Незапятнанная честь 1 page

Башир Тимурзиев

Незапятнанная

Честь

Незапятнанная честь

повесть

Пламенному патриоту

ингушского народа –

Картоеву Джабраилу Дабаевичу

посвящается

Славы так и не узнал.

Честь ему воздать пора бы.

Он в сраженьях храбрым стал?

Нет, герой родился храбрым!

Муса Гешаев

«Знаменитые ингуши» (книга вторая)

I

Шел третий год после окончания войны.

Надежда ингушей и чеченцев, что после окончания войны им разрешат вернуться домой на Кавказ, не оправдалась. Более того, 26 ноября 1948 года вышел указ, запрещающий покидать место жительства. В указе было сказано, что за выезд без разрешения коменданта на расстояние более 3-х километров спецпереселенец осуждается на 20 лет каторжных работ.

В день выселения, 23 февраля 1944 года, главы семей были разлучены со своими семьями. Хотя и прошло около четырех лет, однако не все родственники нашли друг друга. Многие главы семей через расспросы или поездки (до 1948 г.) находили свои семьи.

Многие не заставали свои семьи живыми. Тиф, голод, холод сделали свое дело. А тут еще драконовский закон, запрещающий сходить в соседнее село, до которого три-четыре километра.

Пошли аресты. Коменданты работали четко. Люди исчезали и больше не возвращались. В лютые морозы семьи оставались без кормильцев и погибали от голода и холода. Никому не было дела до умирающих людей. В некоторых отдаленных селах о гибели людей узнавали только весной. Мы, дети девяти-десяти лет, сразу стали взрослыми. Перед людьми стоял один вопрос – выжить. Выжить любой ценой. Все дети с семи-восьми лет были обязаны работать в колхозе, как и взрослые.

В ноябре 1948 года было принято Постановление Советов Министров СССР № 4363-1726 сс «О выселенцах», где говорилось, что лица, уклоняющиеся от общественно-полезного труда в местах их поселений, подлежат привлечению к уголовной ответственности. Установлено, что переселение «произведено навечно, без права возврата их к прежним местам жительства».

А 26 ноября того же года принят Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдельные районы СССР в период Великой Отечественной войны».

Кто-то где-то узнал, что, если дети будут учиться, то их с сентября по май не будут заставлять работать. Вот мы, переростки, по девять-десять лет сели учиться в первый класс. Лично я в первый класс пошел учиться в десять лет. Много у меня было учителей и преподавателей в жизни. Десять классов, техникум, институт, всякие институты повышения квалификации, идеологии, ориентации молодежи. Не о всех я сейчас помню. Забыл имена и фамилии. Но первую свою учительницу помню с 1945 года по сей день. Это была молодая учительница, направленная на работу после окончания учебы. Ее звали (разве забудешь!) Анастасия Ивановна. А вот фамилию точно не помню. То ли Завьялова, то ли Завитковская. Она учила нас с первого по четвертый класс. Так как классных комнат было мало, а может быть и потому, что учащихся было мало, занимались вместе первоклашки и третьеклашки. Затем второй класс и четвертый. Когда мы перешли в третий класс, к нам пришли первоклашки. Я, как говорится, дико извиняюсь, вовсе не об этом хотел рассказать.

Я хотел рассказать об одноглазом учителе, который появился в нашей школе, когда я учился в третьем классе в 1948 году. Он был с черной повязкой на левом глазу, в полинялой военной форме, со смуглым лицом, высокого роста. Левая рука была в черной перчатке. Носил офицерскую фуражку с голубым околышем. Мы завидовали ребятам-старшеклассникам, которых он учил. Не могли дождаться, когда закончим четвертый класс. Жил он в школьном доме возле школы. Жил один. Через несколько дней стало известно, что он ингуш, фронтовик. Что воевал не только с немцами, но и с японцами.

