Мир: семь размышлений в мае 2003 года

СУБКОМАНДАНТЕ МАРКОС

Вступление

По мере того, как ветшают календари Власти и крупные корпорации средств массовой информации чередуют возглавляемые и организуемые мировым классом политиков фарсы и трагедии, внизу, у широкого и просторного подножия покачнувшейся современной Вавилонской башни не прекращается движение. И хотя зачастую его голос походит пока лишь на невнятное бормотание, многие вновь обретают слово и способность быть зеркалом и стеклом. В то время как сверху диктуется политика разобщения, в подвале мира все те, кто другие, находят себя и другого — того, кто, отличаясь, тоже — другой и тоже внизу.

Участвуя в воссоздании слова-зеркала и слова-стекла, Сапатистская Армия Национального Освобождения вернулась к диалогу с социальными и политическими движениями и организациями мира. На этом начальном этапе, вместе с братьями и сестрами из Мексики, Италии, Франции, Германии, Швейцарии, Испании, Аргентины и Соединенных Штатов мы готовим совместную тематику для обсуждения.

Речь не идет ни о заключении политических или программных договоренностей, ни о попытке создания новой версии Интернационала. Задача — не в объединении теоретических концепций или приведении понятий к общему знаменателю, а в нахождении и/или создании общих тем для обсуждения. Речь идет о строительстве теоретических и практических образов, которые могут быть видимы и ощутимы из разных мест.

В качестве вклада в эту работу САНО представляет эти семь размышлений. Стремясь «застолбить» их в пространстве и времени, мы признаем свою теоретическую и практическую ограниченность, и прежде всего то, что нашему видению недостает глобальности. Но это наш первый вклад в создание мировой повестки дня.

Мы благодарим мексиканский журнал «Ребельдия», предоставивший свои страницы для публикации этих размышлений, а также все итальянские, французские, испанские, североамериканские и латиноамериканские издания, делающие то же самое.

I. Теория.

О месте теории (и теоретического анализа) в политических и общественных движениях обычно забывают. Тем не менее, все то, что зачастую выглядит чем-то совершенно очевидным, обычно таковым не является, в этом случае, речь о проблеме влияния теории на практику и теоретическом «рикошете» последней. Кроме того, проблема теории — это еще и проблема того, кто ее создает.

Я не отождествляю понятия «теоретик» или «теоретический аналитик» с понятием «интеллектуал». Второе гораздо шире. Теоретик — это всегда интеллектуал, но интеллектуал совершенно не обязательно должен быть теоретиком.

У интеллектуала (и, разумеется, у теоретика) всегда есть право на выражение своего мнения по поводу различных социальных движений. И это не только его право, это его долг. Некоторые интеллектуалы заходят в этом гораздо дальше и превращаются в новых «политических комиссаров» мысли и действия, судя о других категориями «добра» и «зла». Их «оценки» связаны с тем, на каком месте они находятся сейчас и тем, на каком им хотелось бы находиться.

Мы думаем, что то или иное социальное движение не должно ни «возвращать» оценок, получаемых от других, ни давать «оценивающих» его интеллектуалам определения как «хороших» или «плохих», согласно тому, как они оценивают движение. Антиинтеллектуализм — это не более чем собственная неосознанная апология, которая как таковая, лишь определяет уровень «половозрелости» движения.

Мы считаем, что слова оставляют следы, следы определяют пути, а пути требуют определений и обязательств. Отдающие свое слово в поддержку или против того или иного движения, обязаны не только произнести его вслух, но и, помня о своих целях, постараться «заострить» его. «Ради чего?» и «Против чего?» — вопросы, которые должны сопровождать такое слово. И не для того, чтобы приглушить или заставить его замолчать, а как раз чтобы дополнить его и сделать более действенным, то есть, что бы то, что говорится, было услышано теми, кем это должно быть услышано.

Создавать ту или иную теорию изнутри общественного или политического движения — это не одно и то же, что делать то же самое из академии. Я говорю «академия» не в смысле «стерильности» или научной «объективности» (несуществующих); а только чтобы указать на место в пространстве размышления и производства идей, того что возникает «вне» движения. И это «вне» не значит, что нет «симпатий» или «антипатий», просто эти идеи рождаются не изнутри движения, а по поводу движения. Так, академический аналитик оценивает достоинства и недостатки, достижения и ошибки движений прошлого и настоящего и, кроме того, пытается предсказать пути и результаты.

