Слово от автора 10 page

Роберта рассказала ему о задании Бена и о том, в какие опасности эта работа ввергла его. Она поделилась со священником своими страхами по поводу событий прошедших дней. Ее повествование было беспорядочным и бессвязным. Она ужасно устала, и все ее тело болело.

— Теперь я понимаю ваше нежелание встречаться с докторами, — ответил Паскаль. — Вы боитесь, что врач сообщит в полицию и вам предъявят обвинения в убийстве. — Он посмотрел на настенные часы. — Уже поздно, дитя мое. Вы утомились и должны отдохнуть. Не смотрите, что эта кушетка такая старая, на самом деле она очень удобная. Я принесу вам постельные принадлежности.

— Спасибо, отец, я действительно устала. Но если вы не против, мне хотелось бы посидеть рядом с Беном. Вдруг ему что-нибудь понадобится.

Старик коснулся ее плеча.

— Вы верный друг, если так тревожитесь о нем.

Она промолчала. Слова священника затронули ее.

— Я посижу с ним, а вы отдыхайте, — продолжил Паскаль. — Я сегодня бездельничал, так что силы у меня есть. За целый день выслушал две исповеди, раза три покормил цыплят и подоил Арабеллу, благослови Господь это милое создание.

Ту ночь священник провел у постели раненого англичанина, читая Библию при свете свечи. Бен все время метался и стонал. Около четырех утра он проснулся на миг и спросил:

— Где я?

— У друзей, Бенедикт, — ответил священник. Он погладил липкий от пота лоб Бена, и тот, успокоившись, снова заснул. — Отдыхайте. Вы в полной безопасности. Я буду молиться за вас.

Лежа на спине, Бен попробовал пошевелить ногами. Задача оказалась трудной. Он перемещал их понемногу, по дюйму. Растягивать раненые мышцы было очень больно. Он стиснул зубы, с огромным усилием приподнялся на локте и поставил ноги на пол. Его одежда аккуратно лежала на стуле. Он одевался почти полчаса.

Посмотрев в окно, Бен увидел деревенские крыши, холмы и дальние горы, поднимавшиеся к ясному небу. Он сердито обругал себя за то, что допустил до такого. Он с самого начала недооценивал опасность этого задания. И вот теперь Бен оказался здесь и застрял в тихой заводи Лангедока. Умирающий ребенок нуждается в помощи, а он едва может пошевелить ногами, превратившись в бесполезную обузу. Схватив свою флягу, Бен сделал большой глоток.

«Хотя бы это у меня еще получается».

Жаль, он не мог достать целую бутылку, а лучше две или три.

Вспомнив о дневнике алхимика, Бен неловко согнулся и выудил его из рюкзака. Он лег на кровать, пролистал несколько потрепанных страниц и углубился в чтение.

«3 сентября 1926 года

Неизбежное случилось: ученик бросил вызов мастеру. Сегодня Дакен поспорил со мной в лаборатории, и, пока я записываю эти строки, его слова по-прежнему звучат в моих ушах. Глаза юноши пылали огнем. Сжатые кулаки он вытянул вдоль тела.

— Я не понимаю, мастер! — выкрикнул он. — Неужели мы должны быть безжалостными эгоистами? Как вы можете скрывать столь важное знание от людей, когда оно способно принести человечеству огромную пользу? Сколько добра оно могло бы сделать для общества! Только подумайте, как оно изменило бы нашу цивилизацию!

— Нет, Николя, — настаивал я. — Это не эгоизм, а обычная осторожность. Наши находки важны, ты прав. Но они слишком опасны, чтобы раскрывать их всем. Только посвященным адептам позволено иметь такое знание.

Юноша испепелил меня сердитым взглядом.

— Тогда я не вижу в нем смысла! — вскричал он в отчаянии. — Вы уже состарились, большая часть вашей жизни прошла в поисках и опытах. И все это окажется напрасным, если вы не примените полученное знание. Если вы не используете его для улучшения мира!

