МАЯ 1977 года, пятница

Появился половик цвета шинели. Им покрыты и лемеха. Задник — вспаханное небо —

соединился со вспаханной землей. Рядом с Г. А. Товстоноговым заведующий

художественно-постановочной частью В. П. Куварин.

ТОВСТОНОГОВ. Я хочу, чтобы в начале спектакля на сцене стояли три телеги. Надо задать механизм спектакля... К телегам я попросил бы поставить оглобли. И все это рабочие должны убрать во время увертюры.

КУВАРИН. Рабочие зашьются с оглоблями.

ТОВСТОНОГОВ. Что означает «зашьются»? Сделайте так, чтобы не «зашились». Для меня задать весь механизм спектакля изначально, — имеет принципиальное значение.

КУВАРИН. В чем состоит трудность с оглоблями? Насколько я понимаю, вас не устроит, если мы их положим рядом с телегами на планшет?

ТОВСТОНОГОВ. Вы угадали: мне нужно, чтобы оглобли стояли торчком!

КУВАРИН. Тогда их надо закреплять. Сами-то по себе они стоять не будут?! И будет смешно, если зритель войдет в зал, а какая-нибудь оглобля свалится. А ведь это очень даже может быть. Ведь нельзя же оставлять такой огромный предмет без креплений в свободном состоянии.

ТОВСТОНОГОВ. Ну, так придумайте крепления.

КОЧЕРГИН. Что за проблема, не понимаю? Вот здесь делается вот такая рама. Оглобля фиксируется. Всего и делов.

ТОВСТОНОГОВ {Марлатовой). Чтобы телеги ожили, надо на центральную бросить солому, на левую — мешки. Давайте начнем!

МАРЛАТОВА. С чего, Георгий Александрович?

ТОВСТОНОГОВ. Начнем с молитвы матери Мелехова. Какую-нибудь глиняную крынку попросите поставить на стол и такую же глиняную чашку.

{Призван-Соколовой.) Выйдите на сцену с полотенцем и перед молитвой бросьте его на стол.

(Демичу.) Давайте несколько изменим обстоятельства. Сейчас вы входите в избу медленно, а если дали увольнительную на час? Вбежал к Дуняше, а увидел старуху. И вот теперь должен состояться вынужденный разговор. Понимаете, Юра? Если раньше вы приходили на разговор специально, то сейчас шли не к старухе, а к Дуняше. Наскочили на старуху, и вот приходится с ней разговаривать. Вся сцена должна быть на одной ноге. Вбежал, и раздевайтесь быстро.

ДЕМИЧ. А нет секундочки, где мы взаимно обалдели? Не ожидали столкнуться друг с другом?! Взглянул — больно уж она напугана.

ТОВСТОНОГОВ {Призван-Соколовой). А у вас: только не вздумай протягивать мне руки! Всем своим взглядом демонстрирую — не желаю с тобой разговаривать!

{Демичу.) Все, что она говорит, воспринимайте с юмором.

{Призван-Соколовой.) Марья Александровна, не надо резонировать! Взяли хороший градус и держите его! Сына Петра убил и обнаглел! В дом приходит убитого им же!

ДЕМИЧ. А что если я сяду за стол и хлебну простокваши? Чего мне?

ТОВСТОНОГОВ {Призван-Соколовой). Посмотрите, он еще и простоквашу хлебает, сволочь! «Кто Петра убил? Скажешь, не ты?»

{Демичу) «Я». И снова простокваши хлебнул.

¶ (Призван-Соколовой.) «Дома жег, детей жег», — это не надо укрупнять, поднимать, иначе получается, что общественное для вас дороже личного. Тут как раз аргументы кончаются, махнула на него рукой!

(Демичу.) А у вас все наоборот! Когда она орала про Петра, вы перешли на мир, а когда она стала успокаиваться и бросила про мирных стариков, тут уж извиняйте, тут уж я вам скажу!

(Призван-Соколовой.) «Душегуб ты», — хорошо бы не кричать, подложите: знать тебя не хочу. А когда Кошевой про то, что настоящий душегуб ваш сын Григорий, то «не бреши» неуверенно скажите. Он попадает вам в самое больное место. Вы-то действительно знаете, сколько душ загубил Григорий. Смотрите, какая у вас неуверенная позиция. Аргументы-то исчерпались. Он вас перекрыл.

(Демичу.) Весь текст о Евдокии скажите громко в портал. Надо, чтобы она вышла оттуда.

ДЕМИЧ. А нельзя ли, Георгий Александрович, мне слезу пустить, говоря о подаренном ею платочке? Этакий казацкий сентимент! Кошевой, понимаете, людей убивает, а платочек у сердца хранит.

ТОВСТОНОГОВ. Хорошо, Юра.