Порой некоторые академические аналитики стремятся руководить движением, то есть хотят, чтобы движение следовало их указаниям. В этом случае, главный упрек академика, в случае если движение ему «не подчиняется» заключается в том, что все «ошибки» движения вызваны тем, что его участники не видят того, что для него, академика, совершенно очевидно. Зачастую (не всегда, конечно), эти кабинетные аналитики характеризуются недостатком памяти и порядочности. Сегодня они говорят и предсказывают одно, завтра происходит противоположное, такой аналитик обычно теряет память и начинает теоретизировать заново, начисто забыв о том, что утверждал совсем недавно. И кроме того, он ведет себя нечестно, не побеспокоившись выразить минимальное уважение к своим читателям или слушателям. Он никогда не скажет: «вчера я сказал то-то, чего не произошло, произошло противопроложное сказанному мной, я ошибся». Цепляясь за «сегодняшнюю актуальность» новостей фильтруемых средствами массовой информации, кабинетный теорик стремиться «забыть» о своих вчерашних утверждениях. В теории этот академик производит некий эквивалент фаст-фуд, «пищи-мусора» для интеллекта, которая не питает, а лишь развлекает.

В других случаях, некоторые движения отказываются от собственной спонтанности и следуют теоретическим выкладкам академии. Обычно это приносит больше вреда, чем пользы. Если академия ошибается, она скоро «забывает» об этом, если же ошибается движение — оно терпит поражение. Иногда руководства движений ищут некого «теоретического алиби», то есть того, что способно придать веса и согласованности их практике, и обращаются к академии с просьбой обеспечить им это. В этих случаях теория становится апологией, лишенной всякой критики, зато с обильным риторическим содержанием.

Мы считаем, что движение должно создавать свои собственные теоретические размышления (но не собственную апологию). В них может быть включено то, что не может быть создано кабинетным теоретиком — трансформирующая практика самого движения.

Мы предпочитаем слушать тех и беседовать с теми, кто размышляет и создает свой теоретический анализ внутри и вместе с движениями и организациями, а не вне, или еще хуже, за счет этих движений. Тем не менее, мы привыкли выслушивать все мнения, обращая внимание не столько на то, кто их высказывает, сколько на то, откуда они высказываются.

В наших теоретических размышлениях мы говорим не о чем-то свершившемся и неизбежном, а о том, что видим как тенденции. Тенденции, которые не только не превратились в нечто всеобщее и абсолютное (пока), но и могут быть (и должны быть) изменены.

Темой наших сапатистских теоретических размышлений обычно являемся не мы сами, а реальность, в которой мы действуем. И характер этих размышлений является приближенным, ограниченным во времени, в пространстве, в концепциях и в структуре этих концепций. Поэтому мы отвергаем все попытки подавать то что мы говорим и делаем, как нечто универсальное и неизменное во времени.

Ответы на вопросы о сапатизме содержатся не в наших размышлениях, а в нашей практике. И в нашем случае, эта практика обладает мощным моральным, этическим зарядом. То есть, мы стремимся (не всегда удачно, конечно) к действиям, согласованным не только с нашим теоретическим анализом, но и с тем, что мы считаем нашим долгом. Мы стараемся быть последовательными, всегда. Может быть поэтому мы не прагматики (прагматизмом называют «практику без теории и без принципов»).

Авангарды чувствуют, что должны руководить чем-то или кем-то (и в этом отношении они очень похожи на академических теоретиков). Авангарды стремятся ко власти и работают на это. Некоторые из них даже готовы заплатить соответствующую цену за собственные ошибки и отклонения в своей политической деятельности. Академия обычно платить не готова.

Мы чувствуем, что наш долг — в том, чтобы начинать, продолжать, сопровождать, находить и открывать пространства для чего-то и для кого-то, включая и нас самих.

Прогулка, пусть даже совершенно повествовательная, по различным сопротивлениям страны или планеты, это не только пространство для воображения, в ней более чем реальность настоящего, угадываются черты будущего.

Участники этой прогулки и соучастники этого воображения, могут видеть то, чего не видно тем, кто занят сложением и вычитанием за письменными столами общественных наук, они могут видеть, что хотя несомненно важны и путник, и его шаг, особенно важны дорога, ее направление, ее цель. Когда мы рассказываем, анализируем, обсуждаем и спорим, мы делаем это не только, чтобы понять суть происходящего, но и чтобы, и даже в первую очередь для того, чтобы постараться изменить это настоящее.

Теоретической размышление о теории именуется «метатеорией». Метатеория сапатистов — это наша практика.

II. Национальное государство и полис

В умирающем календаре национальных государств власть принимать решения принадлежала классу политиков. Она учитывала в свою очередь мнение других властей — экономической, идеологической и общественной, но обладала по отношению к ним некоторой степенью автономии. Эта относительная автономия давала власти возможность «видеть дальше» и вести национальные общества к определенному будущему. В этом будущем, власть экономическая не только оставалась властью, но и становилась все более и более мощной.

В искусстве политики артист полиса — правитель, был специализированным вожаком, знатоком гуманитарных наук и искусств, включая военное. Мудрость правления заключалась в адекватном обращении к различным ресурсам государственной власти. Большее или меньшее обращение к одному или нескольким из этих ресурсов определяло стиль правления. Равновесие между управлением, политикой и репрессиями характеризовало продвинутую демократию. Большой удельный вес политики, малый — управления и скрытые репрессии имели место в случае популистского режима. Массовые репрессии и ничего в сфере политики и управления были типичны для военной диктатуры.

