ГАЛИНДА 7 page

– Мисс Клютч, я хочу сказать… я хочу попросить у тебя прощения… – начала Глинда, но Эльфаба, нагнувшись, заслонила ее от опекунши и проговорила:

– Прежде чем вы нас покинете, ответьте: кто убил профессора Дилламонда?

– Неужели вы не догадываетесь?

– Мы хотим знать наверняка.

– Ну что ж, я почти видела убийство. Оно только произошло: нож еще был там, и на нем не успела засохнуть кровь.

Мисс Клютч перевела дыхание.

– Рассказывайте, – торопила ее Эльфаба. – Что вы видели? Это важно.

– Я видела нож, я видела, как налетел ветер, чтобы забрать профессора, и видела, как железная рука оборвала его жизнь.

– Это был Громметик, да? – подгоняла Эльфаба.

– Ну я же говорю, – подтвердила мисс Клютч.

– И что, он вас заметил? Напал? Это из‑за него вы заболели?

– Я заболела потому, что пришло время болеть, – мягко ответила мисс Клютч. – Мне не на кого жаловаться. А теперь подходит время умирать, так что не мучь меня больше. Вот возьми мою руку.

– Но ведь это я виновата, – начала опять Глинда.

– Лучше помолчи, дорогая, – ласково сказала мисс Клютч и похлопала ее по руке, потом закрыла глаза и пару раз глубоко вздохнула. Девушки тихонько сидели рядом с больной. Из коридора доносились шаги директрисы. Потом по комнате и вправду будто пронесся ветер – и мисс Клютч не стало. Только слюнка поползла из угла рта по щеке на угодливую наволочку.

Похороны прошли скромно. На первых двух рядах в церквушке сидели близкие друзья Глинды, сзади стайкой собрались опекунши, но все же ощущалась какая‑то пустота. После того как тело умершей, завернутое в саван, скользнуло в печь, собравшиеся прошли помянуть ее в кабинет мадам Кашмери. Оказалось, что директриса не стала тратиться на угощения: чай был несвежий и безвкусный, а печенья жесткие, как камень, и к ним не давали ни мармелада, ни даже взбитых сливок.

– Неужели нельзя было поставить хоть чашечку взбитых сливок? – укоризненно спросила Глинда.

– Ах, моя дорогая, – отвечала Кашмери, – я удивлена вашим вопросам. Разве вы не знаете, что надвигается голод, что в деревнях коровы умирают от истощения и цена молока неуклонно растет? Приходится быть экономными. Я ведь себе тоже отказываю.

Глинда отвернулась и двинулась было прочь, но тут ей на плечо легли толстые, увешанные кольцами пальцы директрисы. От этого прикосновения кровь застыла в жилах.

– Я хотела бы поговорить с вами и сестрами Тропп, – услышала она ее голос. – Когда гости разойдутся, пожалуйста, задержитесь.

– Кашмери что‑то хочет, – передала Глинда сестрам. – Велела остаться после поминок.

– Только ни слова о том, что рассказала мисс Клютч, – предупредила Эльфаба. – И даже о том, что она приходила в себя. Всем ясно? Несса? Няня?

Они кивнули. Перед прощанием Бок и Эврик сказали, что собираются позже в трактире «Персики и почки» на Регентской площади. Девушки обещали прийти. Там они устроят более достойные поминки бедной опекунше.

Гости разошлись, только Громметик убирал со стола. Мадам Кашмери заботливо подбросила в огонь несколько поленьев.

– После, после уберешь, железяка, – сказала она слуге. – Иди погуляй. Смажь суставы.

Громметик удалился с оскорбленным видом. Эльфаба едва подавила в себе желание пнуть его ботинком под зад.

– И вы тоже, няня. Пойдите отдохните от своих трудов.

– Что вы, как же я оставлю Нессарозу?

– Очень просто. Сестра прекрасно о ней позаботится. Правда же, Эльфаба? Вы ведь добрая душа?

Эльфаба открыла было рот – не иначе, ее покоробило слово «душа», – но только поморщилась и кивнула няне. Та послушно вышла, но прежде чем закрыть за собой дверь, проворчала:

– Не мне, конечно, жаловаться, но такой убогий стол! И на поминках!

