Глава IV. Труа: взлеты и падения 4 page

– Берегитесь! – услышал он крик короля и еле успел уклониться влево; но все равно кинжал третьего, поднявшегося ассасина задел его со спины подмышкой. Гуго де Пейн, не оборачиваясь, наугад ударил своим кривым ножом и почувствовал, что попал во что‑то мягкое. Развернувшись, Гуго увидел, что фидаин держится за грудь, а лицо его мертвеет. И вновь боль пронзила его ногу, на этот раз голень. Казалось мертвый уже ассасин, снова приподнялся и ударил его кинжалом. Гуго де Пейн еще раз вонзил ему в сердце нож и отступил назад, держа в поле зрения всех трех фидаинов, один из которых, со вспоротым животом, раскачиваясь, поднялся на ноги, другой стоял на коленях, держась за грудь, а третий лежал, раскинув руки и ноги.

– Это не люди – их невозможно убить! – крикнул де Пейн. Из всех трех ран у него текла кровь, но он пока не чувствовал ни боли, ни слабости. Вставший ассасин двинулся на него, зажав в руке кинжал. Его кишки и внутренности, вывалившись, волочились по земле, и он, наступив на них, упал прямо к ногам де Пейна. Некоторое время спустя, стоявший на коленях ассасин, издал хрип и медленно завалился на бок.

– Кажется, они мертвы, – произнес король, сделав несколько шагов вперед.

– Не приближайтесь к ним! – предупредил де Пейн. – Они имеют привычку оживать!

Но на этот раз больше никакого воскрешения не произошло. Примчавшиеся на крики первый маршал и воины застали на месте поединка бледного, но невредимого короля, израненного, державшегося за дерево Гуго де Пейна, не выпускавшего из руки свой кривой нож, и трех мертвецов, опознать которых впоследствии никто не смог. Ужасное место боя было столь обильно залито кровью, что казалось, здесь резали свиней. Вскоре прибыл и второй маршал со своими солдатами, который также был потрясен картиной увиденного. Прежде всего остановили кровь, текущую из ран де Пейна. Ему помогли осторожно взобраться на коня. Потом король, Гуго де Пейн и бережно поддерживающие его с обеих сторон два маршала отправились назад, в замок.

Потеряв много крови, Гуго де Пейн три дня пролежал в постели. Лучшие лекари Труа, осмотрев его раны, признали их серьезными, но не угрожающими жизни рыцаря. Для восстановления сил требовался только покой. Почти непрерывно у постели больного находились оруженосец Раймонд Плантар или Бизоль де Сент‑Омер, который каялся и не мог простить себе, что не отправился в то роковое утро вслед за королем и Гуго. Вместе с Роже де Мондидье он обшарил всю кипарисовую рощу, в надежде обнаружить какие‑нибудь следы преступления или наткнуться на подозрительных лиц, которых можно было бы проткнуть мечом, но все усилия оказались тщетны. Из рощи бежали даже дровосеки, прослышавшие о покушении на короля. Тела трех ассасинов, подвесив за ноги на воротах в Труа, бросили затем в сточную канаву. В главном соборе города была отслужена месса по поводу счастливого избавления Богородицей Людовика IV и во славу защитившего его рыцаря – Гуго де Пейна.

Сам король тем же днем навестил раненого, пожаловав ему со своей руки королевский перстень и назначив значительное ежегодное денежное пособие. Людовик предложил также перебраться в Париж и занять должность одного из маршалов Франции.

– Благодарю, ваше величество, но зов судьбы влечет меня в Иерусалим, – отказался Гуго де Пейн. Лицо его было едва ли не бледнее подушек, на которых он лежал, а пережитая смертельная опасность наложила еще одну горькую складку в уголках сжатых губ.

– И все же подумайте, – произнес король. – При моем дворе вы можете достичь самых больших высот.

– Чем выше взлет, тем сильнее падение, – улыбнулся де Пейн. – Напали бы на нас убийцы, если бы мы были странствующими жонглерами?

