Мексика, июль 2003 г

ЧЬЯПАС: ТРИНАДЦАТАЯ СТЕЛЛА

Часть третья: ИМЯ

Идет дождь. Этот бесконечный дождь июля, седьмого месяца года. Я дрожу у костра, пpоворачиваясь вокруг собственной оси, как цыпленок на веретеле, чтобы хоть немного обсохнуть. Вышло так, что собрание с комитетами закончилось очень поздно, глубокой ночью, и наш лагерь находился довольно далеко от места собрания. Когда мы выходили, дождя не было, но кажется, он дожидался нас. Ливень обрушился как раз, когда мы были в середине пути, то есть когда было совершенно все равно идти дальше, или возвращаться. Повстанцы зашли под навесы, чтобы переодеть промокшие униформы. А я нет, и не потому что я такой герой, а по глупости, потому что желая облегчить вес моего рюкзака, я не взял сменной одежды. И вот я здесь, в роли «цыпленка а-ля Синалоа». Причем, все это совершенно безрезультатно, потому что по непонятно какой причине, моя фуражка во время дождя впитывает воду, как губка, и сама выжимает ее на меня, как только я захожу под крышу. Так что под навесом, под которым разведен костер, у меня есть собственный персональный дождь. Но эти странности меня уже давно не удивляют. В конце концов мы на сапатистских землях, где абсурд так же постоянен, как и дождь, особенно в седьмом месяце года. Сейчас я подбросил еще дров в огонь, причем совсем не в переносном смысле, и языки пламени грозятся поджечь крышу. «Нет худа, которое не может ухудшиться», напоминаю я себе поговорку Дурито и выхожу.

Дождь снаружи кончился, но под моей фуражкой начинается настоящий потоп. Я пытаюсь зажечь трубку, держа ее вертикально, чтобы не намочить, когда подходит майор Роландо. Он смотрит на меня. Потом на небо (оно уже совершенно чистое, и луна напоминает полуночное солнце). Потом опять на меня. Я понимаю его удивление и говорю: «Это фуражка». Роландо говорит: «Ммм», что значит нечто наподобие: «Ааа». Но вот появляются еще повстанцы, и конечно гитара (кстати, совершенно сухая) и все начинают петь. Роландо и ваш слуга перед недовольной публикой затягиваем дуэтом «Чанклу», потому что здешний «хит парад» предпочитает кумбии, корридо и нортеньяс.

Ввиду провала моего дебюта в как певца, я ушел в угол и последовал мудрому совету Монарха, который, вслед за Роландо, сначала посмотрел на меня, потом на небо, потом опять на меня и сказал только: «Сними кепку, Суп». Я снял ее, и этот приватный дождь, разумеется закончился. Монарх ушел к остальным. Я сказал капитану Хосе Луису (который выполняет задачу моей охраны), чтобы он шел отдыхать, что на сегодня все закончилось. Капитан ушел, но не отдыхать, а до утра предаваться песнопениям.

Так я остался один. Еще дрожа от холода, но по крайней мере уже без освежающих струй. Я попытался зажечь трубку, на этот раз придав ей правильную, горизонтальную форму, но оказалось, что зажигалка промокла и выжать хоть какую-нибудь искорку из нее просто невозможно. Я пробормотал: «ммм... да... я уже не в состоянии даже трубку зажечь, наверняка мой «секс имидж» упадет окончательно». И вместо карманного экземпляра «Камасутры» я начал искать в карманах брюк (которых множество) сухую зажигалку, когда возле самого моего лица, вдруг вспыхнул другой огонек.

За светом я узнал лицо старика Антонио, приблизил трубку к зажженной спичке и вдыхая сказал старику Антонио: «Холодно». «Да», — ответил он, и другой спичкой зажег свою сигарету, сделанную при помощи его крутилки. При свете спички старик Антонио задержал свой взгляд на мне, потом посмотрел на небо, потом опять на меня и ничего не сказал. Я тоже молчал. Наверняка старик Антонио уже как и я привык к абсурдным явлениям, населяющим юго-восток Мексики. Неожиданный порыв ветра погасил огонь и мы остались при свете луны, похожей на стершийся топор, глядя, как дым скребет мрак. Мы уселись на ствол поваленного дерева. Кажется, мы провели какое-то время молча, не помню точно, и я не заметил момента, когда старик Антонио начал рассказывать мне...

