Глава 37

Он лежал поперек кровати, широко раскинув руки, безумно улыбаясь своим мыслям и тупо разглядывая потолок над собой.

По правде сказать, это была не его кровать… и даже не его комната. Хеймитч Эбернети съехал из своего люкса еще два дня назад, перед последним, тем самым заседанием Совета. Кровать, на которой он валялся сейчас с идиотски-счастливым выражением на лице, стояла в одной из трибутских спален на двенадцатом этаже Тренировочного центра. Комната пока пустовала в ожидании возвращения одного из своих хозяев из Центрального госпиталя, и потому он позволил себе вольность качаться в очередном дорогущем костюме прямо поверх роскошного бархатного покрывала, закинув за голову руки и уже битый час насвистывая под нос какую-то игривую мелодию.

Когда он поднялся сюда вчера утром – как раз после того, как его привели в чувство и взашей вытолкали из Круглого зала – никто из администрации даже не усомнился в полном его праве дождаться своих подопечных в апартаментах Двенадцатого под самой крышей. Он не хотел никого видеть и не хотел слышать поздравлений, его все еще трясло от пережитого только что шока… и он все еще не верил в победу своих ребят. Ни когда поспешно включил огромный телевизор в общей гостиной и узнал на экране черный капитолийский планелет и Пита, смертельно бледного и все еще истекающего кровью, прикованного электротоком к одной из спущенных за победителями лестниц. Ни когда он разглядел Китнисс, надрывно кричавшую и неистово бившуюся в стекло отсека, за которым бригада медиков в кипенно-белых халатах уже дважды запускала останавливающееся сердце ее напарника. Ни когда он увидел в дверях номера здоровенного миротворца, с непонятной Двенадцатому смущенной улыбкой настоятельно рекомендовавшего ему не выходить из номера в ближайшее время – потому что как раз сейчас над ним, на крыше Тренировочного центра, этот самый планелет с его ребятами уже ожидала еще одна реанимационная бригада. А с ними и Эффи Бряк… да-да, он не ослышался, миротворец трижды повторил имя его капитолийской помощницы в ответ на его изумленно выпученные глаза. Мисс-Вселенская-Глупость снова взяла на себя часть его менторских обязанностей… ну надо же…

Он даже не помнил всего, что случилось потом. В каком-то бессознательном состоянии он принял душ; даже не удивился новому костюму, появившемуся на диване в гостиной за время его купания, и новенькому серебристому коммуникатору на столике рядом; даже не огорчился отсутствию хоть какой-либо выпивки в поданном на одну персону завтраке и, не чувствуя вкуса еды, машинально проглотил все в мгновение ока; даже не выругался, когда в двери постучал курьер с письменным расписанием его дел на ближайшие сутки в качестве ментора сразу аж двух победителей. Никого не волновало, что Двенадцатый не спал уже тридцать часов: подписанное рукой Сенеки расписание содержало и пресс-конференцию, и фотосессию в составе Совета – с его опухшей и сонной физиономией ему как раз не хватало только фотосетов! Где ты, дружище Марк, со странным весельем вспомнил Хеймитч своего двойника с маскарада – ему сейчас очень пригодились бы услуги «человека без прошлого»…

Но надо отдать ему должное – то ли он все еще находился под действием стресса, то ли сработала многолетняя выдержка и закалка – но ментор осилил оба мероприятия и даже не уснул, отвечая невпопад орущим наперебой журналистам. На фотосете он даже не старался принять приличный вид, отчаянно пытаясь лишь не вырубиться перед камерой – все равно прежде чем оказаться в отчетном фильме и в музее Игр, эти снимки еще пройдут не одни умелые руки, которые сделают из помятого Двенадцатого аппетитную конфетку… но даже в таком неважном состоянии он запомнил торжественно-глупые лица всех двадцати членов Совета… надо же, распорядители вытащили сюда даже Брута, Энобарию, Пятого и Рубаку… прямо траурное фото на память! Одиннадцатый сдержанно и без лишних слов крепко пожал ему руку, а Второй смерил таким взглядом, будто прошелся автоматной очередью… только абсолютная неприкосновенность, которая теперь была гарантирована ему на ближайший год, спасла менторскую голову от яростных нападок еще кипевшего недовольством Брута.

А потом он сделал невозможное… освободившись только к вечеру и едва держась на ногах, поехал-таки в Центральный госпиталь. Лица его трибутов были повсюду – баннеры, рекламные щиты, телеэкраны… да и его повсюду встречали, как какую-то важную шишку: предупредительная администрация, служебный автомобиль, вежливые медики… впрочем, их вежливость не помешала им стать непреклонными, когда разговор зашел о том, чтобы навестить или хотя бы краем глаза увидеть Китнисс и Пита. Когда же он попросил озвучить ему состояние Двенадцатых, ментора засыпали умными медицинскими терминами, среди которых самыми благозвучными и запоминающимися оказались «усиленная реанимация» и «герметичный бокс». Приходите завтра, тактично посоветовал ему степенный худощавый профессор, снисходительно посмотрев на ошалевшего ментора поверх изящного золотого пенсне.

И завтра, и послезавтра… и каждый последующий день, хмыкнул про себя Хеймитч.

На обратном пути в Тренировочный он уснул прямо на заднем сиденье шикарного служебного лимузина – он и не подозревал, что сможет теперь так запросто разъезжать по столице в подобных автомобилях. Невольно вспомнился лимузин Плутарха… да, старик, ты сравнялся в почестях аж с сенатором Капитолия! Кто и как доставил его на двенадцатый этаж и уложил на эту самую кровать в спальне, он так и не узнал – но, проснувшись ни свет ни заря в идиотски-прекрасном расположении духа и порядком измятом костюме, Хеймитч Эбернети почувствовал себя как никогда счастливым…

Они выжили… они победили… неужели он, наконец-то, свободен?

А через час посыльный принес ему чек. Сумма выигранной ставки повергла его в шок. Где были эти деньги несколько дней назад, когда он так в них нуждался? И что теперь ему с ними делать? Забрать с собой в Двенадцатый, чтобы раздать нуждавшимся, ему не позволят, фокус с анонимным менторским счетом в банке уже не пройдет, а бездумно потратить их в Капитолии у него не поднимется рука.

Он подумал, чтобы отдать их Цинне. В конце концов, ментор был ему должен, а он не любил оставаться в долгу.