– Тогда нас подстерегали бы иные напасти. Например, ревнивые мужья с крепкими дубинками в руках. И что лучше?

Людовик, побыв еще немного, ушел, а утром следующего дня, вместе со всеми придворными, покинул Труа, небезосновательно полагая, что воздух Шампани вреден для его здоровья. Поток же рыцарей к постели раненого Гуго де Пейна не прекращался, и Бизоль недовольно ворчал при виде очередного посетителя. Исключение он делал только для своих соратников, готовящихся к походу в Иерусалим – Роже де Мондидье, Людвигу фон Зегенгейму и маркизу де Сетина. Решено было всем вместе в конце апреля собраться в замке Маэн, вотчине Гуго де Пейна, и уже оттуда двинуться в поход. Чтобы собрать все необходимое в дорогу и оставить соответствующие распоряжения домашним, маркиз де Сетина тотчас же отправился на свои земли за Пиринеями – в Сантьяго‑де‑Компостелла, а граф Людвиг фон Зегенгейм выехал на родину, в поместье, находящееся на границе Германии и Венгерского королевства. Роже де Мондидье решил принять приглашение Бизоля, и оставшиеся до похода дни провести в замке Сент‑Омер, вблизи милой его сердцу Жанетты де Ксентрай.

– Чувствую, близится время, когда мы станем с тобой родственниками! – дружески хлопнул его по плечу Бизоль. – И ты наконец‑то откроешь нам тайну своего глаза!

– Я поведаю ее только своей будущей жене, – весело отозвался Роже. – Если, конечно, твоя свояченица согласится выйти за вечно странствующего рыцаря.

– Она тебя быстро прикрутит к домашнему креслу. Уж я‑то знаю характер сестриц‑баронесс. Сам насилу выпросил отпуск.

– Что ж, когда‑нибудь нужно будет и остепениться, – философски промолвил Роже. – Почему нет?

Проведать своего раненого вассала пришел и граф Шампанский с супругой, Андре де Монбаром и Кретьеном де Труа. Мария принесла огромный букет гвоздик, рассыпав его на ложе де Пейна, а Кретьен вручил больному свою новую кансону, воспевающую его подвиг в кипарисовой рощи. Андре де Монбар скромно встал около стены, сложив на груди руки.

– Поздравляю, вы совершили благородное дело, – сказал граф, улыбнувшись несколько кисло. – Поправляйтесь скорее, мой друг.

– Все дамы в Труа говорят только о вас, – добавила Мария и повернулась к мужу. – Можно я его поцелую в награду?

Граф пожал плечами, а Мария нагнулась и поцеловала Гуго де Пейна в губы. Рыцарь помнил еще первую жену графа, так много сделавшую для его воспитания и образования, и он невольно сравнил ее с этой красивой, но легкомысленной и ветреной особой, которая частенько играла с огнем на глазах своего супруга.

– Теперь я начал окончательно оживать, – пошутил он. – Нет лучшего лекарства, чем забота женщины. Бизоль, например, способен только опрокинуть мне горячий куриный бульон на голову.

– Я пришлю вам сиделку, – улыбнулась Мария.

– Дорогая, от твоей сиделки его раны могут раскрыться, – вставил граф. Поболтав еще некоторое время, посетители пошли к выходу. Уже в дверях граф обернулся и вполголоса произнес:

– И все же, лучше бы вы оказались в тот момент в другом месте.

Навестили рыцаря и герцог Клод Лотарингский с графом де Редэ, и поддерживаемый дамами герцог Гильом Аквитанский. Старый трувер, бережно усаженный в кресло, долго молчал, собираясь с силами, а затем довольно звонко выдал тираду:

Не в бранной схватке дело паладина,

Не в рвении вести докучный спор,

Но если правда терпит – и невинно,

Он должен дать врагу прямой отпор,

В решеньях прав, на справедливость скор.

Два дела, рыцаря достойных есть:

За правду биться и за дамы честь!