ИСТОРИЮ ДЕРЖАТЕЛЯ НЕБА

«Как говорили самые старшие из нас, небо необходимо поддерживать, чтобы оно не упало. То есть небо не держится само по себе, время от времени оно обессиливает и как бы падает в обморок и просто опускается вниз, как осенние листья с деревьев, и тогда повсюду начинаются сплошные несчастья, пропадают посевы маиса, дожди размывают все, солнце сжигает землю, начинает всем править война, побеждaет ложь, смерть отправляется в путь и боль думает свою думу. Говорили самые старшие из нас, что это случается, потому что боги, создавшие мир, первые из первых, столько сил отдали для его создания, что когда закончили, у них уже не было сил, чтобы доделать небо, то есть крышу нашего дома и сделали его на скорую руку, и с тех пор небо над землей ненадежно, как эти пластиковые крыши. Поэтому небо не всегда держится над нами, иногда оно начинает падать. И знай, что когда это случается, ветры и воды сбиваются с пути, огонь мечется в беспокойстве и земля встает на дыбы и бросается из стороны в сторону, не зная на что опереться.

Поэтому сказали пришедшие задолго до нас, что четыре бога окрашенные в разные цвета вернулись в мир и превратившись в гигантов, встали на четырех углах света и подняли небо на руки, чтобы оно больше не падало и было спокойным и ровным, чтобы легко брелось по нему солнцу, луне, звездам и нашим мечтам.

Но бывает, говорили пришедшие задолго до нас, что иногда один или некоторые из бакабе, держателей неба, начинают дремать или отвлекаются, засмотревшись на одну из туч, и не держат свой угол неба, то есть крыши мира, как положено, и тогда небо, то есть крыша мира, начинает провисать и опускаться на землю, и солнце, луна и звезды теряют свой путь и сбиваются с дороги.

Так было с самого начала, поэтому самые первые из богов, те, что создали мир, поручили одному из держателей неба постоянно следить за ним, и если небо начинает опускаться, он должен будить других держателей, чтобы они не позволили небу упасть.

Поэтому этот держатель неба никогда не спит, он всегда начеку и будит других, если видит, что зло спускается на землю. И говорят самые старшие из нас, что на груди этого держателя неба всегда подвешена раковина улитки и через нее он слушает звуки и тишину мира и через нее он зовет или будит других держателей, если слышит, что что-то где-то не в порядке.

И говорят самые первые из нас, что чтобы не уснуть этот держатель неба постоянно ходит вовнутрь и наружу своего сердца, путями, проложенными у него в груди, и говорят эти древние учителя, что этот держатель неба научил мужчин и женщин слову и письму, потому что, говорят они, пока по миру идет слово, зло может быть побеждено и этот мир может быть в порядке.

Поэтому слово этого бессонного держателя неба, хранящего мир от зла, не путешествут просто так в ту или иную сторону, а постоянно идет к себе самому вовнутрь, следуя линиям сердца и постоянно идет наружу, следуя линиям разума, и говорят древние мудрецы, что у сердца мужчин и женщин форма улитки и что те у кого настоящее сердце и добрый разум, обращаются и к тому и другому, будя богов и людей, чтобы следили за тем, чтобы в мире все было правильно. Поэтому тот, кто бодрствует, пока остальные спят, постоянно прибегает к помощи своей раковины улитки, которая полезна для многих вещей, но прежде всего она нужна чтобы не забывать».

С этими последними словами старик Антонио взял палочку и что-то нарисовал на земле. Старик Антонио уходит и я вместе с ним. Солнце на востоке едва выглядывает, как бы проверяя, кто не спит, есть ли кто-то следящий за тем, чтобы в мире опять все стало все на свои места.