– Увы, – вздохнула мадам Кашмери, голи оправдываясь, то ли жалуясь на слуг.

Она оправила юбки и жакет, расшитый медными блестками, словно золотой чешуей. «Двуногая разукрашенная рыба, – в очередной раз подумалось Глинде. – И как только она стала директором?»

– Девочки мои, – начала мадам Кашмери. – Теперь, когда мисс Клютч нас покинула, мы должны взять себя в руки и двигаться дальше. Первым делом я прошу вас исполнить свой печальный долг и передать мне ее последние слова. Так вам будет проще справиться с горем.

Глинда – а именно ей девушки отвели главную роль в разговоре – набрала побольше воздуха и сказала:

– Ничего особенного. Несла какой‑то вздор до самого конца.

– Неудивительно. Бедная страдалица. Но какой именно вздор?

– Я, право, не разобрала.

– Не говорила ли она, например, о смерти профессора?

– О смерти профессора? Не знаю, все было так сумбурно.

– Я предчувствовала, что на своем смертном одре мисс Клютч снова переживет те страшные мгновения. Умирающие часто пытаются в последние минуты жизни разрешить мучившие их загадки. Пустая трата сил. То, что увидела ваша бывшая опекунша, безусловно, ее потрясло. Мертвое тело профессора. Кровь. И – Громметик.

– Да? – выдохнула Глинда. Сестры стояли с обеих сторон от нее, не шелохнувшись.

– Тем злополучным утром, – продолжала директриса, – я рано поднялась и предавалась духовным размышлениям, когда обратила внимание, что в лаборатории профессора Дилламонда горит свет. Полагая, что он устал, я послала к нему Громметика с освежающим чаем. Слуга обнаружил профессора в беспамятстве возле разбитого увеличительного стекла: видимо, он неловко наткнулся на осколок и перерезал себе яремную вену. Печальный пример чрезмерного научного рвения, если не сказать – гордыни, в отсутствие элементарного здравого смысла. Даже лучшим из нас нужен отдых. Не зная, что делать, Громметик стал щупать пульс, но сердце профессора уже не билось. Видимо, тогда и вошла мисс Клютч – и увидела забрызганного кровью Громметика. Что только ее понесло в лабораторию совать нос в чужие дела? Но не будем непочтительно отзываться о мертвых.

Глинда шмыгнула носом и сочла благоразумным умолчать, что мисс Клютч увидела нечто необычное еще вечером и пошла на проверку.

– Думаю, от ужаса к мисс Клютч и вернулась ее болезнь. Кстати, теперь вы, наверное, понимаете, почему я отпустила Громметика. Он очень раним и, боюсь, подозревает, что ваша опекунша винила его в смерти профессора.

– Мадам Кашмери, – неуверенно сказала Глинда. – Мне надо кое в чем вам признаться. Та болезнь, о которой я вам рассказывала, – я ее выдумала. Ничем подобным мисс Клютч никогда не страдала. Но, клянусь, я не насылала на нее эту болезнь.

Эльфаба с напускным равнодушием изучала лицо директрисы. Нессароза почтительно хлопала ресницами. Но если мадам Кашмери и знала про обман Глинды, то не подала вида. Она оставалась невозмутимой, как привязанная лодка.

– Что ж, это только подтверждает мои наблюдения: в вашей вздорной голове скрыто богатое воображение, даже способность к прорицанию.

Мадам Кашмери встала, шелестя юбками, словно ветер на хлебных полях.

– То, что я сейчас скажу, должно остаться между нами. Я жду от вас полного повиновения. Вы понимаете?

Девушки ошеломленно молчали. Директриса с высоты своего роста сверху вниз смотрела на них. «Так вот почему она похожа на рыбу! – со всей отчетливостью поняла вдруг Глинда. – Она совсем не моргает!»

Приняв молчание студенток за согласие, мадам Кашмери продолжила:

– Я наделена полномочиями от властителя, могущество которого вы даже не представляете, и пытаюсь выполнить важнейшую задачу, без которой немыслима безопасность нашей страны. Вот уже не один год я тружусь, и теперь пришло время пожинать созревшие плоды.