В те времена в международном разделении труда странам «развитого» капитализма, в качестве правителей соответствовали государственные мужи (или жены), странам же «неполноценного» капитализма полагалось иметь правительства горилл. Военные диктатуры отражали истинное лицо современности — лицо чудовища, жаждущего крови. Демократии не только были масками, скрывавшими эту иную, подлинную суть тех, кто их носит, но и готовили народы к новому этапу развития, когда деньги найдут лучшие условия для самоувеличения.

Глобализация отмечена не только революцией цифровых технологий. Всегда существовавшее стремление Денег к транснационализации нашло пути и условия, позволяющие разрушить преграды на пути к их мечте — завоевать своей логикой всю планету. Одна из этих помех — границы и национальные государства являлись и являются объектом мировой войны (четвертой). Национальные государства вступают в эту войну, испытывая острейшую нехватку средств экономических, политических, военных, идеологических и, как показали последние войны и соглашения о свободной торговле, средств юридической защиты.

История не закончилась падением Берлинской стены и крушением социалистического лагеря. Основной задачей войны, развязанной Деньгами является достижение нового мирового порядка, и на поле битвы лежит тяжело раненное и взывающее о помощи национальное государство.

«Обществом Власти» мы называем правящую группу, заменившую класс политиков в функции принятия фундаментальных решений. Речь идет о группе, узурпирующей всю экономическую власть, причем на уровне не какой-то одной страны, а множества. Обладающее строгой внутренней организацией (подобно модели «акционерного общества закрытого типа»), Общество Власти разработало собственные цели и методы для их достижения. Несмотря на то, что процесс его формирования и консолидации еще не закончен, Общество Власти стремится занять свободное пространство, оставленное национальными государствами и их классами политиков. Общество Власти контролирует финансовые организации (и в результате этого, целые страны), средства связи, промышленные и коммерческие корпорации, образовательные центры, армии, а также государственную и частную полицию. Общество Власти стремится к созданию планетарного государства с соответствующим наднациональным правительством, но не предпринимает никаких действий для достижения этого.

Несмотря на то что глобализация оказалась травматическим опытом для всего человечества, основной ее удар пришелся по Обществу Власти. Измотанное усилиями перескочить, без каких бы то ни было посредников, от уровня кварталов и общин к гиперполису, от местного ко всепланетному (пока создается Супранациональное правительство), Общество Власти вновь пытается укрыться внутри одного умирающего национального государства. Национальное государство Общеста Власти создает лишь видимость собственной мощи, что уже само по себе является достаточно шизофреничным симптомом. Государство-нация в метрополиях не более чем голограмма.

Национальное Государство, существовавшее в течение десятилетий, как пример стабильности, сегодня находится на грани исчезновения. Но его голограмма продолжает подпитываться догмами, ведущими между собой борьбу за право заполнить пустоту, созданную и акцентируемую глобализацией. Объединение мира во времени и пространстве является для Власти элементом, который она до сих пор не в состоянии переварить. «Другие» находятся уже не в «других» местах, а везде и всегда. А «другой» для Власти — это всегда угроза. Как от нее защититься? Прибегнув к голограмме Нации и обвиняя «другого» в том, что он агрессор. Так, одним из аргументов мистера Буша для оправдания войн против Афганистана и Ирака, было то, что эти страны угрожали североамериканской нации. Но, если отвлечься от «реальности» созданной CNN, над Кабулом и Багдадом развеваются сегодня не столько звездно-полосатые флаги, сколько штандарты крупных транснациональных корпораций.

В голограмме государства-нации, главная ложь современности — это так называемая «индивидуальная свобода», находящаяся на самом деле в тюрьме, которая, будучи глобальной, не становится от этого менее суровой. Роль личности при этом настолько смазывается, что никакой вчерашний имидж «героев», не способен дать ни малейшей возможности выделиться. "Self made man" («человека, создающего себя самого») больше не существует, и поскольку говорить о "self made corporation"(«корпорации, создающей саму себя») невозможно, перспективы общественного роста стремительно сокращаются. В чем надежда? Вернуться к обсуждению всего этого на уровне улицы или квартала? Вряд ли, фрагментация оказалась столь беспощадной и бесконтрольной, что даже эти минимальные ячейки идентичности оказались серьезно нарушены. На семейно-домашнем уровне? Где и как? Телевидение вошло туда как хозяин, через парадную дверь, интернет, как шпион просочился через щели кибернетического пространства. В недавнем прошлом почти все дома планеты подверглись вторжению британских и североамериканских войск, оккупировавших Ирак.

