Часть восьмая 6 page

Кратер в миделе вновь засверкал, но не холодным белым светом, а сиянием, чей цвет не имел названия и скрывался внутри нормального спектра. В той вселенной, откуда пришла «Вера», он вполне мог быть знакомым и повседневным, например, так могли выглядеть небо или трава. Здесь же для его описания находилось немало слов, но все они начинались с приставки «не».

В кратере произошел взрыв. От ударной волны «Веру» закрутило, на экране мелькнули неповрежденные днище, правый борт, верхняя поверхность корпуса, а потом, когда переворот завершился, снова левый, с зияющей в миделе пробоиной. Всплывающие окна заполонили экран, сообщая команде о том, что она и так ожидала увидеть. Кратер вырос на два процента, но сохранил форму, и в нем монотонно и неутомимо горел свет не имеющего названия оттенка.

Возможно, сейчас Она снова использовала всего лишь одну миллионную часть из того, что втянула в Себя – включая пять копий офицеров с «Чарльза Мэнсона», синтетиков «аутсайдера», части его корпуса и свои обломки, – но «Вера» все это поглотила и превратила в энергию, которая теперь питала отражатели, двигатели, но в основном пошла на проекцию из белого света. В этот раз сигнал растоптал всю защиту корабля и застыл на мостике прямо перед экипажем. Это была не копия из серебристо‑серого материала, но настоящий человек, с естественным оттенком кожи. Он, моргая от света, заливающего отсек, посмотрел на каждого, и его дыхание так же клубами застывало в воздухе, как и у всех вокруг.

В центре мостика стоял Аарон Фурд, мальчик примерно тринадцати лет. Кареглазый, тихий, в приютской униформе, белой рубашке и темно‑синих брюках. Ему было холодно.

Он взглянул на Фурда.

– Ты тот, кем я стал?

– А ты тот, из кого я вырос?

Аарон снова посмотрел на всех вокруг и остановился на Кир:

– Ты немного старовата для такой одежды, но тебе идет. Ты очень красивая.

Он опять повернулся к коммандеру и спросил:

– Кто эти люди?

– А разве тебе не рассказали, прежде чем сюда отправили?

– Нет.

– Они как я.

– Те, кто послал меня, они обитают на том корабле…

– Мы называем его «Верой». Или просто говорим Она.

– …кажется, тебя знают.

– Как они выглядят?

– Мне не позволили запомнить… А ты ничего о них не знаешь, так ведь?

– Нет.

– Позже узнаешь.

– Должен признать, – сказал Фурд, – что ты еще более убедителен, чем те существа в кратере. Но тебя все равно сделала Она.

– Что ты имеешь в виду? Какие существа? Я не понимаю, о чем ты.

– Ты – это не я. Ты – это даже не ты. Она тебя создала, и ты – симуляция меня в детстве.

– О каких существах ты говорил?

– Как ты попал сюда из приюта? Просто задай себе вопрос. Почему ты тут оказался, как думаешь?

– Не знаю. Мне не дают вспомнить.

– Ты – не я. Ты – это даже не ты. Тебя сделали и после разговора со мной, когда ты скажешь все, что приказали сказать, тебя уничтожат. Твоя жизнь – лишь краткий миг между созданием и разрушением, и она коротка и бессмысленна.

– А ты – не я. Ты много помнишь обо мне?

– О тебе я ничего не помню, ведь ты создан пару минут назад и скоро исчезнешь. А вот о себе я помню достаточно.

– Нет, не помнишь. Может, именно поэтому я пришел, рассказать тебе о том, что ты забыл.

(«Призрак прошедшего Рождества», – прошептала Кир.)

– А, – сказал Фурд. – Вот как. Мы тут ходим вокруг да около, но правильно, вот почему ты здесь. Сейчас расскажешь мне, как я попал в приют, как отвернулся от людей, как моя жизнь стала такой непроницаемой и аккуратной, поведаешь мне, как я от всех отдалился, как стал коммандером корабля, где в команде сплошные одиночки и неудачники вроде меня, а потом сделаешь вывод, что я – самый одинокий и самый невезучий из всех. Ибо каждый следующий круг ада все горячее и горячее, но только в последнем царят холод, тишина и стерильность, прямо как у меня. Тебя же это послали сказать?