Директриса многозначительно посмотрела на девушек. Они и были этими плодами!

– Все, что вы здесь услышите, не выйдет за пределы этой комнаты, – властно провозгласила мадам Кашмери. – Вы не захотите и не сможете нигде повторить мои слова. Я связываю вас обещанием, накладываю защитный кокон, удерживающий секрет внутри вас. Нет! – Она взмахнула рукой, заглушая протест Эльфабы. – Не смей возражать! Заклятие наложено, и вы обязаны меня выслушать.

Глинда проверила, чувствует ли она на себе какое‑то заклятие, но все чувства заглушались страхом и беспомощностью. Она оглянулась на сестер. Нессароза в своих ослепительных башмачках вжалась в кресло, ее ноздри широко раздувались от ужаса или восторга. Эльфаба, напротив, выглядела такой же самоуверенной и хмурой, как обычно.

– Вы живете в искусственном девичьем мирке, – вещала Кашмери. – Да, я знаю, иногда вы еще встречаетесь с мальчишками из соседних колледжей. Бесполезные существа. Для одного лишь хороши, но даже в этом на них нельзя положиться. Впрочем, я отвлеклась. Я хочу сказать, что вы ничего не знаете об истинном положении дел в нашей стране. Сколь велико беспокойство ее жителей. Одни группы ополчаются на другие: народ на народ, банкиры на фермеров, рабочие на торговцев. Сегодня Оз – это клокочущий вулкан, готовый вот‑вот извергнуться и сжечь всех нас зловонной лавой.

Вам, может, кажется; что у Гудвина сильная власть? Полно, так ли это? Да, он контролирует внутреннюю политику и выторговывает прибыльные сделки с кровопийцами из Эва, Джеммико и Флиана. Он правит Изумрудным городом с умением, невиданным для деградирующей династии мордатых Озм. Без него государство давно бы рухнуло. Мы должны быть ему благодарны. Удивительно, как много трудностей решает крепкий кулак. Как говорится, вежливость вежливостью, но лучше иметь дубинку под рукой. Вижу, вам не нравятся мои слова? Согласитесь хотя бы, что мужчина лучше женщины олицетворяет власть.

Но не всегда все так, как кажется. Постепенно выяснилось, что фокусов Гудвина надолго не хватит. Неизбежны волнения, бунты – те самые нелепые, бессмысленные бунты, во время которых люди так упоенно режут друг друга ради политических перемен, которые через какие‑нибудь десять лет откатятся назад. Столько смысла в жизни появляется, правда? Зачем, в самом деле, чем‑то заниматься, когда можно бунтовать? В общем, Гудвину нужны надежные помощники. Те, на кого можно положиться. Кто со временем станет его ближайшими соратниками. Генералами в постоянной войне. Кто способен подчинять и управлять и у кого хватит ума не развалить страну.

Одним словом, женщины.

Поэтому я и собрала вас здесь. Вы еще очень молоды, но даже представить себе не можете, как быстро повзрослеете. Что бы я ни думала о вашем поведении, я сразу вас выделила из толпы: вы гораздо‑способнее, чем кажетесь на первый взгляд. Нессароза, поскольку ты приехала к нам недавно, в тебе разобраться труднее всего, но я чувствую: стоит тебе вырасти из своей детской набожности, как у тебя проявится могучая сила, которой болезнь не помеха. Эльфаба, превыше всего ты ценишь собственную независимость. Даже сейчас, во власти моих связующих чар, ты сопротивляешься каждому слову. Это говорит о крепкой воле, за что я тебя и уважаю. Ты не выказала ни малейшего интереса к магии, да я и не вижу в тебе особой наклонности к ней. Скажу лишь, что твой гордый дух одинокой волчицы может быть обуздан – ода! – и тебе не придется доживать свои дни пожираемой невыплеснутым гневом. Ну а ты, Глинда, ты все еще удивляешься своим магическим способностям, а ведь я их давно в тебе распознала. Я даже надеялась, что ты заразишь Эльфабу своим увлечением, но этого не произошло, что лишний раз подтверждает ее несгибаемый характер.