– Чудесные стихи, – поблагодарил Гуго де Пейн, внимательно выслушав старца. – Вашему мастерству, герцог, не видно предела. Поэзия ваша прославила не только Прованс, но и всю Францию. Благодарю, что вы навестили меня. Послушайте и мою балладу, которую я сочинил, скучая в этой постели, и назвал «Истины наизнанку».

– Просим! Просим! – дамы захлопали в ладоши.

Нет яств вкуснее лебеды,

Нет счастья, коли нет беды,

Нет роскоши пышней нужды,

Нет дружбы пламенней вражды,

Нет труса хуже храбреца,

Нет линии прямей кольца,

Нет твари злее, чем овца,

Нет маски лживее лица,

Нет дураков глупей смышленых,

Нет мудрецов умней влюбленных.

Вот вам признание творца ‑

Лечить есть смысл лишь мертвеца…

– Браво! – сказал герцог Аквитанский. – Ваш ум так же остер, как и ваш меч. Это большая редкость в наше время. Поправляйтесь, мой друг, мы еще посостязаемся с вами в поэзии.

На смену герцогу явился Фуше Шартрский со своими бумагами. Он так долго и нудно расспрашивал Гуго де Пейна о покушении на короля, задавал столько вопросов, что, видя утомление друга, Бизолю пришлось довольно бесцеремонно выставить историографа за дверь, отдавив ему при этом ногу.

– Все! Прием окончен! – проворчал он, встав на пороге и полный решимости никого больше не пускать. – Назад, назад! – крикнул он кому‑то в коридоре, приоткрыв дверь.

– Послушайте, барон, – услышал Гуго де Пейн голос графа Норфолка. – Я просто хотел узнать, не ваша ли это лошадь, серая в яблоках, вырвалась из конюшни и мечется сейчас по двору? Слуги говорят, что она взбесилась и хотят заколоть ее.

– Что‑о?! – взревел Бизоль и через секунду топот его ног уже разносился по коридорам замка. Англичанин спокойно вошел в комнату.

– Что там случилось с его лошадкой? – спросил Гуго, после приветствия.

– Ничего особенного, – ответил граф. – Просто мне надо было как‑то пройти мимо него.

– Ну что же, – улыбнулся Гуго. – Считайте, что вы прошли не только моего стража, но и второе испытание. Поскольку обойти Бизоля почти невозможно.

Грей Норфолк почтительно наклонил голову.

– Мессир, я восхищаюсь вашим мужеством и лишний раз убеждаюсь в том, насколько оказался прав мой отец – произнес он.

– А разве у вас был бы другой выбор?

– Король Франции – не мой король.

– Хорошо. Но просто защитить человека, подвергающегося смертельной опасности – не правое ли дело, которому нас призывает Господь? Нет разницы, на кого нацелены ножи убийц: на короля ли, или на нищего трувера.

– Вы правы, – согласился граф Норфолк, подумав. – и все же, мне трудно смотреть на короля Франции вашими глазами, поскольку он причинил много вреда Англии.

– Мои глаза здесь ни при чем. Вред несут не монархи, а движущие ими силы, которые, поверьте, сокрыты в глубочайшей тьме. Однако, вот вам загадка, граф: есть три унижения, которым может подвергнуться мужчина. Это нищета, поражение от другого мужчины и измена любимой женщины. Если бы на вас свалились все эти три несчастья, что бы вы предприняли?

Грей Норфолк задумался, покусывая губы.

– Поражение в честном бою можно пережить, – сказал наконец он. – Но поражению от негодяя я предпочту смерть. Измену женщины восприму как благо, которое избавило меня от предательницы. А нищета липнет лишь к тем, кто потерял цель, смысл жизни и крепость духа. Думаю, что она мне не грозит. Если же такое произойдет, то перед вами уже будет не граф Норфолк, а раздавленный червь.

– Сказано неплохо, – произнес Гуго, задумчиво разглядывая графа. – А теперь ступайте, а то вернувшийся Бизоль разорвет вас за ваши шутки на куски. Встретимся завтра.

Едва Грей Норфолк удалился, как в комнату влетел разъяренный Бизоль де Сент‑Омер.