– Да.

– Тогда ты выполнил свою миссию. Теперь Она заберет тебя и уничтожит. Воистину твоя жизнь была короткой и бессмысленной.

– Холод, тишина и стерильность…

– Что?

– Холод, тишина и стерильность. Если я стал тобой, то моя жизнь действительно оказалась короткой и бессмысленной.

Фурд ничего не ответил.

А потом Аарон заговорил уже не с ним:

– Я хочу, чтобы вы забрали меня отсюда, пожалуйста. Я хочу, чтобы вы меня уничтожили.

– Я не должен был… – начал коммандер.

Фигура осталась на месте, но сам Аарон исчез. По поверхности его тела от головы к ногам прошла серебряная рябь, смывая все черты, цвета и форму.

– Я не должен был… – вновь попытался Фурд. – Я не должен был говорить ему это. Но он…

– Он ушел, коммандер, – сказал Тахл. – Отпустите его. – Он хотел положить руку на плечо Фурда, но оба отпрянули друг от друга: шахранин не втянул когти.

– Прощу прощения, – сказали оба, правда, по совершенно разным причинам.

Пустая фигура посередине мостика не двигалась. Она сменила форму и осанку, стала тоньше, согнулась под неудобным углом. Изнутри протолкнулись черты лица и, достигнув поверхности, стабилизировались. Следом появились цвета, кожа обрела естественный оттенок. Тело заполучило нового жильца.

В центре отсека стояла Сюзанна Кир. Она не моргала, а что до холода, то его она чувствовала всегда. Ей было около девяноста лет. Она осмотрела каждого, пока не нашла Кир.

– Значит, я из тебя выросла?

– А я, значит, стала тобой? – спросила Кир.

– Да, вот такой ты стала. Приглядись.

Кир стала костлявой, ее голос булькал, пробиваясь сквозь слизь. Она по‑прежнему пользовалась темной помадой, но теперь цвет гармонировал с лопнувшими сосудами, просвечивающими сквозь дряблую кожу. Одежда – дорогой темный пиджак из льняной ткани и юбка – почему‑то сидели на женщине криво.

– Почему ты так странно стоишь?

– Артрит. И штаны от недержания.

– Ты так убедительно выглядишь, прямо как тот, другой. Кожа, детальки, все.

– Что за другой?

– Ты же знаешь, что тебя сделала и послала сюда Она?

– Разумеется, знаю. О каком другом ты говоришь?

Сбоку что‑то мелькнуло, и обе тут же обернулись. Это Тахл на всякий случай предусмотрительно перевел управление орудиями на себя.

Женщины снова встретились взглядами.

– По крайней мере, – сказала Кир, – другой был копией человека, который существовал в прошлом. Ты же возникнешь только через шестьдесят лет. Ты – копия того, кто еще даже не существует.

– Думаешь, удивила меня? Я же сама тебе сказала.

– Не сказала, но я поняла… Тебя послали сюда побеседовать со мной?

– А, вижу. Как того, другого. Я тут уже какая, вторая? Значит, еще трое будут. Или четверо, если Она решит сделать Джосера.

– И что «Вера» приказала сказать? Что‑нибудь, вроде «будущее не предрешено»?

– Извини, не поняла?

– Ну, знаешь, будущее неопределенно, его можно изменить, у меня еще есть шанс не превратиться в тебя, и мое лицо может не стать похожим на гигиеническую прокладку. Но сначала я должна измениться. Измениться с большой буквы. То, за что мне платит Содружество, то, что я делаю лучше всех, оружие, убийства – все это я должна разлюбить. Именно из‑за них я – одиночка, неудачница, посторонняя даже на «аутсайдере». Я должна Измениться. Сейчас‑то я красива, но меня переполняет яд, и, если я не изменюсь, нутро вылезет наружу. Как в случае с тобой. Но я все еще могу измениться; повернуть жизнь в другое русло, обрести иное будущее… Она тебе так сказала?

