Незапятнанная честь 6 page

– Гондоров, я вам сейчас продиктую текст. Если в это тексте вы сделаете четыре ошибки, вы будете отстранены от обучения по русскому языку. Приготовьте бумагу и карандаш. Пишите. «Школьник. Ну, пошел же, ради Бога. Небо, ельник и песок – невеселая дорога... Эй! Садись ко мне, дружок! Ноги босы, грязно тело, и едва прикрыта грудь... Нестыдился! что за дело? Это многих славный путь. Вижу я в котомке книжку. Так учиться ты идешь... Знаю: батька на сынишку издержал последний грош. Знаю: старая дьяч... дьяч.. дьяч...

Инспектор передал мне лист и велел прочитать слово на прожженном участке листа.

– Это слово «дьячиха», – сказал я.

– Откуда ты знаешь, там же лист прожжен? – повторил он.

– А я со школы помню это стихотворение, – ответил я.

– А кто его написал? – продолжал инспектор меня проверять.

– Это стихотворение «Школьник» написал Некрасов Николай Алексеевич. Давайте, я по памяти прочту весь текст, а вы по бумажке проверите мои ошибки, – предложил я.

– А чё, ты помнишь весь текст, – спросил он.

– Проверяйте от слов «знаю: старая дьячиха».

– Давай, – согласился инспектор. Потом замахал рукой и велел с самого начала.

– Пожалуйста, – согласился я и с выражением, как нас учили в школе-интернате, прочитал.

– Стихотворение «Школьник» Некрасова.

Ну пошел же, ради Бога!

Небо, ельник и песок –

Невеселая дорога...

Эй! садись ко мне дружок!

Ноги босы, грязно тело,

И едва прикрыта грудь...

Не стыдися! что за дело?

Это многих славный путь.

Вижу я в котомке книжку.

Так учиться ты идешь...

Знаю: батька на сынишку

Издержал последний грош.

Знаю: старая дьячиха

Отдала четвертачек,

Что проезжая купчиха

Подарила на чаек.

Или, может, ты дворовый

Из отпущенных?.. Ну, что ж!

Случай тоже уж не новый –

Не робей, не пропадешь!

Скоро сам узнаешь в школе,

Как архангельский мужик

По своей и Божьей воле

Стал разумен и велик.

– Хватит, хватит, – велел инспектор. – Скажи, что это значит: «дворовым»? Как там? «Или, может, ты дворовый»?

– Это при крепостном праве: домашняя прислуга в помещичьем доме, – ответил я.

– Смотри, знает, – с издевкой сказал мой «экзаменатор».

– Если бы учился и ты знал бы, – сказал я, чтобы поставить на место этого дуба.

– Какое еще произведение Некрасова знаете или читали? – спросил инспектор.

– «Горе от ума», – сказал я, чтобы проверить его уровень.

– Можете что-нибудь прочитать? – осведомился он.

– Пожалуйста:

Доля народа.

Счастье его,

Свет и свобода

Прежде всего!

Мы же немного

Просим у Бога:

Честное дело

Делать умело

Силы нам дай!

Жизнь трудовая, –

Другу прямая

К сердцу дорога,

Прочь от порога,

Трус и лентяй!

То ли не рай?

Доля народа,

Счастье его,

Свет и свобода

Прежде всего!

Эти строки из «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, естественно, ничего общего с поэмой А.С. Грибоедова «Горе от ума» не имели, но инспектор все это «проглотил» и еще меня похвалил.

– У тебя хорошая память на стихи, где ты учился?

– Я жил в Ставрополе. Жил и учился в интернате.

– Это ты здесь учишь молодых ингушей арабской грамматике? – спросил он, переходя на «ты».

– Да, – ответил я.

– А кто разрешил? – уже с металлом в голосе спросил он.

– Сельские старики. Муллы и хаджи попросили меня.

– А еще какой предмет можешь вести? – допытывался он.

– В объеме среднего образования – любой предмет.