Государство-нация, присвоившее себе сегодня звание «божественной руки Провидения» (Соединенные Штаты Америки), существует только по телевидению, по радио, в некоторых газетах и журналах… и в кино. На фабрике грез крупных информационных концернов президенты мудры и обаятельны, справедливость всегда торжествует, общество свергает тирана, неповиновение — немедленный и эффективный ответ на любую несправедливость и «и жили они долго и счастливо» остается обещанным национальному обществу результатом. На самом же деле, все происходит как раз наоборот.

Где герои вторжения в Афганистан? Где герои оккупации Ирака? Это при том, что 11 сентября 2001 года имело своих героев, которыми оказались пожарники и жители Нью-Йорка, спасавшие жизни жертв мессианского бреда. Но поскольку эти настоящие герои Власть не интересуют, они были быстро забыты. Для Власти «герой» — это завоеватель (в смысле — разрушитель), а не спаситель (в смысле — создатель). И образ покрытого копотью пожарника, работающего среди руин нью-йоркских башен-близнецов, был заменен на образ танка, сваливающего статую Хусейна в Багдаде.

Современный полис (используя термин «полис» вместо слова «город», я хочу подчеркнуть, что имею в виду пространство именно городских экономических, идеологических, культурных, религиозных и политических отношений) сохранил от полиса классического (вспомните Платона) лишь одну-единственную поверхностную черту — образ овец (народа) и пастуха (правителя).

Но современность изрядно изменила Платоновы образы. Сейчас речь идет лишь о промышленном комплексе: некоторые овцы подлежат стрижке, других забивают на мясо, а «больных» изолируют, уничтожают и «сжигают», чтобы они не заразили остальных.

Неолиберализм выглядит, как эффективный администратор этой бойни-загона, являющихся современным полисом, и объясняет, что единственный путь к достижению этой эффективности — в постоянном нарушении и расширении границ полиса (разумеется, путем вторжений) в масштабах всей планеты — Гиперполис.

Но дело в том, что «администратор» (правитель-пастух) рехнулся и решил забить всех овец сразу, хотя хозяин съесть всех не сможет… и хотя назавтра овец не ни для стрижки, ни для забоя уже не останется. Прежний политик — политик прошлого — (я имею в виду не период «до рождества Христова», а конец ХХ века), был специалистом в области поддержания оптимальных условий для роста стада, он заботился о том, чтобы всегда были овцы и для стрижки и для забоя. И чтоб они не восстали.

Сегодняшний неополитик — это уже не просвещенный пастух, а невежественный волк (и даже не в овечьей шкуре), уверенный в своей безнаказанности, и уже не довольствующийся съедением лишь той части стада, которую ему отдадут, и не выполняющий ни одной из своих основных обязанностей. Поэтому стадо скоро или исчезнет или… восстанет.

Не стоит ли подумать о том, что задача не в «гуманизации» этого загона-фабрики-бойни современного полиса, а в разрушении самой этой логики, в том, чтобы сорвать с себя овечью шкуру и уже без овец обнаружить, что пастух-мясник-подстригальщик не только совершенно бесполезен, но вреден и опасен?

Логика национальных государств заключалась (в общих чертах) в следующем: полис-город объединял вокруг себя территорию (а не наоборот), провинция объединяла несколько полисов, страна объединяла провинции. Таким образом, полис-город был минимальной ячейкой нации-страны, а полис-столица навязывала ей свою логику.

Существовало в те времена подобие общей цели — один или несколько элементов, объединявших этот полис внутри себя, точно так же как и элементы, объединявшие государство-нацию (территория, язык, денежная единица, политико-правовая система, культура, история, и так далее). Эти элементы подвеглись эррозии и подрыву (нередко в прямом смысле) со стороны глобализации.

Но что произошло с полисом при сегодняшнем истощении (доходящем почти до исчезновения) национального государства? И что было первым — полис или национальное государство? Истощение одного или истощение другого? Это не важно. По крайней мере для того, о чем мы сейчас говорим. Была ли вызвана фрагментация (и поэтому, тенденция к исчезновению) национального государства фрагментацией полиса или наоборот? Это другая тема.

Как и в национальном государстве, в полисе потеряно то, что накапливалось в течение долгого исторического периода. Сегодня каждый отдельно взятый полис — это не более чем беспорядочная и хаотическая фрагментация, замещение одних полисов другими, которые не только различны между собой, но зачастую и противоположны.

Власть Денег требует для себя особого пространства, которое не только послужит ей зеркалом ее величия и благополучия, но и защитит ее от «других» полисов (принадлежащих «другим»), находящихся вокруг нее и «угрожающих» ей. Эти «другие» полисы не похожи на варварские общины былых времен. Полис Денег пытается подчинить их своей логике и нуждается в них, но одновременно с этим он и боится их.

Там, где раньше находилось национальное государство (или шла с ним борьба за пространство) сегодня есть лишь беспорядочное скопление полисов. Полисы Денег сегодняшнего мира — это «дома» Общества Власти. Тем не менее там, где раньше существовала юридическая и институционная система, регулировавшая внутреннюю жизнь национальных государств и отношения между ними (международная юридическая структура), сегодня нет ничего.

