Откуда берутся дети?

- Объясняю тебе популярно, как делается аборт. Сперва расширяется вход в матку, потом туда засовывается специальный инструмент, которым раздавливают плод. То, что от него остается, потом выскабливается. Если срок небольшой, то плод можно просто высосать при помощи аппарата наподобие пылесоса, - рассказывал Сереже Балагурову знакомый врач-гинеколог.

- Ну а куда девается он сам...

- Кто - он?

- Ну, ребенок...

- Я же тебе сказал - выскабливается наружу. После этого он уже называется абортивным материалом, и материал этот можно просто выбросить в корзину, а можно употребить с пользой, лечебные препараты приготовить из него, например, или средства косметики.

- Нет, я не о том. Куда он сам девается?

- Что девается? Я тебе сейчас о чем говорил? - очень раздраженно спрашивал доктор, глядя на Сергея как на полнейшего идиота.

- Но как ты не понимаешь, о чем говорю я? - не менее раздраженно отвечал Балагуров, - Ведь мы были когда-то такими же, как это говорят у вас в медицине, плодами?

- Были.

- И что, в нас, по-твоему, тогда был только один “абортивный материал”? Тогда сейчас мы кто? Тот же самый абортивный материал, только выросший до неимоверных пределов?

Гинеколог пожал плечами:

- На такие вопросы медицина не отвечает, разве что психиатрия, но тут ты попал не по адресу. Все что я мог тебе сказать - я рассказал. Ну, так что, решаешься?

- На что?

- Чтобы Наташку свою привести, мы, кажется, с этого начали.

- Подумаю...

- Только думай скорее, а то все сроки пропустить можешь. У меня была одна такая дамочка, все раздумывала. В итоге родила дома в ванной, ребенка спрятала в чемодан, а потом, истекая кровью, поехала с этим чемоданом за город. Там она сыночка и утопила в болоте, поревев над сомкнувшейся над его тельцем трясиной. Потом поехала домой, а через два дня ей очень плохо стало, привезли к нам - гнойное расплавление матки, заражение крови, сделать ничего не смогли, почти сразу и померла.

- А почему она не захотела ребенка оставлять?

- Длинная история. У нее был гражданский брак с одним парнем, который она тщательно скрывала от родителей, а родители были уж очень высоко моральными людьми, как многие в их поколении. Если бы она показала им новорожденного, то ее просто из дома бы выгнали, а жить ей больше негде. Вот такая история и приключилась, но это к тебе не имеет никакого отношения, так что решайся скорее... Ведь вам ребенок сейчас явно не нужен, твоей жене заканчивать институт надо, а тебе - карьеру делать, без этого сейчас никак.

Вчера утром Сережа обнаружил свою гражданскую жену в крайне взволнованном настроении. По ее лицу можно было предположить, что произошло нечто экстраординарное, а что неожиданного может быть в шесть утра, если прошедшие часы они провели в глубоком сне, а до этого все было нормально.

- Что с тобой? - удивился Сергей.

- Вот, - она протянула ему бумажку экспресс-индикатора на беременность, на которой острым копьем сияла пронзительная ярко-красная полоса.

- И что? - спросонья не понял он.

- Беременная я! - воскликнула любимая.

Сережа мигом вскочил на ноги и совершенно голым забегал по комнате.

- Что делать?... - бормотал он.

- Решай сам. Скажешь делать аборт - сделаю, - отвечала ему Наталья, складывая с себя всякую ответственность. Материнский инстинкт был в ней явно слаб, и она не очень-то желала провести несколько будущих лет среди описанных пеленок и детского рева, однако и принять решение об умерщвлении не родившегося младенца она тоже не могла.

- Но я... Как же так... Вроде предохранялись... Не должно... - Рассеянно бормотал Сергей, ходя кругами по комнате. В таком настроении он и отправился на работу. После работы Балагуров встретился со своими друзьями, которые и посоветовали ему обратится за советом к специалисту. Однако от специалиста он вышел совсем растерянным.

