Мая 1977 года, среда

Рядом с Г. А. Товстоноговым О. И. Борисов. Сделан пробный грим Григория Мелехова.

БОРИСОВ. Я бы горбинку убрал, у меня и так нос — вооооо! ТОВСТОНОГОВ. Смущает, что вы сусальный какой-то, Олег.

БОРИСОВ. Я — сусальный? Это меня-то в сусальности обвинять? Тон наложили, горбинку на нос, накладку и все.

ТОВСТОНОГОВ. Может быть, дело в накладке?

БОРИСОВ. А что мне делать? Лысый я уже. Лысенький.

ТОВСТОНОГОВ. Может быть, потому что у других нет грима, отсюда такое впечатление?

БОРИСОВ. Завтра горбинку не буду делать.

ТОВСТОНОГОВ. Завтра не делайте, но потом — обязательно: горбинка как раз мне нравится.

¶ ШВАРЦ. Мелеховское что-то, казацкое сразу.

ТОВСТОНОГОВ. Давайте начнем (Аксенову.) В военную эвакуацию введем рабочих с пулеметами.

АКСЕНОВ. Двух пулеметов будет достаточно?

ТОВСТОНОГОВ. Да, прорепетируйте с рабочими. (Толубееву.) Можно вас попросить спуститься в зал ко мне? Что сейчас не понятно? Почему оркестранты, когда их расстреливает полковник, продолжают играть «Интернационал»? Почему они не останавливаются, не бросают инструменты, если надо спасти свою жизнь? У меня к вам предложение. Давайте внесем в сцену расстрела один очень важный акцент. Полковник приказывает вам сыграть «Интернационал». Замешательство. Заподозрили что-то недоброе. Полковник повторяет приказ. И поняли — конец. Конец? Ладно, тогда умрем достойно. И вот тут, Андрей, вам нужно вставить фразу: «Давай, ребята!». И заиграли.

ТОЛУБЕЕВ. Может быть: «Давай, ребята», — и я сорвал буденовку? А потом ее поднимет Григорий?

ТОВСТОНОГОВ. Хорошо!

АКСЕНОВ. Нет, нельзя этого делать, Георгий Александрович! Солдаты не срывали с себя знаки различий. Иначе читается, что он предает свою армию!

ТОВСТОНОГОВ. Да, не надо срывать буденовку.

ТОЛУБЕЕВ. А как же она упадет? У меня в одной руке барабан, в другой — колотушка.

АКСЕНОВ. А это я беру на себя! Я подскажу, как сделать так, чтобы она упала.

ТОЛУБЕЕВ. Ах, так? Ну, хорошо!

ТОВСТОНОГОВ. Сейчас речь не о буденовке. Главное, создать переломный момент в сцене. Хотели спасти свою жизнь, но когда поняли, что расстрел неминуем, тогда решили: умрем, но отдадим свою жизнь подороже.

АКСЕНОВ. Нужно об этом не только Андрею сказать, но и всем музыкантам.

ТОВСТОНОГОВ. Да, конечно, но в первую очередь перелом должен играться через Андрея.

ТОЛУБЕЕВ. Я понял, Георгий Александрович, попробую.

Товстоногов дал время Юрию Ефимовичу для репетиции пробега с пулеметами, попросил помощника режиссера объявить о готовности к началу.

АКСЕНОВ. Дула не надо тащить по земле. Сделайте вид, что пулеметы тяжелые. МАРЛАТОВА. Они и так тяжелые, к сожалению.

Звукорежиссер Г. В. Изотов показал Товстоногову три варианта выстрелов. Первый вариант: ящик с патронами и резонатором. По патрону бьют молотком. Сцена в дыму.

БОРИСОВ. Вот это выстрел! И вони сколько!?

ИЗОТОВ. Тут опасность осечки.

БОРИСОВ. Не страшно! Осечка — еще раз молоточком!

