Глава 14. Себастьян умел растворяться в тени — талант, который он приобрел много лет назад

Себастьян умел растворяться в тени — талант, который он приобрел много лет назад. Луна почти не появлялась из‑за гряды серых облаков, быстро летевших по небу. Но он учел это, когда решил надеть темно‑серый плащ, закрывавший его от шеи до сапог и менее различимый в такую погоду, чем черный, который он приберегал на те дни, когда ночи были ясными. В воздухе пахло дождем, который должен был начаться с минуты на минуту. Оставалось надеяться, что он не промокнет с головы до ног, пока бродит вокруг Эджвуда.

В этот час дом был еще ярко освещен. Зачем он мучит себя, явившись сюда и следя за родными в окно? Зная, что его никто не ждет.

Себастьян прислонился к дереву, на которое он и Дентон часто взбирались в детстве. Как‑то летом они втащили туда доски и устроили маленький домик. Убежище, было идеальным, но Дентон принес туда так много нужных и ненужных вещей, что ветка, на которой держался домик, треснула. Хорошо еще, она не подломилась сразу, а медленно опускалась на землю. Но отец так перепугался, что запретил им восстанавливать домик.

Старое дерево росло под окнами столовой, где сейчас собралась семья.

В этот момент выражение лица Себастьяна никак нельзя было назвать бесстрастным. Боль, сожаление, гнев… любой мог увидеть это. Сейчас, глядя на отца, он забыл о постоянной необходимости скрывать свои эмоции.

Дуглас почти не изменился и в свои пятьдесят прекрасно выглядел. В волосах, таких же угольно‑черных, как у сына, — ни единого проблеска серебра. А вот бабушка, Эбигайл, сильно постарела и совсем седая. Да и плечи согнулись. А прическа все та же — старомодная и очень пышная. Впрочем, ей идет.

Господи, как он скучал по старушке! Она была им не только бабушкой, а всем на свете, особенно после смерти матери, которая скончалась, когда Себастьяну было девять лет. Гордая и величественная, но любящая и родная. Только сейчас она такой не казалась. И когда она разговаривала с Дентоном, губы ее ни разу не тронула улыбка. А в сторону главы семьи она не смотрела вообще.

Дуглас сидел один. Эбигайл ела на другом конце стола. Рядом с ней устроился Дентон. Он тоже сильно изменился. Еще до отъезда Себастьяна у него был беспутный вид настоящего развратника. Сейчас он выглядел ужасно: осунулся, какой‑то подавленный, словно тяжело болен. Жюльетт еще не показалась, но, по‑видимому, ее никто не стал ждать.

Расстояние, на котором предпочли находиться мать и сын, красноречиво говорило о многом. На счастливую семью это не похоже.

У Себастьяна сжалось сердце. И за это он в ответе. А сколько еще греховна его совести?

Его семья больше не была семьей. Это были просто люди, живущие под одной крышей. Родственное тепло исчезло.

И осознание этого терзало Себастьяна. Он так живо вспомнил другие ужины. Чаще всего в столовой присутствовал и Джайлз, да и его отец, Сесил, регулярно заезжал в Эджвуд. За столом царили смех и веселье. Над Эбигайл немилосердно подшучивали, и она не сердилась. И все сидели рядом. Стол был меньше, и свободных стульев почти не оставалось. Разговор никогда не прерывался, а гости безудержно хохотали. В таком месте хотел бы оказаться каждый. Из этого же все стремились скорее сбежать.

Дуглас встал первым и что‑то сказал сыну, но на мать едва взглянул. Себастьян стал красться дальше, пока не подобрался под окно отцовского кабинета. Сесил всегда присоединялся к отцу, когда приезжал на ужин. У старых друзей было о чем поболтать, и их смех часто разносился по старому дому.

