Г. Рязанская область. г. Ряжск. Отзвуки его шагов разносились гулким эхом, казалось, по всем пустынным улочкам Ряжска

Отзвуки его шагов разносились гулким эхом, казалось, по всем пустынным улочкам Ряжска. Вообще в обезлюдевших, разрушенных городах, городках и поселках передвигаться бесшумно было не реально. Или как сейчас, многократно отраженные звуки ударов каблуков армейских ботинок, гуляли по проспектам и переулкам, заглядывая в каждое, лишенное стекол, окно, или, все равно, своим шуршащим 'вш-ш, вш-ш' и хрустящим 'хр-р, хр-р', с головой выдавал, идущего путника бесконечный ковер из битого стекла и кирпича, листьев, бумажек и прочего мусора.

Егор остановился и снял 'Бенелли' с плеча. Наискосок, через дорогу стоял целехонький, если не считать прошитого автоматной очередью, лобового стекла, автобус. Тонированные стекла, кузов из какого-то серебристого металла. Он казался пришельцем из той, другой жизни, заброшенным машиной времени на развороченные улицы Ряжска, вместе с хроно-туристами. Вот сейчас откроется дверь и экскурсовод, в модном блестящем костюме, выведет наружу разношерстную публику: студентов, пожилые пары, детишек с мороженным. А как всегда, суетливые японцы, со своими традиционными фотоаппаратами, будут шастать вокруг, и снимать близлежащие руины, отставая от основной тургруппы. Он подошел к автобусу. Нет, не было туристов. Только упавшая на баранку голова шофера и брызги крови на лобовом стекле.

Достав нож, он разомкнул гармошку задней двери. Внутри, на полу, в беспорядке валялись сумки, кошельки и барсетки.

— Понятно. Попали туристы под раздачу.

На пятом от водителя кресле, в левом ряду, сидел пузатый дядечка. Распухшие руки прижимали к груди дорогое портмоне, чуть ниже которого, торчала рукоятка кухонного ножа. После недолгих поисков, Егор нашел то, что искал — две пачки сигарет.

Выйдя из смрадного салона, он вдохнул полной грудью. Бросив взгляд налево-направо, шагнул на середину проезжей части. Полетела, кувыркаясь и грохоча, поддетая носком ботинка, алюминиевая банка.

— Черт. Теперь за три квартала знают, что я иду, — он со злости наподдал банку еще раз.

Да. Все его рассуждения, ну насчет легкости обнаружения передвигающегося субъекта, конечно верны. Но только в том случае, если сам сидишь в засаде. Сейчас же ему казалось, что к ритмичному 'стук-стук' его 'Combat Boots', примешивались какие-то посторонние звуки. Как будто за ним шаг в шаг, словно в дешевом шоу, шел размалеванный клоун, повторяя все его движения, строя за его спиной рожицы и пристраивая к его голове рожки, из двух пальцев.

Он резко обернулся. Пусто.

Стук-стук.

Блин. Опять кто-то паясничает за спиной.

— Да. Нервишки сдают, — Егор передернул затвор. Металлический лязг унесся дальше по улице, пугая, сорвавшиеся с насиженных мест, газетные обрывки.

Нет. Это добром не кончится. У него возникло желание заорать во все горло или пальнуть по этим, пялящимся на него своими темными провалами глазниц, окнам.

Он вошел в ближайший дом. Поднялся на последний, пятый этаж. В первой квартире, в которую он сунулся, в комнате, на диване лежал высохший труп старушки. В квартире напротив никого не было и Егор, свернувшись калачиком на кресле, у окна, замер, подобно варану на солнцепеке, уставившись на безлюдную улицу.

Сильного ветра не было, но от его еле слышного завывания в венткоробах, стало не по себе. Дребезжали стекла в старом трюмо. Так они дребезжат, когда по улице ползет, гремя на рельсовых стыках, трамвай. Трамвая на улице не наблюдалось, зато из переулка выскочила и стремглав понеслась в том направлении, откуда пришел Егор, стая тощих, облезлых собак.

Хоть что-то живое. Его передернуло.

Хорошо, что это 'живое' еще по квартирам не шарит. Надо бы подпереть чем-нибудь дверь. Лень.

Лень, ему было, и готовить есть.

Зачем? Зачем готовить? И вообще, зачем все это? Куда он идет?

В каждом более-менее крупном городе — одни трупы. Если и есть кто живой, то либо мародеры, либо охотники за головами. Могут ли его старенькие родители выжить в такой среде? А сколько мегатонн получила Москва? Он опустил голову на колени.

Накатило. Придавило к земле. Выворачивает на изнанку.