— Ты слишком молод, Николя, — ответил я. — Твоя наивность не позволяет тебе понять огромный мир, которому ты хочешь помогать. Не все люди чисты сердцем. Есть и те, кто готов использовать наше знание в угоду своей алчности, ради собственных целей. Они не сделают ничего хорошего, но обратят древнюю мудрость во зло.

На столе рядом с нами лежал кожаный футляр, где хранился свиток катаров. Я поднял его и потряс над головой.

— Будучи прямым наследником этого знания, я не дам тебе превратить его в смертельное орудие. Мои предки сознавали важность наших секретов. Они сохраняли тайны любой ценой. Катары знали, какие негодяи жаждут завладеть древним знанием, и понимали, что произойдет, если премудрость попадет в чужие руки. Они отдавали свои жизни, чтобы сохранить ее…

— Мне ясны ваши мотивы, но, мастер…

Я перебил его.

— Знание, которым нам повезло обладать, — это сила, а сила — опасная вещь. Она разлагает человеческую совесть и привлекает к себе зло. Я предупреждал тебя об ответственности. Не забывай об этом! Ты поклялся, что будешь молчать. — Склонив голову, я печально добавил: — Боюсь, я открыл тебе слишком многое.

— Значит, вы не собираетесь рассказывать мне остальное? Как насчет второго великого секрета?

Я покачал головой.

— Прости, Николя. Ты слишком молод и опрометчив для такого знания. Я не могу исправить содеянного, но больше ты ничего не получишь — во всяком случае, до тех пор, пока не докажешь свою мудрость и зрелость.

Услышав эти слова, он выбежал из лаборатории. Я видел, что мой ученик был на грани слез, и понимал, что между нами произошел разрыв. Мое сердце болело… как будто в него вошел нож».

Бен услышал шаги и поднял голову. Дверь спальни тихо приоткрылась. В проеме появилось лицо Роберты.

— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросила она, внося в комнату поднос.

Бен закрыл дневник.

— Я в порядке.

— Вот, посмотри. Я приготовила это для тебя. — Она поставила на стол чашку с дымившимся куриным супом. — Поешь, пока горячий.

— Как долго я был в забытьи?

— Два дня.

— Два дня?

Он сделал глоток из фляги и поморщился от боли в боку.

— Тебе лучше не пить. Ты на антибиотиках. — Роберта вздохнула и нахмурилась. — По крайней мере, съешь что-нибудь. Тебе нужно набраться сил.

— Наберусь. Ты не могла бы подать мне рюкзак? Там мои сигареты.

— Сейчас достану.

Она наклонилась. Бен откинулся на подушку и закрыл глаза. Перебирая вещи, Роберта выронила на пол небольшой предмет. Она подняла его и с любопытством посмотрела на маленькую фотографию в серебряной рамке. Почему этот старый потертый снимок лежал в рюкзаке? Судя по сгибам и обтрепанным краям, Бен годами носил его в бумажнике. На фотографии была изображена симпатичная девочка восьми-девяти лет, с веснушками, белокурыми волосами и сияющими голубыми глазами. Она улыбалась в камеру с выражением неподдельного счастья.

— Кто это, Бен? Какая красивая девочка.

Роберта повернулась к нему и отшатнулась от неожиданности. Бен смотрел на нее с холодной яростью. В таком состоянии она никогда прежде его не видела.

— Положи фотографию на место! — рявкнул он. — И убирайся отсюда!

Когда она спустилась по лестнице, отец Паскаль заметил ее недоумение и гнев. Положив ладонь на ее руку, священник тихо произнес:

— Порой, когда мужчине больно, он начинает сердиться и говорить слова, о которых потом горько сожалеет. Бен не хотел обидеть вас.

— Он вел себя омерзительно. И рана не может служить ему оправданием.

— Я говорил не о телесной боли, — ответил старик. — Его мучает не рана, а душевная травма. Она в его сердце. — Улыбнувшись Роберте, он ласково добавил: — Я поговорю с ним об этом.