Международная юридическая структура устарела и место ее занимает сейчас постоянно импровизируемая «юридическая» система Капитала: дикая и беспощадная конкуренция при помощи любых средств, в числе которых — война.

В чем суть программ общественной безопасности городов, если не в защите тех, у кого есть все, от тех, у кого нет ничего? «Мутатис мутанди», программы национальной безопасности, перестали быть программами защиты одной нации от других и превратились в программы борьбы всех против всех и повсюду. Образ города, окруженного (и испытывающего угрозу) поясами нищеты и образ нации, которой угрожают другие страны, начали совпадать. Бедность и недовольство (этих «других», не желающих просто по-хорошему исчезнуть) находятся уже не на периферии, их уже можно встретить почти в любом месте городов… и стран.

Дело в том, что «реорганизация», проводимая властями полисов, этих разрозненных фрагментов, в качестве репетиции или тренировки для национальной реорганизации, бесполезна. Ибо их настоящая задача — не столько в реорганизации, сколько в стремлении изолировать «вредные» элементы, сводя к минимуму резонанс, который могут создать в полисе денег их протесты, борьба и сопротивление.

Те, кто правит городом, на самом деле лишь администрирует процесс фрагментации полиса, в надежде перейти к администрации процесса национальной фрагментации.

Приватизация городских пространств не что иное, как страх, нарушающий свою собственную логику. Полис превратился в хаотичный архипелаг. «Сосуществование» среди меньшинства возможно благодаря совместному страху перед «другим». Да здравствуют частные улицы! За ними последуют частные кварталы, города, провинции, нации, мир… все приватизированное, то есть изолированное и защищенное от «другого». Но даже состоятельный сосед рано или поздно тоже превратится в одного из «других».

Чего не смогла ядерная война, того добьются корпорации. Разрушив все, включая и источник собственного богатства.

Таков мир, не вмещающий ни одного из миров, даже своего собственного. Таков проект Гиперполиса, встающего над руинами государства-нации.

III. Политика.

Неужели больше нет национальных целей, способных объединить полисы, нации, общества? Или уже не осталось политиков, способных провозгласить эти цели? В недоверии к политике — хотя это уже нечто куда большее, чем просто недоверие — появляется все больше элементов осуждения и ненависти. Рядовой гражданин все чаще начинает переходить от безразличия к суете политиков, к осуждению, принимающему все более «выразительные» формы. «Стадо» сопротивляется новой логике.

Вчера политик определял общую цель. Сегодня, пытаясь делать то же самое, но терпит поражение. Почему? Может быть, потому, что он добился собственной дискредитации? Или, точнее, проституировав цель, он еще в большей степени, проституировал политику как вид деятельности.

Не способный воспринять реальность, как точку отсчета, современный класс политиков создает себя из голограммы, размеры которой отвечают не масштабам его стремлений, а величине сегодняшнего календаря. Правитель деревни не отказался от мысли править городом, провинцией, нацией, целым миром... Дело лишь в том, что его сегодняшний день решается в деревне… и придется ждать ближайших выборов, чтобы сделать следующий шаг.

Если прежде у национального государства была возможность «видеть дальше» и создавать условия, необходимые для того, чтобы капитал производился «ин крещендо» и получал помощь в преодолении своих периодических кризисов, то разрушение основ национального государства больше не позволяет ему справиться с этой задачей.

Общественный «корабль» терпит крушение, и проблема не только в нехватке подходящего капитана, но и в том, что оказывается, что кто-то украл штурвал и его нигде невозможно найти. Если деньги стали динамитом, «операторами» по снесению здания были политики. Разрушив фундамент национального государства, традиционный класс политиков разрушил и основу своего существования. Сегодня всемогущие политические атлеты, не веря своим глазам, глядят на… недалекого торгаша, не имеющего ни малейшего понятия об искусстве управления государством, который даже не победил, а просто заменил их.

Традиционный класс политиков не способен восстановить основы национального государства. Как хищная птица, он довольствуется сегодня кормежкой за счет грабежа стран, и роется в грязи и крови, на которых строится империя денег. Пока он откармливается, бог денег ждет его за столом… в виде блюда.

Свобода рынка претерпела одну удивительную метаморфозу: человек теперь свободен выбирать в какой торговый центр ему идти, но в любом из них магазины и марки продуктов всегда будут одними и теми же. Старая сказка о свободе, проистекающей из тирании торговли, «свободы спроса и предложения», стала неактуальной.

Основы «западных демократий» подорваны. На их обломках проводятся кампании и выборы. Избирательная пиротехника вспыхивает так высоко, что уже не может осветить руин того, что когда-то называлось политической деятельностью.