***
В холле Ройял Сентрал Таун на него внезапно нахлынула ностальгия. Он покинул этот отель всего трое суток назад, прожив здесь до этого чуть больше месяца, а ему уже казалось, что и эти стены, и розовый мраморный пол, и его любимое кожаное кресло в углу, столько повидавшее вместе с ним, стали частью его самого. Откуда в нем эта тоска? Не он ли еще месяц назад мечтал никогда больше не видеть Капитолия – и вот теперь, когда мечта его была так близка к исполнению, ментор внезапно ощутил странную пустоту внутри себя.

Признайся, старик, тебе будет не хватать всего этого, внезапно подумалось ему.

Поднявшись в пентхауз Мастера, Двенадцатый подошел к знакомым высоким дверям, как обычно, без стука, открыл их и заглянул внутрь. Цинна сидел на своем любимом барном стуле возле привычно захламленного рабочего стола и, подперев щеку рукой, вдохновенно рисовал на планшете.

- Не помешаю? - негромко уронил он, на что радушный хозяин лишь с улыбкой кивнул, делая привычный приглашающий жест. Хеймитч подкрался и глянул через плечо молодого человека. На чистом листе бумаги короткими уверенными движениями Мастер создавал нечто – Двенадцатый подозревал в прозрачно-невесомом желтом облаке на эскизе новое платье Китнисс для ее последнего интервью в Капитолии. Никакой агрессии, никакого огня, никаких тлеющих угольков – одно живое свечение.

- Так ты видишь ее? – заворожено спросил он, опасаясь спугнуть музу автора.

- Сейчас – да, - мечтательно отозвался Цинна, добавляя последние штрихи. - И Питу так понравится больше.

Не решаясь отвлекать Мастера своими восторгами и комментариями, ментор подошел к бару. Совершенно естественным движением достал чистый стакан, машинально – словно делал это уже целую вечность – насыпал в него пригоршню льда, плеснул что-то из стоящей рядом початой фигурной бутылки… и замер, удивленно уставившись на собственные руки и выпивку, стоящую перед ним.

- Можешь не извиняться, - предупреждая его слова, где-то за спиной мягко рассмеялся Цинна. – Налей и мне… это молодой бурбон, тебе понравится…

- Вот не поверишь – как-то само собой получилось, - усмехнулся Хеймитч и поставил свой стакан на стол рядом с Цинной; потом, подумав, повторил то же самое для себя. Сделал первый глоток ароматного виски… о да, давно он не пил с таким удовольствием!

Он снова сделал их, их всех. Его ребята живы, они выбрались... теперь их заштопают, и подлечат – в Капитолии это умеют – и этот ад для них наконец-то закончится. Покручивая в руках стакан с выпивкой, он снова и снова вспоминал вчерашнее утро. Китнисс не подвела его – напрасно старый пьяница сомневался в ней. Только теперь он осознал – где-то глубоко внутри него исчез червяк, все это время точивший старика и твердивший, что вот сейчас эта девочка раскиснет, вот сейчас она непременно сломается, вот сейчас она точно сдастся…

Она не раскисла, не сломалась и не сдалась.

- Был у нее сегодня? – осторожно спросил Мастер, заставляя ментора очнуться от своих размышлений. Хеймитч отрицательно покачал головой.

- Еще нет… но вчера меня туда не пустили… усиленная реанимация, герметичный бокс - девочке делают полную регенерацию кожи, - повторяя слова медиков, ментор вздохнул и попытался улыбнуться. – Врачи сказали, она под морфлингом… даже если бы я попал туда, она бы меня не узнала… да и сомневаюсь, что Китнисс бы мне обрадовалась…

Цинна недоверчиво покачал головой, но оставил свое замечание при себе.

- А как Пит? – вместо этого спросил он. - Порция с самого утра взорвала звонками мой коммуникатор…

Как Пит… хотел бы он сам это знать! Все, что врачи сказали ему о Мелларке - состояние крайне тяжелое, но стабильное. После тех двух остановок сердца, которые случились с ним еще в планелете, уже сутки мальчишка был подключен к целой куче замудреных приборов, контролирующих каждый его вздох. Но даже лучшие капитолийские доктора не решались пока делать никаких прогнозов – сердце Пита Мелларка упорно не хотело работать…

Хеймитч не стал говорить этого Цинне – лишь неопределенно повел плечами: он еще верил, что не зря всеми немыслимыми способами вытаскивал с Арены обоих своих ребят…

- Кстати, - он полез во внутренний карман и извлек оттуда знакомый Мастеру корешок от букмекерских ставок и чек, полученный сегодня утром, - видел это?

- Видел, - кивнул молодой человек и усмехнулся. – Я получил такой же… впечатляющая сумма, верно?

Ментор положил чек на рабочий стол.

- Это тебе… я вроде был должен – гламурная пижама, столетний коньяк и все прочее…

Карандаш в руке Цинны на мгновение завис над эскизом.

- А теперь послушай меня, Хеймитч Эбернети, - Мастер обернулся и снисходительно и мягко усмехнулся ему своей загадочной полуулыбкой. – Ты не должен абсолютно ничего. Удовольствие, которое я испытал, работая с вами, стоит гораздо больше суммы, вписанной в эту бумажку. Никогда еще я не получал такого всплеска адреналина и вдохновения! Хочешь расплатиться? Что ж, твоей платой будет обещание, что ты как следует позаботишься о Кит, когда вы вернетесь в Двенадцатый.

- Ты мог бы и не говорить об этом, - выразительно усмехнулся ментор.

- И тем не менее. Помнишь, настоящий художник боится только одного…

- Да-да, помню – погибели своей музы, - Хеймитч выразительно подмигнул молодому человеку. – Рано огорчаешься - впереди Тур Победителей, так что вы расстаетесь ненадолго.

- Так-то оно так, но кто знает, Двенадцатый, что будет с нами завтра?

Под укоряющим зеленым взглядом ментор нехотя сунул чек обратно в карман. Ну вот, еще одна задачка старым менторским мозгам…

Его взгляд упал на хвалебные буклеты, как попало брошенные Цинной на любимом диване ментора - с глянцевого разворота на него смотрело надменно-холеное лицо Главного Распорядителя со вчерашнего фотосета – и Хеймитч вдруг вспомнил, что еще беспокоило его и о чем еще он хотел расспросить Мастера.

- Ответь мне, друг мой, как истинный капитолиец, всего на один вопрос, - осторожно начал он. – Я пытаюсь понять - если допустить на минуту, что Главный Распутник заранее знал результат Игр и видел победителем Второго, значит, его похотливые притязания на Пита Мелларка были всего лишь частью этого спектакля? А как же тогда твой дружок Одэйр с его опекой и опасениями… выходит, он тоже подыгрывал Капитолию?

