Паства

Тонс втягивал острый воздух. «Они пошли за мной! И что теперь?» Он был в тупике. Конечно, то, что он сказал своей пастве, не было обманом, но сам Тонс не очень верил в правдивость своих слов. То есть, он воспринял это скорее как вещий сон, чем как настоящее общение с богом. «Почему тогда сказал так, что они…уверовали? Поверили, как минимум». Но, трясясь за рулем, отдаляясь от мест знакомых и держа курс наугад, делая вид, что знает куда едет, Тонс все ярче чувствовал, как чья-то теплая рука сжимает его сердце. Не согревает и успокаивает, а словно взвешивает, прикидывает, измеряет, как кусок мяса, только что отсеченный от туши. И он верил, что это страх. И молился, что бы страх изгнать.

Сейчас он снова чувствовал эту руку. Часто и глубоко дыша, утопая в пару, Тонс молился. Молился о знаке, но чувствовал только руку, мявшую сердечную мышцу не считаясь с частотой ее сокращений. Кровь дергалась в венах, волновалась, плескалась о стены артерий. И чем сильнее молился Тонс, чем громче гудел караван за его спиной, тем круче менялось направление кровотока, словно кто-то дергал его, как щенка в шлейке, за лимфоузлы. Раз! Два! Три! Третье сокращение оторвало отца Тонса от черного, вязкого асфальта, и он опустил ногу в перетертые с красным песком кости и мертвые растения. Первый шаг за долгое время – даже гудящие из последних сил моторы затихли в вибрирующей от этого шага ночи. Тонс перевел взгляд с носка своего ботинка, указывающего на кривые ослиные зубы утесов, на затертые ветром лица людей, словно ошеломленный своим действием. И под его взглядом люди сделали шаг к нему.

Отец Тонс втянул острый воздух. Он сделал еще один шаг, и услышал, как паства шаркает ему в след тысячью ног. Рука сжимала сердце: измерения закончены, и порция готова к употреблению. «Хороший, сочный кусок!» - Тонс быстро зашагал к утесам, шепча себе разбитым о дорогу, как колесные мосты, голосом, вместо молитвы, - «хороший, сочный кусок!» Паства, не издав ни звука, ползла, бросив машины и вцепившись в машинальную веру, вслед за пастырем.