VIII

Дни после посещения школы генералом шли очень быстро. У одноглазого учителя в эти дни не собирались. Он не бывал дома. Его с директором школы Мусабаевым почти каждый вечер приглашали бывшие фронтовики-казахи. Казахи – очень хлебосольная нация. Где, у кого происходили эти вечера-встречи мы узнавали по звуками домбры, кобыза или сыбызги.

В назначенный день переселенец еженедельно обязан был явиться к коменданту, чтобы отметиться. А неявка рассматривалась как побег и наказывалась ссылкой в Сибирь на основании этого постановления, подписанного Молотовым, неявившиеся на отметку осуждались на 20 лет каторжных работ.

Получив разрешение на проезд до Алма-Аты, Аслангирей в последнюю неделю на отметку к коменданту не пошел. До его отъезда оставалось четыре-пять дней. И вот на вечере у председателя колхоза, родного брата директора школы Мусабаева, произошел такой случай. В разгар веселья появился комендант Сорокин и потребовал, чтобы Аслангирей последовал за ним. Издевательствам комендантов-самодуров, в полное распоряжение которых были отданы репрессированные, не было пределов.

Тасбулат Мусабаев – председатель колхоза поинтересовался у коменданта:

– Позвольте полюбопытствовать, товарищ Сорокин, вы что, хотите арестовать учителя Аслангирея?

– Да, я его арестовываю, – сухо ответил комендант.

– Позвольте, а по какой причине?

– За неявку в комендатуру на отметку!

– Да он последние семь-восемь дней находится неотлучно с нами. Спросите любого, спросите, – сказал председатель колхоза.

– Все вечера он был с нами, – подтвердили несколько фронтовиков.

– А днем с утра до вечера в две смены он бывает в школе, – дополнил слова председателя колхоза директор школы, его брат. – Он никуда не отлучался. Я директор школы.

– Гондоров, я повторяю. Следуй за мной. Ты арестован.

– У него есть документ. Вызов, то есть, разрешение на проезд в поезде до Алма-Аты. Я должен его снабдить из склада колхоза продуктами на пять дней, – сказал директор школы. – Аслангирей, дай бумагу, которую тебе дал генерал, я покажу ее коменданту.

– Мне никакую бумагу показывать не надо. Плевал я на вашу бумагу! Гондоров, следуй за мной! – не унимался комендант.

– Он никуда не пойдет, пока вы не покажете ордер на арест, – отрезал председатель колхоза.

– За сопротивление властям вы, Мусабаев, свое получите, а ты, Гондоров, выходи, – повысил голос комендант.

Он выхватил револьвер из кобуры. Атмосфера в комнате накалилась до предела. В комнате все мужчины были казахи, кроме Гондорова и инструктора райкома Сталинского района Аклюлинской области Калачева, который находился здесь с проверкой причин большой смертности выселенцев по району. Это был коренастый мужчина лет пятидесяти с небольшим. Бывший фронтовик. Все эти шесть-семь дней он квартировал у своего фронтового товарища, председателя колхоза, Тасбулата Мусабаева, а вечерами вместе с ним, по приглашении фронтовиков села, отдыхал. Он поднял руку и сказал:

– Товарищ Сорокин, скажите пожалуйста, если вас не затруднит, чем вы занимались во время войны?

– Это, Калачев, вас не касается. Я выполнял порученную мне работу. И при том очень честно и аккуратно! Понятно?

– Он был налоговым агентом. Хромал всю войну то ли на правую, то ли на левую ногу, – сказал бухгалтер Кентебаев. – А сейчас, как видите, не хромает. Как закончилась война и хромота у него исчезла. Когда хочет – хромает, когда не хочет – не хромает.

– А ты, конторская крыса, помалкивай. Больно умный. По тебе давно уже тайга плачет. Ты свое скоро получишь, – огрызнулся комендант и вложил револьвер в кобуру.

