Ноября 1975 года. Второй акт. Монолог Холстомера о передаче из рук в руки

Второй акт. Монолог Холстомера о передаче из рук в руки.

РОЗОВСКИЙ. Конечно, не «больной», а «большой» кнут.

Г.А. У меня академическое издание. Там написано «большой». Но, может, это опечатка? С точки зрения житейской логики, вы правы, а с точки зрения Холстомера, есть кнут «нормальный», а есть «больной». Приготовились к началу первого акта.

Песня Конюха.

РОЗОВСКИЙ. Когда Конюху аккомпанирует оркестр, получается похоже на оперу. Г.А. Пришлось, иначе Штиль детонирует.

Рассказ Хора о Холстомере.

{Караваеву.) Чуть выше по тональности надо начинать. До вашей реплики было задано общее настроение, общее описание природы, теперь пошел конкретный рассказ о Холстомере.

(Солякову.) Жаль, что наступили на реплику Караваеву. Пусть будет пауза, в которой Хол-стомер помашет хвостом.

(Заблудовскому.) Вот сейчас хорошо из задумчивости возникает текст. А вчера на вечернем прогоне очень много двигались перед текстом. Вы заметили это, Изиль?

ЗАБЛУДОВСКИЙ. Честно говоря, нет.

Г.А. Обратите на это внимание.

Бобринский приказывает зарезать Холстомера.

(Штилю.) Почему вы называете Бобринского «Ваше сиятельство»? ШТИЛЬ. Я его всегда так называл. Г.А. Ваше сиятельство — это граф.

РОЗОВСКИЙ. А Бобринский — граф, Георгий Александрович. Г.А. Но разве у нас есть в тексте, что Бобринский — граф? РОЗОВСКИЙ. Если Конюх называет его граф, то это подразумевается. Г.А. Ну, ладно, оставим. Дальше, пожалуйста.

(Оркестру.) Конюх точит нож — реплика на музыку. «О, смертный, жизнь проходит быстро», — попробуем спеть вживую.

(Хору.) Чтобы точно вступить, выходите с первыми тремя ударами.

После зонга.

В сцене издевательства над Холстомером потеряна жестокость. Получается красивый театральный ход, но нет подлинности происходящего. Первая реплика «чужой» должна быть командой на садистское избиение. Это не игра, не красивый этюд, а жесточайшая сцена.

(Изотову.) Фонограмму «мы табун, табун» нельзя давать сразу в полную силу. Я борюсь с тем, чтобы фонограмма врывалась, хотелось бы добиться незаметного входа записанной музыки. Понимаете, Юра? Общий принцип по всему спектаклю: фонограмма должна входить незаметно.

КОВЕЛЬ. На «О, смертный» — руки на поясе, по-моему, плохая позиция. Вот на «мы табун, все в нас едино» может быть эта фашистская поза. А здесь мы — актеры, в подтексте должно быть: задумайся вместе с нами.

Г.А. Правильно, Валя.

¶ КОБЕЛЬ. И еще, Георгий Александрович. Первая песня Хора актерская, без сбруй. Но вторая — «Табун» — обязательно должна быть со сбруями. Что сейчас? Мы не успеваем надеть сбруи, а уже идет вторая песня. Что делать?

Г.А. (Изотову.) Нельзя ли после финала первой песни на реплику «опомнись», дать ржанье, а за это время актеры переоденутся?

Проба не получается. Во время лошадиного ржанья кто-то раньше, кто-то позже надевает

сбруи.

ЛЕБЕДЕВ. А может, не надо ржанья? Кончилась одна песня, пошло вступление ко второй. Дайте вступление. Раз! Я в позе лошадки! Два! Взял сбрую. Три! Четыре! Надел, взял хвост и пою.

Г.А. Давайте попробуем все сделать то, что получилось у Евгения Алексеевича.

После пробы.

(Изотову). Теперь дайте запись песни, но не в зал, а актерам, чтобы только им было слышно, а нам нет.

(Ковель.) «Да никак это Холстомер», — кричать не нужно. Шепот сильнее.

Теперь давайте эпизод оскопления.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Нельзя ли Штилю передавать нож Данилову пораньше, на музыкальной кульминации?

Г.А. (Данилову и Штилю.) Миша и Жора, Семен Ефимович вам сейчас сделает правильное предложение насчет передачи ножа.