- Ну не может такого быть, - говорил Сережа, придя домой. Он снял штаны и внимательно рассматривал свое “хозяйство”. Устроено оно было вполне обычно, как у всех людей, и на страницах медицинских учебников.

- Не может эта штука, называемая в народе нехорошими словами, породить что-то столь далекое от этого мира. Я еще понимаю, если бы это был огромный сперматозоид или нечто, подобное самому члену, - раздумывал Сережа о том, что же сейчас появилось в утробе Наташки, и не мог найти на это никакого ответа.

- Надо было стерилизоваться, тогда и вопрос бы отпал сам собой, - вслух размышлял он. Сергей представил, как он, листая хирургический учебник, сам себе перевязывает семенные протоки при помощи портновской иглы и простой капроновой нитки. Больно, конечно, зато надежно, и на всю дальнейшую жизнь можешь быть уверен, что не породишь уже ничего такого, что копошится сейчас в Наташкином нутре. Может это и хорошо, страдания не преумножишь, ведь потомку все равно придется и страдать и умирать. Разумеется, операцию пришлось бы делать самостоятельно, ибо любой хирург при подобной просьбе сразу же отправил бы к психиатру. Зато увидел бы рассекаемую собственную плоть, кровушку...

- Впрочем, все это поздно, ведь Оно уже зародилось, - Сергей оборвал свои мечтания. Тем временем пришла Наташка, и Сережа тут же велел ей раздеться догола. Потом он долго и внимательно рассматривал ее белую плоть, прощупывал и даже пронюхивал. Нет, и женское тело не способно дать на терзающий его вопрос никакого ответа...

Сережа прильнул к Наташиному животу и постарался мысленно проникнуть в его недра. Кожа, красненькие мышцы, сочная матка... А вот и оно, то, чего ни Сергею ни всем нам понять не дано. И тут Балагуров сам испугался своей мысли:

- А ведь мы все были такими! Значит, должны это помнить, ведь младенцы есть не только снаружи или в брюхе, они есть и в душе каждого из нас!

- Не поняла! - выразила свое удивление Наташа.

- Да я и сам здесь ничего не понимаю. Просто констатирую факт, - отозвался ее возлюбленный.

- Ну, так как, мне идти на аборт или нет? Решай что-нибудь, все-таки ты ведь мужик - прикрикнула на него Наталья.

- Я подумаю...

- Думай, только быстрее! А то поздно будет. Учти, если уже рожу - то детоубийцей не стану, и в ад детдома малыша не отдам, кто мы такие, чтобы обрекать живое существо на подобные страдания?! А аборт, быть может, и хорошо, чем раньше помрешь - тем меньше промучаешься, да и самой смерти все равно не увидишь...

- Ладно, разберусь. Ты ведь покупку своего летнего платья и то две недели обдумывала, все по магазинам ходила и примеряла - один фасон, другой. А тут дело гораздо серьезнее, чем платье... Постараюсь своим умишком кое-куда сходить. Со мной некоторые изменения могут произойти, так что особенно не удивляйся, даже если подумаешь, что я совсем сошел с ума.

Наташа смутилась и вопросительно посмотрела на мужа.

- Да ты не пугайся... Даже если и покажется, что я совсем рехнулся.

Наташка тяжело вздохнула, и, тщательно умыв руки, ушла на кухню. Теперь судьба неродившегося зависела исключительно от Сергея. Сережа все снова и снова представлял себе существо, лежащее в утробе жены, и от этих представлений у него начал мутиться рассудок. Он все больше и больше уверялся в том, что если младенец и будет выскоблен в виде “абортивного материала”, то что-то от него все-таки останется. И это “что-то” где-то будет существовать, и кто его знает, как оно повлияет на их дальнейшую жизнь? Может Оно будет им мстить, наказывая на каждом шагу в этой жизни, принося сплошные беды и неудачи? Или, может, Оно дождется их смерти и подействует уже там, откуда пока еще никто из людей не возвращался?