Кому теперь есть дело до него? Если только стае голодных псов или людоедов-гурманов? Хватит. Он взвел курок и засунул ствол между стучащих друг о друга зубов. Язык пощипывало кисловатым привкусом железа. Так бывало в детстве. Он касался языком металлического забора. Зачем? Спроси ребенка зачем. Зачем все мальчишки в детстве прыгают на тонкую еще, корку льда, на луже, жгут тополиный пух или пробуют железку на вкус, особенно зимой, рискуя так и остаться торчать во дворе, до морковкиных загодей, с прилипшим языком.

Зима. Будет ли она вообще когда-нибудь? Уже середина ноября, а теплынь стоит — сентябрьская. Ни намека на заморозки.

Бах. Егор вздрогнул и едва не взвыл, больно ударившись зубами о металл. Скосив глаза, он увидел ковыляющего по улице парня, одетого в бело-синюю куртку, с огромной надписью 'Мальборо' на спине.

— Вот дурень. Он бы еще мишень там себе нарисовал.

Парень, держась за простреленную ногу, едва ли не скакал на второй, здоровой.

— Хгля, — Егор вынул обслюнявленный ствол 'Бенелли'.

— Егрит хвою. Хакой шырк обвомався — мохги по побевке — в дверях стояли два вооруженных 'Калашниковыми', типа, один из которых улыбался, во все свои четыре зуба.

— Может помочь? — участливо спросил второй.

— Я — ш ужовольшвием, — беззубый навел на Егора короткий ствол АКСУ-74.

— Положи свою дрыну на пол. Медленно.

Он медленно опустил 'Бенелли' на пол и получив прикладом в спину, минут пять, лежа на полу, глотал воздух, пытаясь восстановить дыхание.

— Что с этим делать, Глухой? — в комнату вошли еще трое. Шедший последним здоровяк, тащил за ногу, оставляющего за собой кровавый след, парня, которого подстрелили на улице.

Что делать, что делать, — визгливым голосом передразнил коротышка — нечего шмалять по нему было, — он с досады пнул здоровяка в пах. Тот согнулся, выдохнул, но почему-то не ответил.

Как мелкий зашел, Егор не видел, но одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что этот мозгляк здесь главный.

Одет он был в новый камуфляж. На небольшом брюшке красовался АС 'Вал'-2М — последней модификации. На голове коротышки был надет бронешлем. Правда без ПНВ, противогаза и других наворотов, да еще и со сломанным 'забралом'. Из остальных начальственных 'девайсов', он заметил выглядывающий из висящего на груди расстегнутого чехла, 'цейссовский' монокуляр и ОМОНОВский дистанционный электрошокер, болтающийся на боку. Этим чудом техники он и 'осчастливил', попытавшегося приподняться Егора. Перед глазами все поплыло. Он, снова ткнувшись носом в пол, не мог видеть, что происходило в комнате. Доносились лишь приглушенные, словно сквозь ватные беруши, звуки.

— Давай Шмыга, тащи его туда, — Глухой махнул в сторону ванной — нам он такой без надобности. Ни в тире постоять не сможет, ни прибраться. А вот этот, — Глухой ткнул пальцем в находящегося в прострации Егора — для тира сойдет. Для уборки слабоват.

Шмыга волоча парня все так же, за ногу, скрылся в ванной.

Бум, — стукнулась мотающаяся голова об порог. Буквально через пару секунд, здоровяк уже стоял в центре комнаты, вытирая охотничий нож о штаны.

За окном два раза бипнуло.

— Давай этого в машину, — Глухой повернулся к Егору.

Его поставили на ноги. Ноги подгибались.

— Пеешкаравша кы, — четырехзубый глотнув из фляги, прополоскал рот и плюнул вонючей жидкостью Егору в лицо.

Как его дотащили до 'Урала', как довезли до лагеря банды Глухого и бросили на пол в ветхом бараке — он не помнил. Запомнилась только болтавшаяся на груди у Глухого, блестящая рокерская бляшка, с рельефным бычьим черепом. — еще один символ власти отмороженного главаря.

В себя он пришел от того, что какая-то маленькая девочка щекотала ему щеку, прутиком от веника.

Странные ощущения. Его одновременно тошнило и жутко хотелось есть.

— Ты кто?

Она засмеялась и так, не ответив, выбежала из барака.

— Это дочка поварихи, — пояснил хриплый голос сверху — ее не трогают.

Егор обвел взглядом барак. Тот сарай, в котором его держали в пионерском лагере, показался бы теперь, как минимум четырехзвездочным отелем, на фоне этого строения.

Врытые в земляной пол стеллажи, ставшие теперь нарами, стены из досок, с щелями, толщиной в палец и крыша, только в некоторых местах, заслоняющая собой свинцовое стадо облаков.

Хотя последнее особой роли и не играло. Дождей не было давно. А если и начнется дождь, то, скорее всего — кислотный. И тут уж никакая, даже сплошная деревянная крыша не поможет.