Я вернулся к этому месту во время завтрака, когда солнце уже высушило землю и мою фуражку. На земле возле поваленного ствола я увидел рисунок старика Антонио. Это была спираль с глубоко прочерченными изгибами, то есть улитка.

Когда я вернулся на собрание комитетов, солнце уже находилось на середине своего пути. На рассвете вчерашнего дня было принято решение о смерти Агуаскальентес, сейчас обсуждаля вопрос рождения Улиток, которые кроме задач, недавно стоявших перед Агуаскальентес должны будут взять на себя и другие, новые функции. Таким образом, Улитки станут чем-то наподобие дверей для входа в общины и для выхода общин в остальной мир; они будут неким подобием сигнала, который будет отправлять в даль наше слово и слышать слово того, кто находится далеко от нас. Но прежде всего их задача будет в том, чтобы напоминать нам о том, что мы должны постоянно бодрствовать и

следить за тем, чтобы в мирах, населяющих мир, было все в порядке.

Комитеты каждой из зон собрались, чтобы дать имя каждой из соответствующих Улиток. Это будут долгие часы предложений, споров по поводу перевода, улыбок, обид и голосований. Я знаю, что это надолго, поэтому ухожу и прошу, чтобы мне сообщили, когда договорятся.

Уже в казарме, после обеда, Монарх сообщает мне на десерт, что нашел какую-то «очень классную» заводь чтобы сходить искупаться и п.т. Услышав это Роландо, которого обычно не загнать в воду ни кнутом, ни пряником, вдруг ни с того ни сего загорается этой идеей и говорит «Пойдем».

Я все это скептически выслушал (это не впервые Монарх навязывает нам свои хотелочки), но поскольку все равно надо ждать, пока комитеты между собой договорятся, я тоже говорю «Пойдем». Хосе Луис обещает догнать нас позже, потому что он еще не ел, так что мы отправляемся втроем, то есть Роландо, Монарх и я. Проходим через луг и впереди — ничего. Проходим через кукурузное поле и впереди — опять ничего. Я говорю Роландо: «К концу войны, наверное, доберемся». Монарх отвечает: «Это уже здесь, совсем рядом».

Наконец мы пришли. Заводь находится как раз посередине брода реки, через который постоянно перегоняют скот, и в результате она полна грязи и коровьего и лошадиного навоза. Мы с Роландо в унисон протестуем. Монарх защищается: «Вчера этого не было». Я говорю: «Да и вообще уже становится холодно, я купаться не буду». Роландо, который растерял весь свой энтузиазм еще по дороге, напоминает, что грязь, как утверждает Пипорро[122], защищает от пуль, поддерживает меня своим: «Я тоже не буду». Тогда Монарх выступает с зажигательной речью о долге и не знаю чем еще и что «несмотря на трудности и лишения...». Я говорю ему: «Что общего между долгом и дурацкой заводью?». И тогда он добивет нас, говоря нам: «А, слабо значит».

Лучше бы он этого не говорил. Роландо снимает с себя одежду, скрипя зубами, как разьяренный кабан и я закусываю трубку и раздеваюсь. Мы входим в воду больше из гордости, чем по желанию. Как можем купаемся, но грязь придает нашим волосам форму, способную вызвать зависть у самого радикального из панков. Появляется Хосе Луис и говорит нам с берега: «Водичка так себе». Мы с Роландо хором отвечает, «А, слабо значит». Так что Хосе Луис тоже лезет в грязную заводь. Выбравшись на берег, мы вспоминаем, что ни у кого нет с собой ничего, чтобы вытереться. Роландо говорит: «Ничего, нас вытрет ветер», так что мы только обуваемся, вешаем на себя пистолеты и начинаем возвращаться, совершенно голые, выставив наши прелести на всеобщее обозрение, обсыхая на солнце.