Точно так же основа деятельности правительств — государственные соображения — уже никого не интересуют, их место занято соображениями рыночными, определяющими сегодня политику. Зачем нанимать на работу политиков, если маркетологи понимают новую логику Власти гораздо лучше?

Политик, то есть профессионал в вопросах государства, был заменен управляющим. В результате государственное видение дел, исходя из чисто рыночной логики, кажется полным безумием (управляющий — это лишь вчерашний приказчик, глубоко «убежденнный», что успех фирмы — это его личный успех), и таким образом горизонты сужаются и снижаются во всех измерениях.

Депутаты и сенаторы уже не создают законов, эту задачу выполняет «лобби», состоящее из помощников и советников.

Сироты и вдовцы — традиционные политики и их интеллектуалы чешут шевелюры (у кого таковые остались) и пытаются придумать себе новые алиби, чтобы предложить их на рынке идей. Но напрасно — там слишком слишком много продавцов и не видно ни одного покупателя.

Обращение к традиционному классу политиков с предложением стать «союзниками» в борьбе сопротивления стало бы неплохим упражнением по… ностальгии. Обратиться с тем же к неополитикам было бы симптомом шизофрении. Там, вверху, делать совершенно нечего, разве что можно создавать видимость того, что, может быть, что-то возможно еще сделать.

Но есть люди, которые заняты тем, что сначала придумывают существование штурвала, а потом пытается занять место за ним. Есть те, кто его ищет, уверенные, что он лежит брошенный где-то рядом. И еще есть те, кто делает из острова не убежище для самолюбования, а корабль, плывущий чтобы встретиться с другим островом, и еще одним, и еще одним …

IV. Война.

В атмосфере постмодернистского стресса Общества Власти, война — это диван для отдыха. Катарсис смерти и разрушения облегчает самочувствие, но не лечит. Сегодняшние кризисы куда серьезнее кризисов прошлого, поэтому радикальный выход из них — война, предлагаемая Властью, опаснее войн прошлого.

Сегодня глобализация — величайший в истории обман — не предпринимает ни малейшей попытки оправдать происходящее. Спустя тысячелетия после возникновения слова и вместе с ним разумных аргументов грубая сила вновь занимает решающее место в истории.

В истории консолидации Власти, человеческое сообщество превратилось в сосуществование. Война делает это еще более очевидным. Схема пары «подчиняющий-подчиненный» определяет сейчас отношения внутри мирового устройства и стремится стать новым критерием «человечества» даже для самых разрозненных из фрагментов планетарного общества.

Пустое пространство, оставленное государственными деятелями, согласно голограмме национального государства, сегодня оказывается занятым управляющими и карьеристами. Однако в ситуации кажущейся капиталистической упорядоченности, военные стратеги корпораций (новое поколение, которое уже не только читает и старается применять на практике Суня-Цзы, но и обладает достаточными материальными ресурсами, чтобы выполнить все необходимые для этого передислокации и маневры) предусматривают войны военные (наряду с войнами экономическими, идеологическими, психологическими, дипломатическими и др.) в качестве одного из элементов своей маркетинговой стратегии.

Рыночная логика (максимальная прибыль — всегда и любой ценой!) замещает традиционную военную (разрушение боеспособности противника). А в случае, если международное право этому мешает, оно должно быть или проигнорировано или уничтожено. Времена обоснованных оправданий закончились, сейчас можно не придавать особого значения ни «моральным», ни даже «политическим» оправданиям войны. Международные организации превратились в бесполезные и обременительные памятники прошлого.

Для Общества Власти, человек может быть либо клиентом, либо преступником. Для поощрения первого и уничтожения второго, политики придают незаконному насилию Власти видимость законности. Война уже не требует законов, которые ее «оправдали бы» или «признали бы правомочной», достаточно лишь того, чтобы политики объявили ее и подписали соответствующие приказы.

Если правительство Соединенных Штатов присвоило себе роль «полицейского» в Гиперполисе, следовало бы задаться вопросами: какой порядок оно стремится поддерживать? Чью собственность собирается защищать? Каких преступников будет преследовать? И какой закон даст ему право на подобные действия? То есть кто они — те «другие», от которых должно защищаться Общество Власти.

Для ведения войны нет худших командующих, чем профессиональные военные. Поэтому и раньше самыми великими из генералов и истинными победителями в войнах (не сражавшимися на поле брани) были политики, государственные люди. Но если сегодня их больше не осталось, то кто же командует нынешней войной за мировое господство? Сомневаюсь, что кто-нибудь, находясь в здравом рассудке, будет утверждать, что войной в Ираке командовали Буш или Рамсфелд.

Таким образом одно из двух — командуют или военные, или невоенные. Если это военные — результат можно будет увидеть очень скоро. Военный не останавливается, пока противник не будет полностью уничтожен. Уничтожить его полностью — значит, не нанести ему поражение, а именно уничтожить его, покончить с ним, ликвидировать. В этом случае выход из настоящего кризиса — лишь прелюдия к кризису куда большему, кошмар которого просто неописуем.