Второй вариант: выстрел за кулисами из стартового пистолета у микрофона. «Оглушительно,

но фальшиво». Третий: запись выстрела. «Фальшиво, тупо, глухо». Товстоногов

останавливается на первом варианте: «Надежно, использован годами. Но в Ленсовета лучше.

Неужели нам не добиться достойного эффекта современными средствами?»

РОЗЕНЦВЕЙГ. А охранник — калмык-конвойник — Пальму? Разве он не должен помогать расстреливать?

ТОВСТОНОГОВ. Нет, охранник потрясен. Он выполнил приказ сотенного, привел сюда красноармейцев, и что же? Оказывается, привел на расстрел. Нет, он не заодно с полковником, он ошеломлен случившимся.

(Суфлеру.) Тамара Ивановна, Юра Демич нездоров. Я разрешил ему выйти только на диалог с Мелеховым. Будьте добры, прочтите за него текст в эпизоде «Эвакуация».

ТАМАРА ИВАНОВНА. Пожалуйста. Скажите, когда начинать.

ТОВСТОНОГОВ. Готовы, Оля? Пожалуйста, Тамара Ивановна. (Гаричеву.) «Превосходительство» — это генерал, полковник — «ваше благородие».

¶

ГАРИЧЕВ. А поймут ли это зрители? Может, обратиться «господин полковник»?

ТОВСТОНОГОВ. Обращайтесь к Рыжухину «господин есаул». И в программке напишем: есаул. (Музыкантам.) Внимание должно быть не на инструментах, а на есауле: чего он от вас хочет? «"Интернационал" играете?» — «Да». — «Играйте». У меня предложение. Фразу есаула: «Комиссаров развлекали, тварь тамбовская», — перенести подальше, перед самым расстрелом. Но никто не хочет играть, потому что все прекрасно понимают: заиграешь — смерть. Хорошо, что музыканты не выполняют приказание есаула, а Гаричев повторит команду. Только сделайте это, Толя, смелее, зычно! И вот когда музыканты поняли, что смерть наступит в любом случае, Андрей взмахнул колотушкой: «Давай, ребята». И заиграли.

АКСЕНОВ. Может быть, начать играть не сразу всем вместе? Тем более без капельдинера по жизни всем вместе сразу не вступить. Предположим, сначала заиграл трубач, потом постепенно подключились остальные.

ТОВСТОНОГОВ. Попробуем. Объясните музыкантам ваш вариант, для этого и работаем.

АКСЕНОВ (показав вариант). Ну, как?

ТОВСТОНОГОВ. Хорошо, но внесем еще один нюанс. Начнет один трубач. Начал... и прекратил. Потом все посмотрели на трубача и дружно заиграли. (Аксенову.) Толубеев — живой человек среди музыкантов. Сразу видно — артист. (Рыжухину.) Интервалы между выстрелами должны быть большими, чем сейчас. Еще больше паузы делайте! И не надо ходить по сцене. В статике есть сила. Дайте упасть, потом стреляйте снова. Я должен прожить каждую смерть. Один проход вам разрешаю, не больше! Вот, подойдите к трубачу, он потому дольше всех играет, что вы даете себе возможность насладиться выстрелом. И выстрелите в него в упор! Борис Сергеевич! Мы ищем подробности в сцене, останавливаемся на них, и это правильно! Но хотелось бы, чтобы расстрел был частностью вашей жизни. Главное — эвакуация. Расстрелял и двинулся дальше! И если бы не выстрел Мелехова, вернулся бы к своим делам, которые поважнее.

(Борисову.) Олег, почему вы не сказали: «Стой, смотри в глаза, гад»?

БОРИСОВ. Борис Сергеевич смотрел на меня.

ТОВСТОНОГОВ. Нет, он шел прочь своей дорогой. Если этого текста нет, то все смешивается в кашу. Одна история — расстрел, не отбивается другой — возмездием.

БОРИСОВ. Хорошо, давайте еще раз попробуем.

ТОВСТОНОГОВ (Рыжухину). Рассчитайте так, чтобы упасть на пушку, не делая лишних шагов назад.

