Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 4. Свидание в Суздале
Степан Глебов приехал в Суздаль для рекрутского набора и, возвещая о своем появлении, прислал инокине Елене щедрые дары: два меха песцовых да пару соболей, из которых она сделала себе шапку, и сорок собольих хвостов… Евдокия расстелила соболя на коленях, нежно гладила их огрубевшими пальцами, прижималась холодной щекой к бархатистому меху, пытаясь удержать, уловить его тепло. Ей казалось, что меха сохраняют тепло рук любимого Степушки, собиравшего для нее эти подарки. Инокиня улыбалась своим горячим, любовным мыслям, и у нее было блаженно-счастливое лицо – как в юности, когда они со Степушкой случайно или почти случайно сталкивались на Солянке, по дороге в храм, на утреннюю или вечернюю службу, и украдкой пожимали друг другу руки. На Евдокии было мирское платье – и настроение ее посетило мирское, почти праздничное. Такой царицу увидела инокиня Маремьяна, прислуживавшая Евдокии, иссохшая, седенькая старушка, строгая и суровая. Евдокию она, однако, почитала, видела в ней не смиренную монахиню, а подлинную московскую царицу, почти святую. И у этой святой должно было быть приличествующее случаю и страданиям просветленно-мученическое лицо. Но сейчас Евдокия выглядела легкомысленно-счастливой, и это выражение мирского счастья, застывшее на лице царицы, несказанно обеспокоило Маремьяну. – Почто улыбаешься, матушка Евдокия Федоровна? – строго спросила старица. – Вижу, мысли у тебя греховные, бабьи… – И верно, бабьи… – тихо рассмеялась Евдокия. – Милого друга вспоминаю – словно перед собой вижу… – Ах, матушка, быть беде! – запричитала Маремьяна. – Для чего ты монашеское платье сняла и в суетный наряд обрядилась? Коли узнает кто, как быть? И мысли у тебя греховные… В святых стенах да о земном счастье думать – как можно? – Не могу я иначе… – с тихим вздохом сказала Евдокия. – Каждый день я о нем думаю… – О ком это – о нем, матушка? – Об ангеле моем, Степушке… Скоро и сам сюда явится… Жду я его… Жду мое ясно солнышко в темнице этой постылой… – В темнице? – ужаснулась Маремьяна. – Это ты, матушка, о монастыре святом такое говоришь? Бога побойся! – Господь меня простит! – уверенно сказала Евдокия. – Он прощает тех, кто любит… А я сильно люблю. – Что ж ты такое говоришь, матушка? Тебя русский народ святой почитает, а ты в стенах монастырских полюбовника ждешь? Не введу я его к тебе – так и знай! – Велика беда… – рассмеялась Евдокия. – Ты не введешь, другой введет. – Кто ж это такой, другой? Не знаю я таких нечестивцев! – отрезала Маремьяна. – Духовник мой, отец Федор Пустынный, Степушку ко мне и введет! – уверенно сказала Евдокия и прижала подаренные меха к лицу. Как мягко и нежно касались они ее щек и губ, словно руки любимого. – Не введет к тебе отец Федор полюбовника, не бывать тому! – возвысила голос Маремьяна. Но Степан Глебов пришел к Евдокии – и не единожды. Вводил его к Евдокии отец Федор Пустынный – для укрепления духа царицы-матушки, которая, как верили многие в Суздале, непременно восстанет против царя-Ирода вместе со своим сыном Алексеем. Екатерину, новую жену Петра, в Суздале не считали царицей. Подлинная царица была здесь, с ними, и дух ее следовало укрепить – пусть даже и тайными встречами с полюбовником. Когда к Евдокии приходил Глебов, старицу Маремьяну отправляли кроить телогреи для царицы или читать молитвы за ее здравие. Евдокия была сама не своя от счастья: Степушка здесь, с ней рядом, и не украдкой, как в старые времена, в покоях царицы Прасковьи Федоровны, а почти не таясь. Встречи с Глебовым придали Евдокии твердости. Теперь она часто говорила старице Маремьяне да другой своей наперснице, монахине Каптелине: «Все наше государево, и государь за мать свою что воздал стрельцам, ведь вы знаете; а сын мой из пеленок вывалился». Евдокия без всякого стеснения пользовалась именем своего несчастного сына, веря, что он отомстит за нее Петру. А между тем Алексей Петрович лишь смутно представлял себе тайные планы матери, и не внезапная смерть отца мерещилась ему в дерзновенных помыслах, а лишь тихая и спокойная жизнь где-нибудь вдали от двора и отцовских забот, в деревеньке своей Рождествено. Алексей Петрович был тих духом и нравом, но Евдокия решала и за него, и за Глебова. Попранной, поруганной женщине хотелось мести. Упрямая и жадная ненависть трепетала в ней, и она бестрепетной рукой вела своего любовника на плаху, а сына в крепость или на смерть. К Евдокии в Суздаль приезжали разные люди, противники