– Так, я не закончил, Сорокин. Скажите, только честно. Гондоров, капитан Гондоров, командир разведотделения, разведчик, кавалер многих орденов и медалей, вас чем-нибудь обидел, кроме как не явился в сельсовет отметиться в течение недели? Тем более, что он ведет уроки по математике и физике в две смены, так как после первой четверти, то есть, через три-четыре дня уезжает. Ему шестого ноября нужно быть в республиканском военном комиссариате г. Алма-Ата. Гондоров, дай документ, который тебе вручил генерал, – инструктор Калачев начинал раздражаться. – Более того, Сорокин, 8 марта 1948 года вышла директива МВД СССР за номером тридцать три о соединении разрозненных семей в выселении. Есть еще приказ от 2 августа, обязывающий органы спецкомендатуры не чинить препятствия в этом деле. Буквально на днях получен приказ министра внутренних дел СССР Круглова, где требуется изжить факты обсчета спецпереселенцев при исчислении зарплаты по сравнению с другими категориями работников. Сорокин, я курирую эти вопросы.

– Калачев, вы мешаете мне выполнять свои прямые обязанности. Есть циркуляр МВД СССР и Прокуратуры СССР № 32/39сс о спецпереселенцах. Вам лучше заниматься своими партийными делами и не вмешиваться в дела спецкомендатуры. Вам не поздоровится, если я подам рапорт, что вы с группой лиц помешали мне выполнить приказ министра внутренних дел СССР по аресту спецпереселенца – нарушителя режима проживания, – коменданта всего уже трясло.

– Идите, Сорокин, пишите свой рапорт. Только не забывайте, что спецкомендатуры созданы партией. Откуда к вам свалилась инвалидность – и куда делась ваша хромота, я узнаю. Я позабочусь, чтобы вы это хорошенько поняли. Тасбулат, проводи коменданта Сорокина, – инструктор Калачев был теперь очень спокоен. – Я прошу прощения у всех присутствующих

Председатель колхоза встал и показал Сорокину правой рукой на дверь. А Сорокин стоял весь бледный. Он то прятал руки в карманы, то правой рукой поправлял кобуру пистолета. Глаза его горели желтым огнем.

– Я сегодня же доложу своему начальству, что вы оказали противодействие власти.

– Товарищ Калачев, прежде чем уйдет комендант Сорокин, я хотел бы сказать пару слов, если можно? – сказал Гондоров.

– Говори, Аслангирей, говори, – разрешил инструктор райкома Калачев.

– Я летом обращался к Сорокину за разрешением поехать в Макинск, где по слухам, живет одна знакомая мне семья, которую я знал еще до войны. Сорокин целых две недели кормил меня «завтраками», а потом, видимо, поняв, что я в «лапу» не дам, намекнул мне, что ему нравятся мои ручные часы. А эти часы мне лично вручил в мае 1943 года командующий Сталинградским фронтом Василий Иванович Чуйков за «язык», за полковника из шестой армии, которой командовал генерал-фельдмаршал Паулюс. Вот посмотрите, – Аслангирей снял часы с руки и передал Калачеву. – Часы я Сорокину не дал. Он, естественно, разрешение мне тоже не дал. Я без разрешения поехал в Алексеевск за разрешением, чтобы поехать в Макинск, что находится на десять километров ближе, чем Алексеевск. А там меня уже ждали. Сорокин постарался. Меня сразу задержали. Заместитель начальника спецкомендатуры района Иваненко посоветовал мне написать министру обороны. Оказывается и среди комендантов есть люди. Меня не арестовали, но и разрешения поехать в Макинск не дали, сказали: это другой район. Приезжала комиссия по проверке моего письма во главе с генералом и выдала разрешение поехать в Алма-Ату. А коменданту Сорокину все неймется и хочется ему очень отличиться по работе, арестовав «преступника», фронтовика, капитана, инвалида второй группы Гондорова. Он дал мне клятву, что я буду двадцать лет пилить лес в тайге. Это с одной рукой и одним глазом. А когда я предложил ему составить мне компанию, он меня очень обидел, назвав меня кавказским ишаком. А такую обиду на Кавказе смывают кровью. Я не буду пускать кровь Сорокину, но и обиду простить не могу, – Аслангирей встал с ковра и двинулся к коменданту.