– Где этот наглец? – завопил он с порога. – Давненько я не потрошил английские шкуры!

– Угомонись и оставь его в покое, – попросил де Пейн. – Он славный малый, и я надеюсь, что вы еще подружитесь.

– Никогда! – выкрикнул Бизоль, багровея. – Англичане наводят на меня икоту. И все, больше я никого сюда не пущу, тебе надо спать.

Но в дверь снова постучали. Бизоль сжал кулаки и распахнул дверь, готовый к силовым мерам воздействия на непрошеных гостей, однако, увидев входившего в покои Ренэ Алансона, принца крови, смиренно отступил в сторону. Алансон подозрительно покосился на него и подошел к постели де Пейна.

– Прежде всего, я хотел поблагодарить вас за то что вы спасли жизнь моего брата, – произнес он. – Что же касается второго дела, приведшего меня сюда, то я желал бы обсудить его наедине.

– Бизоль, кажется твоя лошадка снова выскочила из конюшни, – усмехнулся Гуго. Они подождали, пока за ворчащим Сент‑Омером закроется дверь.

– Итак? – вопросительно произнес де Пейн, видя, что принц медлит. Долгие годы, проведенные в Византии, наложили на Алансона свой отпечаток: он напоминал изнеженную, напомаженную, смоченную духами капризную куклу, наряженную в мужское платье.

– Мне трудно об этом говорить, – произнес Алансон, приглаживая свои завитые волосы, – но я выполняю поручение одной особы… одной дамы… надеюсь, вы понимаете, о ком идет речь?

– Я догадываюсь, поскольку часто видел вас вместе, – сказал де Пейн, стараясь за учтивой улыбкой скрыть свое волнение.

– Не будем называть имен, – понизил голос Алансон. – Но эта дама хотела бы вас видеть. И так как вам, очевидно, трудно передвигаться, она сама навестит вас, вечером… Хотя я и возражал против этого необдуманного шага, – добавил Алансон с вызовом. Гуго де Пейн с трудом подавил поднимающееся раздражение к послу‑франту.

– Если законы приличия смущают известную нам даму, то я могу явиться сам в указанное ею место, – произнес Гуго, чуть побледнев.

– Дельно, – согласился Алансон. – Я передам ваше пожелание. В любом случае, вечером будьте готовы. Вас известят, – с этими словами, слегка наклонив голову, принц покинул покои. Вернувшийся Бизоль, подозрительно взглянул на друга.

– Давненько я не видел тебя таким… светящимся, – сказал он. – Словно внутри у тебя горит лампа. Определенно, кинжальные удары пошли тебе на пользу.

– Они дали выход застоявшейся крови, а новая вольется сегодняшним вечером, – пояснил Гуго. – Передай, пожалуйста, Раймонду, чтобы он приготовил мою одежду.

– Как же, сейчас! – усмехнулся Бизоль. – Если что нужно, так я схожу вместо тебя.

– Представить страшно. Сделай то, о чем я тебя прошу.

– Кажется, я начинаю догадываться, – улыбнулся Бизоль. – Ладно, будь по твоему. В конце концов, любовь – лучший лекарь. Вот, помню, пять лет назад в Орлеане… – Бизоль поудобней устроился в кресле, но взглянув на впавшего в сон друга, замолчал, поднялся, и, осторожно ступая, вышел из комнаты.