– В твоей тираде неверно каждое слово, – отрезала Сюзанна Кир, – включая союзы и предлоги. Твое будущее неизбежно. Ты не сможешь измениться. Не сможешь повернуть жизнь в другое русло. Ты станешь мной. И ты – одиночка и неудачница, ты – аутсайдер, потому…

– Что слишком все это люблю?

– Потому что тебя никто не хочет. Будущее неизменно. Тебя никто не захочет: ни как любовницу, ни как партнершу, ни как компаньона. Никто не захочет стать твоим другом. У тебя есть только коллеги. Большинство из них тебя боится. А тех, кто не боится, – вроде вот этих, здесь – от тебя тошнит.

Кир хотела взглянуть на команду вокруг, но не смогла.

– Иногда, – продолжила Сюзанна, – тебе кажется, что Фурд хочет тебя так же сильно, как ты хочешь его. Иногда так и есть. Он считает тебя самой красивой женщиной, которую когда‑либо видел, но и самой тошнотворной. С равным успехом ты можешь заставить его кончить или блевануть… Да, кончить. Иногда он сидит в своей каюте, думает о тебе и мастурбирует.

Сюзанна замолчала и захохотала знакомым смехом Кир, от которого та всегда казалась уродливой.

– Старый добрый Фурд. Никогда не может ничем поделиться, даже с тобой. Лучше все заберет и пойдет куда‑нибудь уединиться. Иногда он не может кончить. Знаешь, почему? Он думает о том, что у тебя между ушей, а не между ног.

Тахл ринулся к Кир, но то ли засомневался, то ли в первый раз за всю свою жизнь оказался недостаточно быстр. Кир выпустила в Сюзанну всю обойму. Пули вырвали куски пергаментной кожи, осколки костей, пропитанные кровью обрывки темной ткани из живота, груди, плеч и бедер старухи: все они были настоящими, а не серебряными. Сюзанна согнулась, но быстро выпрямилась, даже не упав, несмотря на артрит. Ошметки ее тела застыли в воздухе, как только покинули хозяина, и теперь неподвижно парили в белом свете. Женщина походила на взорвавшуюся голограмму и улыбалась.

– А почему ты просто не выстрелила мне в лицо?

Кир не смогла ответить, не смогла даже пошевелить головой. Когти Тахла микроманипуляторами сомкнулись вокруг шеи стрелка, почти вонзаясь в кожу. Как только Кир выронила оружие, шахранин втянул их и отпустил ее.

– Это, в общем‑то, неважно, – сказала Сюзанна. – Я уже закончила. Увидимся через шестьдесят лет. Будущее неизменно. Твоя жизнь будет длинной и бессмысленной. Я знаю. Я ее прожила.

Кир упала на колени. Тахл все еще стоял позади. Он протянул руку, попытался дотронуться до ее плеча, но она отшатнулась, хотя когти шахранин не выпустил.

Тело Сюзанны опустело. Когда вырванные куски вернулись обратно, оно смыло с себя все черты, утратило индивидуальность, выпрямилось, вновь превратившись в чистый лист.

– Призрак будущего Рождества, – прошипела Кир. Она встретилась взглядом с Фурдом. Странно, но оба не чувствовали смущения.

– А вы действительно так делаете? В уединении?

– Да.

– Почему?

– Привычка.

Тахл посмотрел сначала на одну, потом на другого. Он лишь отчасти понимал человеческую сексуальную динамику, но прекрасно разбирался в нюансах речи и чувствовал то, что оставалось несказанным.

– Каанг, – сказал Фурд, – уводите нас отсюда. Лево руля, восемьдесят процентов. Возможно, сигнал ослабнет с расстоянием.

