Война или блеф?

Неужели осенью 1939 г. дело должно было зайти так далеко? Хотел ли Гитлер войны или он, как осенью 1938 г. в отношении Чехословакии, собирался применить крайние меры, использовав угрозу военной силы для разрешения Данцигского вопроса и вопроса о коридоре, подобно тому, как он в свое время поступил в Судетском вопросе?

Война или блеф – вот в чем заключался вопрос, по крайней мере, для того, кто не был знаком с подлинным развитием политических событий и, прежде всего, с намерениями Гитлера. Да и кого вообще Гитлер знакомил со своими действительными планами?

Во всяком случае, те военные меры, которые были приняты в августе 1939 г., вполне могли, несмотря на существование плана «Вайс», иметь своей целью усиление политического давления на Польшу, чтобы заставить ее пойти на уступки. Начиная с лета, по приказу Гитлера велись лихорадочные работы по созданию «Восточного вала»[13]. Целые дивизии, в том числе и 18‑я, постоянно сменяя друг друга, перебрасывались на несколько недель к немецко‑польской границе для участия в строительстве этого «Восточного вала». Какой же смысл имело такое расходование сил и средств, если Гитлер хотел напасть на Польшу? Даже в том случае, если он, вопреки всем заверениям, рассматривал возможность ведения войны на два фронта, этот «Восточный вал» воздвигался не там, где это было необходимо. Ибо в таком случае для Германии всегда было бы единственно правильным в первую очередь совершить нападение на Польшу и повергнуть ее, на западе же ограничиваться оборонительными боями. О противоположном решении – наступление на западе, оборона на востоке – при существовавшем тогда соотношении сил не могло быть и речи. Для наступления на западе тогда не существовало также никаких планов, да и не велось никакой подготовки. Итак, если строительство «Восточного вала» в создавшейся в то время обстановке и имело какой‑либо смысл, то он, очевидно, заключался только в том, чтобы оказать на Польшу давление путем сосредоточения крупных масс войск на польской границе. Начавшееся в третьей декаде августа развертывание пехотных дивизий на восточном берегу Одера и выдвижение танковых и мотопехотных дивизий в районы сосредоточения (первоначально западнее Одера), не должны были обязательно рассматриваться как действительная подготовка к наступлению. Они вполне могли являться составной частью мер по политическому давлению.

Как бы то ни было, программа обучения войск в условиях мирного времени продолжала осуществляться по существующим планам. 13 – 14августа 1939 г. в Нойхаммере я проводил последние учения моей дивизии, которые завершились прохождением войск перед генерал‑полковником фон Рундштедтом. 15 августа 1939 г. проводились большие артиллерийские учения во взаимодействии с авиацией. При этом произошел трагический инцидент. Целая эскадрилья пикирующих бомбардировщиков – очевидно, получив неверные данные о высоте облаков – во время пикирования врезалась в лес. 16 августа 1939 г. проводилось еще одно полковое учение. Затем подразделения дивизии возвратились к местам своего расквартирования, которые им, правда, через несколько дней пришлось оставить, чтобы двинуться к границам Нижней Силезии.

19 августа генерал‑полковник фон Рундштедт и я получили приказ 21 августа прибыть на совещание в Оберзальцберг[14]20 августа мы выехали из Лигница на автомашине и добрались до района Линца, где переночевали у моего зятя, владевшего здесь имением. 21 августа утром мы прибыли в Берхтесгаден[15]. К Гитлеру были вызваны все командующие группами армий, а также командующие армиями со своими начальниками штабов и соответствующие им по рангу, начальники авиационных и военно‑морских командований.