На какое-то мгновение Цинна замер, задумчиво глядя в одну точку… он даже не стал уточнять у ментора источник подобных сведений – лишь пожал плечами.

- Я подозреваю, что Сенека действительно имел – и, думаю, еще имеет – виды на Пита, - ответил он, снова беря в руки планшет. - И в силу обязанностей Главного Распорядителя он вполне допускал возможность альтернативного исхода… ведь это его работа – предвидеть все варианты развития событий! Да, конечно, Капитолий мог делать ставку на Катона… но, несмотря на все ставки и планы, Игры все же имеют немалую долю непредсказуемости. И Крэйн, как никто другой, знает об этом. Вспомни: он с самого начала настороженно отнесся к добровольцу, благоразумно ожидая от нашей девочки любого фокуса… что, в принципе, и получилось. Так что, думаю, он вполне обоснованно надеялся на то, что Пит Мелларк сможет потягаться со Вторым – если не силой, так умом и смекалкой, - молодой человек усмехнулся. – А что касается Одэйра, то он просто пытался помочь… уверен, Финник не стал бы нарочно вводить всех нас в заблуждение.

Хеймитч изменился в лице и задумчиво кивнул. Цинна волен был думать по-своему… но сам Двенадцатый дал себе зарок впредь более внимательно относиться ко всякого рода «доброжелателям».

И к тому же он вспомнил вдруг собственное обещание, данное Сенеке относительно светловолосого голубоглазого мальчишки…

- К черту Игры… давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном! Ведь, так или иначе, но мы победили, - отгоняя мрачные мысли, примирительно предложил ментор.

- Кстати, о приятном… не хочешь отправить Эффи корзину цветов? - даже не подняв головы от эскиза, вдруг поинтересовался Мастер.

Эффи и цветы… все мысли о Главном Распутнике разом вылетели из его головы.

На мгновение он вспомнил ее лекцию о цветах, представил себя на пороге ее номера – трезвого, чисто выбритого, с целой корзиной живых лилий - и фыркнул от возмущения и дурацкого веселья. Даже если он совсем тронется умом и решится-таки на эту глупость, ему не удастся попасть туда незамеченным. Сегодня для Хеймитча Эбернети особенный день – он и его ребята у всех на устах, на каждом экране и в каждом доме. Физиономию ментора Двенадцатого дистрикта и так достаточно хорошо изучили в Капитолии, а сегодня вообще узнает любая собака, не говоря уже о десятке папарацци, сутками дежурящих в холле отеля!

Каким же круглым идиотом он будет смотреться со стороны!

С трудом сдерживая неожиданный колючий смех, он покачал головой. Это выглядело нелепо и… неожиданно заманчиво. Черт подери, а ведь это прекрасная возможность снова увидеть настоящую Эффи! И снова, в который раз, попытаться разглядеть, что там у нее мелькает в этих невозможных синих глазах… Ради этого он даже согласен пробраться к ее номеру через служебный вход и прослушать очередную лекцию о морали и манерах… хотя он был почти на сто процентов уверен, что таковой не случится.

По крайней мере, он очень на это надеялся.

Потому что понятия не имел, что скажет ей в ответ.

- С какого это перепугу? – пряча искру в глазах, хмыкнул он.

- Ну, ее подопечные все-таки победители, - в ироничном голосе Мастера послышались плохо скрытые озорные нотки. – В конце концов, она тоже приложила к этому руку – или у тебя есть другой повод?

- А, ну если только поэтому, - он коротко кивнул, укрываясь от всевидящего Цинны за язвительной усмешкой и упрямым разглядыванием стен его мастерской. – Но тогда лучше будет подписать карточку твоим именем.

- Это почему же?

- Меня она на дух не выносит – или уже забыл, куда тебя послали в последний раз?

Цинна не выдержал – он отложил планшет и карандаш и обернулся на высоком стуле.

- Опять ты за свое, Двенадцатый? – сдвинув брови и скрестив руки на груди, уронил он. – Может, прекратишь уже это ребячество?

- Какое еще ребячество, парень? – едко рассмеялся Хеймитч. - Скажи еще, что я не прав!

- Ты отлично знаешь, что я скажу, - неожиданно твердо отозвался Мастер. – Что ж, если ты действительно хочешь услышать, что я думаю о вас двоих…

Двенадцатый порывисто обернулся.

- Нет никаких «нас»! – предупредительно вскинув указательный палец, пригрозил он, обрывая Цинну. – Есть я… и есть она – и все!

- Но послушай..., - в голосе молодого капитолийца появились просительные нотки.

- Ничего не хочу слушать ни о каких розовых соплях! Эта глупая кокетка черт знает что навыдумывала в своей кудрявой голове, а ты ей потакаешь! - Хеймитч заметил, как Мастер встрепенулся - и заговорил сухо и твердо: - Только не вздумай говорить мне сейчас, что она влюблена… в кого, черт подери?! В горячего и наивного мальчишку, которого я похоронил в себе еще лет двадцать назад… или в старого пропитого осла, который забыл, как нормально разговаривать с женщинами, не то, что иметь с ними какие-то романтические… тьфу, твою ж мать!... отношения?! В забитого провинциала, который ни разу в жизни носа не совал дальше своего крыльца в Деревне Победителей и который в лучшем случае сможет развлечь ее болтовней о предпочтениях в выпивке? В искалеченного Капитолием психопата, который уже четверть века изо дня в день надирается до чертиков, а потом спит в собственной блевотине в обнимку с ножом или с бутылкой? Эта дамочка, конечно, тоже не подарок, но ты на самом деле желаешь для нее такого?! – ментор запнулся, перевел дыхание – и уже тише с горечью добавил: - Да и как вообще она может любить человека, о котором даже ни хрена не знает… кроме разве что написанного в его личном деле?

Он дрогнул и умолк… он, что, все-таки сказал это вслух?!