Та подчинилась, хотя и не поверила ему. Никто не поверил.

Они обратились в бегство. «Вера» не пыталась их преследовать, но белый свет по‑прежнему заливал мостик, и всем было холодно.

В первый раз со смерти Джосера в отсеке находилось шестеро членов экипажа, а не пятеро, только шестой был пустым, неподвижным и чистым. Кир прекрасно знала, насколько важно сохранять видимость спокойствия, а потому нашла достаточно злорадный выход, решив назвать полую фигуру Джосером. После того как исчезла Сюзанна, а Фурд приказал бежать, Кир неуверенно встала на ноги и ткнула пальцем в сторону сияющего объекта. С беспечностью, которая далась ей немалым трудом, она спросила Тахла:

– Кто из нас заполнит Джосера следующим? Вы?

Когда тот не ответил, Кир продолжила уже со всей серьезностью:

– Не забывайте, что моя реакция оказалась для вас слишком быстрой. И, пожалуйста, верните мне управление орудиями.

Шахранин взглянул на Фурда, тот кивнул.

Кир, не сводя глаз с Тахла, заметила:

– Он не приказывал вам взять управление на себя. И чтобы передать его обратно, вам также не нужны его распоряжения.

– Ваш контроль над орудийными системами восстановлен.

– Спасибо.

– Я бы ни за что не убил вас, Кир.

– Знаю. Но вы пытались остановить меня и не дать сделать то, что я хочу.

«Аутсайдер» по‑прежнему летел прочь от «Веры», на мостике воцарилась деловитая тишина, прерываемая лишь по необходимости, но тут Кир повернулась к Фурду и спросила:

– А Джосер все еще твердый? Или уже начинает превращаться в пар?

Судя по данным на экране, противник находился в сотнях миль от «Чарльза Мэнсона»; скоро сотни могли превратиться в тысячи. Теперь «Вера» больше походила на точку. В отсутствие приказов экран не счел целесообразным увеличивать изображение.

– Я серьезно, коммандер. Приглядитесь. По краям. Разве не видите?

Фурд оторвал взгляд от Кир и снова посмотрел на пустую фигуру посредине отсека. Спустя всего несколько секунд он заметил, что та стала менее отчетливой и начала покачиваться. Ее ноги оставались неподвижными, но вот голова словно подрагивала, и от колебаний с верхней части тела в разные стороны разлетались похожие на перхоть хлопья, растворявшиеся в белоснежном сиянии. Объект истекал кровью, словно процесс, благодаря которому он появился на свет, обратился вспять.

– А сигнал действительно ослабевает с расстоянием! – воскликнул Фурд.

Датчики на экране говорили, что до «Веры» уже несколько тысяч миль. Фигура на мостике сохранила форму, но на глазах теряла вещественность, снова превращаясь в решетку, заполненную паром. В первый раз после ухода Сюзанны Кир пустое тело сделало осознанный жест, схватив себя тем, что некогда было руками, за горло. Оно словно задыхалось, но его очертания уже настолько размылись, что сказать наверняка было сложно.

«Вера» находилась в десятках тысяч миль, превратилась в почти неразличимое пятно. В этот момент экран решил дать увеличение, словно Она по‑прежнему была всего в шестнадцати сотнях футов от них. А та именно в этот момент решила использовать еще одну миллионную долю материала из кратера в миделе. В глубине пробоины снова произошел взрыв, она снова вспыхнула не имеющим названия цветом; но в этот раз, когда Ее закрутило от ударной волны, что‑то пошло не так. «Вера» перевернулась, одновременно закачалась взад‑вперед, выписывая неуклюжую «восьмерку», и с трудом взяла себя под контроль. «Ее действия никогда не бывают неуклюжими, – подумал Фурд. – У Нее проблемы».