В его достаточно большой комнате вечерами собирались ингуши, односельчане. Все были очень удручены. Хотели знать, что значит «определены на вечное поселение». Что, теперь нас никогда не пустят на Кавказ? Война же кончилась три года тому назад. Много вопросов задавали учителю. Мы, дети, все это узнавали от старших. Нам было неудобно входить в комнату учителя и мы ждали старших на улице до времени, когда они будут уходить домой. И просили рассказать, что сказал учитель по поводу нашего возвращения на Кавказ. Старшие удрученно молчали. Слова «вечное поселение» действовало на всех угнетающе. Конечно, учитель знал, что мы ждем старших допоздна. И вот где-то в конце сентября он вышел из комнаты, когда там собрались старшие, и позвал нас, ребят третьего класса. Нас было человек пять-шесть. Братья Хамхоевы – Багаудин и Хасан, Гойгов Ахмед (сын Хамзата), мой племянник Алихан (сын Юнуса). Мы робко вошли в комнату и сели около русской печки на пол. Старшие сидели на досчатых поднарах. Сам учитель сел на низкий стульчик возле единственного окна.

Один из старших, тоже бывший фронтовик, Уматгирей Гойгов, сидел на стуле, возле стола. Видимо, до нашего приглашения одноглазый учитель что-то рассказывал старшим. И когда все расселись и успокоились, Уматгирей напомнил Аслангирею (так звали учителя), чтобы он продолжил свой рассказ.

Учитель снял фуражку, поправил повязку на левом глазу, расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке, обвел всех своим добрым, мягким взглядом и продолжил:

– Так вот. Мой отец на привозном базаре в Владикавказе, когда он продавал дрова, познакомился с одним мужчиной, по национальности немец.

Отец рассказывал...

В этот день продать воз дров мне не удалось. Было уже поздно, начало темнеть, я решил, что нужно найти место, чтобы переночевать, дать лошади отдохнуть и накормить. И, уже выезжая из пустеющего базара, я вновь встретил того немца, с которым днем познакомился и разговаривал. Немец улыбнулся мне и сочувственно спросил:

– Что, ингуш, не продал дрова?

– Да, вот видишь, не продал, – ответил я.

– Надо, ингуш, приезжать рано утром, когда много покупателей. А после обеда продать дрова трудно, да и цена низкая.

У меня в городе ни знакомых, ни родственников не было. Я спросил у этого немца, не знает ли он, где можно переночевать и чтобы можно было дать лошади отдохнуть и накормить ее (овсом я запасся еще дома).

– Знаю, где можно переночевать и дать лошади отдохнуть. Правда, далековато, но ничего. Садись поедем. Слышал о «Немецкой колонке»? Или «Михайловка»?

– Да, слышал. Это не далеко. А сколько берут за ночевку? – поинтересовался я.

– Дорого, ингуш, дорого, – сказал немец, улыбаясь. – Как продашь дрова – расплатишься. Будешь ночевать у меня. И для лошади есть место и для твоей брички. Только по пути мне нужно зайти к одному человеку. Меня зовут Оскар. Дахтлер Оскар. В «Немецкой колонке» меня все знают. Садиться на бричку Оскар отказался. Мы с немцем пошли пешком. Через некоторое время Оскар сказал мне:

– Жди меня здесь. Не переживай. Я скоро вернусь. Тебя как зовут?

– Дауд. Гондоров Дауд, – ответил я.

Оскар скрылся в темноте. Куда-то быстро-быстро спешили люди. Только в некоторых домах светились окна. Где-то далеко что-то тяжело бухало. Не было слышно ни пения петухов, ни лая собак, ни плача детей. Надвигалась темная ночь. Шел 1918 год. Отец позже рассказывал, что когда он познакомился с Оскаром и мы переехали жить в «Немецкую колонку», мне было полгода.