– Гондоров, сядь на место! – твердым голосом сказал Калачев.

– Это ему как раз на руку. До отмены комендатуры осталось немного. Потерпи, терпением пчелы собирают мед.

Аслангирей и комендант стояли на расстоянии менее метра между собой. Рука коменданта лежала на кобуре.

– Пусть уходит, – тоже твердым голосом сказал председатель колхоза Тасбулат Мусабаев. – Пока пусть уходит. А там...

– Так тому и быть, Сорокин. Иди, но помни, что ишак – скотина выносливая. И, как говорится, «выстрел» за мной. Я тебя найду. Жди. Мы обязательно встретимся. Да, встретимся.

Глаза коменданта сверкали гневом. Он молча направился к выходу. Женщины как раз вносили еду и, не зная суть дела, просили его остаться и покушать. Что-то быстро и невнятно бормоча, комендант ушел. Как только женщины, поставив еду на низкие, круглые столы, вышли, Калачев сказал:

– Сорокин может завтра или послезавтра вызвать себе подмогу и забрать Гондорова. Прямо с уроков или ночью из дома, где он ночует. Я считаю, чтобы этого не случилось, нужно организовать охрану. Этим нужно заняться парторгу, председателю колхоза и директору школы, то есть нам, фронтовикам. Эти коменданты, и с поезда могут его снять. Нужно устроить ложные проводы на день-два раньше действительного отъезда Аслангирея. Надо все предусмотреть. А вы, Аслангирей, завтра позвоните заместителю спецкомендатуры Иваненко и расскажите все о Сорокине. Аслангирей, у тебя есть гражданская одежда? Хоть какая-нибудь?

– Нету, товарищ Калачев, – ответил Аслангирей. – Но я могу купить. Только надо ехать в Аккуль или Макинск. А там «заметут». Я заметный. С повязкой.

– Мы его отправим ночным поездом третьего ноября, – сказал парторг Касым Амантаев. – За это отвечаю я

– Все. Решили. Виктор Васильевич, плов стынет.

– Начинайте. Мы за вами. Пиерод! – шутя скомандовал хозяин.

Когда ужин у председателя колхоза закончился и все собрались уходить, парторг Амантаев предупредил всех:

– Завтра вечером собираемся у меня, прошу всех быть.

– Касым, не обижайся. Я завтра вечером не смогу быть у тебя. Моя соседка по комнате решила устроить вечер милости по погибшему сыну, собирает ингушских стариков, – извиняясь, сказал Аслангирей.

– Очень хорошо. Аслангирей, ты там по «секрету» кому-нибудь скажи, что первого ноября уезжаешь и чтобы не болтали об этом. А Тасбулат и Касым посадят тебя третьего ноября на паровоз пассажирского поезда, который проходит через станцию Ельтай в час сорок ночью. Тасбулат, а ты скажешь машинисту так: «Привет пасечнику от тертого калача. Переодеть этого человека в кочегара и доставить куда надо». А ты, Аслангирей, покажешь бумагу машинисту, которую тебе дал генерал. Это, если он потребует. Как доберешься, дай знать письмом Тасбулату, а он уже сообщит всем кому нужно.

– А я вас четырех: Виктора Васильевича, Тасбулата и Кентебая Мусабаевых и Касыма Амантаева приглашаю посетить завтра пораньше, но часиков в шесть, мою соседку и стариков, которые у нее соберутся. Сказать несколько одобрительных слов старикам и всем, кто там будет. Вселить надежду, – попросил Аслангирей.

– Аслангирей, я все понял. Непременно будем у твоей соседки в шесть часов.

О последних днях Аслангирей рассказал нам перед отъездом.

И действительно, вечером к тете Райхант, соседке Аслангирея, собрались, по ее приглашению, много ингушских стариков для совершения мовлата. Помню как сегодня, что были Гойговы: Усман-мулла, братья Мухтар и Гири, братья Хамзат и Магомед. Были также Мальсагов Бийсолт-мулла, мои старшие братья Юнус, Султан и Салман, был Харсиев Орснако.