Вдруг Хосе Луис, шедший впереди, предупреждает «идут люди». Мы одеваем маски и продолжаем путь. Это была группа девушек, которые шли стирать к реке. Разумеется, они смеялись до изнеможения и что-то сказали на своем языке. Я спросил у Монарха, расслышал ли он, что они сказали, и он ответил, что они сказали: «Вон идет Суп». Ммм... утверждаю, что они узнали меня по трубке, потому, что поверьте, я не давал поводов узнавать меня ни по чему другому.

На подходе к казарме мы оделись, хотя совершенно не успели обсохнуть, но зачем понапрасну беспокоить другую половину. Нам сообщили, что собрания комитетов закончились. У каждой Улитки было уже свое имя:

Улитка Ла-Реалидад, сапатистов тохолабалей, цельталей и маме будет называться "МАТЬ МОРСКИХ УЛИТОК НАШЕЙ МЕЧТЫ", то есть "С-НАН КСОЧ БАХ ПАМАН ХА ТЕЗ ВАЙЧИМЕЛ КУ’УНТИК".

Улитка Морелии, сапатистов цельталей, цоцилей и тохолабалей будет называться "ВИХРЬ НАШИХ СЛОВ", то есть "МУК’УЛ ПУЙ ЗУТУ’ИК ХУ’УН ХС’ОПТИК".

Улитка Гарручи сапатистов цельталей будет называться "СОПРОТИВЛЕНИЕ РАДИ НОВОГО РАССВЕТА", то есть "ТЕ ПУЙ ТАС МАЛИЙЕЛ ЙАС ПАС ЙАЧ’ИЛ САКАЛ КИНАЛ".

Улитка Роберто-Барриоса сапатистов чолей, соке и цельталей будет называться "УЛИТКА, ГОВОРЯЩАЯ ДЛЯ ВСЕХ", то есть "ТЕ ПУЙ ЙАКС СКО’ПХ ЙУ’УН ПИСИЛТИК" (на цельтале), и "ПУЙ МУИТИТ’АН ЧА ’АН ТИ ЛАК ПЕХТЕЛ" (на чоле).

Улитка Овентика цоцилей и цельталей будет называться "СОПРОТИВЛЕНИЕ И НЕПОКОРНОСТЬ ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА", то есть "ТА ТЗИКЕЛ ВОКОЛИЛ КСЧИУК ХТОЙБАИЛТИК СВЕНТА СЛЕКИЛАЛ СХУНУЛ БАЛУМИЛ".

Этим вечером обошлось без дождя и солнце смогло уйти без проблем, соскользнув по гладкому небу прямо в свой дом, спрятанный за горами. Взошла луна и, хотя это кажется невероятным, рассвет согрел горы юго-востока Мексики.

(Продолжение следует…)

Из гор юго-востока Мексики

Субкоманданте Маркос

Мексика, июль 2003 г

ЧЬЯПАС: ТРИНАДЦАТАЯ СТЕЛЛА

Часть четвертая: План.

Уже много лет индейские сапатистские общины заняты процессом создания своей автономии. Автономия для нас — это не фрагментация страны или сепаратизм, а осуществление права на правление и самоуправление, отраженного в 39 статье Политической конституции Мексиканских Соединенных Штатов.

С самого начала нашего восстания и даже задолго до него индейцы-сапатисты настаивали на том, что они мексиканцы… но кроме того, они еще и индейцы. Это значит что мы требуем для себя места среди мексиканской нации, но при этом хотим оставаться теми, кем являемся.

Пресловутый сапатистский проект «Нации Майя» существует только на бумаге самых тупых военных из мексиканской федеральной армии, которые, зная, что война что они ведут против нас, незаконна, пользуются этим бедным аргументом, чтобы убедить свои войска в том, что атакуя нас, они защищают Мексику. Тем не менее, высшему военному командованию и его разведывательным службам известно, что САНО стремится не к отделению от Мексики, а, как гласит его полное имя, к «национальному освобождению».