Вскоре Оскар вернулся и мы поехали дальше. Через некоторое время выехали на совершенно ровную и светлую улицу. Во всех домах светились окна. Около одних ворот Оскар велел мне остановиться. Открыл ключом калитку, вошел во двор, открыл ворота. Показал место под навесом, где поставить бричку, а сам зашел в комнату. Через несколько секунд он вышел и начал мне помогать. Отделил вожжи от уздечки, развязал супонь, ослабил гужи, убрал дугу, снял с лошади хомут. Освободил подпруги, снял сиделки и потник. Хомут, сиделку и потник он унес в какое-то помещение. Вожжи, подпруги аккуратно повесил. Достал ворсистую щетку и подал мне. Показал на деревянную емкость для корма лошади. Показал и на бочку с водой, возле которой стояла дубовая кадка. Когда я закончил приводить лошадь в порядок, Оскар поманил меня и вошел в небольшое помещение, показал на маленький кувшин с ручкой, на бочку с водой и на дверь.

– Туалет, – и ушел.

Когда я вновь вошел в помещение, то там уже стоял тазик, низенькая скамеечка и чистые калоши. Я достаточно хорошо знал ингушский обычаи и ритуалы. Но этот немец откуда все это знает, подумал я. А может он вовсе не немец. Когда я начал совершать малое омовение, Оскар подал мне мыло, а сам стал ждать с полотенцем. Я все больше удивлялся, но молча выполнял все нужные действия для совершения намаза. Стоя в стороне, Оскар внимательно следил за мной, и, когда я закончил все действия, подал мне чистое полотенце.

Я аккуратно вытер лицо и руки и вернул Оскару полотенце. Убрав тазик, скамеечку, мыло и полотенце, где им положено быть, Оскар сказал:

– Пошли, – и вышел из комнаты.

Я последовал за ним, но прежде чем Оскар поднялся на крыльцо, я его окликнул:

– Оскар, мне надо, – и, подняв руки к вискам, показал, что мне нужно совершить намаз.

– Пошли, пошли, – сказал Оскар, – не на улице же ты будешь совершать намаз.

Поднялся на крыльцо и открыл дверь.

– Эльвира, принимай гостя, – улыбаясь, сказал он.

В дверях появилась женщина средних лет.

– Пожалуйста, битте-битте, – сказала она и вышла на крыльцо.

Я на несколько секунд был в нерешительности: пропустить хозяина или войти самому.

– Ингуш, ты чего, испугался, – сказал Оскар, смеясь.

Женщина, прикладывая руки к груди, все повторяла:

– Битте-битте, пожалуйста.

Я поднялся на крыльцо, поставил яловые сапоги, снял калоши и в одних носках вошел в комнату. Хозяева тоже вошли за мной. Оскар взял меня за локоть и повел в смежную комнату, где уже лежал молитвенный коврик. Показал рукой направление, куда лицом надо стоять и вышел из комнаты.

Все больше удивляясь, я совершил послеобеденный и вечерний намазы. Достав из нагрудного кармана четки, произнес по сто раз за каждый намаз: ЛаилахIа илаллахI (Нет Бога кроме Аллаха), совершил дуIа. Я поднялся и легко кашлянул. Дверь тотчас открылась и Оскар сказал:

– Я думаю, что сейчас уже можно накормить и напоить лошадь. Скажи, Дауд, какую меру ты даешь лошади на ночь. Я быстро отсыплю и вернусь. Тогда и мы поужинаем.

– В мешке с овсом есть чашка. Отсыпь четыре чашки, – сказал я.

Оскар быстро вышел. Женщина хлопотала возле русской печи. На столе уже стояли приборы: чашки, миска, стаканы, вилки, ложки и еще много всякой мелочи, которой я никогда и не видел. Кругом все блистало чистотой.

Я заметил так же, что в доме много вышитых разной величины салфеток. Женщина показала мне на комнатные тапочки (вернее, полутапочки без задника) и велела одеть. Я повиновался и сел на стул, стоящий возле стола. Вошел Оскар и что-то сказал женщине.