Как только хотели внести еду старикам, Аслангирей попросил чуть подождать. Он зашел к собравшимся, поприветствовал их и сказал:

– Сейчас к вам зайдут, если вы не возражаете, инструктор райкома Сталинского района, председатель колхоза Тасбулат, его брат, директор школы Кенжебай и парторг Касым Амантаев. Прошу вас всех послушать их внимательно. Если кому-либо что-нибудь будет непонятно – я все переведу. Только не задавайте ненужных вопросов по нашему возвращению на Кавказ. Не они решают этот вопрос, но они решают наш быт здесь.

Самый старший из собравшихся Усман-мулла Гойгов сказал:

– Аслангирей, ты человек опытный. Раз ты пригласил их, то это, наверно, так надо. И Райхант будет рада. Как подойдут – сразу заводи к нам. Здесь места еще много. Поместимся.

Аслангирей вышел из комнаты, где сидели старики и дал знак, чтобы заносили еду. В это время и гости подошли. Председатель колхоза Тасбулат указал Калачеву на Райхант и они все четверо подошли к ней. Поздоровались.

– Райхант, это твоей снохе маленький подарок, – сказал Тасбулат и передал Райхант сверток. – Это от моей жены ей на платье. Если можно, мы на несколько минут зайдем к старикам, которых ты пригласила? Разрешаешь?

– Нада, нада, – растерянно отвечала Райхант со свертком в руках.

– Заходите, – сказал Аслангирей и направился в комнату, где были старики. Он пропустил Тасбулата вперед, а за ним и остальных гостей. Сам зашел последним.

– Салам алейкум, аксакалы, – сказал Тасбулат. Это же приветствие повторили и остальные трое. Все, кто был в комнате, встали. Гости со всеми здоровались за руку. Как только приветствие закончилось, Тасбулат сказал:

– Аксакалы, отар, отар, садиса. Мы долга не можем. Асланбек попросил, мы пришли. Нас сегодня на бешпармакх пригласил Касым, – и показал рукой на парторга. – У нас время ошен мала. Асланбек третий ноябрь уезжает на Алма-Ата. Нам ошен жалко. Хороши учител. Посмотри на ево рубаха – мест нету куда орден – медал павешат. Ой, ошен жалка, ошен жалка. Эта Калачеф, инструктор райком наш Виктор Василич, – Тасбулат показал на иснтруктора райкома. – Он хочет аксакалам два-три хороши слова сказат. Говари, Калачеф, нам быстро нада.

Тасбулат прекрасно знал русский язык, но желая быть оригинальным по своему перед ингушскими стариками, коверкал некоторые слова.

– Я, собственно, что хотел сказать, уважаемые старики, – сказал инструктор, – Вот несколько лет, каждую весну, кто-то пускает слух, что ингушей и чеченцев вот-вот отпустят на Кавказ. Многие эти слухам верят и не сажают картофель, капусту, лук, морковку и так далее. Не строят дома, многие не хотят учиться на курсах трактористов, шоферов. Эти слухи пускают ваши враги. Вы этим слухам не верьте. Если действительно будет такое решение правительства, то это будет опубликовано в газете. А что посалили – продадите местным. У вас на Кавказе осталось гораздо больше. Если среди вас есть арабисты, то они знают, сколько времени со своим народом искал родину пророк Моисей, по-арабски – Муса. Надо иметь терпение. Все образуется. Берите пример с немцев, тоже спецпереселенцев. Они сразу обжились, построили добротные дома. Их дети все учатся, молодежь осваивает технику. Нет агрегата, чтобы они его не освоили. Они прирожденные трудяги. На зиму все делают заготовку всех продуктов. Дети их стопроцентно учатся. Ваши дети тоже должны учиться. Приятного вам, старики, вечера. Извините, пожалуйста, что задержали ваше мероприятие. Тебе, Аслангирей, счастливого пути. Не забывай фронтовиков. Помни, Земля вертится. Всего вам хорошего и кавказского здоровья и долголетия. Тебе, Аслангирей, в Алма-Ате сделают глаз-стекляшку. И руки вылечат, чтобы пальцы двигались. До свидания, до свидания. Все образуется к хорошему. Без разрешения коменданта никуда не отлучайтесь. Получите большой срок.