Пока «Вера» вращалась, члены экипажа смогли мельком разглядеть Ее правый борт, верхние и нижние части корпуса. Забили маневровые двигатели, корректируя движение, и переворот закончился прежде, чем левый борт вновь оказался на виду; затем все пошло в противоположном направлении, от верха через правый борт к низу. Снова забили маневровые двигатели, корректируя движение, затем опять, исправляя уже корректировку, но компенсация получилась избыточной. «Вера» перевернулась в третий раз – дно, правый борт, верхняя часть корпуса, левый борт – и неуверенно остановилась. Команда «Чарльза Мэнсона» воззрилась на Нее, преодолевая взглядом расстояние в тысячи миль и шестнадцать сотен футов. Возможно, подумали все, эти проекции наносят Ей внутренние повреждения.

От такой мысли Кир, обрадовавшись, ударила по консоли, а потом злобно выругалась, подумав о том, как будет выглядеть, если ненароком нажмет на какую‑нибудь важную кнопку, – мысль о том, какой вред может причинить такая случайность, даже не пришла ей в голову. Фурд и Тахл по‑прежнему следили за экраном.

– Кир… – начал Фурд.

– Да, коммандер, Она по‑прежнему находится в зоне поражения лучей.

Тот кивнул и посмотрел на кратер в миделе, который сиял, как прежде, монотонно и неутомимо. Этот переливающийся свет тоже мог быть экраном, изображением какой‑то иной вселенной. Забормотали сирены.

Пустое тело на мостике обрело личность.

Элизабет Каанг стояла в холодном свете, дыхание клубами вырывалось из ее рта. Она оглядела всех на мостике, пока не нашла Каанг.

– Чего не хватает? – спросила та.

– Думаю, все на месте, – сказала Элизабет. – Я такая же, как ты.

Другим она действительно казалась точной копией пилота: пухлой блондинкой с приятным, но совершенно непримечательным лицом и дряблым телом, напоминавшим тесто.

– Извини, – ответила Каанг, – но чего‑то не хватает.

– А, это. Там, – Элизабет ткнула в экран, где безмолвным контрапунктом их обыденному разговору висела «Вера», – сказали, что ты сразу заметишь. Я разницы не чувствую. Во мне этого никогда не было.

– Там. Кто они?

– Не знаю. Мне не дают вспомнить.

– Как они выглядят?

– Не знаю. Мне не дают вспомнить. Слушай, на самом деле я – полное ничто. Мое поручение займет буквально пару секунд, другим больше времени понадобилось, а потом я уйду… У этого корабля есть только два преимущества над ними. Во‑первых, корпускулярные лучи «аутсайдера» сильнее лучей «Веры», но это лишь тактическое превосходство.

– А второе преимущество – это, наверное, я.

– Да. Там у них нет ничего – ни живого, ни мертвого, – что способно с тобой сравниться. Ты и сама это знаешь. На самом деле ты – ничто – я могу так сказать, я ведь такая же, – тебя спасают только способности пилота. А их даже словом «гениальность» не описать. Гении рождаются хотя бы раз в век, а твой талант, вполне возможно, больше никогда не повторится. Он всегда был с тобой, ты никогда над ним не работала и даже не знаешь, что это такое. И Содружество не знает.

Каанг взглянула на консоль; Тахл уже переключил управление на себя.

– Никто не знает.

– А вот они, там, знают, – сказала Элизабет.

– Нет! Я тебе не верю. – Голос Каанг дрогнул. – Я тебе не верю, ты врешь.

– Извини, – ответила Элизабет, – но мне в точности рассказали, что это и как работает. Я, конечно, ничего не поняла, да и запомнить мне не дали.

– Нет! Ты врешь!

– Они сделали меня без способностей и тем самым доказали, что, лишившись таланта, ты практически не изменишься.

– Ничего ты не доказала!

– Но ты же сразу спросила, чего не хватает, как только я появилась.

– Ты все равно ничего не можешь доказать. Ты врешь!