В это время послышался плач ребенка. Она, на ходу вытирая руки, направилась в другую комнату, а Оскар, без всякой суеты, не спеша, поставил на стол все, что приготовила женщина: вареный картофель, вареные яйца, творог, хлеб – лаваш, соль, перец. Плач ребенка прекратился и женщина вернулась. Оскар сел к столу и сказал:

– Ну что, Дауд-ингуш, давай поужинаем тем, что бог послал или как у вас у ингушей говорят, тем, что Аллах послал, – и взял кусок лаваша.

Я поднял обе руки и произнес: бисмиллахиррахманиррохим – Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Я прочитал всю суру.

Только после прочтения этой суры Корана я взял яйцо, постучал о стол и медленно начал снимать скорлупу. Некоторое время мы ели молча. Потом Оскар спросил:

– Дауд, ты из какого села, где живешь?

– Мы живем в селе Базоркино, – ответил я и начал чистить второе яйцо.

– А семья у вас большая, Дауд? – вновь спросил Оскар.

– Да нет, не большая. Я, жена и сын шести месяцев. Близких родственников у меня нет. Они умерли от брюшного тифа. Тогда мы жили далеко в горах, в Верхнем Лейми. Я с несколькими пацанами, оставшись абсолютно без родителей и без близких родственников, попал в дом призрения в городе Ставрополь. Меня звали как Давида Гондарова из рода Лейми. Возраст – четыре года. Там нас учили читать, писать. Обучали слесарному, кузнечному и шорному делам. Когда нам, по расчетам начальства, исполнилось по шестнадцать лет, нас определили на кожевенный завод, где на жизнь мы должны были зарабатывать сами. Проработал четыре года, а потом призвали в армию. Эти четыре года я жил с одиноким дворником-татарином, который хорошо владел арабским языком. Он научил меня основам Ислама. Заменил мне и отца и мать, которых я почти и не помню. А вот горы все время стояли перед глазами, даже во сне. Эти четыре года – самые счастливые в моей жизни. Если бы не встретил этого старика, не знаю, кем бы я стал. В жизни много соблазнов, а они порождают пороки. После моего возвращения из армии, а я служил четыре года в городе Оренбург, мы с Алимом (так звали моего приемного отца) купили старую халупу недалеко от центра города. Стал опять работать на кожевенном заводе, но уже начальником участка и хорошо зарабатывал. Халупу мы за год отделали. Соорудили новые помещения для дров и угля, огородили свой участок забором. Если мы раньше все время жили в одной комнате, то теперь у нас были две, хотя и не большие, но удобные комнаты с отдельными входами и довольно большая прихожая. С выходом из прихожей мы с Алимом пристроили небольшое помещение для хранения продуктов. Алим был большой мастер всяких солений. Он знал большое количество рецептов. У нас круглый год были соленые огурцы и помидоры, соленые дикие груши, разного вида варенья. На всю зиму мы с Алимом делали заготовку картофеля, риса, кукурузы, пшеницы, тыквы, перца. Это для того, чтобы часто не ходить на рынок, чтобы экономить дорогое время. Оскар, мне постоянно, всегда не хватало времени. После работы, вечерами я занимался арабским языком. Алим прикрепил меня к одному знатоку-арабисту, которому еженедельно я должен был сдавать определенный раздел. Этот арабист, тоже татарин по национальности, был очень строг. Его уважали и боялись ученики. Со мной, с переростком, он часто занимался не только в пятничный день, но и в другие будние дни по вечерам. Я чувствовал, что и он и Алим радовались моим успехам в учебе. И вот где-то года через три после возвращения из армии, когда я с хорошими знаниями закончил два махала (из четырех), я узнал, что состоятся состязания между закончившими первые два, как я уже сказал, махала. Мне захотелось принять участие в этом состязании. Алим и мой учитель одобрили мое решение. Запись участников состязания производили в соборной мечети города. Я записался и узнал дату.