Но я по вашим глазам вижу, что вы мне не доверяете. Ты, Глинда, лихорадочно пытаешься сообразить: «Неужели кошмарная Кашмери подстроила, чтобы мисс Клютч поранилась на вокзале, и меня поселили с Эльфабой? Неужели Кашмери заставила мисс Клютч спуститься в лабораторию, найти мертвого Козла и слечь с болезнью, чтобы приехала няня и привезла с собой Нессарозу?» Все это глупости, но мне даже лестно, что ты подозреваешь во мне такое могущество.

Директриса прервалась и как будто слегка покраснела.

– Я всего лишь служанка власти, – продолжала она. – Мое призвание – развивать чужие таланты. Здесь я выполняю свое скромное призвание, здесь вношу скромный вклад в историю.

Ну а теперь – к делу! Я хочу, чтобы вы задумались о своем будущем. Я хочу превратить – точнее, посвятить – вас в Наместницы. Со временем я подберу вам закулисные должности в разных концах страны. Помните, меня наделили этой властью те, чьи туфли я недостойна целовать. (При этом Кашмери гордо расправила плечи, считая, видимо, за великую честь быть вообще удостоенной внимания таких таинственных сил.) Вы станете тайными советниками для верховных правителей, ни кому не известными посланницами мира, призванными подавлять бунтарские настроения в самых беспокойных слоях общества. Разумеется, еще ничего не решено, и последнее слово останется за вами, но шепнете вы его только мне – такова природа наложенного на вас заклятия. Я призываю вас хорошенько подумать. Одну Наместницу я посажу в Гилликин. Глинда, с твоим благородным происхождением ты сможешь пробраться куда угодно: хоть в свинарник, хоть на бал к маркграфам. Ах, не морщись так. Голубая кровь досталась тебе лишь от матери, да и та седьмая вода на киселе. Гилликинская Наместница! Звучит?

Глинда завороженно слушала.

– Эльфаба, – продолжала директриса. – Хоть ты и полна юношеского презрения к наследственным титулам, ты все же правнучка герцога Троппа, чей разум постепенно угасает. Однажды ты унаследуешь Кольвенский замок, эту громадину с претензией на значительность посреди Нестовой пустоши, – и сможешь стать Манчурской Наместницей. Несмотря на свой необычный цвет кожи, а может, как раз благодаря ему ты воспитала в себе независимость суждений, неприятие авторитетов – словом, то упрямство, которое в умеренном количестве даже полезно. Оно тебе пригодится, поверь мне.

Что касается тебя, Нессароза, то ты, возможно, захочешь вернуться с няней в Квадлинию, туда, где выросла. Обстановка там жалкая, особенно после истребления жабоподобных туземцев, однако со временем она наладится, и кому‑то придется присматривать за рубиновыми приисками. Нам нужен там свой человек. Ты ведь не рассчитываешь вращаться в высшем свете, правда? Без рук это будет затруднительно. В конце концов, разве можно танцевать без рук?

Что до Винкуса, то вряд ли нам будет нужна там Наместница, по крайней мере в обозримом будущем. По плану в этой богом забытой земле скоро вообще никого не останется.

Мадам Кашмери прервалась и оглянулась.

– Я понимаю, девочки, вы молоды, и мои слова вас огорчают. Воспринимайте их не как приговор, а как редкую возможность. Спросите себя: «Какие перспективы открывает мне пусть тайная, но важная и ответственная должность?» И самое главное: «Как я смогу послужить своей стране?»

Эльфаба переступила с ноги на ногу, задела боковой столик и уронила оттуда чашку с блюдцем.

– Вы так предсказуемы, – вздохнула мадам Кашмери, глядя на осколки. – Это упрощает мою задачу. Ну, девушки, а теперь идите и подумайте о моих словах. Помните: вы связаны обетом молчания. Не пытайтесь обсуждать услышанное здесь даже между собой – от этого у вас только разболится голова и сведет желудок. Все равно вам не преодолеть мои чары. Где‑нибудь в следующем семестре я позову вас к себе по одной, и вы дадите мне ответ. Ну а если вы предпочтете оставить свою страну в час нужды, – она всплеснула руками в притворном отчаянии, – что ж, на вас свет клином не сошелся.