Молодой человек не сводил с ментора удивленных глаз, и под его проницательным взглядом Хеймитч неожиданно стушевался – шумно выдохнул и иронично покачал головой:

- Мне не нужна интрижка, Цинна, - да, именно так и не иначе! - и ей она тоже не нужна, помяни мое слово! А большего я ей дать не могу… да и не хочу. Так что пусть Мисс-Вселенская-Глупость остается в своем цветущем Капитолии – со своими тряпками и париками она здесь на своем месте и в своей стихии! Сразу после награждения мы с ребятами возвращаемся в Двенадцатый, они теперь станут новыми менторами… так что, если у твоего друга хватит сил и нервов пережить в ее присутствии Тур Победителей, есть очень большая вероятность, что после него мы с ней вообще больше никогда не увидимся…

Избегая внимательного взгляда Мастера, ментор бухнулся на диван и закинул ноги на столик. Отгораживаясь от лишних вопросов, взял в руки один из буклетов – и наткнулся на очаровательную улыбку Плутарха Хавенсби. Лицемерную улыбку, мысленно поправил себя Хеймитч, вспоминая свою последнюю беседу с сенатором. Он косо глянул в сторону Цинны – стоило ли пересказывать ему откровения Плутарха насчет Клаудии? Впрочем… разве он сам был до конца уверен в их правдивости? Судя по всему, слово сенатора имело вес лишь тогда, когда Плутарх лично был в нем заинтересован. В остальных случаях ментору оставалось только надеяться, что Хавенсби не лгал ему…

- Забыл сказать тебе – мне вернули коммуникатор… и, кажется, снова подключили к общей сети, - буркнул он, доставая из кармана серебристый прибор. В подтверждение его слов коммуникатор в его руке дернулся и мелко завибрировал. Очень вовремя, мелькнуло в голове.

Хеймитч глянул на экран… и лицо его посветлело.

- Что там? – напряженно поинтересовался Цинна.

- Сообщение из Центрального госпиталя… Китнисс перевели из реанимации и Мелларк пришел в себя, - ментор отбросил буклеты и порывисто поднялся на ноги. – Я должен быть там… так что извини, тебе придется творить в одиночестве!

- Ерунда, там ты нужнее, - понимающе кивнув, молодой человек лишь отмахнулся. – Я передам Порции, что с мальчиком все в порядке?

- Не спеши, пока я сам не смогу убедиться в этом…

Без лишних церемоний - судя по всему, Цинна уже смирился и с этой его привычкой - Двенадцатый крепко пожал протянутую ему руку и направился к выходу, на ходу по памяти набирая на коммуникаторе номер службы вызова транспорта.

- Ройял Сентрал Таун, главный подъезд, быстро! - буркнул он ответившему оператору, обернулся в дверях и еще раз напоследок ободрительно кивнул Цинне.

Впрочем, ободрял он скорее самого себя.

***
Центральный госпиталь встретил его ненавистными запахами стерильности и смерти, и от приподнятого с утра настроения не осталось и следа. Нет, на самом деле строгий холл был пропитан неуловимым тонким ароматом роз. Розы, любимые цветы президента… едва ли не государственный символ Панема – но Хеймитч чувствовал за этим нежным запахом другой, четверть века назад намертво въевшийся в его подсознание, запах капитолийских лекарств и омерзительного, с привкусом крови, дыхания Сноу – и с тех самых пор никогда больше розы не были для него просто прекрасными цветами…

У лифта его ожидала молодая женщина в белом халате – без дикой прически и яркого макияжа… по капитолийским меркам совершенно невзрачная, ментору она показалась даже очаровательной. Она назвалась непроизносимым именем, представилась лечащим врачом Китнисс и все то время, что они поднимались в лифте на нужный этаж, засыпала Хеймитча совершенно бессвязной его пониманию речью. Он не стал просить ее говорить проще – это все равно, что просить Цинну не вмешиваться или Эффи помолчать – лишь кивал с умным лицом. Главное, что он понял из всего этого: с его девочкой все в порядке, она в сознании и уже через несколько дней ее переведут в больницу при Тренировочном центре, где Китнисс будет проходить последнюю стадию реабилитации. Когда ментор спросил о Пите, дамочка повела плечами и ответила, что, насколько ей известно, «утром юноша пришел в сознание и состояние его значительно улучшилось».

- Но вам лучше поговорить об этом с его терапевтом, - подчеркнуто-вежливо улыбаясь, подытожила она, подводя его к полупрозрачной двери. – А ее вы можете увидеть отсюда – изнутри эта дверь выглядит всего лишь продолжением стены… но туда вам пока нельзя!

Хеймитч благодарно улыбнулся капитолийке, заглянул внутрь и удивленно замер от представшей его глазам картины: две девушки, такие яркие на фоне абсолютно белых стен – одна темноволосая, другая рыжая. Китнисс, привязанная к кровати широкой лентой и кучей трубочек, еще бледная, но уже узнаваемая - и Лавиния, с подносом в руках и мягкой улыбкой на тонком капитолийском лице…

- Не волнуйтесь, это временно – мисс Эвердин еще слаба, чтобы вставать на ноги, - по-своему истолковав его удивленное молчание, пояснила докторша.

Он не стал говорить, что удивлен совсем другим – лишь молча кивнул, не сводя глаз с рыжеволосой безгласой. Наверняка, и здесь не обошлось без сенатора Хавенсби, подумалось ему – хитрый лис чихать хотел на предупреждения старого пьяницы не приближаться к его подопечной!

Ну уж нет, уважаемый, этот номер у вас не пройдет…

Ментор терпеливо ждал, пока безгласая поднимала верхнюю часть кровати и помогала Кит устроиться с подносом… «Пит жив?» - услышал он из невидимого динамика где-то возле двери осипший то ли от крика, то ли от волнения голос Китнисс и увидел, как рыжеволосая мягко кивнула, дружески сжимая руку девушки.

А ведь она на нашей стороне, неожиданно удивленно мелькнуло в голове.

Когда безгласая вышла из палаты, оставляя Кит обедать в одиночестве, Хеймитч уже ожидал ее у стены напротив двери – сдвинув брови и скрестив руки на груди. Заметив его угрожающую позу, на одно мгновение девушка сбилась с шага… а потом уверенно подошла и подняла на ментора свои небесно-синие глаза.

- Снова помогаешь дяде, детка? – с колючей насмешкой бросил он, уставившись на ее губы в ожидании ответа.

«Я делаю это не ради сенатора. Только ради нее»

Он хотел язвить и дальше – но внезапно сдулся под этим уверенным и бесстрашным взглядом прекрасной немой капитолийки.

- Тогда присмотри тут за ней… пока меня не будет рядом, - только и смог выдавить он, поморщившись. Губы девушки тронула мягкая, едва-едва заметная улыбка, и очень легким успокаивающим жестом она коснулась плеча ментора.