Через неделю после пятничной молитвы, начались состязания. Система была такая: садились два участника друг перед другом. Задавали по пять вопросов. У кого был перевес в правильных ответах – тот и побеждал. Так проходил первый круг отбора. Победители вновь встречались между собой. И так продолжалось, пока не оставались двое. Если же количество правильных ответов бывало равным, то и после пяти вопросов задавались вопросы, пока один из участников не получал перевес в один бал. За ответами следила авторитетная комиссия. Участников в этот раз было более шестидесяти. Состязания шли быстро. Вопрос – ответ, вопрос – ответ. Победитель отходил в одну сторону, проигравший – в другую. Я прошел хорошо пять туров. Алим и мой учитель были мной довольны. Наконец определился мой последний «противник». Сидевший до этого невозмутимо, мой наставник-учитель подозвал меня и велел сесть около себя.

Он довольно долго молчал, перебирая красивые, в крапинках, бусинки четок. Совершив дуIа, спрятав четки, он спросил меня:

– Дауд, ты помнишь кто ты по нации?

Этот вопрос меня волновал всю мою сознательную жизнь. Я помнил из детства только горы. До шестнадцати лет меня записывали как «кавказец». В армии меня записали как татарина. Но я знал, что я не татарин, хотя татарский и арабский языки знал хорошо.

– Учитель, – ответил я. – Я не татарин, не русский. Я – или ингуш, или чеченец. Я точно не знаю. Но я буду искать свои корни. Алим обещал отпустить меня в Грозный и Владикавказ на несколько дней. Скоро директор завода обещает дать мне отпуск. Может быть кто-нибудь помнит, из каких сел увозили сирот в Ставрополь после брюшного тифа.

– Тебе, Дауд, только 27 лет, а вот ему (он указал глазами на мужчину средних лет) больше тридцати четырех. Судя по списку, он ингуш. Учился в Дагестане, в Темирхан-Шуре. Многие ингуши учились там и учатся сейчас. Тебе предстоит трудная «дуэль». С ответами не торопись. Ингуши, если уж учатся, то учатся очень углубленно. Я встречал одного ингуша в Мекке во время паломничества. Он удивил многих арабистов своими знаниями основ Ислама. Этот человек, который сейчас будет с тобой состязаться, очень похож на того, которого я встречал в Мекке, но он значительно моложе того. Да и прошло с тех пор тринадцать лет. Желаю тебе успеха. Иди, тебя уже приглашают.

В мозгу у меня набатом стучало: «Ингуш! Ингуш!»

Я много раз видел, как здороваются кавказцы. Они здороваются совсем не так, как здороваются татары или мусульмане на востоке. Они не складывают ладони, не кланяются. Они протягивают правую руку и говорят: «Ассалам алейкум!» Не «Салам алейкум», а именно «Ассалам алейкум». А часто и крепко обнимаются, говоря при этом «мой мусульманский брат». Вот я и решил так поздороваться со своим последним «соперником». Только решил к этой формуле добавить слова «мой кавказский» и понаблюдать за ним.

Как только имам соборной мечети Ставрополя Габдулла объявил, что начинается последнее соревнование между жителем Ставрополя и жителем Владикавказа, все, кто находился в мечети, сгрудились вокруг центрального ковра, где проходили соревнования. Мы с владикавказцем невольно оказались лицом к лицу на расстоянии пару метров.

Как только имам мечети поднял руку и произнес:

– Начинайте!

Я сделал шаг к сопернику и приветствовал его:

– Ассалам алейкум, мой мусульманский, мой кавказский брат!

«Противник» удивленно посмотрел на меня и крепко пожал мне руку. Мы оба сели. По правилам соревнования вопросы задавать начал старший из соревнующихся. В мечети установилось гробовое молчание. Двое «учетчиков» устроились возле нас со своими письменными принадлежностями для записей вопросов и ответов.

Заметно улыбнувшись, мой «противник» задал мне первый вопрос:

– Скажи, брат, в каком стихе солгали пророки?

