Annotation. Первая книга отчаянно смешной, веселой, разудалой трилогии Сергея Лукьяненко и Юлия Буркина _Остров «Русь»

Первая книга отчаянно смешной, веселой, разудалой трилогии Сергея Лукьяненко и Юлия Буркина _Остров «Русь»! Забавная история космических приключений двух взращенных на древнеегипетской культуре подростков, занесенных в далекое будущее! Юлий Буркин, Сергей ЛукьяненкоПрологЧасть перваяГлава 1Глава 2Глава 3Глава 4Глава 5Глава 6Глава 7Глава 8Глава 9Часть втораяГлава 1Глава 2Глава 3Глава 4Глава 5Глава 6Глава 7Глава 8Эпилог

notes1234567891011121314151617181920212223242526272829303132333435

Юлий Буркин, Сергей Лукьяненко
Сегодня, мама!

(Остров Русь-1)

Пролог

О маминых кошках, папиных инопланетянах, и о том как мы учили древнеегипетский

Я проснулся, когда Ирбис — красный персидский кот, заворочался на подушке и ткнул меня в нос хвостом. Хвост был мягкий, на самом кончике белый и особенно пушистый. Когда персидские коты линяют — это плохо. А если они при этом еще и любят спать на твоей подушке, это кошмар. Я осторожно взял Ирбиса за кончик хвоста и сделал вид, что собираюсь дернуть. Кот презрительно посмотрел на меня медно-красными глазами и отвернулся. Чихать он на меня хотел. Двенадцатилетние мальчики нигде не считаются священными, а вот коты — да: в Египте. — Стас, — тихонько позвал я. — Стас, ты дрыхнешь? Брат не ответил, лишь сверху доносилось его сонное посапывание. Он спит надо мной — у нас двухэтажная кровать, и мой одноклассник Валька Мельник сказал однажды, что это как в тюрьме. Я не нашелся, что ответить, а Стас сразу поблагодарил Вальку за информацию, потому что мы в тюрьме еще не бывали. Вышло так, будто Валька сидел в тюрьме. Он обозлился, обругал за это Стаса и плюнул в него. Но не попал. — Стас! — позвал я для порядка еще раз, подхватывая Ирбиса под теплое толстое брюхо, встал и заглянул на его кровать. Разумеется, брат спал, подушка у него не была усыпана кошачьими волосами, и только в ногах лежал маленький беспородный котенок, которого мама принесла вчера вечером. Я положил Ирбиса Стасу под щеку, чтобы коту не было скучно в моей пустой постели, а беспородного, не имеющего еще клички котенка засунул ему под одеяло. Котенок начал искать выход из плена, а я побежал умываться. В коридоре царило легкое утреннее столпотворение. Папа кормил тех кошек, что уже соизволили проснуться, а мама, стоя перед зеркалом, торопливо подкрашивала ресницы. Вот интересно: кошки — хобби мамино, а возиться с ними приходится нам с папой. Но любит она кошек прямо ненормально. Хотя вообще-то она не сумасшедшая. Просто у нее есть «пунктики» — так папа говорит. Однажды кошки начали беситься, чуть ли не по потолку бегать. Потом оказалось, что кошка по имени Собака котят ждет, а в этом случае остальные кошки психуют. Завидуют, наверное. Но мама тогда этого не знала и решила показать их ветеринару. Приходит в ветлечебницу, и говорит: — Доктор, посмотрите моих кошек. — А где они? — спрашивает тот. — Здесь, — отвечает мама, кладет на стол чемоданчик, и открывает его. А там лежат восемь кошек, по стойке смирно. Лапы связаны и морды забинтованы — чтобы не орали. Только хвосты — туда-сюда, влево-вправо… Вся больница бегала посмотреть… Так вот, вышел я в коридор, а мама, накрашиваясь, увидела меня в зеркало и сказала: — Хухер-мухер^[1], Костя. — Хухры-мухры, цурюка,^[2] — торопливо пробормотал я. Мама оторвалась от зеркала, повернулась ко мне и с возмущением переспросила: — Цурюка? Зап ардажер, сердев, ынау-мынау!