Совещание или, скорее, речь, с которой Гитлер обратился к высшим военным чинам, – после событий, которые имели место в прошлом году в ходе Чешского кризиса во время совещания с начальниками штабов, он больше не допускал никаких обсуждений, – была произнесена в большом зале его резиденции «Бергхоф», из окон которого открывался вид на Зальцбург. Незадолго до прихода Гитлера появился Геринг. Мы были поражены его видом. Я считал, что мы приглашены на серьезное совещание. Геринг же, по‑видимому, явился на маскарад. На нем была белая рубашка с отложным воротником и зеленый кожаный жилет с большими желтыми пуговицами, обтянутыми кожей. Картину дополняли короткие, до колен, кожаные штаны и длинные шелковые носки серого цвета, которые подчеркивали огромные размеры его икр. С этими тонкими носками резко контрастировали находившиеся ниже массивные ботинки. Но все, безусловно, затмевал украшавший его живот кинжал, болтавшийся на щедро отделанном золотом поясе из красной кожи, в ножнах из кожи такого же цвета и с золотыми украшениями. Я мог только шепнуть моему соседу генералу фон Зальмуту: «Толстяку, видно, поручена охранять нашу встречу?»[16]

Обвинением на Нюрнбергском процессе по делу Верховного командования вермахта[17]были представлены различные т. н. «документы» о речи Гитлера на этом совещании. Водном из них утверждалось, что Гитлер в своей речи употреблял самые сильные выражения, и что Геринг от радости в связи с предстоящей войной якобы вскочил на стол и воскликнул «Хайль». В этом нет ни грана истины. Гитлер не произносил тогда и таких слов, как «Я боюсь, что в последний момент какой‑нибудь стервец придет ко мне с предложением о посредничестве». Речь Гитлера, правда, была выдержана в духе ясной решимости, но он был слишком хорошим психологом для того, чтобы не знать, что ругательствами или тирадами нельзя воздействовать на людей, которые присутствовали на этом совещании.

Содержание его речи в основном правильно изложено в книге Грейнера «Высшее руководства вермахта в 1939–1943 гг.»[18]. Грейнер основывается при этом на устной передаче содержания этой речи полковником Варлимонтом для журнала ОКВ и на стенографической записи адмирала Канариса. Заслуживают внимания также некоторые записи из дневника генерал‑полковника Гальдера[19], хотя мне представляется возможным, что в дневнике, как и в передаче содержания полковником Варлимонтом и Канарисом, есть и высказывания, которые они слышали от Гитлера не на том совещании, а при других обстоятельствах.

На нас, генералов, не входивших в состав высшего руководства, речь Гитлера произвела следующее впечатление: Гитлер принял категорическое решение немедленно разрешить германо‑польский вопрос, даже ценой войны. Если Польша перед лицом уже начавшегося, хотя еще и замаскированного развертывания германской армии подчинится немецкому нажиму, достигшему уже своего кульминационного пункта, мирное решение отнюдь не исключено. Гитлер убежден, что западные державы в решающий момент, как и раньше, не возьмутся за оружие. Он особенно подробно обосновал это свое мнение. Его аргументы сводились в основном к следующему:

– отставание Великобритании и Франции в области вооружения, в особенности авиации и противовоздушной обороны;

– практическая невозможность для западных держав оказать эффективную помощь Польше, при отказе наступать через «Западный вал», на что оба народа, в связи с перспективой понести большие человеческие жертвы, вряд ли пойдут;

– внешнеполитическая обстановка, в особенности напряженная ситуация в районе Средиземного моря, значительно ограничивает свободу действий, в первую очередь Великобритании;

– внутриполитическая обстановка во Франции;

– наконец, но не в последнюю очередь, личности ведущих государственных деятелей: ни Чемберлен, ни Даладье не возьмут на себя принятие решения об объявлении войны.

Хотя оценка положения, в котором находились западные державы, и казалась логичной и во многих пунктах правильной, я все же не думаю, что слова Гитлера окончательно убедили собравшихся. Британские гарантии, правда, были почти единственным аргументом, который можно было противопоставить высказываниям Гитлера. Но все же и он был весьма веским!

То, что Гитлер говорил о возможной войне против Польши, по моему мнению, не могло быть понято как объявление политики уничтожения, как это утверждало обвинение в Нюрнберге. Если Гитлер требовал быстрого и решительного уничтожения польской армии, то это, если перевести это требование на военный язык, как раз и являлось целью, которую, в конце концов, преследует любая крупномасштабная наступательная операция. Никто из нас, во всяком случае, не мог понять его высказываний в смысле той политики, которую он позже стал проводить в отношении поляков.