– Слушай, я уже говорила, что не займу много времени, и почти закончила. У тебя есть дар, ты его не понимаешь и не просила. Ты летаешь на «аутсайдере» вместе с командой аутсайдеров, но из‑за своих способностей чужая даже для них. Ты нужна им, но ты совершенно на них не похожа. Другой тип аутсайдера. Ты никогда не делала ничего плохого и даже не можешь понять, как можно прийти к такому решению, как можно причинить кому‑то вред. – Она улыбнулась, словно извиняясь, и начала тонуть в белом веществе, из которого состояло тело на мостике.

Ее голос звучал все тише, но Элизабет все же успела сказать:

– Я задала им вопрос. Если вы понимаете природу этого дара, то можете ли скопировать его, сделать других пилотов вроде тебя? Они мне ответили, но ничего…

– Не дали.

– Запомнить.

– Я в порядке, коммандер, – уже во второй раз заверила Фурда Каанг. – Она не сказала мне ничего нового, я все и так знала… Тахл, можете перенаправить управление кораблем на меня? Спасибо.

– Каанг, Она не хочет, чтобы хоть кто‑то из нас прошел через такое без последствий. Она себя калечит, только чтобы запустить эту штуку к нам на мостик. Поэтому, пожалуйста, идите и отдохните.

– Потому что на самом деле я – ничто? Потому что я самая слабая, если не считать моих способностей?

Фурд ответил не сразу:

– Да.

– Спасибо за откровенность, за то, что обошлись без всяких «но». Вы бы солгали, сказав иначе.

Фурд промолчал.

– Но у меня нет времени на отдых, коммандер. Если Она действительно поняла мой дар, то мне нужно остаться здесь. Если Она действительно может создать других пилотов вроде меня, то придет за нами.

– Не может и не поняла. – На мостике появилась новая фигура. – Она солгала.

В центре отсека стояла семифутовая колонна, отдаленно напоминающая гуманоида, серая и сверкающая. Ее невероятно большие, умные глаза светились теплым золотистым цветом.

– Она солгала, – повторило оно.

– А ты, – спросил Смитсон, – что здесь забыл?

В дальнейшем разговор проходил на его собственном наречии, остальные слышали только скрип и стрекот, который издавали трущиеся друг о друга хитиновые пластинки на шеях эмберрцев. Громкость звуков увеличивалась, когда они проходили через горло, а их модуляции задавались ртом. Такой язык почти электронной скорости и интенсивности развился, когда травоядные предки Смитсона стадами ходили по долинам и нуждались в более сложном социальном устройстве, чем стаи впечатляюще организованных всеядных хищников. Это, а также их физическая сила и невероятно эффективная пищеварительная система, которая извлекала энергию из растительной массы на субатомном уровне, и давали эмберрцам возможность развиться интеллектуально, а не пастись все время, позволили предкам Смитсона перевернуть эволюцию вверх дном и стать доминирующей формой жизни на планете.

Фурд так и не понял, почему разговор велся на языке Смитсона. Поначалу он заподозрил, что речь шла о вещах, которые «Вера» хотела скрыть от остальных членов экипажа. Но когда экран воспроизвел запись беседы с переводом, ничего нового они не узнали.

Симуляция начала разговор, повторив изначальное имя Смитсона, то, которое он носил в молодости, многосложное слово длиной в несколько абзацев. В нем перечислялись все юношеские достижения эмберрца, как физические, так и интеллектуальные. Для каждого жителя Эмберры имя было механизмом, росшим вместе с хозяином. Иногда оттуда убирали некоторые детали, другие, побольше, добавляли, показывая, кем был его владелец, кем стал и кем может оказаться в обозримом будущем. Но имя Смитсона обрывалось совершенно внезапно.

Симуляция замерла – фраза длилась всего несколько секунд, а перевод занял несколько минут, – а потом произнесла настоящее имя Смитсона, неизменное, так как у эмберрца не было будущего. По своей структуре оно походило на предыдущее слово и заканчивалось двумя слогами, которые в Содружестве гуманизировали до ближайшего удобопроизносимого эквивалента.