Шторы не были задернуты. Еще раньше лакей зажег лампы. Дуглас вошел в комнату и закрыл дверь, после чего налил себе бокал бренди и отнес его вместе с бутылкой к письменному столу. Уселся, осушил бокал и налил снова. Не подозревая, что за ним наблюдают, он позволил плечам безвольно опуститься. Зажег сигару, но курить не стал. Взял какой‑то документ, но не прочитал. И устало прислонился головой к спинке кресла.

Перед Себастьяном был человек, которому нечего ждать и не на что надеяться. Он был не просто один в этой комнате. Он был одинок.

Сердце Себастьяна сжалось еще сильнее. Это его грех. Это он превратил отца в подобие человека. Столько лет он не знал, что у отца на душе так же пусто, как у него. До чего же они похожи!

Неудивительно, что все они так привязались к Маргарет! Она, возможно, приносила в дом дыхание жизни своим непрестанным щебетом.

Немного времени спустя Себастьян уже лежал на кровати, подложив руки под голову. Он не разделся, зная, что долго не уснет и, похоже, придется принести снизу еще бутылку бренди, чтобы успокоиться. Однако так глубоко погрузился в невеселые мысли, что не притронулся даже к первой.

Мертв. Отец сказал Тимоти, что он мертв. Фигурально говоря, разумеется, но даже если так, поставили ли ему памятник? Наверное, при встрече с отцом они обменяются парой слов. Резких, наверняка неприятных, но по крайней мере у него появится возможность выразить свои тревоги или, вернее, тревоги Маргарет, и Дуглас скорее всего сумеет успокоить возникшие подозрения.

Он предполагал нечто подобное до того, как узнал об охлаждении между отцом и Сесилом, о ссоре отца с бабкой и о том, что его неприязнь к сыну не утихла с годами, наоборот, возросла до такой степени, что Дуглас больше не считал сына живым. А Себастьян думал, что его собственная горечь не сравнится ни с чем.

И вот теперь он стоял перед непреодолимой преградой. Ни сломать, ни проникнуть сквозь нее он не мог. В отличие от Маргарет. Ее приняли в лоно семьи. Она настолько близка Дугласу, что сделала мыслимое и немыслимое, чтобы спасти его. Если он действительно нуждается в спасении. Может, его стоит спасти только от себя самого. Ад и его присные!

Себастьян и рад бы обвинить отца в нынешнем состоянии дел, но не мог. Все случившееся только на его совести.

Им с Маргарет нужно как можно скорее претворить в жизнь их план, чтобы он смог быстро завершить то, зачем его наняли, и вернуться во Францию.

Она отказалась ужинать в его обществе. Поэтому он и отправился в Эджвуд. Ничего удивительного. Его поведение вчера вечером было недопустимым. Намеренно недопустимым, разумеется, но все же было не обязательно сыпать оскорблениями, чтобы удержать ее на расстоянии. Она, похоже, без всякого труда и без его помощи сохраняла стойкую неприязнь к нему. Кроме того, ему тоже нужна причина держаться от нее подальше.

Вот она, истина! Вчера в столовой она казалась такой мягкой и соблазнительной, что его влечение к ней мигом переросло в плотское желание. Ей не стоило искушать его подобным образом. Ее нелюбви к нему было бы достаточно, чтобы отпугнуть его, но вместо этого эффект был прямо противоположным.

Он постучал в дверь ее спальни. Из‑под двери сочился свет: очевидно, Маргарет еще не легла. Однако прошла почти минута, прежде чем она открыла дверь. Пышный белый пеньюар, который девушка сжимала у горла, позволял предположить, что Себастьяну пришлось ждать, пока она одевалась. Волосы, рассыпавшиеся по плечам, казались очень темными. Опять она выглядела такой чертовски мягкой, что его мысли разом приняли неприличное направление. Интересно, что у нее под пеньюаром?

— Уже поздно, — заметила она. — Что вам нужно, Себастьян?

Деловитый, почти резкий тон отвлек его от ее пеньюара.

— Нам нужно обсудить завтрашний день.

— Это не может подождать до утра?