Как ни уговаривали Аслангирей и хозяйка Райхант гостей остаться и покушать, ничего не получилось. После их ухода старики поели, совершили мовлат. Были очень удивлены, что Аслангирею дали разрешение уехать в Алма-Ата, что по проверке его письма министру обороны СССР, приезжала комиссия с генералом. Пожелали Райхант вырастить внука, достойного своего отца и разошлись по домам.

Отец рассказывал.

Медресе в Базоркине просуществовало год с небольшим. Так называемые инспектора всеобуча, то есть ликбеза, потребовали прекратить преподавание грамматики арабского языка. А обучить этих, довольно таки одаренных юношей (я имею ввиду обучавшихся арабской грамматике двадцати), по типу: «Мы не рабы – рабы не мы», я отказался. Тем более без зарплаты. А те деньги, что я имел, быстро таяли. Продавать дрова не всегда удавалось. А после твоего «появления» Аслангирей, совета Саида и Хамзата, я решил купить домик на окраине города Владикавказа. А как это дело организовал немец Оскар со своей женой и братьями, я вам уже рассказывал.

Через некоторое время после переезда в город я устроился на работу в «Кавцинк» кузнецом. В 1934 году его переименовали в «Электроцинк». Из тех двадцати молодых людей, которых я обучал в Базоркине, шестеро продолжили учебу под моим руководством. Через три года все шестеро одолели два первых махала и уехали в Чечню для продолжения учебы. Несколько человек поехали в Дагестан. А так как мы жили среди немцев, то немецкий язык ты выучил сам. Ингушскому языку ты обязан своей матери, которая обучала тебя по учебнику «Букварь для первого года обучения». Орцхо Мальсагова и другим книгам. Я же занимался с тобой русским и арабским языками. За два года ты окончил четыре класса. С тобой ровно шли по учебе сын Оскара – Владимир и сын Артура – Ким. Вы трое были гордостью всей школы. Вас троих всегда ставили в пример остальным. И, как ни странно, все трое решили поступить на физико-математический факультет. А этого факультета во Владикавказе (с сентября 1931 года переименованного в г. Орджоникидзе) еще не было, поэтому мы, ваши родители, решили, что вы трое будете учиться в Ставрополе. Там, в учительском институте, был этот факультет. Я очень часто рассказывал об этом городе, где провел свое сиротское голодное детство. В Грозном, в учительском институте, был факультет физико-математический, но братья Оскар и Артур от Грозного отказались. А так как ты очень хотел учиться с Владимиром и Кимом, то и я не стал настаивать, чтобы ты учился в Грозном. Сопровождать вас в поездке и оказывать содействие в поступлении Оскаром, Эльвирой и Артуром было поручено мне. Как ты помнишь, вы все трое поступили без чьей-либо помощи. Я нашел вам просторную комнату с русской печкой почти бесплатно у одной пожилой женщины, сын которой тоже учился там же, куда поступили вы. Купили дрова на зиму. Напилили, накололи и прибрали от дождя. Необходимую посуду решили привезти уже к занятиям. А до начала занятий я вас устроил работать грузчиками на кирпичный завод. Старшим из вас был Владимир. Такой же аккуратный и рассудительный, как и отец. Было решено, что к сентябрю со всей необходимой посудой и одеждой на зиму для всех троих должен приехать Артур или Оскар.

Это все мой отец, Дауд, рассказывал Володе, Киму и мне, когда мы окончили четыре курса и были на каникулах дома, в 1940 году.