Я, чуть подумав, ответил:

– В слове Его (велик Он): «И они вымазали его рубашку ложной кровью». Они – это братья Юсуфа.

Имам мечети поднял руку и громко сказал:

– Принимается.

– Скажи, брат, каковы условия малого омовения? – задал он второй вопрос.

Эти азбучные сведения я знал с тех пор, как меня усыновил Алим. И не задумываясь ответил:

– Предание себя Аллаху, способность различать чистоту воды, отсутствие ощутимого препятствия и отсутствие препятствия по закону, – отчеканил я.

– Скажи, брат, о пяти вещах, которые Аллах Великий создал прежде создания тварей? – задал он третий вопрос.

– Это вода, земля, свет, мрак и плоды, – ответил я.

– Скажи, брат, что такое вера Ислама? – задал он четвертый вопрос.

– Свидетельство, что нет Бога, кроме Аллаха, и что Мухаммед – посланник Аллаха, – дал я ответ.

– Расскажи-ка мне о женщине от мужчины и о мужчине от женщины? – задал о свой пятый вопрос.

– Это Ева от Адама и пророк Иса от Мариам, – ответил я.

– Все пять ответов принимаются как достоверные, – сказал Имам.

– Теперь ваша очередь, Дауд Гондоров задавать вопросы, – повернулся он ко мне.

Я немного помедлил и задал первый вопрос:

– Расскажи о единой местности, над которой взошло солнце один раз и не взойдет над нею потом до дня воскресения.

– Это море, когда Муса ударил его своим жезлом; оно разделилось на двенадцать частей, по числу колен, и взошло над ним солнце, и не вернется оно к нему до дня воскресенья, – ответил владикавказец.

– Расскажи о пяти созданиях в раю, которые не из людей, не из джинов и не из ангелов, – задал я второй вопрос.

Помолчав некоторое время, он ответил:

– Это волк Якуба, собака людей пещеры, осел аль-Узайра, верблюдица Салиха и Дуль-дуль, мул пророка (да благословит его Аллах и приветствует).

– Расскажи о правиле правил, о правиле в начале всех правил, о правиле, нужном для всех правил, о правиле, заливающем все правила, об установлении, входящем в правило, и об установлении, завершающем правило, – задал я третий вопрос.

Он сложил руки, как это делают при совершении намаза. С закрытыми глазами, чуть заметно шевеля губами, он сидел, и видимо, слушал внутренний голос.

Напряжение в мечети нарастало. Имам мечети Габдулла спросил:

– Чориев, вы будете отвечать?

– Да-да. Конечно. Слава Аллаху. Одну минутку, – и он достал из нагрудного кармана гимнастерки миниатюрной футлярчик, поцеловал его и ровным голосом начал отвечать на мой третий вопрос.

– Правило правил – это познание Аллаха великого; правило в начале всех правил – это свидетельство, что нет Бога, кроме Аллаха, что Мухаммед – посланник Аллаха; правило, нужное для всех правил, – это малое омовение; правило, заливающее все правила, – это большое омовение от нечистоты. Постановление, входящее в правило, – это промывание пальцев и промывание густой бороды, а постановление, завершающее правило, – это обрезание.

– Расскажи, почему не пишут в начале суры «Отречение»: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного?» – задал я четвертый вопрос.

– Когда была ниспослана сура «Отречение» о нарушении договора, который был между пророком (да благословит его Аллах и приветствует!) и многобожниками, пророк (да благословит его Аллах и приветствует!) послал с ним своего двоюродного брата и зятя Али ибн Абу-Талиба (да почтит Аллах его лик!), в день празднества, с сурой «Отречение», и Али прочитал ее им, но не прочитал: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного!»

– Хорошо, расскажи о числе сподвижников, которые собирали Коран при жизни посланника Аллаха (да благословит его Аллах и приветствует!), – задал я пятый вопрос.