^[3] — Эй! — возмутился папа, переставая раскладывать корм по мискам. — Я тоже немного язык знаю! Это кто же тогда ынау-мынау? Я? — Ардажер, хухры-мухры, мухры-хухры, — затараторил я. — Зап Сет тага горк минерап. Зап шердап. Лапсердюк. Ыкувон, генекал ардажер. Ынау-мынау ардажер ук. Зап ынау-мынау. (Ну, сможете сами перевести? Слабо? Позор… «Мама, доброе утро два раза подряд. Сет^[4] отуманил мой разум во сне. Я кривоязыкий. Мое уважение огромно. Папа, не ругайся с мамой; пустынным шакалом мама назвала меня. Я пустынный шакал.») — Вот так-то, — миролюбиво сказала мама, переходя на русский. Из-за легкого узбекского акцента казалось, что она с родного языка перешла на иностранный. Мама выросла в Ташкенте. Во время землетрясения ее родители пропали, и она жила в детдоме. Но рассказывать об этом не любит. Зато о Ташкенте может часами говорить. Если ее послушать, то на свете нет города красивее и солнечнее. И люди там особенные, и персики там, и вообще… Это ее пунктик N_2 — после кошек. Нет, N_3, второй — это древнеегипетский. На самом-то деле никто не знает, как древние египтяне говорили, ведь их язык сохранился только в древних надписях, и одни специалисты, например, считают, что пустынный шакал произносится «ынау-мынау», а другие — «еня-меня». Но если уж маме пришло в голову учить нас древнеегипетскому… Мы со Стасом сначала бунтовали, но потом передумали; никто этого языка не знает, и у нас будет свой секретный шифр. Проскользнув в ванную, я принялся ожесточенно чистить зубы. Хорошо, что сегодня суббота. Не надо учить уроки, особенно английский. А то у меня все перепуталось. В среду был пересказ текста, и я два раза «школу» вместо «скул» назвал «цурах».^[6] Хорошо еще, что глуховатая Елена Константиновна, наша учительница, больше внимания обращает на уверенный тон, чем на то, что говоришь. Бормоча детскую считалочку: «Каргаз, ушур, нердак тушур» (раз, два, третий — крокодил), в ванную вошел Стас. На плече у него, вцепившись когтями в майку и вздыбив шерсть, сидел безымянный котенок. Первым делом Стас пихнул меня, оттесняя от раковины, и начал намазывать зубную щетку, не переставая нудить: «Нердак тушур, перум, южур…» — Будешь пихаться, схлопочешь, каракуц болотный, — предупредил я. Стасу всего одиннадцать, но все время приходится напоминать ему, кто у нас старший. — Отпусти котенка, ему же страшно. — Хухер-мухер, — невинно сказал Стас. — Ничего ему не страшно. — Он кот или кошка? — поинтересовался я. Стас скосил глаза на котенка и сказал: — Не знаю. Он еще маленький. И пушистый. Признаки пола не выражены. — Это у тебя не выражены, дубина пушистая, — разозлился я. — Его же назвать как-то надо! — Назовем Валей, — беззаботно предложил Стас. — Это и мужское имя и женское. — А почему именно Валей? — удивился я. — Мельнику назло. А то плюется, как курдеп ^[7], — буркнул Стас, изучая в зеркало свою белобрысую физиономию. Он весь в папу, а я как мама — черноволосый и худой. Я вытерся полотенцем и сяязвил: — Что, усы ищешь? Стас неожиданно покраснел и зашипел: — Каваока Сет шенгар!^[8] — Окавака Сет шенгар!^[9] — не остался я в долгу. Дверь открылась, и вошел папа. Как раз в ту минуту, когда мы готовились вцепиться друг в друга. Папа снял котенка со стаськиного плеча и спросил: — Чего-то не поделили, полиглоты? — Нет, папа, — дуэтом ответили мы. — Точно? — усомнился папа. — Не ссорьтесь. Чтобы драться не пришлось. Держа котенка за шкирку, он вышел. А мы со Стасом понимающе переглянулись. Если папа начал говорить «с уточнениями» («выключи свет, чтобы темно стало», «позови Стаса, чтобы пришел»), значит он погружен в обдумывание… — Опять инопланетян ищет, — обреченно сказал Стас. — Точно, — любимым папиным словечком ответил я. — Чтобы жить веселее было. Папа у нас тоже не сумасшедший. Честное слово. Он археолог, так же, как и мама. Просто папа верит в палеоконтакт. Знаете, что это такое? Те, кто верит в палеоконтакт, думают, что на Землю прилетали инопланетяне. Только не сейчас, а давным-давно, еще в первобытные времена. И если покопаться хорошенько в древних развалинах или просто в земле, то можно найти скелет инопланетянина, его любимый бластер или даже целый космический корабль. И это вовсе не для того, чтобы прославиться. Просто папа считает, что когда имеешь перед собой такую трудную задачу, то жить веселее и интереснее. Я с этим согласен. Жить веселее. Особенно окружающим. Стас немного помолчал, потом неохотно сказал: — Ладно, Костя, кеп-хур-ушурбац.