Г. Нижегородская область. 4 километра к востоку от г. Арзамас

Припадая на коленку, ушибленную о ствол упавшего дерева, который он не заметил в зарослях сухой травы на дне оврага, Скворцов пересек третий из пяти железнодорожных путей. На двух оставшихся стояли вагоны и он решил отдохнуть, прежде чем лезть под ними. Мерцающий огонек академик заметил еще с опушки и теперь дорогу до желанного окна преграждали эти два товарняка и небольшой дворик. Голод и неимоверная усталость притупили в нем чувство страха. Посидев пять минут, он пополз под вагонами, чертыхнулся, приложившись головой о какую-то железяку и выбравшись, наконец, на свет божий, едва не полетел кубарем, спотыкнувшись о шпалу еще одного, на этот раз свободного от вагонов пути. Пригнувшись, Скворцов тихо прошмыгнул под светящимся окном, за которым слышались неясные голоса.

— А я тебе и говорю, — Мамаев налег грудью на пошатнувшийся стол, — нечего те… ик… делать. Поехали… ик… С… с нами.

— Дело братан говорит, — Степанов поймал едва не упавшую двухлитровую бутыль самогона и посмотрел на скрипнувшую дверь, — хто дверь не закрыл?

— Так-то оно так… Но я здесь родился и вырос. Куда я поеду? — седовласый старик в форме железнодорожника встал и нетвердой походкой отправился к двери, захлопнул ее, чуть не прищемив Скворцову нос и уронив по пути табуретку, вернулся обратно.

— Ерунда, Семеныч. Все мы когда-то от куда-то уехали, — Степанов ловко разлил самогон по опустевшим стаканам.

— Во, праильная мысль, Коля, — Мамаев потянулся к Степанову, чтобы пожать тому руку и в этот момент в дверь постучали.

— Да-да, — Мамаев уставился остекленевшими глазами на входную дверь, а Степанов взял в руки автомат.

— Открыть надо, а не 'да-да' балда, — Семеныч взял свое ружье и опять потопал к двери.

— Погоди, Семеныч, — Коля дослал патрон, кто там?.

— Свои.

— Это какие-то такие… ик… свои? — донеслось из-под стола, где Мамаев пытался нашарить свой 'Вал'.

— Академик Скворцов, Евгений Владимирович.

— Не ври, сука. Академика давно того… А заходи Владимир Евгеньевич, садись, — выбравшийся из-под стола Мамаев, посмотрел на Скворцова, которого уже впустил Семеныч и попытался схватить бутыль за горлышко, но это ему не удалось.

— Так. Все. Баиньки, — Коля взял разбуянившегося напарника под руки и поволок к топчану, освободив, таким образом, академику место.

Владимир Евгеньевич рухнул на табуретку и зажмурившись, одним махом выпил Мамаевский стакан.

— Закусывай, закусывай, — Семеныч подтолкнул к нему здоровый кусок кабаньего мяса, — третьего дня я эту зверюгу завалил. Причем последним патроном…

— Ох, Семеныч, щас опять свои байки травить будешь. Лучше скажи, поедешь с нами или нет?

— Сказал уже,- проворчал обиженный хозяин и, крякнув, осушил свой стакан.

— Да пойми ты, башка твоя еловая, ты здесь кто? Отставной козы баян? Да и козу эту твою не сегодня, завтра на шашлыки почикают. А у нас ты как у Христа за пазухой будешь. Да, совсем забыл, — Степанов снова поставил стакан самогона на стол, — у нас там и паровозы… тьфу, эти… тепловозы есть — без работы не останешься.

Последний аргумент оказался просто убийственным. Семеныч вскочил и куда-то выбежал. Через пару минут он вернулся со здоровым свиным окороком под мышкой и знатной головкой козъего сыра в руках. Венчала все это настоящая, запечатанная бутылка 'Степанофф', торчащая из кармана форменного пиджака.

— А, все равно все с собой не увезешь, — с этими словами Семеныч поставил бутылку на стол и застыл, вольный произведенным эффектом.

— О, тезочка, — Степанов тут же схватил фирменную водку и принялся откручивать крышку.

На следующее утро Скворцов, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу, без энтузиазма наблюдал за копошащимися у старой мотодрезины Семеычем и Степановым. За спиной тихо постанывал все утро валяющийся на топчане Мамаев. Наконец не выдержав, академик встал и поплелся к горе-ремонтникам. Героически преодолев расстояние от крыльца до дрезины (каждый шаг отдавался пульсирующей болю в затылке), он оттолкнул Колю и волшебным движением пальцев обеих рук, подобно фокуснику, соединил свежеструганные провода с клеммами движка.

— Ну надо же такое придумать, — Семеныч поставил кожух обратно, — мотор от бензопилы к дрезине прихреначить!