На улице хмурилось. С севера, за серокаменными башнями, тянулись тяжелые темные тучи. Похолодало, и по дороге в трактир девушки плотно закутались в платки.

– И что, интересно, эта старая интриганка наговорила вам такого, чего я не должна была слышать? – возмущалась няня.

Девушки потупились, не ответили.

– Обсудим за столом, – сказала наконец Эльфаба. – Поднимем бокал шампанского в память о мисс Клютч.

– Я бы не отказалась от взбитых сливок, – сказала няня. – До чего же скупа эта Кашмери! Никакого уважения к умершим!

Только теперь Глинда стала понимать, как сильны наложенные чары. И не только потому, что язык не поворачивался передать разговор с директрисой – сами слова, их смысл начинали таять в памяти. Ей что‑то предложили. Предложили, так ведь? Что‑то не очень честное, что‑то… о государственной службе. Какие‑то танцы на балах. Смех, бокал шампанского, красавец‑мужчина развязывает пояс, его накрахмаленный рукав приятно щекочет ей шею, качает рубиновые сережки… Вежливость вежливостью, но лучше держать дубинку под рукой. Или, может, это было не предложение, а предсказание? Дружеское напутствие во взрослую жизнь? И слова, конечно, предназначались ей одной, остальные не слушали. Мадам Кашмери говорила только с Глиндой, подтверждала ее способности. Говорила о великом будущем. Вежливость вежливостью, но лучше хороший мужик под рукой. Он вешает галстук на спинку кровати и ведет бриллиантовой запонкой по ее коже. Это какой‑то сон, директриса не могла говорить про мужчин. Это все от горя. Бедная мисс Клютч! А мадам Кашмери – добрая, скромная женщина – хотела всего лишь утешить своих студенток. Конечно, потому она их и задержала, ей трудно говорить на людях. Но вот мужской язык пробирается между ног, во рту вкус взбитых сливок…

– Держите ее, – вскрикнула Нессароза. – Я не могу, я…

Они осели одновременно: Несса на грудь няни, а Глинда – в руки подоспевшей Эльфабы.

Глинда содрогнулась от отвращения, когда вместо красавца‑мужчины увидела зеленое остроносое лицо, но тут же блаженная улыбка тронула ее губы.

– Спокойно, – говорила Эльфаба. – Здесь не место. Держись.

Меньше всего Глинде хотелось держаться, но здесь, возле телеги с яблоками, на краю рынка, где по дешевке сбывали подпорченную рыбу, действительно было не место.

– Вот дура! – Эльфаба сама говорила чужим, глухим голосом. – Держись, ну! На что тебе только голова дана? Ну же, очнись, ты мне слишком дорога.

– Уф! – выдохнула Глинда, когда подруга опустила ее на кучу соломы и приступ закончился так же внезапно, как начался. – И нечего так нервничать.

– У, девочки, – отдуваясь, сказала няня, усадив Нессарозу и сняв с нее башмачки. – Немудрено упасть в обморок от такой тесной обуви. Тот, кто себя бережет, носит обувь попросторнее, кожаную или деревянную.

Она помассировала Нессарозе стопы. Та простонала, томно прогнулась в спине, но вскоре успокоилась и задышала ровнее.

– С возвращением в Оз, – сказала ей няня, когда она открыла глаза. – Чем это вас, интересно, накормила госпожа директор?

– Ну все, они пришли в себя, нечего рассиживаться, – поторопила Эльфаба. – Нас ждут, и дождь вот‑вот начнется.

В популярном у студентов трактире «Персики и почки» их друзья уже заказали столик в укромном уголке, выпили не одну кружку пива и даже прослезились. Эврик вальяжно развалился на скамье, оперевшись спиной о стену, приобняв Фьеро и положив ноги на колени Шень‑Шень. Бок и Кроп о чем‑то спорили, а Тиббет пел нескончаемую песню на ухо Фэнни, которая едва удерживалась от того, чтобы всадить ему в ногу вилку.