Балагуров придумывал все новые и новые варианты поведения того, что останется от плода после аборта. В результате его мысли дошли до предположения об слиянии всех не рожденных в одну гигантскую сущность, которая одним махом уничтожит этот мир и разом накажет все человечество вместе и с правыми и виноватыми. От последней мысли на душе стало совсем тоскливо.

- Надо это как-нибудь проверить, - сообразил Сереженька. Тут же появилась и идея возможной проверки. Если каждый человек когда-то был в таком состоянии, значит, он способен вспомнить о нем и в него вернуться.

Сергей направил армаду своего интеллекта на штурм глубин собственной памяти, на припоминание самого раннего момента своей жизни. Подобные танкам мысли лихо прорвались через недавно прожитые годы, намотали на гусеницы школьный и поздний детсадовский период и вклинились в раннее детство. Дальнейшее продвижение стало происходить все медленнее и медленнее, клинья мыслей все больше и больше увязали в глубинах памяти. Наконец перед ними вырос мощнейший укрепрайон, прорвать который они оказались уже не в силах. Перед этой непролазной стеной скопились какие-то отрывочные воспоминания, но даже про них Сережа уже не мог ясно сказать - происходили ли эти события с ним на самом деле, приснились ему или были просто кем-то рассказаны...

Сергей отступил на прочный плацдарм - в детскосадовский период своих воспоминаний и решил готовить с него наступление на стену, возвышающуюся где-то в туманной мгле самого начала.

Уже на следующий день стало понятно, что совмещать такого рода деятельность с чем-либо еще просто-напросто невозможно. Поэтому Сереже пришлось взять на работе отпуск, запастись всем необходимым, и практически полностью изолироваться от внешнего мира. Сидя на диване возле окна он шаг за шагом вспоминал свое детство, постепенно погружаясь в него.

Через два дня он сходил в универмаг и накупил целую кучу игрушек. Когда жена пришла домой, то к величайшему своему удивлению увидела своего мужа играющим в детские игры. При этом лицо Сергея выражало самый неподдельный интерес, какой можно увидеть только у малыша соответствующего возраста. Когда он брал игрушечную машину, то издавал звуки “Вж-ж-ж”, если водил по полу плюшевым медведем - то начинал за него рычать. Наташке осталось только повертеть пальцем возле своего виска.

Однако на этом ничего не заканчивалось, а только наоборот - начиналось. Серега подошел к ней и тоненьким детским голоском стал задавать кучу совершенно детских вопросов вроде “ Почему летает комар?” или “Как назовем этого мишку?”. В довершение всего Сереженька со смехом дернул Наташу за волосы. Наталье не оставалось ничего другого, кроме как отшлепать своего муженька по попе, что повергло его в дикий хохот. Потом, взявшись руками за виски, она удалилась на кухню, и больше в этот день из нее не выходила.

Сереженька тем временем стал баловаться. Он разбросал игрушки, опрокинул посудный шкаф, перебив большую часть посуды, нарисовал на оконном стекле непонятные каракули. Наташеньке пришлось срочно вызвать Сережину маму, ибо только она имела опыт общения с малолетним Сергеем.

Приехавшая мама, разумеется, первым делом набросилась на Наташку:

- Это ты моего сына довела!

- Да не виновата я! Он сам!

Наталья кое-как объяснила суть дела, которое она сама еще до конца не понимала. Им обоим потребовалось несколько часов для того, чтобы понять, что подобное и в самом деле возможно.

- Он хочет понять нашего неродившегося! А для этого пытается дойти мыслями до его состояния! - строила предположения Наташа.

- Да... Не хотелось бы доводить дело до психиатра, к ним в лапы только попади - вовек не вырвешься! - сделала единственно разумное заключение мама, - Но ничего, будем надеяться, что это все временное, потом само пройдет...