^[10] — Кеп-хур-ушурбац, — согласился я. И мы пошли завтракать. Папа ел молча, о чем-то сосредоточенно размышляя, а мама первая никогда говорить не начинает. Она у нас сдержанная и невозмутимая. «Так и должна вести себя женщина Востока, — говорит она, — это традиция». А папа шутит: «За это я тебя и полюбил». А дело было так. Когда папа учился на четвертом курсе Ленинградского археологического, а мама — на первом, они на практике вместе попали на раскопки старинной мечети. И папа там выкопал инопланетный череп. Нужно было срочно бежать за фотоаппаратом и фиксирующим раствором, но начался дождь. Папа испугался, что пока он бегает, череп будет поврежден водой. Тут только он и заметил первокурсницу, которая молча копалась возле него. — Вас как звать? — спросил он. — Галина, — ответила наша будущая мама. — Вот что, Галя, — сказал он, — идите сюда. Чтобы помочь. Это очень важно. — Он указал на череп. — Я сейчас вернусь, а вы постойте. Чтобы сберечь. Вот так, — и он продемонстрировал, встав над черепом на четвереньки. Папа все никак не мог найти раствор, а дождь стал сильнее и превратился в ливень. Только минут через сорок с фотоаппаратом, раствором и зонтиком папа примчался к своей находке… и был поражен тем, что увидел: первокурсница Галя, о которой он уже и думать забыл, все так же, не меняя позы, стояла под проливным дождем. Но еще больше она поразила его позже, когда в Ленинграде, в студенческой аудитории он горячо защищал свою версию неземного происхождения найденного черепа. Студенты и преподаватели спорили до хрипоты, а потом кто-то спросил молчаливую девушку: — Галя, а ты на этот счет что думаешь? — Я думаю, это череп ишака, — ответила мама. — Даже не думаю, а знаю. Я из Ташкента, я там их и раньше видела. Папа вскричал: — Что же вы раньше не сказали?! А она ответила: — Вы не спрашивали. Вот тут он в нее и влюбился. Такая у нас семейная легенда… Мы молча ели, пихаясь со Стасом под столом, а только что названный котенок Валька думал, что это мы с ним играем и кусал нас обоих за ноги. Вдруг папа очнулся и, торопливо дожевывая яичницу, спросил: — Стасик, ты не знаешь, где у нас зубило? За инструменты у нас отвечает Стас, но от этого вопроса и он растерялся. Зубилом мы давно не пользовались. — На балконе, в ящике с инструментами, — сказал он. И, подумав, добавил: — Наверное. — Спасибо, Стас, — очень ласково поблагодарил папа, — я посмотрю. Нужно зубило, чтобы… Папа замолчал и стал прихлебывать горячий чай. Мама как ни в чем не бывало продолжала гладить настоящего египетского моа, улегшегося у нее на коленях. А мы со Стасом переглянулись. Что-то явно затевалось. Но до самого вечера все было тихо. Мама собралась, погудела в прихожей пылесосом и ушла в музей — она там работает старшим научным сотрудником. Через полчаса, подточив зубило напильником, пошел на работу и папа. В тот же самый музей, где он, как и мама, старший научный сотрудник. Только мама специалист по Египту, а папа — по доисторическим временам и по старинному вооружению, от австралийских боевых бумерангов до алеутских панцирей из моржовой шкуры. У меня почему-то были сомнения, на работу ли идет папа: если уж он снова занялся поисками пришельцев, то на мелочи отвлекаться не станет. Дождавшись, когда папа кончил пылесоситься и хлопнул дверью, я выскочил в лоджию. Мы живем совсем рядом с музеем, буквально через улицу, по диагонали от него. Но папа действительно шел на работу, жизнерадостно помахивая портфелем. Пользуясь отсутствием прохожих (а откуда им взяться в полседьмого субботнего утра?), папа временами делал движения, напоминающие прием каратэ маваша-гири. Получалось у него плохо. Папа теоретик, а не практик. Когда за папой захлопнулась музейная дверь, я вернулся на кухню. Стас развалился на