Наибольшей неожиданностью и одновременно произведшим на нас самое глубокое впечатление сообщением была, естественно, информация о предстоящем заключении пакта с Советским Союзом. На пути в Берхтесгаден мы уже узнали из газет о заключении в Москве торгового соглашения[20], которое в сложившейся обстановке само по себе уже являлось сенсацией. Теперь Гитлер сообщил, что присутствовавший на совещании министр иностранных дел фон Риббентроп, с которым он в нашем присутствии попрощался, вылетает в Москву для заключения со Сталиным пакта о ненападении. Тем самым, говорил он, у ападных держав выбиты из рук главные козыри. Блокада Германии также теперь не достигнет результата. Гитлер намекнул, что он для того, чтобы создать возможность для заключения пакта, пошел на серьезные уступки Советскому Союзу в Прибалтике, а также в отношении восточной границы Польши. Из его слов, однако, нельзя было сделать вывод о полном разделе Польши. В действительности Гитлер, как это сегодня известно, даже во время Польской кампании рассматривал вопрос о сохранении оставшейся части Польши.

Выслушав речь Гитлера, ни генерал‑полковник фон Рундштедт, ни я, ни, очевидно, кто‑либо из генералов не пришел к выводу, что теперь при любых обстоятельствах дело неизбежно дойдет до военного конфликта. Особенно два обстоятельства, казалось, заставляли сделать вывод, что в последнюю минуту все же, как и в Мюнхене, компромисс будет достигнут мирным путем.

Первое обстоятельство заключалось в том, что в результате заключения пакта с Советским Союзом положение Польши стало безнадежным. Следствием этого была потеря Англией возможностей осуществления блокады Германии, и теперь для оказания помощи Польше она могла пойти только по неизбежно сопровождавшемуся большими жертвами пути наступления на западе. Учитывая это, казалось вполне вероятным, что Англия под нажимом Франции посоветует Польше пойти на уступки. С другой стороны, Польше должно было теперь стать ясно, что британские гарантии практически потеряли свою силу. Более того, она должна была считаться с тем, что в случае войны с Германией у нее в тылу выступят Советы, чтобы добиться реализации своих старых требований в отношении Восточной Польши. Как же в такой обстановке Варшава могла не пойти на уступки?

Другое обстоятельство было связано с самим фактом проведения совещания, в котором мы только что приняли участие. Какова была его цель? До этого момента то, что касалось военных аспектов планов нападения на Польшу, тщательно скрывалось. Сосредоточение дивизий в пограничной зоне проводилось под предлогом строительства «Восточного вала». Для маскировки подлинной цели переброски войск в Восточную Пруссию была начата подготовка грандиозного празднования годовщины сражения под Танненбергом[21]. До последнего момента шла также подготовка к крупным маневрам механизированных соединений. Развертывание войск проводилось без официального объявления мобилизации. Было очевидно, что все эти мероприятия не могут остаться тайной для поляков, и что они, следовательно, носят характер политического нажима. Тем не менее, пока они все‑таки проводились в обстановке полной секретности, при чем применялись все средства маскировки. Теперь же, в кульминационный момент кризиса, Гитлер собрал весь высший командный состав вермахта в Оберзальцберге – факт, который ни при каких обстоятельствах нельзя было сохранить в тайне. Нам же это казалось вершиной последовательно проводящейся политики блефа. Таким образом, Гитлер, несмотря на воинственность своей речи, все же стремился к компромиссу? Не должно ли было именно это совещание преследовать цель последнего давления на Польшу?

Во всяком случае, с такими мыслями генерал‑полковник фон Рундштедт и я выехали из Берхтесгадена. В то время как генерал‑полковник направился прямо в наш штаб в Нейссе[22], я на один день остановился в Лигнице, где жила моя семья, – еще один признак того, насколько мало я в душе верил в то, что скоро начнется война.