IX

Что учитель математики и физики, одноглазый ингуш, уезжает уже знали все учащиеся нашей школы и многие ингуши села. На последнем вечере перед его отъездом собрались всего пять-шесть человек. Точно помню, что в тот вечер были: бывший фронтовик Гойгов Уматгирей, Ахмед (сын Хамзата Гойгова), мои братья Султан и Салман. Естественно и я.

Когда все сели на свои обычные места, Аслангирей сказал:

– Вот кончилась первая четверть этого учебного года. Вы знаете, что мне дали разрешение уехать в Алма-Ату. Мне нужно закончить учебу в институте. Нужно еще долго лечится. В бумаге, что дал мне генерал, сказано, что нужно мне сделать глаз-стекляшку, чтобы не носить повязку. Я думаю, я надеюсь, Уматгирей, что следующая наша встреча будет на Кавказе. Мой отец, проживший свою жизнь сиротой, навечно останется на земле казахов. Могилы отца и матери мне обнаружить не удалось. Ни списков, ни чуртов (памятников) на кладбище нет. После возвращения домой будем искать друг друга. Я буду искать тебя в Базоркине, а ты ищи меня в «немецкой колонке», т.е. в Михайловке, в пригороде Орджоникидзе. Уматгирей, тебя просил парторг Касым Амантаев, чтобы ты срочно пришел к нему. Ты сходи к нему, а я посижу с ребятами. Да, и отнеси ему этот мешок. Он его вчера забыл тут.

Через некоторое время после ухода Уматгирея, Аслангирей сказал нам, ребятам:

– И с вами,ребята, может быть, еще встретимся. К тому времени, когда вы окончите школу, может быть, разрешат вернуться на Кавказ или увидимся в Алма-Ате. Вы обязательно должны учиться и после десятилетки. Только тогда у меня уже не будет этой черной повязки, – и он притронулся к черной глазной повязке.

– Аслангирей Даудович, вы нам обещали рассказать, как это случилось, что вы остались без глаза и рука у вас плохо работает, – попросил мой ровесник, Ахмед Гойгов.

– Да, обещал. Это долгий рассказ. В конце апреля сорок пятого года, нашему разведотделению, которым командовал я, был дан приказ: «Любой ценой добыть «языка» (всегда «любой ценой»). Я отобрал трех ребят, которые знали немецкий язык лучше самих немцев. В штабе для нас очень срочно подготовили документы. Генерал Панков лично сам проверил готовность группы, из четырех человек, выполнить задание. Он уже второй раз давал задание моему отделению «любой ценой достать «языка». Мы четверо стояли по стойке «смирно». Он несколько раз прошелся перед нами, остановился возле меня и в упор спросил:

– Ну что, кавказец, жилки трясутся? – и сел за свой стол.

– Да, товарищ генерал, трясутся, – буднично, по домашнему ответил я. – Кому охота умирать в конце войны?

– Вы того же мнения, что и капитан Гондоров, – спросил генерал моих разведчиков.

– Точь в точь, как Аслангирей, – тоже не по уставу ответили ребята.

Генерал некоторое время молчал, а потом встал, опять прошелся, заглянул каждому в глаза и твердо сказал:

– Теперь я уверен, что вы вернетесь живыми и не пустыми. Раз хотите жить и дождаться победы, так тому и быть. Я разрешаю вам дожить до конца войны и встретить День Победы, – улыбнувшись обнял меня и ребят. – А из-за тебя, Гондоров, я получил выговор командующего. И ты, я думаю, знаешь за что. Хорошо, что обошлось выговором, могло кончиться весьма плачевно. Дал мне срок – трое суток. Я пошел на большой риск. Я убедил «их». Моя жизнь зависит от успеха вашей «ходки».

– Из-за меня выговор от Василия Ивановича? – спросил я.

– Да, из-за тебя. Что, не веришь? Ты так хорошо знаешь Чуйкова, что называешь его по имени-отчеству? Встречался с ним раньше? – спросил генерал Панков.

Я стоял молча. Генерал ждал ответа на свой вопрос. Сердце мое остановилось. В эту минуту меня мог убить даже ребенок. Генерал очень пристально посмотрел на меня. Он тоже замолчал.