«Столько, сколько будет нужно»

В полной растерянности глядя на ее удаляющуюся спину, Хеймитч впервые за много лет поймал себя на мысли, что капитолийцы оказывались не так плохи, как он привык о них думать. Цинна, Порция, Клаудиа, теперь еще эта смелая девочка… или дело было не в самом Капитолии?

Она даже не представляет, какое впечатление производит на людей…

Ментор тряхнул головой и заглянул в палату Кит. Видимо, после обеда ей снова ввели морфлинг или, может быть, обыкновенное снотворное – но, уронив руку с ложкой на поднос, стоящий на коленях, девушка мирно спала. Воровато оглядев коридор, Хеймитч нажал рукой на дверь, и та послушно отъехала в сторону. Вряд ли подобное спустят с рук даже ментору победителей… а, пошло оно к черту!

- Ну, привет, солнышко, - он подошел, присел на край кровати и осторожно взял в руку худые пальцы спящей Кит. – Честно сказать, не думал, что мы снова встретимся…

И тут его прорвало... То сдержанно, то яростно сжимая в широкой ладони израненную девичью руку, негромким голосом он принялся пересказывать все, что произошло здесь, в Капитолии – где-то шутил и похохатывал, где-то давился от волнения, где-то тщательно подбирал слова, как будто она в своем глубоком беспамятстве могла бы услышать его. Но именно потому, что Китнисс не могла его слышать, ее ментор смог позволить себе подобную слабость – поговорить с ней по душам… Сколько времени он провел в этих белых стенах - он не мог бы сказать. Никто не пришел и не выгнал его, никто даже не сделал ему ни единого замечания, словно все врачи Центрального госпиталя, сговорившись, решили игнорировать его вольности и грубейшее нарушение режима, предписанного его девочке…

В какой-то момент Кит пошевелилась, промычала сквозь свой наркотический сон что-то невнятное, и он благоразумно решил, что ему пора убираться. Совсем скоро она придет в сознание, и старому ментору придется объяснять этой колючке, какого черта он забыл в ее палате… К тому же, будет лучше, если к моменту, когда она очнется, поблизости окажется ее доктор, а не бестолковый пропойца. Хеймитч нехотя поднялся с больничной койки, вышел за дверь, огляделся в поисках кого-нибудь из персонала…

…и наткнулся ошалевшим взглядом на белого, словно коридорная стена позади него, Финника Одэйра.

- Так и знал, что найду тебя здесь, – надломлено уронил Четвертый, вставая с жесткого пластикового стула напротив двери. – Между прочим, тебя несколько часов искали по всем злачным местам столицы.

Злачные места… вчерашний день... ментор не стал говорить Финнику, что все это время просидел в палате Кит, отключив коммуникатор и держа малышку за руку – как оказалось, тут никто и не подумал искать его.

- А что такое?

- Ты пропустил мероприятие из обязательной программы, - стеклянные глаза Одэйра смотрели сквозь собеседника.

Под этим остановившимся аквамариновым взглядом Хеймитч попытался вдохнуть – и почувствовал внутри острую иглу.

- Финник?

- Боюсь, ты и твои ребята здорово влипли… час назад я собственными глазами видел, как с Сенеки Крэйна сняли голову. В буквальном смысле этого слова.

***
Он стоял перед дверью реанимационного бокса Пита Мелларка. И думал.

Точнее, пытался думать.

От слов Финника у него до сих пор плыло в глазах, и потому он держался руками за стену перед собой – но со стороны казалось, что ментор Двенадцатого дистрикта всего лишь пытается заглянуть внутрь комнаты, чтобы увидеть своего только что вернувшегося с того света подопечного. На самом деле, ему совсем не хотелось видеть Пита – не сейчас, когда мальчишка снова стоял на самом краю пропасти…

На самом деле он смотрел внутрь себя.

Как там сказал Сенека – одной ногой на пьедестале, другой на эшафоте… одной ногой?

Сдержанный кашель за его спиной заставил Хеймитча обернуться.

- Юноше значительно лучше - в сравнении со вчерашним днем, - на ментора смотрело оно… иначе не скажешь – под прилизанным зеленым париком и крашеной физиономией он даже предположительно не смог определить пол существа в белоснежном халате, стоящего перед ним и вещающего на весь коридор высоким писклявым голосом. Типичное творение Капитолия… Хеймитч с трудом натянул приветливую улыбку.

- Доктор… как у нас дела?

- Как это ни странно, хорошо, - существо удивленно вскинуло нарисованные брови. – По правде сказать, мы ожидали гораздо худшего исхода – особенно серьезно повреждены были мышечная ткань и кровеносные сосуды на раненой ноге мальчика. Но теперь, когда опасность остановки сердца миновала, это вполне реально поправить… а вот острый сепсис, кстати сказать, словно испарился!

Острый сепсис? Ну, конечно, заражение крови, над которым рыдал весь Капитолий – его таинственное самоизлечение, может быть, нисколько не смутило любопытных зевак да рядовых капитолийцев, но даже самый мало-мальски сведущий медик тотчас заподозрил бы неладное! Ментор краем глаза глянул на собеседника – да, видимо, все-таки собеседника – и неопределенно повел плечами, включая дурака.

- Я в этом деле профан… такое вообще возможно?

Доктор многозначительно скривил раскрашенную физиономию.

- Смотря что за лекарство ввела ему ваша девочка, мистер Эбернети, - с едва заметной ухмылкой ответил он.

О да, это было то еще лекарство… Насмешливый тон капитолийца отрезвил ментора, и в голове его затикал невидимый будильник.

Тик-так… тик-так…

Президент Сноу не допустит двух победителей. Из двоих Двенадцатых он предпочтет Огненную Китнисс, это очевидно – непокорная девчонка гораздо более интересная игрушка – а Пита просто пустит в расход. Неважно, каким способом: яд, несчастный случай, подлог, обвинение в государственной измене… не нужно прилюдной казни – у Капитолия есть масса вполне «мирных» способов избавляться от неугодных. Сенеки больше нет, и у Мелларка не осталось весомого покровителя, который рискнул бы вступиться за него перед Капитолием. Стоит мальчишке выйти из госпиталя, как дни его сочтены… да что там дни – минуты!

Тик-так… тик-так…

Единственный, кто еще может спасти его - сам Капитолий… точнее, те самые глупые, шумные, раскрашенные, будто куклы, капитолийцы, которые так болели за светловолосого голубоглазого мальчишку на Арене и так сочувствовали ему в его романтической истории и его испытаниях, сокрушались и жалели его… жалели его? Жалость – не лучшее чувство… но если Пит Мелларк хочет остаться в живых, он должен вызывать жалость у Капитолия. Вот только как? История несчастных влюбленных из угольного дистрикта закончилась хэппи-эндом и причин для сострадания больше не осталось… разве что…

Тик-так… тик-так…

Разве что он вернется с Арены не только победителем, но и побежденным.