— Нет. Ожидание привело к сегодняшней неприятной сцене с Кортли. Насколько я понял из вашей великолепной тирады, вы предпочли бы избежать чего‑то в этом роде.

— Хорошо, — вздохнула Маргарет. — Встретимся в гостиной.

— Не мелите чепухи, Мэгги. Мы женаты. Ваши слуги бровью не поведут, если вы пригласите меня в спальню. Мало того, этого от вас ожидают.

— Я рассказала только своей экономке, Флоренс, чтобы она могла заворачивать с порога всех визитеров, горящих желанием познакомиться с моим мужем. Пусть говорит, что мы еще не готовы принимать посетителей. Но остальные слуги ни о чем не подозревают…

— Подозревают.

Маргарет окинула его яростным взглядом. Как он осмелился на такую вольность!

Но Себастьян только открыл дверь шире и вошел в спальню. Она поспешно завязала пояс. До чего же тонкая талия! И волосы длиннее, чем он предполагал. Доходят до самых бедер. На корабле был такой сильный ветер, что он этого не заметил. Зато теперь, когда она повернулась к нему спиной, увидеть это легче легкого.

Ее комната явилась для него сюрпризом. Он ожидал, что Маргарет предпочитает темные, чисто мужские тона, соответствующие ее агрессивной натуре, но на обоях красовались розовые розы, туалетный столик был задрапирован белым кружевом, а на сиреневом покрывале постели разбросаны шелковые подушки. Бархатные гардины, тоже розовые, имели более темный оттенок.

По комнате было расставлено множество стульев. Мягкое кресло для чтения, обитое шелком с фиолетовыми и розовыми цветами, ковер с красными и розовыми цветочными венками. Большой книжный шкаф в полстены был заставлен книгами, подтверждавшими его подозрение в том, что она еще и «синий чулок».

Вся мебель была из белого дуба. И цветы повсюду — в больших напольных вазах, маленьких настольных, в горшках на подоконниках, что придавало комнате уютный вид. Да, эта женщина в самом деле обожает садоводство.

За письменным столом действительно работали. Здесь лежали бумаги и счетные книги, стояло несколько миниатюр в рамках. На одной была изображена ее сестра Элинор, Себастьян ее узнал. При мысли о ней его охватила грусть. Элинор была очаровательной молодой женщиной, страстно влюбленной в Джайлза. Неприятно, что Маргарет винит его в ее смерти.

Спина Маргарет явственно застыла, когда послышался стук захлопнувшейся двери. Но она мужественно повернулась лицом к врагу. Белое кружево ночной сорочки выглядывало в разрезе пеньюара. Он был рад это видеть. Стоит ему представить ее обнаженной, и он не уснет до утра.

— Похоже, мы идем семимильными шагами, если успели достичь такой близости, — раздраженно заметила она. — Разве вы не собирались сначала провести расследование?

Себастьян направился было к удобному креслу для чтения за спиной Маргарет, но когда она быстро отскочила, передумал и шагнул к ней.

— Зряшная трата времени, — отмахнулся он, — теперь, когда новости о нашей свадьбе уже распространились по всей округе. И я взял на себя вольность отправить одного из слуг в Эджвуд с новостями о вашем возвращении… с мужем.

— Вы берете на себя чересчур много вольностей, — процедила она, по‑прежнему отступая.

— Вы наняли меня и собираетесь заплатить по‑царски за мои усилия разобраться, существует ли заговор против моего отца. И не стоит указывать мне, как выполнять работу. Утром вы пошлете моему отцу записку, где укажете, что вы с мужем собираетесь нанести ему визит.

Это заставило ее оцепенеть.

— Мне предупредить, за кого я вышла замуж?

— Нет, сначала я проникну в дом. Пусть увидит сам. Иначе может выйти так, что его вообще не окажется дома.

— Думаете, он предпочтет уехать, лишь бы не видеть вас?