табуретке (как на ней можно развалиться — не знаю, это умеет только мой брат) и очищал бутерброд с кошачьим волосом от меда. То есть наоборот, бутерброд с медом от кошачьих волос. — Как ты думаешь, папа что нашел, бластер или космический корабль? — задумчиво спросил Стас. Он был еще молод и не утратил оптимизма. — Городскую канализацию, — грубо ответил я, потому что помнил прошлогодний папин конфуз, из-за которого во всем квартале не было воды, и соседи смотрели на нас волками. — Да-а, — протянул Стас и поскучнел. — Что сегодня делать-то будем? — Не знаю, — сказал я, пытаясь сообразить, какие вообще бывают на свете дела. — Может, пойдем по музею пошляемся, на Неменхотепа посмотрим? — предложил Стас. Неменхотеп — это фараон, точнее — мумия фараона, которая лежит в саркофаге у мамы в египетском зале. И мы иногда ходим поглядеть на него. Все-таки интересно понимать, что перед тобой не кукла какая-то, а мертвый человек, который был живым много-много веков назад. У него сморщенное злое лицо, а на руках — браслеты. Только сегодня поглазеть не получится, и я обяяснил Стасу, почему: — Мама сказала, что ее зал к ремонту готовится, и Неменхотепа в запасник унесли. Его к тому же еще и реставрировать будут. — Как это, интересно, можно человека реставрировать? — Он не человек, — ответил я, — он экспонат. Стас удовлетворенно кивнул, откусил кусок бутерброда и стал разглядывать зулусский ассегай, висящий над кухонным столом. Потом лицо его оживилось, и он внимательно посмотрел на резное деревянное панно на противоположной стене. Кухня у нас длинная, и я сразу понял его идею — потренироваться в метании ассегая. Я торопливо сказал: — Стас, сегодня же суббота! У Димки отец на дачу уезжает, компьютер свободный! Стас перестал жевать, подумал и сказал: — Ага, свободный. Димка сядет в «Цивилизацию» играть, и — до самого вечера. Димка — это наш сосед, он живет над нами, на втором этаже. У его отца есть старый ай-би-эмовский компьютер. — А мы прямо сейчас к нему пойдем, — торопливо сказал я, — и сядем вместе в «Вэрлорд» играть. Слава Осирису^[11], удалось мне Стаса отвлечь от смертоубийственных планов. «Вэрлорд» — тоже воинственная штука, но она хоть на экране, и ассегаи над головой не летают. Мы со Стасом дружно натянули шорты и рубашки, потом пошли в прихожую, где у нас лежит всегда включенный в сеть пылесос «Шмель», и почистили друг друга от шерсти. Наглая рыжая кошка по кличке Собака дождалась отключения пылесоса и бросилась тереться о наши ноги. Но мы быстро выскочили за дверь. — Надо еще один «Шмель» купить, — сказал Стас, давя на кнопку димкиного звонка. — Точно, — согласился я, — в два раза быстрее будем собираться. Только как родителей уговорить? — Ерунда, — отмахнулся Стас, — проводок перережем, они решат, что пылесос сломался и новый купят. А мы тут же старый починим. — А если они его уже выкинут? — Так они же нас выкидывать пошлют, а мы его припрячем. Заспанный Димка открыл дверь, и мы нырнули навстречу приключениям. «Вэрлорд» — это такая игра! Такая! Если вы в нее не играли, то и обяяснять бесполезно. А вот если играли, то я вам коротенько расскажу: борьба шла на Иллурийской карте, против пяти вэрлордов, Димка играл за зеленых, Стас за красных, а я за оранжевых. У Димки было три помолившихся визарда, у Стаса четыре дракона, причем два с силой девять, а у меня только рыцарь, зато с луком Элдроса и малиновой отравой. Все. Кто знает, тот поймет, почему мы и глазом моргнуть не успели, как оказалось, что день уже прошел. Да мы, наверное, и как ночь прошла, не заметили бы, если бы не услышали, как на первом этаже хлопнула наша дверь. — Папа с мамой вернулись, — сказал Стас, а минуту спустя, когда его драконы полегли у стен моего города, предложил: — Пойдем домой, есть хочется. Если дома кто-то есть, дверь у нас не запирается. Мы вошли молча, потому что все эмоции израсходовали за игрой. Наши шумели на кухне. Тихо так