У всего в этой жизни есть цена. Он тоже должен заплатить свою цену за свою победу.

И за свою жизнь.

Зеленоволосый доктор снова осторожно покашлял, возвращая Хеймитча в реальность. И ментор уже знал, что скажет ему.

Тик-так… тик-так…

Между делом оглядев пустой белый коридор, он полез по внутренний карман пиджака и рядом с неизменной плоской фляжкой нащупал гербовую бумагу утреннего чека. Горько поморщился – вот оно, самое лучшее вложение… достал чек, сложил его трубочкой и шагнул навстречу капитолийцу, выразительно поднеся заветную бумажку прямо к его лицу. Глаза доктора ухватили астрономическую сумму, вписанную в чек, и в них полыхнула алчность.

- Говорите, испарился сепсис? – Двенадцатый выразительно покачал зажатым двумя пальцами чеком перед носом собеседника. – Как так? Неужели совсем ничего не осталось… и мальчик совершенно здоров?

- Ну-у-у, - капитолиец судорожно сглотнул, не в силах оторвать взгляда от количества нулей на бумажке перед ним, - конечно, не все так гладко… боюсь, я поспешил с выводами… нужно провести дополнительные исследования… возможно, юноше даже понадобится еще не одна операция…

- Сделайте все, что понадобится, доктор, - многозначительно кашлянув, ментор сунул сложенный чек в нагрудный карман белого халата своего собеседника и, уже повернувшись в сторону выхода, выразительно добавил: – Что бы вы ни придумали, док – это благое дело… этим вы спасете моему мальчику жизнь.

Тик!... так!… тик!… так!…

Бом!... Бом!... Бом!...

Он шел по больничному коридору, придерживаясь одной рукой за стену... быстрее бы вырваться из этого места! Крошечный безобидный будильник в его голове превратился в гудящий набат, отмеряющий последнюю возможность передумать, вернуться, забрать назад свой чек и свои слова…

Забрать у Пита последний шанс остаться в живых?

Хеймитч Эбернети тряхнул спутанной шевелюрой, решительно оттолкнулся от стены, гордо поднял голову и выпрямил сгорбленную спину.

Бом!... Бом!... Бом!...

Нет, он не сделает этого – как бы ни был велик соблазн выбраться чистым из всей этой кучи дерьма…

***
Он начал, как обычно, с виски.

Сначала хотел заказать сразу целую бутылку от старины Уокера, чтобы уединиться с ней в темном углу любимой крошечной таверны и пить в одиночестве, но потом передумал и уселся на высокий стул перед стойкой.

- Двойной скотч, без воды и безо льда, - и нетерпеливо пощелкал пальцами.

Он мог бы и не говорить этого – за двадцать лет его посиделок в этой забегаловке все бармены уже знали и его меню, и его предпочтения. Все так, но ему необходимо было просто говорить…

Молодой молчаливый капитолиец подал ему стакан с янтарно-желтым напитком, и он залпом опрокинул его.

- Повторить? – он коротко кивнул в ответ, показывая растопыренную пятерню. – Пять порций?

- Для начала пять… а там посмотрим…

Он спрятался – от Цинны, от Эффи, от Плутарха… от всего света, оставшись наедине с собой и стаканами на стойке перед ним. Наедине со своей совестью и своими кошмарами.

Новыми кошмарами.

Первый из них пришел уже после третьей порции - и зал мрачной полутемной таверны внезапно превратился в его голове в стерильную операционную, залитую густым молочным светом невидимых глазу ламп. Глуша липкую панику выпивкой, он испуганно огляделся – откуда взялись вокруг эти безликие и безгласые люди в белых костюмах, в огромных очках и хирургических масках? Они двигались вокруг него бесшумно, словно привидения, даже не касаясь отливающей синевой плитки на полу и подчеркнуто не замечая его… и в то же самое время были невообразимо реальными – он мог бы разглядеть за стеклами очков их горящие нетерпением, азартом и любопытством глаза… если бы решился заглянуть в их лица. Вместо этого он смотрел на их руки в таких же белых, как и все остальное, перчатках – и видел в них жуткие, до зеркального блеска начищенные медицинские инструменты, больше похожие на орудия пыток… и в каждом из них видел отражение себя и своего страха.

Еще стакан… еще… и еще…

В глазах уже плыло, в ушах шумело… и снежно-белые монстры уже не ходили вокруг него, а сбились в кучу в середине бесконечного зала – и там, среди этих человеко-чудовищ, среди странных мигающих приборов, на неизвестно откуда взявшемся операционном столе он разглядел такие знакомые, светлые, с пепельным отливом, волосы Пита… а ведь он сам дал добро этим безликим маскам калечить мальчишку… Это все ради благого дела, ради его же безопасности, ради его же спасения, как заклинание, бормотал он самому себе… тотчас проклинал себя за свои слова… порывался броситься в гущу переродков в белом, чтобы запретить, отменить, уберечь – и в ужасе понимал, что, будучи ментором, единственным, кто вправе решать подобное, не мог решить иначе…

Благими намерениями вымощена дорога в ад, Эбернети…

Еще пара стаканов, и он уже ничего не видел – лишь мертвенно-белая бесконечность вокруг него внезапно наполнилась противным режущим визгом пилы… чавкающим звуком крови, короткими толчками выплескивающейся из разрезанных этой пилой артерий… отчаянным сухим хрустом ломающейся под этой пилой бедренной кости… нет, черт подери, только не это!... и спустя мгновение и он сам, и его белоснежная бесконечность, и белые человеко-чудовища в масках окрасились в глубокий красный цвет…

Цвет свежей крови.

Цвет крови Пита Мелларка.

***
Когда на следующий день он получил сообщение из госпиталя, в нем не было никаких терминов – лишь сухое и короткое: «Он в терапии. Приезжайте».

Лимузин полз, словно черепаха. Стоял на каждом перекрестке, хотя мог бы промчаться с ревом сирен, наплевав на остальных участников движения – в конце концов, ведь это был лимузин победителей! Он спешил – и не спешил. Его не волновала раскалывающаяся после попойки накануне голова, не волновал ядреный запах утреннего перегара – за четверть века все в Капитолии уже привыкли к фирменному амбре ментора Двенадцатого дистрикта… не волновала измятая и откровенно несвежая сорочка и отсутствующий шейный платок. Он не заметил ни погоды, ни времени на часах, ни своего собственного отражения в зеркале… он и зеркала-то не заметил, впопыхах натягивая вчерашний пиджак!