– Что с тобой, Гондоров, ты действительно струсил. – переспросил генерал.

Я мобилизовал весь потенциал своего мужества и поднял левую руку с часами.

Генерал несколько раз перевел взгляд то на меня, то на часы, золотые часы на моей руке. Он не понимал, что я этим хочу сказать.

– Что, товарищ Гондоров, даришь мне золотые часы? – спросил он.

Я кивнул, так как вымолвить слова не был в состоянии. Он аккуратно развязал кожаный ремешок и начал внимательно разглядывать. Увидев на обороте что-то написанное, он достал из нагрудного кармана очки и прочитал:

Гондорову А.Д.

За ратный подвиг.

Генерал Чуйков В.И.

январь. 1943 г.

– Вольно! Капитан Гондоров, отпустите ребят отдыхать. Сами останьтесь. Вы мне нужны. А вы, ребята, отдыхайте.

Когда вышли мои разведчики, он вновь поднялся со своего места, подошел ко мне и обнял меня.

– Садитесь, – сказал он и начал звонить. На другом конце подняли трубку.

– Кузнецов, генерал Панков. Узнайте, может ли командующий принять меня и одного моего разведчика. Капитана. Хорошо, жду, – и положил трубку.

– Где твои награды? – быстро спросил он.

– В чемодане, товарищ генерал, – ответил я, догадываясь, что может сейчас произойти.

– Они на гимнастерке? – снова задал мне вопрос генерал.

– Нет, товарищ генерал, в коробочке, – ответил я.

– В коробочке, в коробочке, – несколько раз повторил генерал. Он уже беспокойно расхаживал по комнате. То остановится, то опять начинал ходить.

В это время зазвонил телефон.

– Генерал Панков слушает, – сказал генерал. – Так, так. Спасибо, товарищ полковник Кузнецов. С меня причитается. Сейчас выезжаем, – и положил трубку.

Генерал Панков весь сиял. Раз немедленно принимает командующий – значит в хорошем настроении.

– Капитан, пять минут тебе, чтобы ты одел все свои награды. Гимнастерку бы тебе посвежее. Я жду. Пять минут. – он с каким-то азартом потирал руки.

– На, одень свои часы и не снимай. Давай, давай.

В приемной у командующего Чуйкова были несколько полковников, два генерала, а «мелюзгу» я и не успел хорошо сосчитать.

Полковник, который сидел около многочисленных телефонов, встал. Нажал на одну кнопку и сказал:

– Генерал Панков прибыл.

– Зови, – ответил динамик.

Полковник сделал жест рукой в сторону дверей командующего. Панков и я вошли в кабинет. Чуйков за эти два с лишним года, что я его не видел, с тех пор, когда награждал меня Орденом Боевого Красного Знамени и подарил мне часы, очень постарел и несколько пополнел. Он пожал руку Панкову и, обращаясь ко мне, спросил:

– А ты кто таков?

Я знал, что некоторые офицеры сняты с фронта и направлены в Резервную Армию. Рискуя чинами и жизнью, некоторые командиры оставляли в строю толковых офицеров. Одним из таких был и я.

Я медленно снял золотые часы с левой руки, протянул Чуйкову и так же медленно продекламировал строчки Пушкина, обращенные в адрес Александра Первого, когда Москва была взята Наполеоном:

«Его мы очень смирным знали,

Когда не наши повара

Орла двуглавого щипали

У бонапартова шатра».

Я стоял смирно и абсолютно не волновался. Хуже того, что уже сделали с моим народом и собирались сделать сейчас со мной, ничего не могло случиться.

Чуйков разглядывал часы, подаренные им мне в мае 1943 года за полковника немецкой армии.

– Взгляните на тыльную сторону, Василий Иванович, – сказал генерал Панков.

Чуйков одел очки и вслух прочитал: «Гондорову А.Д. За ратный подвиг. Генерал Чуйков В.И. Май, 1943 год».

– Чеченец? – спросил Чуйков.

– Ингуш, – также кратко ответил я.

– За что?