Вместо текста, который в записи читал Т.А.:

Мирозданье, чье это слово, Если нет у Творца твоего Ничего беззащитней живого, Беспощадней живых никого?!

— идет просто топот копыт.

ШВАРЦ. Нет, просто топот копыт — плохо. Надо вернуть текст.

Г.А. Юра Изотов! С участниками хора запишите несколько вариантов «Мирозданье, чье это слово...» Попробуем дать топот, а потом Хор, читающий стихи. Давайте проверим финальный зонг акта — «Кузнецкий мост». РОЗЕНЦВЕЙГ. Без дирижера трудно. Г.А. И все-таки давайте попробуем. РОЗЕНЦВЕЙГ. Не получится. Г.А. Что вы предлагаете, Семен Ефимович? Выйти и дирижировать на спектакле?

После двух прогонов песни.

Ну вот, в кровь входит и начинает получаться. Надо перед каждым прогоном распеваться и петь «Кузнецкий мост». Витя Соколов! Напомните мне завтра, чтобы перед началом прогона спели «Кузнецкий».

Перейдем ко второму акту. Сцена старого Серпуховского.

(Басилашвили.) Когда обознались, приняли Мари за Матье, стукнете себя по лбу: «Это же Мари!» Будто не вы, а все вокруг виноваты. Будто они вам внушали, что это Матье. Понимаете, Олег, в подтексте: что вы меня убеждаете, что это Матье? Что за чушь? Буркнул "простите" и пошел в кресло.

Мучительнее, мучительнее вглядывайтесь в Холстомера, а не равнодушно. Мы ждем: вот-вот вспомнит! «На пегого похож!»

(Волкову.) Вы говорите: «Я верю, верю», — а ведь ни одному слову не верит. Нет сейчас иронии, Миша, когда вы говорите о кредите, который может быть предоставлен Серпуховскому в связи с его бывшим состоянием.

(Басилашвили.) Олег, посмотрите на Бобринского с иронией.

(Волкову.) И о возможном размахе на десять лет жизни с иронией скажите.

¶

(Басилашвили.) «Двадцать лет уже прошло, и размах уже кончился!» Словом «кончился» выстрелите!

БАСИЛАШВИЛИ. Простите, Георгий Александрович, давайте разберемся в моей логике. Почему я злюсь на Бобринского? Да, он мне не верит, я слышу недоверчивую интонацию, но зачем мне ему что-либо доказывать? Он для меня человек из другой среды, другой планеты. Ему что ни говори, все равно ничего не поймет!

Г.А. Но иначе, Олег, в сцене нет конфликта. Вчера у вас получалось, но Миша Волков спал, теперь пошло у Миши — вы спите.

БАСИЛАШВИЛИ. Я очень моторно сейчас все делаю! На холостом ходу! Это мне противно, и я все время ищу!

Г.А. Сейчас вы не ищете! Вы ничего не делаете! БАСИЛАШВИЛИ. Я не хочу пережимать! Г.А. Сейчас лучше пережать, чем ничего не делать. Надо заставить себя сойти с ложного пути!

БАСИЛАШВИЛИ. Но я буду жать! Что дает жим? Г.А. Нет жима — нет пробы! БАСИЛАШВИЛИ. Хорошо, я попробую. Давайте еще раз с выхода.

Георгий Александрович, вот правильно я думаю? Сцена строится на том, что я что-то говорю Бобринскому, он подтверждает, тогда я ему: «Нет, ты ничего не понимаешь!» И леплю ему прямо противоположное тому, что говорил минуту назад! Но он опять подтверждает! «Мальчишка! — кричу ему я. — Что ты понимаешь в жизни? Ничего! Ты живешь разумом, а я жил полной жизнью!» Но ему этого не понять. Можно, я так попробую? Г.А. Конечно!

Проба.

(Волкову.) «Ты нынче пьешь, Князь?» — начните новый кусок. Пристройтесь к Серпуховскому, отделите эту реплику от всего предыдущего.

(Хору-табуну.) Когда Князь остался один, заснул, взволновались. Должно быть полное включение лошадей!

После просмотра.

(Басилашвили.) Этот путь вернее, Олег! И читается то, о чем вы перед пробой рассказали.