Наступил вечер, густой, прохладный, полный томительного ожидания, с высыпавшими на небе яркими звездами. Гуго де Пейн, одевшийся с помощью Раймонда, велел оруженосцу зажечь свечи и отпустил его. Он сидел в глубоком кресле возле окна, нахмурившись и положив ладонь на раненое плечо. Невольно мысли его унеслись к далеким временам, когда еще юным рыцарем он встретился здесь, в Труа, с бургундской девушкой, прелестной графиней де Монморанси, и – был ослеплен ее красотой, в одно мгновение потеряв голову от любви. Ей было восемнадцать лет, а ему – двадцать один, и, казалось, впереди ждет сто лет счастья, а не одиночества. Из всех своих многочисленных поклонников Катрин выбрала его, а тех, кто не хотел ее уступать, пришлось слегка пощекотать копьем. В ней было столько света, воздуха и солнца, что она напоминала порхающую на цветочной поляне фею, которую можно рискнуть поймать, но невозможно сжать в объятиях, не раздавив хрупких крыльев. Такие неземные существа обречены на быструю гибель – от злых чар, непогоды, случайной обиды, да и просто грубого слова. Но никогда и ни с кем Гуго де Пейн не был столь нежен и заботлив, как с ней. Он готов был положить к ее ногам не только свою жизнь, но и весь мир, если бы владел им, все небесные звезды, – и даже этого было бы мало. Но Любовь и Смерть – родные сестры. Два года длилось счастье влюбленных, два года они наслаждались друг другом, с горечью расставаясь хотя бы на несколько дней, часов, минут. Они были помолвлены, назначен день свадьбы, и приглашены влиятельные сеньоры, когда случилось это роковое морское путешествие в Тирренском море, необходимое для больных легких Катрин. И потом наступила темнота, неся с собой опустошение и неизбывную боль. Никаких следов корабля не удалось обнаружить, словно сам морской владыка, соблазненный красотой невесты Гуго де Пейна, похитил ее для своего подводного царства.

– Проклятье! – прошептал де Пейн, разомкнув пересохшие губы. Но отчего византийская принцесса так похожа на Катрин де Монморанси, и почему его так влечет к ней? Только ли из‑за этого сходства, или потому, что во всем ее облике чувствуется огромная духовная и жизненная сила, превосходящая окружающих?

Неожиданно размышления Гуго де Пейна прервал тихий стук в дверь, после чего она, чуть скрипнув, отворилась. На пороге показалась девушка, закутанная в покрывало, со свечой в руке. Она молча поклонилась рыцарю и стрельнула взглядом по комнате. Потом приложила палец к губам и отступила в коридор. А в комнату осторожно вошла византийская принцесса, одетая в шелковую желтую тунику и пурпуровые башмачки; ее золотистые волосы украшала серебряная диадема с тонкой филигранью, выдержанная в одном стиле с серьгами и браслетами на руках.

– Мой приход сюда кажется вам предосудительным? – тревожно спросила она, сделав два шага вперед. Гуго де Пейн поднялся с кресла, опираясь на подлокотник.

– Я счастлив, что вижу вас, – произнес он, приложив руку к сердцу. Это были первые слова, которыми они обменялись за все время, проведенное в Труа.

– Умоляю вас – садитесь, – сказала Анна Комнин. – Вы нездоровы.

– Если вы покажете мне в этом пример, – Гуго подождал, пока принцесса не сядет в пододвинутое им кресло; забыв о раненом плече, он прикусил губу от запульсировавшей боли. Это не ускользнуло от внимательного взгляда Анны.

– Простите мое вторжение, – сказала она. – Из‑за глупого женского каприза, я подвергаю ваше здоровье опасности.

– Ничуть, – отозвался рыцарь. – И поверьте, если бы не пришли вы, то у меня бы еще хватило сил взобраться сегодня вечером по стене к вашему окну и бросить в комнату алую розу. Но почему вы называете ваш поступок капризом? Такого ли определения он заслуживает?

– Не знаю, – ответила принцесса. – Я еще не разобралась. Знаю только одно: все‑таки судьба мужчины ужасна. Вечно они натыкаются на разные острые, металлические предметы, из‑за которых затем приходится долго лечиться.

– Происходит это по большей части из‑за вас, прекрасных дам.

– И многим из нас это нравится.

– А вам?

– А мне по душе состязание ума. У нас, в Византии, обычаи менее кровожадны. Хотя именно ум рождает коварство, а сердце отвагу и честь. Скажите, вы не были в Константинополе? Впрочем, тогда бы мы наверняка встретились.

– Возможно, в ближайшее время мой ангел‑хранитель приведет меня в ваш славный город, – сказал Гуго. – Мне приятно с вами беседовать. Ваша красота греет взгляд, а речи питают разум. И если первое присуще женщинам, то второе встречается крайне редко.