24 августа 1939 г. в 12 часов дня генерал‑полковник фон Рундштедт принял командование группой армий. 25 августа в 15.25 из ОКХ пришел шифрованный приказ: «"План Вайс" время "Ч" – 26.08; 4.30». Решение о начале войны, в которую мы до той поры отказывались верить, было, следовательно, принято.

Я ужинал с генерал‑полковником фон Рундштедтом в нашем штабе в монастыре Святого Креста в Нейссе, когда в 20.30 из ОКХ был передан по телефону следующий приказ: «Открывать военные действия запрещено. Немедленно остановить войска. Мобилизация продолжается. Развертывание по плану "Вайс" и "Вест"[23]продолжать, как намечено».

Любой солдат понимает, что означает подобная отмена в последний момент приказа о наступлении. Три армии, находившиеся на марше к границе в районе, простирающемся от Нижней Силезии до Восточной Словакии, необходимо было остановить в течение нескольких часов; при этом надо учесть, что все штабы (по крайней мере, до штабов дивизий включительно) также находились на марше и что по соображениям маскировки соблюдалось полное радиомолчание. Несмотря на все трудности, все же удалось предать всем приказ своевременно. Прекрасная работа органов управления и связи! Один мотопехотный полк в Восточной Словакии удалось, правда, задержать только благодаря тому, что посланный на самолете «Физелер‑Шторьх»[24]офицер ночью совершил посадку у самой головы полковой колонны.

О причинах, которые побудили Гитлера, по‑видимому, в последний момент изменить свое решение о начале войны, мы ничего не знали. Говорили лишь, что все еще ведутся переговоры.

Можно легко понять, что мы, военные профессионалы, были неприятно поражены подобными методами Верховного командования. Ведь решение о начале войны, в конце концов, является самым ответственным решением главы государства. Как можно было принять такое решение, а затем через несколько часов отменить его? Следовало, прежде всего, учесть, что подобная отмена с военной точки зрения должна была привести к тяжелым последствиям. Как я уже говорил при описании совещания в Оберзальцберге, все было рассчитано на внезапное нападение на позиции противника. Не было официально объявленной мобилизации. Первым днем мобилизации было объявлено 26 августа, т. е. день только что приостановленного наступления. Вследствие этого наступление должно было осуществляться не только силами всех танковых и моторизованных соединений, но ограниченным количеством пехотных дивизий, которые частично уже находились в пограничном районе, частично были в спешном порядке приведены в боевую готовность. Теперь о внезапном нападении на противника не могло быть и речи. Ибо если выдвижение в районы сосредоточения в пограничной зоне и проводилось ночью, о нем все же не могло не быть известно противнику, прежде всего потому, что моторизованные части должны были уже днем выступить из районов сосредоточения западнее Одера, чтобы форсировать его. В результате этого теперь – если дело вообще дойдет до войны – должен был вступить в силу второй вариант: наступление всеми силами, приведенными в боевую готовность. Фактор внезапности, во всяком случае, был утрачен.

В связи с тем, что нельзя было представить, что Гитлер принял свое первое решение о начале военных действий непродуманно и легкомысленно, для нас оставался только один вывод – все это по‑прежнему было частью дипломатической тактики постоянного усиления давления на противника. Поэтому, когда 31 августа в 17 часов снова пришел приказ: «Время "Ч" – 01.09; 04.45», генерал‑полковник Рундштедт и я были настроены весьма скептически. К тому же не поступило никаких сообщений относительно прекращения переговоров. В соединениях группы армий на всякий случай с учетом опыта 25 августа все было подготовлено для того, чтобы обеспечить остановку продвижения войск даже в самый последний момент, если все снова повторится. Генерал‑полковник фон Рундштедт и я до полуночи не ложились спать, ожидая все еще казавшегося нам вполне возможным приказа об остановке движения войск.

Только когда миновала полночь и исчезла всякая возможность задержать продвижение, уже не могло быть никакого сомнения, что теперь дело будет решать оружие.