Егор встал. Его повело.

— Лежи, дурак. На тот свет раньше времени хочешь? — сверху закашлялись.

Обладателем хриплого голоса оказался не старик, как подумал Егор, а совсем даже наоборот — молодой парень. Выглядел он не важно. Изодранная в клочья рубаха почти совсем не прикрывала тело и сквозь лоскуты виднелась впалая, вся покрытая шрамами и язвами, грудь. На каком-то почерневшем лице резко выделялись белки выпученных, воспаленных глаз. На руках и ногах — следы от веревок, наручников или кандалов. Редкие черные зубы и отсутствие трех пальцев, отрезанное ухо.

Что с ними здесь делают? Что здесь происходит? Ему стало страшно.

— Что, не нравлюсь? — парень вновь закашлялся — просто я местный долгожитель. Обычно тут долго не живут, — его сосед протянул руку — ну давай знакомиться. Илья.

— Егор. А почему долго не живут?

— Сам увидишь, — Илья махнул рукой. Опасливо озираясь, он прикрыл рот рукой и сотрясаясь в беззвучном кашле, отвернулся к стене.

И Егор увидел. На противоположной стороне двора, метрах в тридцати от барака, забегали несколько человек. Ни того, кого называли Глухим, ни его церберов, среди них не было. Они появились позже, когда все было готово, эффектно подкатив на армейском внедорожнике.

А до этого, пятеро вломившихся в барак бандитов, пинками вывели из него двенадцать зашуганных, сгорбившихся и дрожащих, но покорно волочащих ноги, пленников. Вечером, вспоминая об этом, Егор думал — Почему они не сопротивлялись? Почему они, как бараны, шли туда?

Отвели их не далеко. Сквозь огромные щели, ему было видно, как тощий, бородатый тип, бегал, размахивая руками, а два, безостановочно ржущих над чем-то, мужика с мотком веревки, поочередно привязывали каждого из двенадцати пленников к деревянным столбам, врытым вдоль опушки, метрах в пятидесяти от барака. Из разношерстного войска, вооруженного в основном старыми добрыми АК-74, все тот же бородач, по какому-то принципу, отобрал двенадцать человек.

— Сейчас начнут, — прохрипел сверху Илья.

Стрелки выстроились в шеренгу, каждый — напротив своей мишени. Бородач подходил к ним по очереди, что-то объяснял, поправлял, показывал как стоять, как целиться.

Наконец инструктаж был закончен. Стреляли по очереди. Первым был довольно хлипкий мужичок, в шапке-ушанке и телогрейке, которая была ему велика, и он постоянно подтягивал рукава к локтям. Автомат в его руках ходил ходуном.

Та-та-та — и пылевой фонтанчик у ног 'живой мишени' быстро сдуло ветром.

— Едрит твою. Свинец. Что я тебе говорил? — подскочивший к неумехе Бородач, зло щелкнул переводчиком огня на его автомате — Одиночными, дубина, одиночными. И не целься по полтора часа. Выдохнул, прицелился и жми. Давай еще.

Во второй раз у Свинца получилось лучше.

Полная женщина, распятая на столбе, крутанувшись почти на триста шестьдесят градусов, истошно завыла. Пуля ей попала куда-то в бедро.

— Ядрена-матрена, — снова завопил своим фальцетом Бородач — кто так привязывает? Гнилой, ты чтоль? Еще раз так привяжешь — самого к столбу поставлю, — он привязал начинающую оседать, женщину еще в нескольких местах — поехали.

С третьего раза Свинец попал в голову. Остальные стреляли лучше, и через двадцать минут все было кончено. Как только первым же выстрелом (из Егоровского кстати 'Бенелли'), цыганистого типа парень, попал в живот последнему из привязанных к столбам, Илья неожиданно прытко соскочил с нар и рванул к выходу.

— Ну вот, теперь и наш черед. Пора.

За ним выскочило еще несколько человек. Трое, в месте с Ильей побежали прямиком к столбам, а еще трое, скрылись за углом. Буквально через минуту они вернулись оттуда с лопатами. Перерезавший к этому времени веревки Бородач, вместе с теми кто их привязывал, покуривая, наблюдали за тем, как 'похоронная команда' носит трупы, к расположенному неподалеку овражку.

— Быстрее, быстрее. Щас я вас рядом с ними положу. Лодыри.

До вечера, в бараке стояла мертвая тишина. Егору казалось, что все это происходит не с ним. Или с ним, но в каком-то кошмарном сне. Вот сейчас он ущипнет себя…

— Вставай, — его чем-то с силой ударили в бок — ишь разлегся как на пляжу.

Он и вправду заснул. Не выспавшиеся, злые, с похмелья охранники, пинками загоняли в барак свежую партию 'живых мишеней'.