– А, вот и они! – протянул Эврик и сделал вид, будто пытается встать.

Компания оживилась: последовали новые шутки, заказали очередную порцию бутербродов, а Эврик вывалил на стол неприлично высокую горку монет и потребовал взбитых сливок на всех. Деньги творят чудеса, и вот уже на столе возвышались воздушные белые сладкие горы, от вида которых у Глинды почему‑то неприятно засосало под ложечкой. Друзья отправляли в рот полные ложки лакомства, строили из него фигурки, даже стали кидаться друг в друга, пока не появился управляющий и не попросил их покинуть трактир. Друзья нехотя подчинились. Если бы они только знали, что это их последний вечер вместе! Прошел сильный дождь, и вода шумела в канализационных трубах, а мокрые камни мостовой отражали свет уличных фонарей.

– Есть предложение, – заплетающимся языком сказал Эврик, выделывая ногами такое, будто обрел гибкость соломенного чучела. – Давайте пойдем в «Приют философа». Есть храбрецы?

– Вот еще удумал! – отозвалась более трезвая няня.

– Я тоже хочу, – заныла Нессароза, опасно покачиваясь из стороны в сторону.

– Ты даже не знаешь, что там, – хихикнул Бок и икнул.

– Все равно, – настаивала она. – Я не хочу вас оставлять. Не хочу идти домой.

– Тише, Несса, успокойся, – сказала Эльфаба. – Это место не для нас с тобой. Пойдем домой. Глинда, пошли.

– Я еду в «Приют философа», – заявила Глинда. – И ты, – она воинственно ткнула пальцем в Эльфабу, – мне не указ. Я хочу сама убедиться, правда ли то, что о нем говорят.

– Пусть остальные поступают как им вздумается, но мы идем домой, – сказала Эльфаба так твердо, что Глинда сделала к ней несколько неуверенных шагов.

– А ты, Бок? – обратилась Эльфаба к юноше, на лице которого боролись противоположные чувства. – Ты ведь не хочешь идти в этот грязный притон. Так не позволяй другим навязывать тебе свои желания.

– Откуда тебе знать? – спросил Бок. – Откуда тебе, Эльфи, знать, чего я хочу, если я сам пока не понял? А?

– Поехали с нами, – предложил Эльфабе Фьеро. – Мы тебя очень хорошо попросим.

– Я тоже хочу! – капризно воскликнула Глинда.

– Ну‑ну, не плачь, может, нас и возьмут, – успокоил ее Бок. – В память о старой дружбе, а?

Тем временем остальные разбудили сонного извозчика и забирались к нему в коляску.

– Бок, Глинда, Эльфи, айда с нами! – кричал из окна Эврик. – Неужели боитесь?

– Подумай хорошенько, – упрашивала Бока Эльфаба.

– Я только и делаю, что думаю! – простонал он. – Когда‑то ведь надо и чувствовать! Когда‑то надо жить! Можно я поживу чуть‑чуть в свое удовольствие? Хоть сегодня, а? Хоть я невелик ростом, но все‑таки не ребенок!

– Ты будешь им, если поедешь, – возразила Эльфаба. Глинда, решив, что пора действовать, вырвалась и полезла в коляску. Эльфаба вцепилась ей в локоть и рывком повернула к себе.

– Не смей! – прошипела она. – Мы едем в Изумрудный город.

– Я еду с друзьями в «Приют философа».

– Да сегодня же, дура! Сегодня едем.

Няня уже вела Нессарозу к колледжу. Извозчик щелкнул поводьями, и коляска медленно тронулась. Глинда хотела было обругать подругу, но осеклась на полуслове.

– Что? Что ты сказала?

– Ты прекрасно слышала, и я не собираюсь повторять. Мы идем домой, складываем вещи и отчаливаем.

– Но ведь ворота будут закрыты.

– А мы через забор в саду. Едем к Гудвину, и к черту возражения.

Бок не верил своему счастью: наконец‑то он ехал в «Приют философа»! Лишь бы только его не вырвало в самую ответственную минуту. И лишь бы это приключение хоть частично осталось завтра в памяти, несмотря на мстительно тянущуюся к вискам головную боль.