В конце подлинного имени Смитсона стояло эмберрское жаргонное выражение, которое на земные языки примерно переводилось как «гнойная шишка». После него никаких новых добавлений не было и больше не будет.

В обществе, где родился Смитсон, превыше всего ценились дети и образованность. Его вид нуждался в огромном количестве детей, а каждая особь должна была максимально реализовать себя в жизни, ибо только с помощью силы и разума эмберрцы могли справиться с хищниками, которые при обычных условиях стали бы доминирующей формой жизни на планете. Мужчины и женщины собирали свои достижения, а самые выдающиеся члены общества использовали других в качестве разменной монеты, играя на их желании плодить потомков за счет менее талантливых индивидуумов, укрепляя и так быстро усиливающийся генофонд. Это импульсивное желание – быть успешным, размножаться и снова быть успешным – лежало в основе всего социального устройства, созданного эмберрцами. Оно пронизывало все государственные институты. Динамически развивающиеся, амбициозные травоядные, само их существование было практически невозможным.

Смитсон выделялся даже на фоне самых успешных. Его положение на Эмберре напоминало статус Шрахра на Шахре. Но после того как ему поставили диагноз, все закончилось. Он стал переносчиком неизлечимого заболевания, в разговорной речи известного под названием «гнойная шишка». Эмберрский юмор всегда отличался жестокостью. На самом носителе оно никак не отражалось, вирус гнездился в половых органах, и все потомки больного страдали от ужасных дегенеративных изменений, поглощающих тело и разум. Поэтому Смитсон убил своих детей, а потом в надежде заразиться съел их, ведь, с горечью объяснял он, они бы стали «овощами», а он был вегетарианцем. Вот только носители обладали иммунитетом. И Смитсон отвернулся от сородичей, а все достижения потеряли для него всякий смысл, так как ни одна женщина не стала бы с ним совокупляться. А потом изгоя рекрутировал Департамент.

– И это все, – сказал Смитсон, перейдя на язык Содружества, – все, что ты пришел сказать? Тут и без тебя об этом знают.

Симуляция рассмеялась:

– Я выиграл время. И Она сделает больше копий Каанг.

– Ты выиграл для них всего около минуты. И Она не может сделать копии Каанг, это была ложь.

– Разумеется. Вот для этого я здесь. Солгать тебе о том, что это была ложь.

– Решил мне мозги запудрить? Пошел вон. Трахай сам себя.

– А помнишь, ты и такое пытался провернуть? А заразиться так и не сумел.

Чуть позже Фурд напомнил, что надо проверить объект на мостике. Тот не двигался. Очертания Смитсона, все его приметы исчезли; совершенно пустая фигура уменьшилась в размерах, сейчас лишь отдаленно напоминая человека.

– Приготовьтесь ко мне, коммандер, – сказал Тахл.

– И почему Она вас оставила напоследок?

– «Вера» в зоне поражения лучей, коммандер, – доложила Каанг.

– Спасибо. Удерживайте позицию. Кир, пожалуйста, откройте огонь.

Та дала залп, не дожидаясь приказов. Пилот еще не успела остановить корабль, как лучи принялись полосовать пространство. Они пока не добрались до цели, но Фурд уже заметил нечто такое, отчего не смог сдержать крик радости. Он следил за датчиками на экране, и по ним было ясно, что Она допустила ошибку.

«Вера» снова поставила отражатели на минимальную мощность, почти невидимые, они опоздали на несколько наносекунд. Темно‑синие лучи Кир пронзили защитные поля почти насквозь и рассеялись меньше чем в пятидесяти футах от борта противника. Фурд понурил голову – это был их лучший шанс, может, даже единственный, – но Кир громко и тошнотворно выругалась, выстрелила вновь. В этот раз «Вера» отправила в отражатели больше энергии. Просвечивая, те включились раньше, но все еще были довольно слабыми, и лучи опять проникли сквозь них и рассеялись меньше чем в пятидесяти футах от Ее корпуса. Кир закричала, не сводя глаз с изображения на экране, ударила кулаком по консоли и дала еще один залп. И еще. Она вела огонь вручную; автоматика стреляла с перерывами, позволяя орудиям набрать мощность, но Кир не терпела задержек, хотя такая тактика могла перегрузить лучи. Она так и сказала, окинув мостик безумным взглядом, но команда удивленно воззрились на нее в ответ; Кир думала, что все им доходчиво объяснила, но они услышали лишь нечленораздельный вопль. Фурд не помнил, чтобы она хоть когда‑то кричала на корабле.