— А ты как думал. На то он и академик. Только боюсь долго мы на этом драндулете не протянем. Километров семьдесят от силы. Эх, — Коля посмотрел на Скворцова, засунувшего голову в бак с ржавой водой, — и почему ты, Семеныч, хотя бы мотоцикл в подвал не засунул.

— Ты просто плохо смотрел, он там, в углу за трактором стоит, — дед усмехнулся и бодро зашагал к погребу за продуктами. Он единственный из всех прекрасно себя чувствовал после вчерашней пьянки и был в прекрасном расположении духа. Семеныч уже видел себя сидящим в кабине тепловоза, в белой рубашке и галстуке.

— А зачем вы деда-то с собой тащите? — Скворцов присел возле дымящего сигаретой Николая.

— Как зачем? Он же каждую стрелку на дороге знает. Без него мы укатим куда-нибудь в Сыктывкар к едрене матери.

— Карета подана, господа, — Мамаев спрыгнул с дрезины.

— Вы что за бензином не могли пешком сходить? — Степанов посмотрел на две канистры, стоящие позади сидений.

— Так движок все равно опробовать надо, — Мамаев постучал ладонью по кожуху, — и ходовую часть.

Семеныч устроился на переднем сидении. Рядом с ним сел академик, а Мамаев со Степановым оттолкнувшись от шпал, разогнали мотодрезину и запрыгнув на нее на ходу, примостились сзади, на коробках с продуктами.

Узловая станция скрылась за поворотом, редкая поросль по обеим сторонам дороги постепенно перешла в сосновый лес, мотодрезина весело бежала под гору. Глядя на двухстволку болтающуюся на плече у Семеныча, Скворцов вдруг вспомнил, как они с Михаилом, тогда еще практикантом, вот так же вот ехали с его дядей, коренным сибиряком, на охоту. Не на дрезине конечно, на кукушке по узкоколейке. Ощущение тогда было такое, будто они перенеслись почти на сто лет назад, в двадцатые годы двадцатого века. Казалось, вот сейчас из лесу выскочит какая-нибудь банда батьки Махно и со свистом, гиканьем и выстрелами начнут штурмовать доисторические вагончики. А что сейчас? Нет, сейчас не двадцатый век, а скорее средневековье. А еще немного и через феодализм скатимся к первобытно-общинному строю. Величайшее открытие современности, управляемый атом, твою мать, прогресс. А результат всего этого — дубину в руки и бегом за мамонтом, то есть за кабаном каким-нибудь. Ружьишко. А надолго ли хватит патронов-то, а самого ружья? Изготавливать стрелковое оружие, автомобили, да ту же дрезину будет не на чем и не из чего. О том, что такое электричество следующему поколению будут рассказывать сказки.

– 'Знаешь сынок, когда-то были такие большие, серебристые машины, которые летали по небу как птицы.

— А что такое серебристые, папа?

— Помнишь ту красивую ложку, которую подарил тебе дядя Петя летом?…

И это еще дожить до таких времен надо. Вот едем сейчас, а за тем поворотом нас поджидает какой-нибудь очередной Бешенный.

Скворцов стал опасливо озираться по сторонам. Лес уже закончился. Мимо проплывала обшарпанная стена здоровой складской постройки, которую и огибал железнодорожный путь. Вот уже замельтешили такие же облупившиеся столбики забора, примыкающего к постройке и за ним крыши вагонов…

— Тормози, — Скворцов первым налег на рычаг, но куда ему, работнику умственного труда, было тягаться с проржавевшим механизмом. Хорошо вовремя вышли из ступора задремавшие было Мамаев со Степановым. Но все равно разогнавшаяся дрезина довольно прилично впечаталась в последний вагон скорого поезда, отскочив от его буферов. Да это был пассажирский поезд, застывший на полпути от Узловой до Новоселок. Все четверо посыпались на землю, как переспелые яблоки после удара по яблоне ногой.

Степанов вскочил на ноги и потирая ушибленное плечо, полез под вагон, вытаскивать Семеныча. Мамаев стоял возле кучи асбеста и пытался хоть немного привести себя и свою одежду в порядок. Но больше всех не повезло Скворцову. Из разбитой губы у него текла кровь, а на левой скуле, вплоть до шеи красовалась здоровенная багровая царапина.

Кое-как отряхнувшись от асбестовой пыли, Мамаев поднял автомат и направился к приоткрытой двери вагона.

— Осторожней там, Ильшат, — Николай уже вытащил продолжающего материться деда и искал свою СВД.

— Да что там может быть?

— Да что угодно. Хотя бы растяжки. Может кто свои манатки сразу не унес и поставил их от таких любопытных, как ты.