– Опасный ли вы человек? – произнесла принцесса, словно бы обращаясь сама к себе. Немного прищурившись, она смотрела на де Пейна, чуть наклонив набок золотистую головку. – Вы учтивы, воспитаны, отважны. Природа наделила вас и силой, и внешностью, и разумом, – всем тем, что нравится женщинам и ведет за собой других мужчин. Судьба вложила вам в руки меч и указала путь, по которому надо идти. Так мне кажется. Но добрый ли вы человек? Потому что, если все это, – и принцесса обвела пальчиком в воздухе круг, – будет направлять Зло, то многие сердца будут разбиты от одного лишь соприкосновения с вами.

– Я стараюсь жить по христианским заповедям, – ответил Гуго де Пейн, помолчав. – Но позвольте и мне задать вам вопрос. Приоткрыл ли кто‑нибудь из счастливцев калитку к вашей душе и не присутствует ли он сейчас незримо в вашем воображении?

– Нет… – туманно ответила принцесса. – Но в Константинополе меня ждут. Люди и… животные. Которые иногда меняются своими местами.

– Достаточно, – улыбнулся де Пейн. – Не хотелось бы попасть на ваши острые зубки.

– Не беспокойтесь. Но если уж попадетесь – вас я буду прожевывать долго и медленно.

– От вас я терпеливо снесу любую боль. Даже сердечную.

– Хорошо же! – погрозила ему принцесса. – Ловлю Вас на слове. – Она уже освоилась в покоях рыцаря и первый налет отчужденности растаял. Оба они даже не заметили того момента, когда не пересекавшиеся до сего времени их орбиты начали сближаться, притягиваемые двумя планетами. Все чаще серые и вишневые глаза встречались, и все реже взгляд кого‑нибудь из них отводился в сторону. За легкой беседой время летело незаметно. Вспыхивавшие на дороге друг к другу огоньки не давали сбиться с пути, по которому испокон веков шли все влюбленные.

– Что это у вас? Табулы? – спросила вдруг Анна. – Давайте сыграем.

Гуго де Пейн расставил на доске фигуры, предложив белый цвет принцессе. Анна взялась за королевскую пешку и выдвинула ее на две клетки вперед. Рыцарь сделал один ход пешкой от королевы. Анна поставила вторую пешку рядом с первой. Гуго ответил слоном, загородив им своего короля.

– А вы осторожны, – заметила принцесса. – Не любите рисковать?

– Нет, не люблю, – ответил Гуго. – Я люблю светлые волосы, цвета солнечных лучей, карие глаза, подобные сверкающим агатам и нежную улыбку, блуждающую на бархатных губах.

– Но говорить такое – тоже риск. Если я обижусь и уйду?

– Жестоко бросить раненого паладина.

– Кстати, раненому паладину я приготовила одну чудодейственную мазь, – Анна достала из кармашка пузырек. – Вот она. Натрите свои раны утром и вечером, и они затянутся через несколько дней. – Принцесса выдвинула ближнего к королю коня на третью горизонталь.

– Благодарю за заботу, – произнес Гуго и повторил ход Анны. Принцесса напала на его коня слоном. Гуго вновь повторил ее маневр.

– Что же вы все время обезьянничаете? – возмутилась принцесса, напев слова из песенки Маркабрюна:

Под шахом я стою,

Но не найдется мата,

И конницу свою

Нашлю на супостата.

– А ты, беспечный враг, – подхватил Гуго де Пейн, –

Бросаешь мне насмешки,

В отчаянье атак

Сшибая только пешки.

– Не пожалел ладью? А я ударю слева! – продолжила Анна.

– А я ее собью. А вот и королева! – улыбнулся де Пейн.

– Настал конец войне, и пленники понуры, – рассмеялась византийская принцесса, показывая белоснежные зубки.

Остались на доске лишь белые фигуры.

Согнали мы с доски последнего уродца.

Чье сердце от тоски теперь не разорвется?