Снаружи местечко было тихое, совсем не соответствовавшее репутации самого злачного заведения в городе. Окна на фасаде домика были целомудренно закрыты ставнями. Возле входа расхаживали две Гориллы, распугивая хулиганов. Эврик выпрыгнул первым и стал пересчитывать друзей, пока они вываливались из коляски.

– Шень‑Шень, Кроп, Бок, Тиббет, Фьеро, Фэнни, ну и я. Итого семеро. Как мы только уместились?

Он заплатил извозчику, накинув щедрых чаевых, пробормотал что‑то невнятное про память о мисс Клютч и повел притихших друзей за собой.

– Идемте, идемте, – подгонял Эврик. – Мы уже достаточно взрослые и достаточно пьяные. Нас семеро, сэр! – объявил он тени в окошке.

– Какой я вам сэр? – Тень приблизилась к стеклу и превратилась в старуху в съехавшем набок розоватом парике. Она смерила их недобрым взглядом. – Меня зовут Якль. Что будете брать, господин хороший?

– Брать? – растерялся Эврик и потом, осмелев, воскликнул: – А все!

– Я про билет, дорогуша. Вам что: круть‑верть на танцульках или трах‑бах в винных погребах?

– И то, и другое.

– С нашими правилами знакомы? Двери закрывают, от оплаченного не отказываются.

– Дайте уже нам билеты. Сами разберемся, не дураки.

– Да уж, вы никогда не дураки, – проворчала старуха. – Держите и ступайте с богом. Или к богу. – Она выпрямилась и важно, с напускным благочестием произнесла: – Входите, и да раскроются пред вами райские врата!

Дверь распахнулась, и друзья спустились по узким каменным ступенькам. Внизу гном в багряном плаще проверил их билеты.

– Откуда вы, молодежь? Из пригорода?

– Из университета, – сказал Эврик.

– Ишь ты! И все такие разные. Вот ваши билеты – семь бубен. Видите: семь бубновых знаков здесь, здесь и здесь. Пойте, танцуйте, веселитесь. Выпивка бесплатная, девочки красивые. Примерно раз в час я закрываю входную дверь и открываю вот эту, – он показал на массивную дубовую дверь, запертую на два крепких засова, – и вы либо заходите туда все вместе, либо не заходите вовсе. Таковы наши правила.

Друзья прошли в зал. Певичка на сцене пародировала известную песню «Что такое Оз без Озмы?» и ласкала себя разноцветным боа. Несколько эльфов – настоящих эльфов! – бренчали аккомпанемент. Бок никогда еще не встречался с этим народом, хотя знал о целом эльфийском племени неподалеку от Закамышья.

– Какие чудные, – пробормотал он, приглядываясь к ним. Они походили на мартышек, только лысых, без внешних половых признаков, и голых, если не считать красных шапочек. «Смотри‑ка, Эльфи, не твои ли это детки?» – хотел сказать он, но, обернувшись, вспомнил, что Эльфаба с ними не поехала и Глинда тоже. Черт!

Друзья присоединились к танцующим. В первый раз Бок видел такую разношерстную публику. Здесь были люди, Звери, гномы, эльфы и даже несколько механических существ неясного пола. Взад‑вперед сновали крепкие белокурые юноши с полными подносами кислого, зато бесплатного тыквенного вина, к которому друзья не преминули приложиться.

– Слушай, может, нам хватит? – через какое‑то время сказала Боку Фэнни. – Вон посмотри на ту Бабуиншу: совсем уже из платья вылезла. Еще немного – и мы будем такими же. Может, пойдем отсюда?

– Думаешь? – спросил Бок с плохо скрываемой радостью. Ура, вот и выход! Ему тоже становилось тут не по себе. – Я бы, конечно, еще потанцевал, но если тебе не нравится… Пойдем скажем Эврику. Вон он, клеится к Шень‑Шень.