– При жизни пророка Мухаммеда (да благословит его Аллах и приветствует!) собирали Коран его сподвижники. Вот их имена: Зейд ибн Сабит, Осман ибн Аффан, Убейд ибн Каб и четвертый из них... – владикавказец замолк. Так прошло минуты две-три. Он вновь достал ларчик из кармана, раскрыл его, достал оттуда махонькую книжечку, я думая, что это был Коран, раскрыл его и поцеловал. Закрыл, уложил в ларчик и спрятал в карман гимнастерки. Еще посидел немного с закрытыми глазами и сказал:

– Четвертый из них был – Абу-Убейда-Амир ибн аль... аль... аль-Джарах.

Вздох облегчения прошел по всей мечети.

– Все пять ответов принимаются как достоверные, – сказал имам мечети.

Таким образом, мы задали по пять вопросов и набрали по пять «очков» (баллов).

Отец рассказывал...

Имам мечети громко произнес:

– Продолжайте!

В мечети стояла такая тишина, что можно было бы слышать полет мухи, если она там летала. Владикавказец сидел с закрытыми глазами. Мне показалось, что он за несколько минут похудел. Он молчал. Время шло.

– Чориев, задавай вопрос! – сказал имам мечети.

Кавказец чуть заметно встрепенулся всем телом, открыл глаза и задал мне шестой вопрос.

– Скажи, брат, ниспослал ли Аллах Коран весь сразу, или он его ниспосылал по частям? И сколько времени ниспосылал? Сколько сур в Коране? Куда они ниспослались?

Я отыскал глазами своего учителя и моего приемного отца, Алима. Они сидели в третьем круге и зорко смотрели на меня. Было видно, что они оба начали за меня волноваться. Они ждали моей победы. Их волнение выдавала осанка. Среди огромного количества глаз, их глаза светились, как звезды в яркую ночь. Я не мог нарушить их ожидания. Медленно, громко чеканя каждое слово, я сказал:

– Нисходил с ним Джибрил – верный (мир с ним!) от Господа миров к пророку Мухаммеду, господину посланных и печати пророков, с повелением и запрещением, обещанием и угрозой, рассказами и притчами в течение двадцати лет, отдельными стихами, сообразно с событиями. Всего сур в Коране сто четырнадцать, мекканских из них – семьдесят сур, а мединских – сорок четыре.

– Ответ принимается как достоверный, – сказал имам мечети. – Продолжайте.

Напряжение среди присутствующих росло. Некоторые из внешних кругов вставали на колени.

По последнему вопросу своего «противника» я понял, что числовые данные в сурах Корана он считает самым трудным разделом и поэтому он и задал мне шестой вопрос с численными величинами. «Раз так, – подумал я, – нужно «бить» его по его же слабому месту». Быстро сформулировав вопрос в уме, я четко и выразительно задал свой шестой вопрос:

– Скажи, мой брат, сколько в Коране десятых, сколько стихов, сколько букв и сколько падений ниц? Сколько пророков в нем упомянуто, сколько и какие нем упомянуто существ летающих? Какое существо, сделанное из глины, оживил пророк Иса?

Напряжение среди правоверных в мечети достигло своего апогея. Кроме средних кругов, все сидевшие встали. Я обратил внимание на дрожащие руки имама мечети, в которых он держал четки. Мне показалось, что он с одобрением посмотрел на меня. Мой «противник» начал отвечать на вопрос с конца. Он был очень бледен, на лбу у него выступили крапинки холодного пота.

– Иса оживил летучую мышь, которую он сделал из глины, а летающих существ девять: пчела, муха, удод, ворон, муравей, комар, Абабиль, саранча, летучая мышь. – сказал он. – В Коране упомянуты двадцать пять пророков. В Коране шесть тысяч триста тридцать шесть стихов. Что касается десятых частей, то их шестьсот двадцать одна десятая, а слов в Коране – семьдесят девять тысяч девятьсот девяносто девять. А букв в Коране – триста двадцать три тысячи девятьсот девяносто. А падения ниц – их четырнадцать.