закончил де Пейн песенку игроков. Он посмотрел в просиявшие глаза Анны Комнин и осторожно положил свою ладонь на ее маленькую руку.

– Завтра я уезжаю, – тихо сказала принцесса. – Неужели мы никогда больше не встретимся?

– А могут ли избежать столкновения два мчащихся навстречу друг другу желания? – так же тихо, вопросом на вопрос ответил Гуго де Пейн.

В то время, когда в срединной башне замка византийская принцесса играла с рыцарем в табулы, глубоко под ними, в мрачном подземелье творилась черная месса. Не более дюжины человек, ближайших в окружении графа Шампанского, присутствовали на ней, совершая таинственные обряды над новым посвященным. На этот раз им была сама супруга владетельного графа – Мария. Она лежала совершенно обнаженная на длинном, забрызганном кровью столе, а в сложенных на животе руках горела толстая свеча. Глаза ее были широко раскрыты и неподвижны. Недвижимы были и люди, окружавшие ее, в полумасках и черных плащах. Лишь придворный маг Симон Руши колдовал над подобием алтаря, на котором лежала высушенная человеческая голова и дымилась золотая чаша с едким варевом. Содержимое чаши ужаснуло бы даже присутствующих, если бы они знали, какими ингредиентами пользовался Руши для своих заклинаний. Там плавал вытекший мозг ребенка, крестьянского мальчика, тело которого было подвешено в соседней комнате за ноги к металлическому крюку под потолком. В разгар магической церемонии, Руши прикрепил к высушенной голове золотую пластинку с таинственными надписями и бросил в чашу кислоту и щелочь – символы женского и мужского начала. Под пассами чародея Мария Шампанская стала вздрагивать и дергаться всем телом, словно испытывая чудовищное наслаждение. Наконец, изогнувшись в последний раз, она затихла, раскинув руки и ноги.

– Князь наш овладел ею, она приняла его, а он взял ее, – тихо произнес Руши, – и теперь она сестра наша, а мы – ее братья.

Марии Шампанской помогли подняться, набросив на плечи черный плащ. Совершенно обессиленную, ее поддерживали с обеих сторон двое мужчин.

– Вызови голема, – раздался голос графа Шампанского. – Я хочу спросить его об одном человеке.

– Хорошо, – ответил Симон Руши. После вознесенных им заклинаний и брошенного на страшный алтарь порошка, помещение наполнилось могильным запахом и сиреневой дымкой.

– Приди ко мне, кто страждет и изнемогает, и я помогу тебе, о Изис! – выкрикнул Руши. Послышался скрип, напоминающий писк крысы, а у высушенной головы внезапно открылись оба глаза, черные и бездонные, как адская пропасть. Окружавшие стол фигуры отпрянули в ужасе. Словно жаром из топки полыхнуло в помещении.

– Одно хочу узнать, – произнес граф Шампанский, голос которого не дрогнул. – Судьбу рыцаря Гуго де Пейна и что ждет его у стен древнего города?

Высушенные губы голема раздвинулись и две искрящиеся молнии вырвались из пустых глазниц. Нечеловеческий, скрипучий голос произнес:

– Судьба его ужасна, а слава его превзойдет деяния королей. Он найдет то, что тщетно искал ты в Иерусалиме на развалинах Храма.

После этих слов глаза голема закрылись, а губы сомкнулись. Руши набросил на высушенную голову красный платок, на котором были вышиты золотыми нитями магические письмена. Граф Шампанский, не дожидаясь окончания черной мессы, круто повернулся, сорвал маску и, даже не взглянув на свою супругу, толкнув ногой дверь, побежал вверх по лестнице.

В последующую неделю, пока Гуго де Пейн еще находился в замке, отношение к нему графа Шампанского переменилось. Если после покушения на короля, граф посматривал на Гуго с некоторым раздражением, то теперь он окружил его своим особым вниманием и лаской. Почти каждый день он навещал его, справлялся о здоровье, присылал изысканные яства и дорогие подарки.