— Либо это, либо он просто уведомит, что для вас двери открыты, а вот для вашего мужа — нет, что сведет к нулю все наши усилия.

Маргарет вздохнула.

— Прекрасно. И что мы им скажем? Как мы встретились? Где поженились?

— В какой стране вы оставались дольше всего?

— Месяца по полтора: в Германии и Италии.

— Я подолгу бываю в Италии. Так что сойдет и это. Мы остановились в одной гостинице. Вы узнали меня и представились. Я был немедленно очарован, пустил в ход все свое обаяние, вскружил вам голову, и две недели спустя мы поженились.

— О Господи, так скоро?

— Я не намеревался давать вам достаточно времени припомнить все причины, по которым вы скорее всего не должны были выходить за меня.

— Вы сообразительны, в этом вам не откажешь. Но я предпочитаю простоту любви, побеждающей все преграды, поэтому, так или иначе стала бы вашей женой. По крайней мере именно в этом я уверю вашего отца.

— Вполне возможно, ваше красноречие не понадобится.

— Почему?

— Я почти уверен, что он, бросив на меня единственный взгляд, немедленно покинет комнату.

— Вы действительно считаете, что он не перемолвится с вами ни единым словом?

— После того, что он сказал Тимоти?

Она свела брови. Неужели сочувствует ему? При всем своем презрении? Нет, слишком велико противоречие. Правда, в его более чем жалком положении любой человек с добрым сердцем должен ему сострадать.

— Осторожнее, Мэгги, — предупредил он. — Не стоит питать ко мне симпатии.

Она ответила разъяренным взглядом и указала на дверь.

— Вы поставили меня в известность о том, что собираетесь предпринять, так что на сегодня мы можем расстаться. Я не обязана терпеть ваши оскорбления.

Себастьян не двинулся с места.

— В чем вы усмотрели оскорбления?

— Оскорбление предполагать, что я могу симпатизировать вам после всего, что было!

— Весь этот вздор, в котором вы меня обвинили? Я отказываюсь принять ответственность по крайней мере за половину! Кстати, вы сохранили письма от сестры?

Перемена темы была такой неожиданной, что она недоуменно моргнула.

— А что?

— Хотелось бы взглянуть на них. Так они еще целы?

— Собственно говоря, да.

Она подошла к бюро, стоявшему в углу комнаты, открыла ящичек и вынула письма.

— Сама не знаю, почему сохранила первое. Оно было так залито слезами, что почти все слова расплылись. А зачем они вам понадобились?

— Мне кажется странным способ ее бегства. Через три года после смерти Джайлза. За это время можно было вполне оправиться от скорби. Но скрыться, ничего никому не сказав… это предполагает какую‑то внезапно возникшую причину, а вовсе не ту, о которой думаете вы.

— Но во втором письме ничего не было.

— Зато, возможно, было в первом.

— Взгляните, — покачала головой Маргарет. — Тут не на что смотреть.

Он взял в руки листок бумаги. Практически каждое второе слова было смазано или просто расплылось, словно Элинор проливала слезы ведрами. Но, как он и надеялся, все же несколько букв остались нетронутыми, так что вполне можно было попробовать расшифровать пару слов.

— Если не возражаете, я возьму их с собой.

— Ради Бога. Только непременно верните. А сейчас, если не возражаете… час поздний.

— Знаете, Мэгги, — пробормотал он, откидывая с ее щеки непокорный локон, — в присутствии посторонних вам придется изображать любовь и обожание. Недаром же вы вышли за меня. Помочь вам попрактиковаться?

Маргарет отскочила как ужаленная и снова показала на дверь.

— Справлюсь и без вас. А теперь убирайтесь.

Себастьян спокойно пожал широкими плечами.

— Как угодно. Но если передумаете…

— Вон!

На этот раз он повиновался, хотя перед этим собирался довести ее до белого каления. Он и сам не понимал, что такого нашел в этой женщине, но, к своему удивлению, обнаружил, что наслаждается, раздражая ее.