Тем не менее, сепаратный проект по отделению юго-востока Мексики все-таки существует, и заключается он в применении на наших землях неолиберальной доктрины и возглавляется федеральным правительством. Сегодняшний так называемый «План Пуэбла — Панама» это ничто иное, как план фрагментации страны, в котором юго-востоку Мексики отведена функция «охотничьих угодий» для транснационального капитала.

Согласно проекту по фрагментации осуществляемого правительством (что и является истинной повесткой дня политических партий и трех ветвей власти, не отраженной в прессе), Мексика будет разделена на три части: Север, штаты которого будут подчинены произодственной и коммерческой логике США, Центр, станет поставщиком потребителей средней и высокой покупательной способности и Юг-Юго-Восток, будет территорией подлежащей завоеванию для контроля над природными ресурсами, которые при глобализированном разрушении окружающей среды с каждым днем становятся все более ценными: вода, воздух и земля (дерево, нефть, уран... и люди).

Говоря очень схематично и лаконично, план состоит в том, чтобы превратить север в большую макилу[123], центр — в гигантский торговый центр, а юг и юго-восток в огромное поместье.

Но одно дело — планы на бумаге, и другое — реальность. Прожорливость крупного капитала, коррумпированность политиков, неэффективность государственных чиновников и растущее сопротивление групп, коллективов и общин, помешали его полному осуществлению, и там где он удался, его прочность сравнима с прочностью картонной сценографии, подвешенной на булавках.

Поскольку сейчас для Власти нет термина более модного, чем «самоубийство», можно сказать, что нет лучшей концепции, чтобы определить план, подготовленный для нашей страны политиками и предпринимателями — самоубийство. Глобализация денег требует разрушения национального государства. Последнее в течении длительного времени было (кроме всего прочего) окопом, в котором капиталы национальные защищались, чтобы выживать и расти. Но от этого окопа уже почти ничего не осталось.

В сельской местности крупные агропромышленники разоряют мелких и средних производителей. Тем не менее, скоро придет час и крупной национальной агропромышленности. В городах, «моллы», т.е. гигантские торговые центры, не только уничтожают мелких и средних торговцев, но и «поглощают» крупные национальные торговые предприятия. Не говоря уже о национальной промышленности, находящейся на последнем издыхании.

Пред лицом всего этого, стратегия национального капитала выглядит весьма наивно, чтобы не сказать глупо. Он распределяет средства среди всего спектра политических партий, обеспечивая таким образом (или по крайней мере, считая, что обеспечивает), ситуацию, при которой какой бы цвет ни пришел ко власти, власть эта будет использована в пользу цвета денег. Так крупные мексиканские предприниматели финансируют одновременно и ИРП и ПНД[124] и ПДР[125] и любую другую партию, имеющую хоть малейший шанс взойти на правительственные или парламентские подмостки.

На своих совещаниях (как на свадьбах времена североамериканской мафии, которые служили поводом для того, чтобы боссы заключали между собой договора и разрешали свои конфликты) мексиканские финансовые боссы поздравляют друг друга; у них в руках весь местный политический класс. Но сейчас я вынужден сообщить им одну плохую новость — как показал прикрытый только что скандал с «Друзьями Фокса»[126], самые большие деньги придут с другой стороны. И если тот кто платит, командует, то тот кто платит больше и командует больше. Таким образом, эти пролитики примут законы в зависимости от сумм, на получаемых ими чеках. Рано или поздно, крупные иностранные капиталы постараются овладеть всем, начав с разорения и поглощения тех, кто имеет больше. И все это будет проходить под защитой соответственно принятых законов. Политики стали, причем уже достаточно давно, покорными служащими... того кто больше заплатит. И ошибаются национальные предприниматели, думая что иностранный капитал удовлетворится контролем над энергетикой и нефтью. Новая мировая власть хочет владеть всем. Так что от капитала национального останется лишь воспоминание или в лучшем случае какая-нибудь невысокая должность в каком-нибудь совете правления.