В сознании Сергея тем временем разрушались еще недавно казавшиеся незыблемыми причинно-следственные связи. Теперь он мог подкинуть мячик так, чтобы тот никогда не вернулся на Землю, отправиться в лес на поиски лешего или начать искать в своей квартире потайную комнату, в которой до него никто не бывал. Он снова стал предполагать, что где-то в мире есть пространство, в котором по-настоящему обитает Баба-Яга, Кощей Бессмертный и Змей Горыныч. Граница между реальностью и сновидением в нем стерлась, и все увиденные во сне события он стал ощущать как неотъемлемую часть своего жизненного опыта. А однажды ему даже показалось, что он, заснув вечером, вроде как не проснулся утром, перейдя сразу в совершенно другой день совсем иной жизни.

Процесс шел, и мысли Сережи отодвигались все глубже и глубже в сторону самого раннего детства. Вскоре он начал писаться, и маме пришлось покупать для него памперсы, на этикетке которых стояла лаконичная надпись “для взрослых”. Сергей произносил все меньше и меньше слов, говоря вскоре лишь “мама”, на чем он однако не остановился, и уже через два дня лепетал что-то вроде “Бу-лу-у”, “Му-ну-у”. Произносимые им нараспев наборы звуков и слогов весьма напоминали чириканье птиц, и Наташка даже предположила, что такой язык действительно где-то существует.

Теперь Сереженька явно пребывал в каком-то другом, слабо связанном с нами мире, принося сюда лишь отдельные его звуки, которые тоже скоро закончились. Вид взрослого человека, погрузившегося в столь потаенные глубины своей жизни, вызывал тяжелый, непонятно откуда идущий страх. Ничто отсюда не могло дойти до того мира, в котором находился он, и ничего не могло выйти оттуда, хотя сам “путешественник” был тут же, совсем рядом. Наташа дважды пыталась убежать из дома и трижды впадала в ужасающие истерики. Сережина мама никуда ее не отпускала и кое-как успокаивала:

- Ты ведь согласна, что на такое способен только непростой человек?! Какой-нибудь дядя Вася отправил бы тебя в абортарий, а потом только бы почесал у себя между ног и пошел за пивом! А наш Сергунчик не такой, он если куда-то пойдет, то уже не остановится...

- Но, а я как?! Как жить буду!?

- Успокойся, побродит он там и назад к тебе вернется. А не захочет возвращаться - уйдет весь, так что ты его даже никогда больше и не увидишь! Так что пока не суетись! Я уж лучше всех характер своего сыночка знаю! Я, может быть, и сама сейчас в мыслях с ним, до меня доходит кое-что от него!

- Но зачем он это сделал?

- Молодец он! Я бы тебя сразу на аборт отправила, очень не хочу быть бабушкой, молодая еще как-никак.

Ухаживать за “большим ребенком” было зверски тяжело. Описанное белье имело не в пример большие размеры, чем детские пеленки и распашонки, а стирать его приходилось так же часто. Кроме того, Сереженька вскоре не смог принимать никакой пищи кроме молока из рожка, и его приходилось кормить, как в очень далеком детстве. Когда мама выводила его на прогулку, то старики и старухи смотрели на впавшего в детство Сережу с явным сочувствием.

- Вот бедняга, убогоньким родился, - слышалось от них.

Но еще хуже этих банальных неудобств была абсолютная непостижимость для сознания нынешнего состояния Балагурова. Эта непонятность неудержимо направляла все мысли окружающих его людей в сторону осмысления происходящего, которое, увы, оказывалось абсолютно неосмыслимым. Постоянное чувство бесплодности собственного разума в буквальном смысле сводило с ума, и Наташа уже предполагала, что к психиатру им придется идти всем втроем. Вроде, как и галлюцинации у нее уже появились, и бредить потихоньку начала, и все показания для помещения в психушку стали, как говорится, налицо. Однажды она не смогла правильно определить пределы двери собственной комнаты, из-за чего напоролась на нее и посадила себе на лоб огромную шишку. Положение Наташеньки становилось отчаянным, и единственное, что ее еще хоть как-то успокаивало - это надежда на то, что все “от переутомления”.