Если же это не военные, то кто же? Можно ответить — корпорации. Логика корпораций обычно подавляет логику индивидуальную и заставляет ее действовать в своих интересах. Как живое и разумное существо, корпорация дрессирует своих членов для движения в заданном направлении. В каком? К прибыли. При этой логике деньги направляются туда, где есть лучшие условия для быстрой, растущей и постоянной прибыли. Очевидно, что на этом пути, рано или поздно одна корпорация сталкивается с другой.

Станут ли итоги иракской войны разрешением кризиса в отношениях между крупными корпорациями? Нет, по крайней мере в ближайшем будущем. Продолжительность отвлекающего эффекта этого конфликта для претензий национального-государства-претендующего-стать-супернациональным равна времени рекламного ролика.

«Мы уже победили Ирак, — скажут граждане Соединенных Штатов, — а теперь? Новая война? Где? Это и есть новый мировой порядок? Война, ведущаяся везде и постоянно, прерываемая только рекламными объявлениями?»

V. Культура.

Бессильно свалившееся на диван войны, Общество Власти перебирает свои комплексы и страхи. И у тех и других множество имен и лиц, но есть один общий знаменатель — «другой». До глобализации этот «другой» находился где-то очень далеко во времени и пространстве, но сейчас хаотическое строительство Гиперполиса привело его сюда — на «задний двор» Общества Власти.

Культура «другого» становится ненавистным зеркалом. Но не потому, что отражает власть во всей ее алчности и жестокости, а потому что рассказывает историю «другого». Другой не только не зависит от навязываемого ему извне «я» Власти, но и обладает своей собственной историей и достоинством, даже не подозревая о существовании этого «я» или его возникновении в будущем.

В Обществе Власти за маской личного успеха скрыто, поражение человека в его искусстве жить вместе с другими, в его коллективной сущности. А маска, в свою очередь, скрывает тот факт, что успех этот стал возможен за счет разрушения другого, коллективного существа. В течение десятилетий в воображении Власти слово «коллективное» отождествлялось с такими понятиями, как «злое», «незаконное», «ненавидящее», «жестокое», «беспощадное». «Другой» — это облик восставшего Люцибелла из новой «Библии» Власти (проповедующей не искупление, но подчинение), поэтому необходимо вновь изгнать его из рая. Вместо пылающего меча — крылатые ракеты.

Настоящее лицо «другого» — это его культура. Язык, верования, ценности, традиции, история создают коллективное тело народа и позволяют ему отличаться от иных народов и, исходя из этого отличия, общаться с ними. Нация без культуры — это нация без лица: без глаз, без ушей, без носа, без губ… и без мозга.

Разрушение культуры «другого» — самая полная форма его уничтожения. Грабеж культурных сокровищ Ирака не был результатом недосмотра или упущения со стороны оккупационных войск. Это была еще одна боевая операция.

В великих войнах великие тираны и палачи прилагали особые усилия к разрушению культуры. Схожесть между ненавистью к культуре у Гитлера и у Буша не результат того, что оба обладают одинаковыми чертами сумасшествия. Схожесть — в проектах подчинения мира, вдохновлявшие когда-то одного и не дающие покоя другому.

Культура — одна из немногих вещей, до сих пор поддерживающих жизнь в национальном государстве. Уничтожение культуры станет контрольным выстрелом. И никто не придет на похороны. Причем не из несознательности, а из-за нехватки «рейтинга».

VI. Манифесты и манифестации.

Стартовыми военными событиями нового века не стали ни крушение башен-близнецов, ни бесславный и мало кому интересный спектакль с памятником Хусейну. XXI век начался глобализированным «нет войне!», вернувшим человечеству его сущность и объединившим его во имя единой цели. Никогда раньше в истории человечества, такое мощное «нет!» не потрясало планету.

Начиная с интеллектуалов всех мастей и величин и заканчивая неграмотными жителями самых безвестных уголков земли, «нет!» превратилось в мост, объединивший общины, деревни, поселки, города, провинции, страны и континенты. В манифестах и манифестациях это «нет!» стремилось отстоять превосходство разума перед силой.

Хотя это «нет!» частично угасло с оккупацией Багдада, в его все еще звучащем эхе больше надежды, чем бессилия. Тем не менее с тех пор многие переместились в пространстве теории и поменяли вопрос: «Что делать, чтобы остановить войну?» на другой: «Где произойдет следующее вторжение?».

Есть люди, наивно считающие, что заявления правительства Соединенных Штатов об отсутствии у него намерений применять военную силу в отношении Кубы, говорят о том, что можно не опасаться североамериканской военной акции против карибского острова. Однако стремление североамериканского правительства вторгнуться на Кубу и оккупировать ее реально. И это нечто большее, чем просто стремление. Сегодня это уже планы, с маршрутами, сроками, контингентами, этапами и целями, частичными и последовательными. Куба не просто территория, подлежащая завоеванию. Это вызов. Недопустимая вмятина на шикарном автомобиле неолиберальной современности. А морские пехотинцы — жестянщики. Если эти планы осуществятся, станет очевидно, как сейчас в Ираке, что целью было не свержение господина Кастро Руса и даже не изменение политического режима.