Сегодня его встречал другой доктор, молодой и подозрительно хмурый... интересно, а куда же подевалось вчерашнее зеленоволосое оно? Спешит потратить заработанные деньги? Всю дорогу до палаты, в которую с утра перевели Пита, спутник ментора молчал, только в коридоре нужного этажа вдруг на секунду сбился с твердого шага и порывисто обернулся на его вопросительный взгляд.

- В общем… вчера мы получили новые данные общего обследования… его оперировал мой напарник… мы сделали все, что смогли… он вот-вот придет в сознание, и мне кажется, что ему пригодится ваша поддержка…

Его покоробили не слова капитолийца – он прекрасно понимал, что стояло за ними – и даже не его сухой профессиональный тон, а промелькнувшие в нем сочувствие и жалость... жалость? Ментор напряженно взглянул в глаза молодому человеку. Разве он не этого хотел, не этого добивался… разве не сам он дал полную свободу действий его предшественнику этим гребаным капитолийским чеком?

Абсолютную свободу… и теперь ему предстояло увидеть результат.

Дрогнувшим шагом он медленно подошел к двери, заглянул внутрь… и изменился в лице. Откуда, черт подери, была знакома ему эта молочно-белая комната с подсвечивающим синевой полом? Посередине ментор разглядел ширму, прямо за ней приподнятое изголовье широкой кровати, и на кровати – Пита, бледного, растрепанного, с темными кругами вокруг закрытых глаз… почти черными на фоне светлых ресниц. Что-то резануло внутри – он уже видел эту картинку раньше… Возле парня суетилась молоденькая медсестра: вот она пробежала тонкими изящными пальцами по сенсорам медицинских приборов, фиксируя имеющиеся или задавая необходимые параметры жизнедеятельности, потом проверила иглу в сгибе локтя, осторожно поправила узкую подушку под светловолосой головой Мелларка и начала аккуратно складывать ширму… и в одно мгновение ментор вдруг вспомнил и эту снежно-белую простынь, и эту хирургическую маску на личике девушки, и этот мертвый молочный свет внутри бокса, и омерзительный визг пилы… он почувствовал, как откуда-то изнутри хлынула волна почти животной паники, затопив сознание мучительным чувством вины и раскаяния… глядя на медленно отъезжающую в сторону ширму, он все еще надеялся, что ошибается, что увидит сейчас целого и невредимого мальчишку… и его светлую улыбку… и весеннее небо в глазах… и настоящую, пусть даже покалеченную ногу…

***
…а вместо нее разглядел странную, похожую на растяжку, конструкцию в изножье кровати – и прикрепленное к ней сложное устройство из металла и пластика, еще вчера бывшее вполне здоровой ногой Пита Мелларка.

Это был тот самый его кошмар.

Только теперь он видел его наяву.

Эпилог

Здесь, под сценой, темно, душно и пахнет свежей краской. Запах лезет в нос и мешает дышать… мешает думать. Впрочем, думать не о чем, все предельно ясно и очевидно.

Это я во всем виноват.

Я собственными руками продал этих детей, отдал на растерзание Капитолию. В тот день, когда опрометчиво вздумал занять место высшей силы, решив, что могу тягаться с сильными мира сего, и рискнул попросить у Главного Распорядителя – пусть земля ему будет пухом! – нарушения незыблемых правил. Неслыханного. Невозможного. Недопустимого.

Двух победителей.

Они всё решили и всё спланировали. И всё знали заранее… но тут объявился старый глупый пьяница и его непокорная подопечная – и все планы и расчеты Капитолия полетели в тартарары! Теперь-то я вижу, что мне давали массу возможностей остановиться, одуматься и склонить свою старую упрямую голову: предупреждение сенатора Хавенсби, дисквалификация, покушение, отмена новых правил - но, как безмозглый осел, я ничего не замечал и все равно пёр напролом!

Я снова ослушался Капитолия, мать его дери!

Ну, и чего ты этим добился, кретин? Ты подставил их… их всех: Китнисс, Пита, Цинну, Порцию, Эффи… теперь президенту Сноу доподлинно известно, что у старого пропойцы и бунтаря не одно, а целая куча слабых мест! Это прежде Огненная Китнисс была для Капитолия забавной игрушкой – теперь же, с твоей подачи, она стала настоящей головной болью… И теперь ты можешь изображать кого угодно, но ты уже прокололся, ты снова подвел под удар своих близких: если Сноу не пощадил Сенеку Крэйна, любимца Капитолия, мозг Голодных Игр, самого культового зрелища столицы, то страшно даже представить, что он может сделать с обыкновенной девчонкой из забытого богом Двенадцатого дистрикта…

Пусть даже эта девчонка теперь победитель.

Единственное, что еще может помочь ей – и Питу тоже – так это их нетленная любовь, разыгранная на Арене перед сентиментальной капитолийской публикой. Даже всемогущий президент Панема не станет рисковать и нарываться на возмущение и недовольство толпы. А значит, пока его ребята остаются в глазах сердобольных столичных зрителей несчастными – да нет, теперь же уже счастливыми! - влюбленными, в Капитолии им нечего опасаться.

Главное – убраться отсюда домой, а там все как-нибудь наладится и утрясется.

По крайней мере, я очень хочу в это верить.

А потому все, что мне теперь остается – это найти способ предупредить их. Но когда… как? Везде глаза, везде уши… Хотя, пожалуй, сейчас как раз тот самый, подходящий момент – перед церемонией приветствия победителей под сценой на Круглой площади всего на несколько бесценных минут каждый из нашей команды предоставлен самому себе.

Молча прохожу мимо Цинны и Порции. Стилисты взволнованы, они улыбаются – но я прекрасно вижу, что скрывается за их натянутыми и вымученными улыбками… наверняка, Финник уже сообщил им новости о Сенеке. Никто из них даже не пытается ничего сказать – все мы понимаем, что ходим теперь по лезвию ножа. Мастер на ходу коротко пожимает мою руку, едва заметно подмигивает и молча ободрительно усмехается.

Не должно бояться богов, читаю в его зеленых глазах… Что ж, значит, я не один.

Прямо по курсу – отсеки для трибутов… для победителей.

Сначала Мелларк.

- Как дела, парень?