шумели, уютно. Родители разговаривали, постукивая посудой, а кошки нестройно мяукали, требуя ужин. — Есть хочется, — повторил Стас. Я кивнул. И тут до нас донесся папин голос: — И все-таки, Галина, давай поговорим, пока детей нет. Чтобы не лезли. Мы со Стасом затаили дыхание. — Давай, — ответила мама. — Только не говори мне, что нашел инопланетный корабль. — Нашел, — убитым голосом отозвался папа. — Ты как узнала, Галь? — Ты их все время находишь. Мяуканье прекратилось — мама начала кормить кошек, и в наступившей тишине особенно отчетливо было слышно, с какой виноватой интонацией папа рассказывает об очередном космическом корабле. — Галь, помнишь, как мы с грузчиками вчера глыбу в запасник перетаскивали? Чтобы ремонту не мешала. — Помню, конечно, — ответила мама. — И что ты об этой глыбе знаешь? — Все знаю. Ее нашли где-то возле сфинкса. По всей поверхности — иероглифы, но такие стертые, что реставрации не подлежат. Я сама писала заключение: «Научной ценности не представляет». — Ага! — внезапно завопил папа. — Не представляет?! А как мы втроем могли ее передвинуть, ты не подумала? Каменную глыбу размером три на пять метров! Мама молчала. Потом неуверенно спросила: — А вы ее что, втроем перетаскивали? Папа саркастически рассмеялся. — Вот так-то! Ближе к народу надо быть! — К грузчикам ближе? Ну, если ты настаиваешь… — покорно сказала мама. Мы со Стасом ухмыльнулись. — Галина! Не остри! Не время. — Папа, похоже, был настроен сурово. — Я привык к твоему юмору. У меня иммунитет на твои выходки. Я даже не спорю, когда бедные ребята учат никому не нужный древнеегипетский… — В жизни пригодится, — отрезала мама. — Галина! — возмутился папа. — Ты же восточная женщина! Ты не должна пререкаться с мужем! — Извини, дорогой, — как ни в чем ни бывало ответила мама. Когда хочет, она ведет себя как восточная женщина, а когда хочет — как очень даже европейская. — Так что там с глыбой? — Я отбил от нее кусок, — твердо сказал папа. Наступила гробовая тишина. Потом мама сказала: — Милый, только не волнуйся. Я приклею его на место, никто и не заметит. — Не надо, я цемента маленько плеснул и приладил. — Вандал! — охнула мама. — Ты же не реставратор! Ценна та глыба или нет, но ей уже пять тысяч лет! — от волнения она заговорила стихами. — А под тонким слоем камня — отполированный металл, — парировал папа. Снова стало тихо-тихо. Аж слышно, как кошки чавкают. Я зажал себе рот руками, чтобы не заорать. Ай да папа! А я не верил… — Какой металл? — спросила мама испуганно. — Неизвестный науке! — провозгласил папа. Правда, через секунду менее уверенно добавил: — Мне, во всяком случае, неизвестный. Голубовато-серый, очень твердый. Я зубилом царапал — никаких следов. Галя! Внутри глыбы, которой пять тысяч лет — пустотелый металлический предмет. Точно! Это может быть лишь инопланетный космический корабль. — Что будем делать? — очень тихо и послушно спросила мама. — Встанем рано, чтобы долго не спать, чтобы не терять время, — ответил папа. У меня глаза на лоб полезли. Впрочем… Раз уж папа нашел космический корабль, то вправе на радостях составлять и трехступенчатые фразы. У каждого лауреата Нобелевской премии должна быть своя маленькая странность, а то журналистам скучно будет. — Обколем весь камень с корабля, — продолжал он тем временем. — Люк поищем, чтобы внутрь забраться, чтобы корабль осмотреть, чтобы первыми все узнать… Потом позовем журналистов и покажем. А то если коллегам сказать, полмузея к открытию примажется. И твой начальничек Ленинбаев — в первую очередь. — Папа скрипнул зубами. — Он такой же мой, как и твой, — ледяным голосом сказала мама. — И не цепляйся к нему зря, он человек серьезный… — Ну конечно, — язвительно согласился папа, — уж он-то космические корабли не ищет. Чтобы время зря не терять. — И закончил торжествующе: — И не находит! Мама что-то примирительно ответила, но что — я не расслышал, потому что мне в ухо