Умирающий национальный капитал в своей исторической слепоте с ужасом видит любую форму общественной организации. Дома богатых мексиканцев защищены сложными системами безопасности. Они боятся, что рука, которая отнимет то что у них есть, придет снизу. Пользуясь своим правом на шизофрению, богатые мексиканцы не только выдают истинное происхождение своего благосостояния, но и показывают свою близорукость. Да, они будут лишены всего, но не в результате маловероятного взрыва народного гнева, а благодаря алчности, превосходящей их алчность, тех, чье богатство несоизмеримо больше. Несчастье войдет в их шикарные особняки не крадучись ночью, а через парадную дверь и в рабочее время. Вор окажется не нищим парией, а процветающим банкиром.

Тем, кто лишит всего слимов, самбрано, ромо, салинасов плиего, аскаррага, салинасов де гортари и других немногочисленных представителей мира богатых мексиканцев, не говорит на цельтале, цоциле, чоле или тохолабале, и кожа его вовсе не смуглая. Более того, он даже не говорит по-испански. Этот вор говорит по-английски, кожа его цвета зеленого доллара, учился он в иностранных университетах и привык блистать изящными манерами на светских приемах..

И не помогут ни армия, ни полиция. Армия и полиция готовятся и тренируются для сражений с повстанческими силами, но худший враг мексиканского капитала, то есть тот кто уничтожит его полностью, исповедует одну с ним идеологию — дикий капитализм.

С другой стороны, уже началось оттеснение традиционного класса политиков. Если государство рассматривается, как предприятие, лучше пусть им управляют не политики, а управляющие. И на неофирме «национальное-государство.com», политическое искусство уже никого не интересует.

Политики прошлого уже поняли это и стремятся укрыться в свои соответствующие региональные или местные окопы. Но неолиберальный ураган настигнет их и там. Тем временем капитал национальный продолжит самолюбование за банкетными столами. И наверное так никогда и не поймет, что один из приглашенных обязательно станет его могильщиком.

Поэтому напрасны ожидания тех, кто сегодня вздыхает о том, чтобы национальные предприниматели, политики или «республиканские институты» защитили национальное государство. И первые, и вторые, и третьи полностью опьянены голограммой национальной власти и не способны понять, что очень скоро все они будут изгнаны из особняков, которыми сегодня владеют.

Мы, сапатисты, несколько раз отзывались о «Плане Пуэбла — Панама», как о проекте уже провалившемся. Причины этого следующие:

Первая в том, что пресловутый план уже сам по себе достаточно минирован собственными противоречиями и любая попытка его осуществления приведет лишь к обострению социальных выступлений.

Вторая в том, что план предполагает уверенность в том, что на севере и в центре страны уже все решено и никто этому не возражает. Это ложь. Пути сопротивления и неприятия пересекают всю территорию страны и выражаются даже там, где казалось, что «прогресс» победил окончательно.

И еще одна в том, что по крайней мере здесь, в горах юго-востока Мексики осуществление этого плана не будет допущено ни при каких условиях.

Мы совершенно не возражаем против того, чтобы Дербес[127] и Тейлор[128] продолжали разводить предпринимателей при помощи вышеупомянутого плана и чтобы различные чиновники получали свою зарплату при работе над трупом. Наше дело было предупредить, и пусть каждый сам думает что хочет.

Главный план правительства это не «План Пуэбла — Панама». Этот служит лишь для развлечения части государственной бюрократии и для того, чтобы местные предприниматели причастились мельничным жерновом в том что на этот раз правительство наконец сделает что-то для улучшения экономики.

На самом деле, главный план президентской пары[129] состоит в проекте совершенно отличном от «ППП», он — в том чтобы покончить со всеми и без того слабыми механизмами защиты национальной экономики, полностью отдаться на волю глобализированного беспорядка и немного смягчить, за счет проповедей и подачек, чудовищные последствия мировой войны, уже разорившей многие страны.