Пит поднимает на меня горящий взгляд, и внутри все сжимается – он весь светится, он безмерно счастлив… а я собираюсь просить мальчишку притвориться, чтобы в очередной раз обмануть Капитолий.

Дежавю… это уже было. В ночь перед презентацией. Миллион лет назад.

Вот только сейчас все по-другому. Сейчас ему придется обмануть не ради спонсоров – ради спасения собственной жизни. И жизни Кит… и моей, и Цинны, и Порции. Впрочем для него это совсем не обман: он жив, он здоров… черт подери, относительно здоров!... он влюблен и верит, что это взаимно… Как мне сказать ему, что все последние несколько дней на Арене были сплошным притворством? Как сказать, что все, во что он верил, за что держался, чем жил всю эту кошмарную неделю - самая обычная ложь? Да, он выбрался, победил, но даже сейчас вокруг него, победителя - одна сплошная ложь?

Спасительная… и оттого еще более горькая.

И это гораздо сложнее, чем убедить Китнисс, уговорить Сенеку или разжалобить Сноу.

- Я в порядке… как Китнисс? - он и не пытается скрыть от меня переполняющую его радость, не обращая даже внимания на свою высокотехнологичную «ногу». Уже открыв рот, внезапно в ужасе понимаю, что скажи я сейчас хоть слово, и собственными руками подпишу всем нам смертный приговор – этот светловолосый чистый мальчишка попросту не сможет притворяться!

Главное – не кто ты есть, а кем тебя видят…

Нет, не могу…

- Все хорошо, - откуда только взялась эта мягкость в моем голосе? – Потерпи еще пару минут – и сам увидишь.

Пит сдержанно вздыхает и кивает, соглашаясь со мной – он и мне пока еще верит. Вижу, каких усилий стоит ему его показное спокойствие, и отчетливо ощущаю, как внутри холодной волной поднимается омерзение к самому себе.

Я не просто лгу ему – вчера я позволил искалечить его, а сегодня собственными руками разбиваю ему сердце.

А потому лишь киваю в ответ и поспешным шагом иду дальше.

Уходи… уходи… пока не сорвался и не выложил все как на духу!

Прохожу еще несколько перегородок. Впереди в полумраке – Китнисс в светящемся шедевре Цинны. Недоуменно хмурюсь – поблизости замерли двое миротворцев. Чувствую, как мертвое сердце пропускает удар… понимает ли она, что даже здесь – даже сейчас! – Капитолий продолжает пристально наблюдать за ней?

Публика над головой орет так громко, что я не слышу собственных шагов.

- Успокойся, это всего лишь я. Дай-ка на тебя взглянуть, - она вздрагивает, испуганно оборачивается. - Неплохо.

Слышу собственный хриплый голос – звучит не особенно ободряюще! – и тотчас вижу подозрение в серых прозрачных глазах.

- Что-то не так? – еле слышно спрашивает она. Разумная девочка!

- Все хорошо, - напряжение в ее взгляде режет больнее ножа. До выхода на сцену еще пара минут… сейчас, или будет слишком поздно! - Давай-ка обнимемся на счастье.

Судя по удивлению на побледневшем лице, моя просьба кажется ей нелепой. Еще бы – с чего это вдруг старый пьяница-ментор полез к ней с нежностями?

Главное – не кто ты есть, а кем тебя видят…

Миротворцы за моей спиной понимающе усмехаются: ничего подозрительного – всего лишь объятие победителей! Китнисс вопросительно поднимает брови, но послушно делает шаг навстречу и кладет руки мне на шею. С силой прижимаю ее к себе, пряча дрогнувшие от волнения губы за распущенными волосами.

- Слушай внимательно, - стараюсь говорить четко и максимально спокойно. – У тебя проблемы… большие проблемы. Власти в ярости из-за того, что ты переиграла их и сделала Капитолий посмешищем на весь Панем.

Именно так, и ни слова о Сенеке. Не стоит так пугать ее…

Китнисс смеется. Очень натурально… слишком натурально. Со стороны можно даже подумать, что я рассказываю ей сейчас что-то очень веселое.

- Правда? И что? – вскидывая тонкие брови, вызывающе громко интересуется она. Но меня не обмануть – чувствую, как хрупкие плечи в моих руках начинает бить мелкая дрожь.

- Твое единственное спасение - представить все так, словно ты обезумела от любви и не соображала, что делаешь, - продолжаю быстро и внятно шептать ей в самое ухо.

Делаю шаг назад, многозначительно заглядываю в глаза и осторожно касаюсь ее волос, поправляя выбившийся из прически локон. Ее зрачки расширяются и становятся огромными – теперь взгляд Огненной Китнисс уже не стальной, а угольно-черный. Как раз под стать своему дистрикту.

Ох, девочка, во что же мы вляпались…

- Все поняла, солнышко? - говорю уже в открытую.

Эти слова могут относиться к чему угодно.

- Поняла, - продолжая улыбаться, кивает она. – Ты говорил Питу?

Ловлю себя на мысли, что мне внезапно становится нечем дышать. Разве мог я сказать этому удивительному мальчишке с сияющими от счастья глазами, что натворил их ментор, спасая их обоих от гнева Капитолия?

- Незачем. Его учить не надо, - мой голос подчеркнуто сухой и бесстрастный. Эмоции будут после… когда все это, наконец, закончится.

- А меня, думаешь, надо?! - возмущается она, дрожащими руками поправляя дурацкую красную «бабочку» на моей шее.

- С каких это пор тебя волнует, что я думаю? Нам лучше поторопиться, - подвожу ее к диску подъемника и по-отечески целую в лоб. - Это твой праздник, солнышко – так пусть он будет радостным.

Это все, чем я могу сейчас помочь тебе...

И нам всем остается только надеяться, что ты все сделаешь правильно.

Слышу, как публика восторженно приветствует Цинну и Порцию – значит, до моего подъема всего минута. Разворачиваюсь и быстро иду к своему диску. Где-то над головой шумит обезумевшая толпа, но мне нет до них дела – в ушах пульсирует кровь и стучит моя давняя спасительная мантра.

Вот только теперь в ней совсем другие слова.

Меня зовут Хеймитч Эбернети…
Мой дом – Двенадцатый дистрикт…
Я – ментор Китнисс Эвердин и Пита Мелларка…
Я снова нагадил Капитолию, вытащив их обоих…

Я не решился сказать им раньше – и уж точно не смогу сказать теперь.

Мне сорок два года и двадцать четыре из них я живу в аду…

И теперь в этом аду у меня есть соседи.