Но не успели они добраться до него, как эльфы издали истошный вопль, а певичка, соблазнительно качнув бедрами, объявила:

– Дамы и господа! Вы слышите брачный зов. На зов, дорогие господамы, приглашаются… – Она бросила взгляд на бумажку. – Пятерка треф, тройка треф, шестерка червей, семерка бубен и – ах, какая прелесть! – двойка пик, молодожены! Проходите, дамолюбы и господруги, к воротам вечного блаженства. Там мы вами и займемся, еще как займемся!

– Эврик, пойдем отсюда! – попросил Бок, но к ним, уже заперев входную дверь, ковыляла старуха Якль из билетной кассы. Она хорошо помнила, кому какие карты достались.

– Проходите, проходите, кого назвали, – шамкала она беззубым ртом. – Не задерживайтесь. Веселей, ребятки, вы не на похоронах.

«Похороны, – подумал Бок, пытаясь воскресить в памяти образ доброй и заботливой мисс Клютч. – А ведь были и похороны».

Время отступать – если оно когда‑то было – уже прошло. Избранников провели через распахнутые дубовые двери по спускающемуся коридору мимо обитых красным и синим бархатом стен на звуки задорной плясовой. Приторно‑сладкий запах курящихся листьев тимм приятно щекотал нос. Процессию возглавляла Якль; за ней, раздираемые любопытством и похотью, шли двадцать три избранника, а в хвосте шагал гном. Бок осмотрелся, впитывая впечатления, насколько позволял одурманенный мозг. Вот Тигр в высоких сапогах и коротком плаще вышагивал на задних лапах. Парочка богачей с молодыми дамами: все в черных масках – то ли для остроты ощущений, толи чтоб избежать возможного шантажа. Группа мужчин, с виду заезжих торговцев, две зубастые тетеньки, увешанные бижутерией. Молодоженами оказались двое марранов, глазевших по сторонам разинув рты. Бок надеялся, что хоть сам выглядит поприличнее. Из его друзей только Эврик и Шень‑Шень сгорали от нетерпения и еще Фьеро, который, похоже, даже не понял, что их ждет. Остальным было не по себе.

Они вышли к сумеречной арене, вокруг которой поднимались шесть трибун. Потолка не было видно: он терялся в густой темноте. Тускло мерцали свечи, через щели в стене глухо звучала музыка, усиливая ощущение нереальности происходящего. Арену закрывали черные занавески, а трибуны были разделены деревянными решетками со вставленными в них зеркалами. Друзей разделили, рассадили по разным трибунам. Чем‑то запахло – неужели ладаном? От этого запаха в Боке что‑то треснуло, будто скорлупа, освобождая нежную, слабую и сокровенную душу.

Бок понимал все меньше и меньше, но это его уже не заботило. И чего только он боялся? Рядом с ним, даже слишком рядом, сидел мужчина в черной маске, Тигр, чье жаркое хищное дыхание грело Боку шею, и прелестная институтка (возможно, та самая молодая марранская жена). Что‑то произошло с трибуной. То ли она наклонилась вперед, то ли это они тянулись к арене и пожирали глазами полузакрытое капище плотской страсти. Бок расстегнул воротник, потом ремень. Нарастающий голод душил его и распирал чресла. Музыка дудок и свистков замедлялась. Или это так обострились его ощущения и ускорилась работа сознания?

На сцену вышел гном, теперь уже в темном плаще. Оттуда он мог оглядывать всех; зрителям же соседние трибуны были невидны. Гном вызвал с одной трибуны женщину, с другой – юношу (неужели Тиббета?), а с той трибуны, где сидел Бок, – Тигра. Досадуя, что выбрали не его, Бок наблюдал, как гном подносил дымящуюся чашу к носу каждого избранника и помогал им раздеться. На сцене появились наручники, поднос с ароматическими маслами и ларец, содержимое которого скрывала темнота. Гном завязал участникам представления глаза. Тигр опустился на четыре лапы, тряс головой и тихо рычал, не то от нетерпения, не то от испуга. Почти бесчувственного Тиббета (это действительно был он) уложили на спину, подвели к нему Тигра и связали запястья и лодыжки на звериной спине так, что Тиббет повис у него под брюхом, как свиная туша на шесте.