Владикавказец Чориев сложил руки на груди и слегка наклонился, давая знать, что он закончил отвечать.

Имам мечети обвел глазами сидящих и сказал:

– Ислам-Хаджи, подтверди или опровергни этот ответ.

Я слышал о Ислам-Хаджи, о нем говорили, что он знает Коран наизусть, но видел его в лицо первый раз. Ислам-Хаджи встал. Это был худощавый, высокий мужчина, примерно пятидесяти лет, в турецкой красной феске с белой полоской посередине…

А что было дальше я тебе, Оскар, расскажу потом, если мы когда-нибудь еще встретимся. Уже поздно. Покажи, где я могу лечь. Мне еще нужно совершить ночную молитву.

– Дауд, за какую сумму ты хотел продать эту бричку дров? – спросил Оскар.

– Я не знаю. Сегодня вообще никто не покупал дрова и не приценивался.

– Ты завтра утром, очень рано, поезжай на базар и продай эти дрова. Если тебя устроит цена – привези еще. Утром ты на базар из дома, т.е. из Базоркина, рано не успеешь, дорога плохая. После обеда на базаре делать нечего. И поэтому ты сразу приезжай сюда, ко мне. Если я буду на работе, тебе откроет ворота моя жена. Пока ты распряжешь лошадь, совершишь свои ламазы, отдохнешь, а там и я приду с работы. А теперь давай спать, только, наверное, надо напоить лошадь.

Так закончилась первая встреча моего отца и немца Оскара, – сказал Аслангирей.

* * *

– Теперь и нам пора по домам, – сказал бывший фронтовик Уматгирей. – Только пообещай, что завтра расскажешь дальше.

Извинившись, что долго сидели в гостях, мужчины, а за ними и мы, пацаны, разошлись по домам.

II

На следующий день к вечеру опять собралась у Аслангирея вчерашняя «компания». Все ждали продолжения вчерашнего рассказа. И он продолжил его.

Когда на третий день вечером Дауд приехал с дровами, Оскар уже был дома. Они быстро управились с лошадью и зашли в дом. Дауд поздоровался с женой Оскара и передал ей небольшую плетеную корзину. В корзине были брынза, чурек и груши. Жена Оскара что-то сказала мужу. Тот укоризненно посмотрел на Дауда и сказал:

– Дауд, больше так не делай, а то я не пущу тебя ночевать, – и улыбнулся.

Когда, закончив молитву, Дауд зашел в столовую, Оскар спросил его:

– Дауд, как тебе удалось тогда продать дрова? Ты не прогадал, что остался ночевать и утром поехал на базар? Какую цену тебе дали?

– Очень хорошую цену, – ответил Дауд. – Если бы каждый раз давали такую цену, я бы до самой зимы привозил. А это тридцать червонцев, я думаю, цена не плохая.

– А если девяносто червонцев, тебя устроит? – спросил Оскар.

– Да кто же за бричку сырых дров даст девяносто червонцев, Оскар?

– А если продавать чурками, но в размер распиленными чурками. Ты сюда, ко мне во двор, привозишь каждые два-три дня по бричке, пока не будет десять-пятнадцать. Потом нанимаешь двух пильщиков и продаешь чурками. Только остается колоть. Даже можно некоторую часть продавать в колотом виде. За колотые, готовые дадут хорошую цену. Надо попробовать. Конечно я знаю, будут расходы: за билет, за рубку леснику, пильщикам. Но эти расходы оправдаются, окупятся. А леснику подари вот эту одежду, – Оскар достал из сундука довольно большой сверток. Он развязал веревку и показал мне длинный и широкий дождевой плащ с капюшоном. – Надо задобрить его, чтобы он давал тебе возможность самому выбирать участки для рубки в удобных местах. А через некоторое время ты подаришь ему вот эту штуку, – и показал обрез пятизарядной винтовки с уменьшенным прикладом, вернее без приклада, а с удобной ручкой для руки.