Светлело. Егор приник к щели в дощатой стене. Он не собирался, как скотина, идти на бойню. Для себя он уже решил — если не успеет сбежать, и его поведут, как вчерашних, в тир — просто так он им не дастся. Он сжал в кармане гвоздь, вырванный из гнилой доски, под нарами.

— Чего уставился? Топай, — лысый, похожий на скинхеда, подросток нетерпеливо барабанил пальцами по прикладу, висевшего у него за спиной, дробовика.

Егор попал во вторую, на сегодня, партию 'живых мишеней'.

Во рту пересохло, ноги предательски дрожали и обильно выступивший на лбу пот, заливал глаза. Нащупав в кармане гвоздь, он замахнулся и ударил 'скинхеда' в шею. Удар получился слабым — еще бы, он не ел уже двое суток. Да и побои сил не придавали. Лысый завизжал, а Егор, тем временем, рванулся к углу барака, надеясь успеть добежать до леса, прежде, чем его подстрелят. Но, откуда ни возьмись, перед ним вырос вчерашний здоровяк.

Хрясь. И правая рука, сжимающая гвоздь, повисла плетью. Следующим ударом приклада, ему наверняка бы раскроили голову, но подбежавший 'скинхед', держась за шею, проверещал — Нет. Он мой. Я завтра его. Сам.

Его швырнули на пол и расплывающуюся от боли картинку дощатой стены барака, кто-то выключил носком кирзового сапога.

На этот раз все обставили с помпой. На импровизированную 'гостевую трибуну', состоящую из опрокинутого рефрежиратора и нескольких бетонных плит, собралось все местное население, свободное от хозяйственных и полевых работ. В программу культ-массового мероприятия, помимо обычных стрельб из легкого стрелкового оружия, были включены: стрельба из пулемета, метание гранат, а по случаю 'гвоздя' программы — стрельбы из РПГ, были подогнаны два ПАЗика и 'буханка', с проломленной чем-то крышей.

Егор угодил прямо в первую же партию, согнанных со всей округи узников, призванных потешить публику на этом сафари. Вокруг всебыло отмечено флажками, массовик-затейник с переделанной в рупор, жестяной лейкой, бойко объянал народу — что, когда и где будет происходить. Предполагалось устроить соревнование между двумя командами. Военно-спортивный праздник, да и только.

— Пшел, пшел, — его пинками прогнали мимо команды 'Волков', где стоял, ухмыляясь, тот самый лысый 'скинхед'.

Странно все-таки устроена жизнь. Еще три дня назад он был готов, выстрелом из 'Бенелли', снести себе пол черепа, освободившись от бессмысленного, как ему казалось, существования в этом изуродованном мире. Теперь ему готовы помочь это сделать. Ан нет. Трясутся поджилки, екает сердечко. И вот он — не удавшийся самоубийца, с тоской ощупывает взглядом спасительную опушку леса.

Повернув голову, Егор уставился на, пританцовывающего от нетерпения, 'скинхеда'. Тот высунув язык, заряжал старенький дробовик — лохматого года выпуска.

Считается, что перед смертью человек успевает вспомнить всю свою жизнь. Якобы перед ним проносятся все события — детство, отрочество, юность…

— Ха. Ни хрена подобного.

Только он успел подумать: — 'что за идиотский, бабский, белый свитер напялил на себя этот лысый урод', как, заглушая, выплюнутое из рупора-лейки 'пли', грохнул залп и что-то обжигающе горячее, ударив Егора в грудь, лишило его возможности наблюдать за происходившими в дальнейшем событиями. А произошло много чего интересного.

Например, с той самой опушки, куда только что смотрел Егор, прилетела первая мина. Шлепнувшись между 'живыми мишенями' и стрелками, она не причинила вреда ни тем, ни другим. Зато вторая, угодив прямо в VIP-ложу — бортовой КАМАЗ без кабины, сразу лишил банду Глухого всего руководства. И тут же, и коробка рефрежиратора, и все кто на ней был, были разорваны в клочья из ЗУшки, установленной на мчащемся по полю, 'Урале'. Предоставленные самим себе участники сорванного праздника, метались по пашне. А вокруг носились натуральные тачанки, поливая из пулеметов и 'расстрельную команду' и ее жертвы и праздную публику. И отличались эти тачанки от своих прародительниц времен гражданской войны прошлого века, только тем, что вместо 'Максимов', на них были установлены 'Корды', 'Утесы' и 'Курганы'.

Все было кончено в течении каких-нибудь пятнадцати минут. Тех, кто посмел оказать сопротивление и не лежал на поле — либо нафаршированный свинцом, либо частями, жестоко добивали. Остальных (а их не набралось и полтора десятка) буквально швырнули на три подводы и вся эта 'первая конная' исчезла так же стремительно, как и появилась.

* * *