Действительно, для женщин настали самые, что ни на есть, лихие времена, и они совершенно потеряли счет дням. Один месяц, другой, третий. Наташа уже забыла и про свою беременность и про недавнее желание сделать аборт, она только смотрела и смотрела на Сережу неестественно округлившимися глазами, ожидая от него чего-то уже совсем невероятного. О собственном ребенке Наталья вспомнила только незадолго до родов...

Тем временем внутри тела, отсюда по-прежнему именуемого “Сергей” происходило нечто невообразимое. Небеса вновь поражали Сереженьку своей глубиной и светились неисчислимыми вопросами, а в двух кварталах от дома воцарился край света. Границы предметов становились все менее и менее прочными, сливаясь постепенно в единую Идею Предмета. Сперва он не мог отличить пианино от птицы и звезду от стены дома, а вскоре - и Небеса от Земли или огонь ото льда. Разнообразные звуки из внешнего мира приобретали самые разнообразные музыкальные тона, невиданную плавность и делались все менее и менее делимыми и, в конце концов, слились с той же разноцветной Идеей Предмета, став ее неотъемлемой частью. Вскоре туда же примешались и запахи, и все ощущения, да и сам Сережа прочно забыл о том, что он где-то заканчивается, и где-то в мире еще существуют места, в которых его нет, и время слилось с пространством в сладостном экстазе. И когда Сергей, утратив все ощущения, свойственные наземному живому существу, целиком и полностью перестал быть Сергеем, полностью превратившись в потустороннюю звучащую-светящуюся Идею, его захватило пронизывающее чувство присутствия Нечто, частью чего он на самом деле и являлся. Нечто смотрело на него со стороны, как на вернувшегося домой блудного сына. Как он хотел вернуться! Столь сильное желание неведомо ни одному из смертных! Однако понял, что рано...

На восьмом месяце Сереженька начал потихоньку возвращаться в свое прежнее состояние, что страшно обрадовало домочадцев. Он проходил те же стадии, что и в раннем детстве, только намного скорее. Сперва начал говорить “птичьим” языком, потом - ползать, потом - ходить. Снова стал баловаться, чуть было не сунул палец в розетку, а потом перерезал электропровод, чтобы узнать, как он устроен. В таком состоянии он и отправился в роддом забирать свою благополучно родившуюся доченьку, которую он сначала принял за игрушку, стал подбрасывать в воздух и ловить руками. Пришлось отобрать у него малыша, чтобы, не дай Бог, не покалечил нечаянно. Однако Сереженька не унимался, он неистово тряс погремушкой над самым ухом дочки и приговаривал “У-тю-тю-тю-тю”.

Через две неделе Сережина дочка смогла поднимать и опускать свою голову, а он сам почти окончательно приобрел свой прежний вид, только иногда во сне отворачивался к стенке и чирикал что-то по-птичьи. Правда, смысл этих чириканий он уже и сам не понимал.

Память об этом путешествии почему-то сразу же стерлась в Сережином сознании, и при попытке реконструировать собственное состояние всего-навсего трехмесячной давности его мысли опять упирались в непроницаемую глухую стену. Но, тем не менее, что-то от пережитого все-таки осталось. Это “что-то” навсегда засело в Сереженькином взгляде, в глубине мыслей и иногда выползало на свет Божий в моментально забывающихся снах. Иногда в этих сновидениях он принимался кричать на совершенно человеческом языке: “- Из меня все! Из меня все растет! И я сам - из себя! Куда?!”, но кто же прислушивается к изреченному во сне. После таких снов он обыкновенно просыпался в холодном поту и шептал на ушко жене:

- Мы вернемся! Неприменно вернемся! Навсегда!

Но на вопрос “ Куда?” отвечал полным молчанием, да сбивчивыми слова о том, что он говорил это совершенно случайно и совсем не про это.

Наташа страстно мечтает повторить Сережин опыт, надеясь сохранить его в своей памяти, в чем она почти уверена. Ведь говорят, что у женщин память лучше!