Вторжение и оккупация Кубы (или любой другой точки мировой географии) больше не нуждается в прикрытии в виде заявлений интеллектуалов «обеспокоенных» действиями национального государства (возможно, единственного, оставшегося таковым в Латинской Америке), направленными на усиление внутреннего контроля.

Если североамериканское правительство даже не смутилось от осторожного возражения ООН и правительств «первого мира», и не поколебалось перед прямым осуждением миллионов людей всей планеты, никакие протесты никаких интеллектуалов его не остановят (говоря о Кубе, несколько дней назад стало известно о «геройском» акте израильских солдат — казни одного палестинца выстрелом в затылок. Палестинцу было 17 месяцев от роду. Кем-то была сделана какая-нибудь декларация, какой-нибудь манифест с возмущенными подписями? Избирательный ужас? Усталость сердца? Или это самое «осуждаем в любом месте и от кого бы ни исходило» раз и навсегда включает все и каждую дозы террора, спускающегося сверху на тех, кто снизу? Достаточно просто сказать «нет» и всё?).

Этот террор не остановят выступления протеста, какими бы массовыми и продолжительными они ни были, даже внутри самих Соединенных Штатов.

Я хочу сказать, ОДНОГО ЭТОГО НЕДОСТАТОЧНО.

Главный элемент заключен в готовности жертвы к сопротивлению, гибкости ее ума, способного комбинировать различные формы сопротивления и еще в том, что может выглядеть достаточно «субъективным», — в воле людей, ставших жертвой. Таким образом, земли, оказавшиеся целью захвата (будь то Сирия, Куба, Иран, горы юго-востока Мексики) должны превратиться в территорию сопротивления. И я имею в виду не количество окопов, оружия, засад и систем безопасности (которые, тем не менее, тоже нужны), а о готовности («духа», сказали бы некоторые) людей к сопротивлению.

VII. Сопротивление.

Кризисы наступают раньше, чем приходит их осознание, но размышления о последствиях или выходах из этих кризисов превращаются в политические действия. Массовое пренебрежение классом политиков — это не отказ от занятия политикой, а лишь отказ от определенной формы делания политики.

Если сегодня, на крайне ограниченном горизонте календаря Власти не виден никакой новый способ делания политики, то это совешенно не значит, что его нет вообще, что он не рождается в немногих (или многих) фрагментах различных человеческих обществ нынешнего мира.

В истории человечества все непокорности казались бесполезными не только накануне, но и во время самых глубоких ночей отчаяния. Но парадокс времени в том, что течет оно в нашу пользу. Если мы способны в это поверить.

Могут рухнуть многие статуи, но если поколения сохранят и укрепят свою решимость, победа непокорности окажется возможной. У нее не будет конкретной даты и не будет никаких торжественных парадов, просто возможности аппарата, превращающего собственный механизм в проект нового порядка, в какой-то момент полностью истощатся.

Я не проповедую пустую надежду. Я лишь хочу, чтобы все мы вспомнили мировую историю, и в каждой из стран — историю национальную.

Мы победим не потому, что это наша судьба, или потому, что так написано в наших соответствующих повстанческих или революционных библиях, а потому, что мы работаем и боремся ради этой победы.

Для этого необходимо чуть-чуть уважения к другому, который со своей, другой стороны, сопротивляется тому же. И побольше скромности, чтобы помнить, что у этого другого нам всегда есть чему научиться. И мудрость, чтобы не копировать, а создавать собственные теорию и практику, в которых не будет высокомерия, которые смогут признать ограниченность наших собственных горизонтов, но будут содержать инструменты, необходимые для их расширения.

Задача не в укреплении сегодняшних статуй, а в том, чтобы работать ради мира, в котором статуи будут служить лишь для того, чтобы на них гадили птицы.

Мир, в который поместится множество непокорностей. Не интернационал непокорности, а многооцветное знамя, музыка из множества разных мелодий. И если сегодня в ее звучании немало диссонансов, то это только потому, что календарь тех, кто внизу, пока лишь начинает создание партитуры, где каждая нота найдет свое место, свой объем, и главное — свою связность с другими нотами.

История далеко не закончилась. А в будущем — достойное, братское со-бытие разных человеческих существ станет возможно не в результате войн, направленных на подчинение другого, а благодаря этому «нет!» рожденному из стольких сердец, и как когда-то в давние времена, благодаря общему делу и вместе с ним — из жажды жизни… ради человечества, против неолиберализма.

Из гор юго-востока Мексики

Субкоманданте Маркос.