков очень осторожно развернул целлофан и извлек кальку с какими-то линиями, цифрами и текстом.

– Тайники, – сказал немец.

– Панков, что он хочет объяснить? Спроси у него, – Чуйков положил кальку на стол и подозвал немца.

– Товарищ командующий, разрешите, чтобы вопросы задавал капитан. У него это получается ловчее и быстрее? – попросил генерал Панков.

– Ну, давайте, какая разница, – раздражительно сказал Чуйков.

Я внимательно рассмотрел чертеж-кальку и задал немцу вопрос:

– К чему привязаны эти объекты? – спросил я, указывая на несколько свастиков, достаточно удаленных друг от друга.

– К статуе Барбаросса, – ответил немец и показал на цифры и буквы над линиями.

– А «ключ» к цифрам и буквам? – спросил я.

Он снял правый сапог, так же надрезал подкладку, как и в левом сапоге. Достал крошечный фантик для расшифровки.

– Расшифруй вот эту, – ткнул Чуйков на одну свастику.

Заменив цифры и буквы по «ключу» я определил слово «Польша» и подал лист с этим словом командующему.

Чуйков нажал на красную кнопку и сказал:

– Киселева ко мне. Спроси, почему он это делает, – кивнул он в сторону немца.

Немец начал объяснять, что из-за фашистов погибли его два сына, жена и дочь. Погибло очень много людей. Погибло само государство немцев.

– Киселев прибыл, товарищ командующий, – раздался голос из динамика.

– Пусть войдет, – сказал Чуйков.

– Разрешите, товарищ командующий, – в дверях показался рыжеватый подполковник.

– Подойдите сюда, – сказал Чуйков и подал ему «ключ». – Что это, расшифруй? – и он показал одну свастику.

Это была та же свастика, которую расшифровал я.

Подполковник ничего не записывая, держа один палец на кальке у свастики, а другой на «ключе», через секунд двадцать-тридцать сказал:

– «Польша», – товарищ командующий.

– Спасибо, подполковник. Вы свободны. А ты, капитан, спроси, что там находится. В бункере-то, в тайнике-то.

Немец ответил, что там находится все «изо» Польши и другие драгоценности. Это забракованный тоннель метрополитена, разделенный на девять отдельных хранилищ со своими входами. Входы забетонированы и засыпаны землей. Слой земли два метра. После завершения работы военнопленные рабочие были расстреляны.

– Капитан, спроси, что он хочет в награду за эти сведения.

Я не хотел переводить ответ немца и несколько секунд замешкался.

– Ну, что он просит? – повторил Чуйков.

– Чтобы быстрее расстреляли, – сказал я.

Некоторое время все молчали. Потом Чуйков сказал:

– Переведи, капитан! Фашизм рухнул, а немецкая нация осталась. Вон ты, кавказец, из маленького народа как «шпаришь» ихнева Гете. Ему надо жить и возрождать свое государство, каким хотел его видеть Эрнст Тельман.

Чуйков опять нажал на красную кнопку и сказал:

– Семен, забери «товар» и передай пятому, пусть запишет по литеру «А». Чтобы без всяких там «так случилось». И копии документов под роспись.

Когда немца увели Чуйков сказал:

– «Прогулка» отменяется. Панков, пускай твои ребята отдыхают до «особого».

Утром 1 мая мы узнали, что 30 апреля, около шестнадцати часов Гитлер покончил с собой. Эту новость сообщил начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал пехоты Кребс, который был доставлен на командный пункт 8-й гвардейской армии, командующим которого был генерал Чуйков. Кребс был направлен для проведения переговоров о перемирии. Он же, Кребс, сообщил, что труп Гитлера сожжен на костре. На переговоры наше командование не согласилось. Только безоговорочная капитуляция. А вести переговоры о безоговорочной капитуляции Кребс полномочий не имел.

Немцам передали, что, если до 10 часов 1 мая не будет дано согласие Геббельса и Бормана на безоговорочную капитуляцию, им будет нанесен удар такой силы, который навсегда отобьет у них охоту сопротивляться. Когда назначенное время истекло и ответа от Геббельса и Бормана не последовало, наши войска открыли ураганный огонь по остаткам особого сектора обороны центра города. Где-то около шести тридцати вечера немцы прислали своего парламентера, который сообщил, что Геббельс и Борман отклонили требование о безоговорочной капитуляции. Тут же с невероятной силой начался последний штурм центральной части города, где находилась Имперская канцелярия и засели остатки гитлеровцев.

Особисты Тумрадзе, разведчики Панкова, в том числе и мое разведотделение, находилось на командном пункте.

После подписания акта о безоговорочной капитуляции немцами, нас, разведчиков, передали в подчиненье первому коменданту Берлина генерал-полковнику Берзарину, для охраны советского медперсонала госпиталей в городе Берлин. Вагонный парк и силовая сеть городского трамвая целиком были выведены из строя. Улицы, особенно в центре, были завалены обломками. Расчищая улицу и подход к одному сравнительно уцелевшему дому, где находились раненые немцы и советский медперсонал, рабочие подняли крышку от канализационного колодца и...

Я со своей группой оказался рядом со взрывом. Очнулся, вернее, пришел в сознание на четвертые сутки в госпитале. Тому, что мне сохранили левую руку, я обязан генералу Панкову. Он же и добился, чтобы меня, как можно быстрее отправили в Москву. Врачи в Москве сделали все возможное, чтобы сохранить мне левый глаз. Но тщетно. Из левой стороны моего тела врачи извлекли несколько осколков. Лечиться пришлось долго. Левая нога в коленке не действовала. Год с лишним ходил с негнущейся левой ногой и костылем.

Сейчас мне достаточно трости. В левом легком сидят два осколка. Врачи, опасаясь за мою жизнь, не стали их «доставать». Но они меня постоянно беспокоят. Быстро ходить не могу, бегать – тем более.

Он встал, подошел к окну, отодвинул одну половинку занавески и долго смотрел в темноту. Потом, как бы очнувшись, сказал:

– Ребята, уже поздно. Пора по домам и спать. Учитесь хорошо. Больше читайте книги. Учите казахский язык. Будете знать казахский язык, будете понимать, о чем говорят азербайджанцы, татары, турки, таджики, туркмены, узбеки. Никогда не забывайте, что вы ингуши и вас ждет ваша родина. Как я уже говорил, может быть еще встретимся. Счастливо оставаться. А ты, Уматгирей, задержись. Ты мне нужен.