– Вы должны набраться сил перед своим путешествием в Палестину, – говорил граф. – Можете располагать любыми лошадьми из моих конюшен, любым оружием из моего арсенала.

– Где же тот рыцарь, которого вы хотите предложить мне в спутники?

– Я пришлю его в Маэн, когда вы будете готовы к походу, – уклончиво отвечал граф.

Замок, между тем, покидали последние рыцари, разъезжаясь по своим вотчинам. После отъезда Анны Комнин с Ренэ Алансоном и брошенного прощального взгляда принцессы, который ожег стоящего у окна де Пейна, уехали герцог Лотарингский, королева Гертруда, граф де Редэ, Гильом Аквитанский, старый граф Анжуйский со своим сыном Фульком, чья гордыня несколько поубавилась, и многие другие, нашедшие в Труа то, что искали, или потерявшие здесь то, что имели.

Однажды граф Шампанский пришел не один, а привел с собой молодого человека в монашеском одеянии. В худом, аскетическом юноше с пылающими глазами, Гуго де Пейн с удивлением узнал оратора с площади в Клюни, которого он наблюдал месяц назад.

– Познакомьтесь, – сказал граф. – Это племянник нашего Андре де Монбара – Бернар, более известный в церковных и светских кругах всей Франции, как Бернар Клервоский.

– Рад встретиться со спасителем короля, – произнес юноша, пожимая рыцарю руку. – Молва о вашем подвиге достигала самых отдаленных уголков.

– Я слушал вас на площади в Клюни, когда вы разделывали Абеляра, – сказал де Пейн, вспоминая потасовку. – Кажется, вас потом унесли на руках.

– Да, да, – прожигая рыцаря глазами, ответил монах. – Это все ерунда, Абеляр – идиот. Он кончит на виселице, как и все, кто выступает против Святой Церкви.

– Бернар носится с идеей создания Ордена, который был бы одновременно и монашеским, и военным, – вставил граф Шампанский. – Разумеется, я помогу ему, чем смогу.

Не один Орден, а два, три, десять, триста! – воскликнул импульсивный монах. – Они покроют всю Европу и весь Восток. Они объединят идеалы церкви и рыцарства, и будут открыты даже для грешников, которые спасут в Ордене свою душу, искупив грехи кровью. Члены Орденов будут бедны и богаты духом, целомудренны и молчаливы, послушны и бесстрашны. Это будет воинство Христово, брошенное на диавольскую рать!

– С чего же вы думаете начать? – заинтересовавшись, произнес Гуго де Пейн. Он уже мог вставать, и передвигался, опираясь на выточенную Бизолем палку. Сейчас он прошелся по комнате и встал перед монахом.

– С Иерусалима, – уверенно произнес Бернар Клервоский. – Именно там теперь острие веры.

– Ну, я думаю вам есть о чем поговорить, – промолвил граф Шампанский и поднялся. – А меня – извините – ждут дела.

Он удалился, а рыцарь и монах, позабыв о времени, проговорили пять часов кряду, и расстались весьма удовлетворенные беседой и друг другом. Они договорились о дальнейших встречах и переписке, а также о всемерной поддержке, которая может потребоваться в их начинаниях. Это случайное знакомство явится закономерным звеном в будущих деяниях Гуго де Пейна, неистового монаха и множества других лиц, вращающихся вокруг них.

Скучавший по византийской принцессе Гуго де Пейн решил поспешить со своим отъездом из Труа, где многое напоминало о ее присутствии. Бизоль де Сент‑Омер и Роже де Мондидье уже уехали, и Раймонд готовил лошадей, когда пришедший попрощаться граф Норфолк преподнес де Пейну неожиданный подарок. Он протянул лежащий на ладони золотой медальон с цепочкой и попросил открыть его. Гуго де Пейн щелкнул замочком и его изумленному взору предстало искусно выписанное масляными красками лицо византийской принцессы Анны Комнин. Оно было столь совершенно, что выглядело, как живое, даже завитки золотистых волос на шее, казалось, готовы в следующую секунду шевельнуться от ветра, а широко раскрытые глаза смотрели ласково и нежно.