Ей могут причинить вред только Каанг и корпускулярные лучи, объясняла Кир, но, возможно, Она уже знает, что сидит внутри Каанг, возможно, у «Чарльза Мэнсона» уже нет ничего, кроме лучей, и, возможно, у нас есть один‑единственный шанс, сейчас, пока отражатели «Веры» работают не на полную мощность, и возможно, возможно, возможно, будущее не предрешено, и я не буду, без всяких возможно, а просто не буду в девяносто лет носить подгузники и ковылять, согнувшись из‑за артрита. Она все им доходчиво объяснила, но слова вырвались криком, который прерывали приступы кашля, когда Кир пыталась перевести дыхание, но не могла.

Фурд пристально смотрел на нее и думал: «Я видел тебя разной – ехидной, откровенно злобной, да просто неприятной, – но ты всегда давала это понять с помощью слов. Ты всегда отдавала им предпочтение. А вот такого я никогда не слышал. Что с тобой случилось?»

– Кир! Достаточно. Переключитесь на автоматику, иначе вы перегрузите генераторы.

Она не могла говорить. Покачала головой, попыталась выдавить из себя хоть слово и просто ткнула пальцем в экран.

А потом к ней вернулся дар речи.

– Иди на хер! – сплюнула она. Буквально; тонкая вязкая струйка потекла по подбородку Кир. Сейчас ее лицо напоминало одно из отверстий в теле Смитсона.

– Достаточно. Переключите орудие на автоматическое управление. Немедленно.

Она по‑прежнему стреляла вручную. И лучи по‑прежнему пронзали отражатели, но рассеивались в пятидесяти футах от Ее корпуса.

Кир опять закашлялась и умудрилась сказать:

– Вы понимаете, насколько близко я к Ней подобралась?

– И ваши эмоции тоже переключите на автоматику.

Она пронзила его взглядом, вытерла лицо и дернула ладонью так, чтобы слюна полетела его сторону. К счастью для себя и для Кир, Фурд решил не обращать внимания на этот жест. Потом она пожала плечами и подчинилась приказу, переведя орудия в автоматический режим. Сразу установилась привычная схема: их лучи, Ее отражатели.

Залпы следовали друг за другом с перерывами, и «Вера» использовала их для накопления энергии, усиливая защитные поля. Яркость холодного белого света на мостике снизилась, и неподвижная пустая фигура уменьшилась вместе с ней. Из матовой она превратилась в прозрачную, а отражатели из прозрачных – в матовые. «Аутсайдер» продолжал стрелять, но до цели не добирался. Корабли снова сыграли вничью, как будто не сражались, а сотрудничали.

Именно это привело Кир в ярость.

– Что с вами случилось? – спросил коммандер.

– Вы так хотели Ее, больше, чем меня, больше, чем кого‑либо, и я могла дать Ее вам, но вы все продрочили.

Фурд не ответил, только подумал: «Она как моя кожа. Меня от нее тошнит, а сбросить не получается». Он повернулся к Смитсону и спросил:

– С вами все в порядке?

– Да, коммандер. Оно всего лишь произнесло мои имена. И не сказало ничего нового, вы все и так знаете. – Он сделал просительное движение верхней частью тела. – Перевод почти готов. Можете посмотреть, если хотите; похоже, время у нас есть. – Он махнул конечностью в сторону экрана, где разворачивалась очередная ничья лучей и отражателей.