Мамаев достал фонарик, включил его и, забравшись по ступенькам, нырнул в узкий вагонный коридор. Но пробыл он там не долго. Зажимая нос, Ильшат пулей вылетел из тамбура.

— Епрст, полная коробочка мертвяков.

— Говорил я тебе, осторожней, — Степанов достал из сумки противогаз, — что, так все запущено?

— А ты зайди, попробуй. Только не завидую я твоему желудку.

— Ничего. Я не в академии изящных искусств обучался.

Картина перед Степановым, надо сказать, открылась действительно из ряда вон. Сразу при входе из купе проводницы торчали две до безобразия распухшие ноги. Настолько, что сразу и не определишь — женские или мужские. Сама же проводница лежала тут же, рядом с титаном. Вывалившийся язык и перетянутое полотенцем горло свидетельствовали о том, что она умерла уж точно не своей смертью. Дальше коридор был более менее свободен. Переступить пришлось только через мертвую девочку, лежащую в обнимку с куклой, старика, вцепившегося скрюченной рукой в занавеску и здорового мужика, разбрызгавшего свои мозги по белой обшивке вагона. Он так и лежал, с пистолетом во рту, привалившись к полуоткрытой двери купе.

Вот в самих-то купе народу было полно. Вернее не народу, а жертв какой-то странной напасти, поразившей как минимум этот вагон. Что было в других, Степанову проверять не захотелось. Мало ли от чего здесь все скопытились. Признаков насильственной смерти больше ни у кого не было. Скорее всего это была какая-то страшная заразная болезнь. Стараясь ничего не касаться, он вышел на улицу.

— Ты точно ничего не трогал? — Николай усердно поливал свои берцы бензином из канистры, не забывая и подошвы.

— Точно. Я как увидел, что в первом купе твориться — сразу бежать. Да и без противогаза там долго не выдержишь.

— Иди сюда, — Степанов проделал с обувью Ильшата то же, чо и со своей.

— Как поезд объезжать-то будем, — к ним подошел Скворцов. Верхняя губа у него распухла, левая щека раздулась и, теперь, академик стал похож на мумитроля.

— Как, как. Снимем с дрезины вещи, переставим ее на соседний путь и делов-то.

Так они и сделали. Потом им еще не раз встречались мертвые поезда. Мертвые, в смысле внезапно остановившиеся, а не набитые под завязку трупами. Но все они в отличие от поезда-морга, стояли на одноколейном пути, и всем четверым пришлось изрядно попотеть, перетаскивая на сто с лишним метров сначала канистры, мешки и коробки, а потом и саму дрезину. Один раз им особенно не повезло. Товарняк стоял на узком мосту, перекинувшемуся через заболоченную речку. Вот где они повозились-то. Мамаеву даже пришла в голову шальная мысль: — 'не пойти ли дальше пешком'. Но это скорее от впечатления, которое на него произвел первый десятиметровый отрезок 'перехода Мамаева через Иресть'.

В следующие два встретившиеся им поезда они не заходили — слишком силен был шок от посещения первого. Потом все-таки решились исследовать брошенные вагоны, перед этим заглядывая в окна. Правда, особых дивидендов им это не принесло. Воду из титанов и кое-какую найденную еду брать они все же не решались, а больше ничего особо ценного и не попадалось. Разве что, обнаруженные в одном из купе туристические принадлежности. Решили взять с собой трехместную палатку, котелок и жидкость для разжигания костра. Ну и так, по мелочи: игральные карты, сигареты, рыбацкие причиндалы. Всего этого по вагонам можно было насобирать не на один рюкзак. Сигареты впрочем, брали только запакованные.

К концу второго дня приспособились экономить горючку. На подъемах активно помогали натужно гудящему мотору ручным приводом, а на спусках выключали движок и катились по инерции.

В первые три дня им почти никто не встретился. Только в Ужовке с перрона чесанула какая-то бабка с пустыми ведрами (вот ведь…) и в районе Алатыря, из-за леска слышалась интенсивная перестрелка.

Бензин кончился утром, на четвертый день пути. Судя по карте, до ближайшей более-менее крупной станции было около сорока километров. И когда до Урмары оставалось где-то полчаса их черепашьего ходу, Степанов предложил устроиться на ночлег здесь, а к станции подъехать уже утром. Умотавшиеся в хлам Скворцов и Мамаев горячо поддержали эту идею, и только Семеныч ничего не сказал. Он уже пожалел о том, что вообще согласился поехать. После всего увиденного, одинокое существование на Узловой уже не казалось ему таким опасным. Вот и ночевка в чистом поле особого энтузиазма не вызвала. Поворчав, дед спрыгнул с дрезины и, взяв в охапку заготовленные ранее дрова, поплелся искать подходящее для становища место.

* * *