РЫЖУХИН. Так, хорошо? (Падает, опираясь на орудие, одна рука вертикально застыла.)

ТОВСТОНОГОВ. Хорошо, Борис Сергеевич, фиксируем.

РЫЖУХИН. Почему на текст Мелехова я не пробую сопротивляться?

ТОВСТОНОГОВ. Он в белогвардейской форме, свой!

СТРЖЕЛЬЧИК. И оцепенел!

РЫЖУХИН. У Мелехова наган, но и у меня наган!

СТРЖЕЛЬЧИК. Почувствовал недоброе, а поднять наган нет сил. Шок!

РЫЖУХИН. Неправда, я должен попытаться защищаться.

СТРЖЕЛЬЧИК. Боря, как ты понять не можешь: у него наган, у тебя наган, а ничего сделать не можешь — это сильнее!

ТОВСТОНОГОВ. Повторять не будем. Давайте займемся перестановкой.

¶ Дом Мелехова. Кошевой (Ю. Демич) и Ильинична — мать Григория (М. Призван-Соколова). Эпизод «Воображаемое матерью возвращение Григория».

Сказала Ильинична: «Гришенька, родненький мой, кровиночка моя», — и входит Григорий в свете наплыва. А то уходит прием. «Дождусь ли я тебя?» Обошел стол и обнял мать. Нет, давайте по-другому.

Нельзя ли, Олег, присесть у ног матери, положить ей голову на колени? Нам надо создать не ваш реальный приход, а представление матери о вашем возвращении? Помните, как она говаривала: «Ласковый ты был». Это случилось только в ее воображении. Ушла Марья Александровна {Призван-Соколовой.), и положили голову на табуретку. Хорошая, умиротворенная у вас позиция перед последней схваткой.

БОРИСОВ. А после текста Аксиньи: «Не дождалась, Ильинична», — хорошо бы, чтоб я так и остался на месте, а мать исчезла. И пойдет сцена с Кошевым.

Диалог Григория и Кошевого.

КУТИКОВ. Георгий Александрович, я думал: вы остановитесь на наплыве, а вы пошли дальше.

ТОВСТОНОГОВ. У вас сегодня все с самого начала кувырком идет. У меня нет возможности для воспоминаний. Мне надо до конца акта дойти. Почему мигалки работают с такими сбоями?

КУТИКОВ. Мигалки проверяли перед началом. Они работали.

ТОВСТОНОГОВ. «Работали». Не надо зря мигать.

КУТИКОВ. Не знаю, проверяли перед началом.

ТОВСТОНОГОВ (по ходу диалога Григория и Кошевого, Аксенову). Не покидает ощущение, что во время этой сцены на всех лемехах — вся семья Мелеховых. Единственно, что смущает, — они безучастны. Но почему-то хочется всех вытащить на площадку.

АКСЕНОВ. Может быть, это сделать, когда убили Аксинью?

ТОВСТОНОГОВ. Там и так много выразительных средств: и музыка и черное солнце... Там и сама драматургия сыграет. Дина Морисовна рассказывала про средненький спектакль «Тихий Дон», где после смерти Аксиньи весь зал заливался слезами. А вот здесь что придумать?..

АКСЕНОВ. А почему персонажи на лемехах должны быть бессловесны? Дайте им по реплике. (Привел примеры.)

ТОВСТОНОГОВ. Да, что-то наподобие бобслея в «Дачниках»? Возможно. Только в данном случае не надо запускать весь текст подряд, а диалог Кошевого и Григория прослоить репликами. И фактически в этой сцене Григорий остается один... Да, мне нравится вариант прослое-ния.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Двойной драматизм.

ТОВСТОНОГОВ. И, знаете, на лемехах может стоять не только семья. И Котляров — Вадим Медведев, и Подтелков — Леня Неведомский... И очень хорошо ляжет последний текст Демича от автора: «А почему он думал, что ему все простят?» Очень важная сцена. Кульминация спектакля...