Если для Карлоса Салинаса де Гортари проектом его правления был «Пронасоль» (вспомните, даже начала создаваться «партия Солидарности»)[130], для фоксизма это «фонд Вперед, Мексика»[131], руководимый Мартой Саагун де Фокс. «Пронасоль» являлся просто институционализированной милостыней. От «Вперед, Мексики» в дополнение к этому — сильная вонь затхлой подворотни.

Правительственные планы, как правило, сложны и напыщены, но единственное, что скрыто за столькими словами — это высокие зарплаты чиновников. Единственное для чего годятся эти планы — это для открытия офисов, публикций коммюнике и создания видимости того, что что-то делается ради людей. Правящие правя забывают, что главное качество любого хорошего плана — это его простота и доступность.

Так что в ответ на «План Пуэбла — Панама» в частности и вообще в ответ весь глобальный план фрагментации мексиканского государства, Сапатистская Армия Национального Освобождения выдвигает... «План Ла Реалидад — Тихуана» («РеалиТи», в аббревиатуре).

План состоит в объединении всех сопротивлений, существующих в нашей стране и в восстановлении снизу и вместе с ними Мексики. Во всех штатах страны есть мужчины, женщины, дети и старики, которые не сдаются и, хотя никому не известны их имена, борются за демократию, свободу и справедливость. Наш план состоит в том чтобы говорить с ними и слушать их.

«План Ла Реалидад — Тихуана» не требует ни бюджета, ни чиновников, ни офисов. Он опирается только на людей, которые на своем месте, в свое время и методами, которые считают правильными, сопротивляются и помнят, что родина — это общая история, а не фирма с филиалами. И история — это не только прошлое. Она еще и прежде всего — будущее.

Как в корридо о белом коне[132], но отправляясь из Ла Реалидад (вместо Гвадалахары), сапатистские слово и слух пересекут всю территорию страны, от Канкуна и Тапачулы до Матаморос и Ла-Паса, доберутся до Тихуаны, пройдут через Росарито и доберутся до Энсенады.

И не только. Поскольку в наши скромные стремления входит и содействие при построении мира, в который поместятся многие миры, у нас еще есть планы для пяти континентов.

Для севера Американского континента у нас есть «План Морелия — Северный Полюс». Он всключает США и Канаду.

Для Центральной Америки, Карибского бассейна и Южной Америки у нас есть «План Ла-Гарруча — Огненная земля».

Для Европы и Африки у нас есть «План Овентик — Москва» (на восток отсюда, с заездом в Канкун в сентябре этого года[133]).

Для Азии и Океании у нас есть «План Роберто-Барриос — Нью-Дели» (на запад отсюда).

Для всех пяти континентов наш план один и тот же: борьба против неолиберализма и за человечество.

Для галактик у нас тоже есть план, но мы пока не можем придумать для него названия «Земля — Альфа Центавра?». Наш межгалактический план так же прост, как и предыдущие и заключается в общих чертах в том, чтобы нам не было стыдно называть себя людьми.

Излишне было бы говорить, что у наших планов масса преимуществ — они не требуют бюджетных затрат, директоров, и осуществляются без торжественных перерезаний лент, без скучных церемоний, без статуй и без того, чтобы, пока уважаемая публика вовсю развлекается, музыкальная группа сдержала желание сыграть, на этот раз в ритме кумбии[134], эту, где говорится «Уже виден горизонт[135]...».

Из гор юго-востока Мексики

Субкоманданте Маркос

Июль 2003 г.

Чьяпас, Мексика, Американский континент, планета Земля, Солнечная система, галактика... галактика... Как называется наша галактика?

P.S. Насчет порочных планов. 25 июля исполняется 9 лет со дня покушения на кандидата в губернаторы Чьяпаса Амадо Авенданьо Фигероа[136]. Это стоило жизни борцам за гражданские права Агустину Рубио, Эрнесто Фонсеке и Ригоберто Маурисио. Виновные на свободе. Не знаю как вы, но мы не забываем.

ЧЬЯПАС: ТРИНАДЦАТАЯ СТЕЛЛА