возбужденно зашипел Стас: — Пошли отсюда, пошли, — и поволок за рукав обратно на площадку. — Ты что?! — возмутился я уже за дверью. — Что, что! — передразнил Стас, — слышал же, папа сказал, «чтобы не лезли». Они без нас туда пойдут! — А мы попросимся, — неуверенно возразил я. — Так тебя и взяли! — он презрительно усмехнулся. — Нет уж, если сами не пойдем, последние корабль увидим. Или вообще не увидим. И, не советуясь больше со мной, он позвонил в дверь, как будто мы только что подошли. Если бы за ужином папа или мама хоть раз заикнулись о корабле, я бы, наверное, не согласился на авантюру брата. Но как и утром, за столом царила напряженная тишина, прерываемая только цоканьем когтей Ирбиса, которые ему лень втягивать в подушечки на лапах. Стас, не жуя, проглотил свою порцию сосисок с макаронами, залпом выпил чай и, пнув меня под столом, обяявил: — Мы пошли спать. — Угу, — подтвердил я, давясь сосиской. Мама взглянула подозрительно (обычно нас в постель загоняют со скандалом), но папа обрадованно поддержал; — Точно, идите спать, чтобы выспаться. — Мухер-хухер, ардажер,
Вдеп сьер-га сакжер-сакжер^[12]

Проходя по коридору в нашу комнату, Стас мимоходом выудил из кармана маминого плаща связку ключей. Мы разделись, переложили кошек с кровати на коврики, погасили свет и нырнули под одеяла. За стенкой папа с мамой принялись что-то оживленно обсуждать. — Стас, — тихонько сказал я, — а за ключи нам влетит. — Не влетит, — уверенно ответил он. — Через час вернемся и на место положим. Не нравилась мне его затея, и я, устроившись поудобнее, закрыл глаза. Я надеялся, что до того, как затихнут родители, мы оа заснем. Но не тут-то было. Я проснулся от того, что Стас, светя в лицо фонариком, щекотал меня под мышкой: — Вставай, каракуц сонливый, пришельцев проспим. Распахнув окно, я первым спрыгнул на землю, взял у Стаса фонарик и помог ему спуститься. Перебежав улицу, мы знакомой дрогой добрались до ворот музея и перелезли через ограду. Звеня связкой, Стас принялся лихорадочно подбирать ключ к двери. — Посвети, темно, — шепнул он. Направив луч на замочную скважину, я понял, что попадать в нее ключами Стасу мешает не слько темнота, сколько дрожь в руках. Я и сам чувствовал себя соучастником преступления. Но вот щелкнул замок, дверь скрипнула, и мы, протиснувшись в темное фойе, на цыпочках побежали под лестницу — к запаснику. Тт проблем не было, дверь открылась сразу. Первым, что попало в круг света моего фонарика, было злобное лицо Неменхотепа. Я вздрогнул, а Стас ухватил меня за руку. — Ни-никакой он не э-экспонат, сказал он, заикаясь. Я вытер пот со лба и предложил: — Может, домой пойдем? Но Стас уже взял себя в руки. — Ну уж нет, — решительно ответил он. — Первое слово дороже второго. — И двинулся мимо Неменхотепа вглубь — к каменной глыбе. Светя фонариком, мы обследовали ее, и без труда нашли приляпанный папой осколок. Я легонько ковырнул ногтем, и осколок отпал. Плохой из папы штукатур. В неровном отверстии блеснул металл. — Понял?! — забыв все страхи, вскрикнул Стас так, будто сам сделал и эту глыбу, и металлический предмет внутри нее. — Я же говорил! — и он любовно погладил голубовато-матовую поверхность. И тут в ватной тишине запасника раздался хруст, глыба дрогнула и раскололась широкой вертикальной щелью. Мы отскочили в сторону, а щель становилась все шире, и камень, как скорлупа с яйца, осыпался с гладкой поверхности металлического предмета. Что-то со стуком выпало из этой щели, но мы, зачарованные, не отрывая глаз, смотрели на капсулу космического корабля, уже совершенно очистившегося от каменной скорлупы. Корабль имел форму приплюснутого шара и стоял перед нами на боку, не падая потому, что его поддерживала широко открывшаяся крышка люка. А то, что капсула на боку, я понял, разглядев внутри два пилотских кресла. Выйдя из оцепенения первым, Стас подскочил к кораблю, уперся в него руками и крикнул мне: — Помоги