новых порядков, шушукались с ней по углам, говорили о скорой перемене власти. Царица часто выезжала на богомолье в окрестные храмы и монастыри и привлекала к себе сторонников. В утренних сумерках, уходя от Евдокии, Глебов растерянно шептал молитвы Христу-заступнику, ангелу-хранителю и Богородице и думал о том, что поневоле стал заговорщиком. Лаская царицу в ее келье, он слушал упрямый, исполненный гнева и жажды мести шепот Евдокии. Она призывала все мыслимые и немыслимые несчастья на голову царя Петра и его полюбовницы-чухонки, солдатки Катерины, и на их дочерей Аньку с Лизкой. Говорила о том, что сын отомстит за мать, подымет против царя-Ирода своих сторонников, и даже предлагала Глебову поднять против царя собранных майором в Суздале рекрутов. Глебов полагал, что его Прасковьюшка бредит. Он внушал любовнице, что несказанно трудно тягаться с Государем, победившим самого свейского короля Карла XII. Но несгибаемая Евдокия этому не верила и тайно совещалась с разными людьми – посланниками от родовитых боярских семей, которых приводил к ней Федор Пустынный, монахами и богомольцами, со всяким пришлым и беглым людом. Все они клялись постоять за царицу, и Глебов нехотя присоединял свой голос к их голосам. Однажды ночью, после жадных и быстрых ласк, слов любви, обращенных к нему, и проклятий в адрес Петра Алексеевича, Глебов сказал любовнице: – Под топор подведешь меня, Прасковьюшка… А прежде – на дыбу князь-папе Ромодановскому, на муки лютые… Упряма ты, знаю, но царь упрямей тебя! Евдокия жадно прильнула к Глебову, зашептала ему на ухо: – Не бойся, ангел мой, светик мой ясный, яхонт мой драгоценный! За нас Русь святая! – Где ж тут святость, Прасковьюшка, когда ты не только ему самому, а его детям погибели желаешь? Нешто это по-христиански? – Дети царя-Ирода греховны! Яблоко от яблони недалеко падает… – яростно прошептала Евдокия. – А ежели он так о твоем сыне подумает? Ты на его детей смерть кличешь, а государь на твоего сына погибель призовет… – предположил Глебов. – Не посмеет он Алешеньку обидеть… Алешенька – и его сын… – Слыхал я, Прасковья, что царевича при дворе твоим щенком кличут. И редко – сыном царевым. Словно подозревает государь что… – Подозревает? – губы Евдокии исказила полуухмылка. – Пущай подозревает! А может, и не его Алешенька сын, а твой? – Мой? – охнул Глебов, вырвавшись из жарких, обнимающих рук Евдокии. – Быть того не могет… Когда мы с тобой снова повстречались, ты уж Алексеем брюхата была… – По числам выходит, что царев мой Алешенька, а по духу – твой! – призналась Евдокия, прижимаясь к горячей, родной спине возлюбленного. – Как так, по духу? – не поверил Глебов. – Все время я, Степушка, тебя представляла, когда с царем была. О тебе думала, даже когда с ним на супружеском ложе лежала… Представляла, что это не он, а ты со мной. Стало быть, по духу ты – отец Алешеньки, а по крови – царь-Ирод! От этих признаний Глебову стало жутко. Он зажал Евдокии рот. – Молчи, Прасковья, молчи! – зашептал он. – Не ровен час, кто услышит. И у стен уши есть. – Здесь все за нас! – попыталась успокоить Глебова Евдокия. – Мы с тобой Русь взбунтуем, Алешеньку на царский престол возведем и сами в чести будем. А царю-Ироду с полюбовницей его чухонкой да с девками-выблядками – смерть! – А если не им, если нам? – Глебов до конца понял, как тверда воля Евдокии. Тверже, чем его собственная. И почти такая же стальная, как у Петра. Понял, и стало не по себе. Но он уже слишком далеко зашел, придется идти до конца. – Не нам, им! Верь мне, так и будет! – не таясь, почти громко, воскликнула Евдокия. – Сын мой за меня отомстит! Над Суздалем плыла ночь – черная, глухая, полная тайн, заговоров, лютой ненависти и обиды. Оскорбленная Евдокия страстно желала смерти и мук не только Петру, но и его новой жене и дочерям. И, чувствуя эту ненависть, не спала новая жена царя, Марта-Екатерина. Поднималась с супружеского ложа и долго стояла у дворцового окна, вглядываясь в белесую питербурхскую ночь и повторяя слова молитв – и католических, и лютеранских, и православных. Екатерина вспоминала давнее мариенбургское видение – женщину в черном, монахиню или царицу, смотревшую на нее, как, должно быть, смотрела отвергнутая Астинь на новую жену Артаксеркса, Эсфирь. От этой ненависти Екатерине становилось холодно и жутко. И она часто шептала себе ночами: «Или я, или она… Или ее сын, или мои дети… Кому-то из нас не жить…» И пока Екатерина даже не представляла себе, как недалеки ее слова от близкого и кровавого будущего.
|