поставить! Но помогать не пришлось. С диким грохотом капсула рухнула днищем на пол, и облако музейной пыли заклубилось в свете фонарика. — Ты что, — закричал я, — сторож проснется! — Да ладно, — махнул он рукой и полез в корабль. Я тоже решился подойти к нему, но запнулся и чуть не упал. Посветив под ноги, я увидел то, что выпало из корабля. Это была металлическая скульптура спящего сфинкса размером с большую собаку. — Стас! — позвал я, — посмотри! Он высунулся и посмотрел на скульптуру без всякого интереса: — Ты что, сфинксов не видел? Лезь сюда, тут такое!.. Я тоже забрался в корабль и минут пять мы занимались тем, что нажимая на разные кнопки и рычажки, играли в полет через Вселенную. — Навигатор! — кричал Стас. — Приборы отказали! Посмотри в иллюминаторы, куда летим! — Есть посмотреть в иллюминаторы! — ответил я, хотя никаких иллюминаторов в капсуле не было. И тут же решил возмутиться, что Стас без всякого права узурпировал на корабле неограниченную капитанскую власть. Но вдруг в углу, у самого входа в запасник, раздался звук, похожий на сдавленный хрип. Слегка струхнув, я посветил туда и увидел… Я увидел, как из своего саркофага медленно поднимается мумия Неменхотепа. — Стас! — закричал я шепотом, чувствуя, как шевелятся волосы на моей голове. — Это нам снится, — спокойно ответил Стас. — Точно-точно. И укусил себя за запястье. После чего сказал: — Нет, не снится. И заорал: — А-а! Не сговариваясь, мы ухватились за внутренние рукоятки крышки капсулы и что есть силы потянули ее вниз. Без особого труда крышка захлопнулась, а затем раздалось короткое тихое гудение и щелчок. Я сразу понял, что это сработали автоматические запоры, делающие капсулу герметичной. С полминуты в наступившей тишине слышался только нестройный стук наших зубов. Наконец, я, собравшись с духом, спросил: — Ты что видел? — Мумию, — ответил Стас и тут же предположил с надеждой: — А может, показалось? — Обоим одно и тоже? — А что, — подбадривая самого себя уверенным голосом, заявил он, — вот миражи, например, сразу многие видят… — Может, выйдешь тогда? — коварно предложил я. — Нет-нет-нет, торопливо ответил Стас и, помолчав, спросил: — А что же делать? Я тоже этого не знал. В темной капсуле было не очень-то весело, а главное — душно. И дышать становилось все труднее. Я понял, что часа через два мы просто задохнемся. — Костя, а помнишь, как прошлым летом мы с папой в лесу заблудились? — Ну? — сказал я, стараясь, чтобы голос не выдал паники, в которую я впадал. — Так я тогда два раза покойников видел. Стоят, прямо как живые, руки тянут… — Кончай пугать, дурак, и так страшно! — Да я не пугаю, я наоборот. Подойдем к покойнику, а это — дерево… Может, нам все-таки померещилось? — Показалось, — притворно согласился я, понимая, что внутри мы погибнем точно. — Давай вылазить. Но сказать это оказалось намного легче, чем сделать: сколько мы ни давили в крышку, встав ногами на пульт управления, она не подалась ни на миллиметр. — Надо какую-то кнопку нажать, — догадался Стас. — Ты дави на крышку, а я буду нажимать, — сказал я ему, сполз на сидение и принялся жать на все подряд, подсвечивая себе фонариком. А он светил уже очень слабо, потому что батарейка была старая. Ничего не выходило. Я уже чуть было не расплакался от страха и жалости к себе, когда в правом нижнем углу пульта фонарик высветил из темноты вкривь и вкось нацарапанную надпись над большой красной кнопкой: «ВЫХОД». Даже не успев удивиться, я надавил на эту кнопку, и в тот же миг неимоверная тяжесть вжала меня в спинку, а Стас и вовсе свалился в щель за креслом. Пульт вспыхнул десятками разноцветных огоньков и пронзительный визг резанул по ушам. Я успел увидеть, как прямо передо мной фосфором высветилось зеленое табло, а на нем быстро менялись красные четырехзначные числа. Еще я услышал, как Стас за спиной выкрикнул: «Ардажер!» И я провалился во тьму. Часть первая
Послезавтра

Глава 1