Он вошел в комнату Бена и сел рядом с ним на краю постели. Бен лежал и смотрел в потолок, сжимая в руке флягу. Виски не помогало. Ему кое-как удалось достать сигареты. Как назло, пачка оказалась почти пустой.

— Вы не против, если я составлю вам компанию? — спросил Паскаль.

Бен покачал головой. После небольшой паузы священник мягко произнес:

— Бенедикт, Роберта рассказала мне о вашей профессии. Вы помогаете тем, кто нуждается в поддержке. Это благородная и похвальная миссия. Я тоже совершаю нечто подобное, но должен признаться, что мое служение не столь драматично и почти полностью лишено героизма. Однако задача, возложенная на меня Господом, не менее важна. Я помогаю людям облегчать их страдания. Я помогаю им обретать Бога и Его опору. В каком бы обличье Он ни приходил к ним, люди примиряются с собой.

— Вот мое примирение, отец, — приподнимая фляжку, ответил Бен.

— Вы знаете, что этого недостаточно. Спиртное не даст вам умиротворения. Оно не помогает, а чаще всего вредит. Алкоголь загоняет боль глубже — прямо в сердце. И эта боль подобна ядовитой колючке. Если ее не удалить, рана начнет гноиться, распухая и причиняя человеку ужасную боль. Ее не исцелить пенициллином, выписанным для больной козы.

Бен недобро рассмеялся.

— Возможно, вы правы. — Он подумал немного. — Настоящее умиротворение я получаю тогда, когда делаю свою работу и добиваюсь успеха.

— Вы помогли многим, — согласился Паскаль. — Но когда вы пьете, вы разрушаете себя. Алкоголь — это ложный друг. И разве боль не возвращается к вам, когда радость от выполненной работы тускнеет? Разве мука не становится еще сильнее?

Бен промолчал.

— Я думаю, вы знаете ответ, — подытожил Паскаль.

— Послушайте, — сказал Бен, — я благодарен вам за все, что вы сделали. Но проповеди меня не интересуют. Когда-то давно я верил в Бога, теперь вера угасла. При всем моем уважении к вам, отец, вы зря тратили силы, если пришли поучать меня.

Какое-то время они сидели в полном молчании. Затем, глядя в сторону, Паскаль спросил:

— Кто такая Рут?

Бен бросил на него сердитый взгляд.

— Вам рассказала Роберта? Это маленькая девочка, она умирает от рака. Внучка моего клиента, которую я пытаюсь спасти… если еще не поздно.

— Нет, Бенедикт, я имею в виду другую Рут. Кто она? Рут из ваших снов…

Бен почувствовал, что кровь в его жилах заледенела. Сердце громко застучало. Проглотив комок в горле, он хрипло произнес:

— Я не знаю, о ком вы говорите. В моих снах нет никого с таким именем.

— Если бы вы посидели две ночи у постели человека, когда он бредит, вам открылось бы многое, — сказал Паскаль. — В том числе и то, о чем он не хочет говорить открыто. Бен, я знаю ваш секрет. Кем вам приходится Рут? Что с ней случилось?

Бен глубоко вздохнул и снова поднял фляжку к пересохшим губам.

— Почему вы не хотите принять мою помощь? — мягко спросил Паскаль. — Разделите со мной вашу тяжкую ношу.

После долгого молчания Бен начал говорить, тихо и почти механически. Его глаза были устремлены в пространство, пока он снова — в миллионный раз — представлял в уме знакомые образы.

— Мне было тогда шестнадцать лет, а ей, моей сестре, только девять. Несмотря на разницу в возрасте, мы были по-настоящему родственными душами. Я никогда в жизни не чувствовал такой близости к другому человеку. Рут была единственной, кого я любил всем сердцем. — Его лицо исказилось злой усмешкой. — Вы бы видели ее, отец! Она просто светилась, как солнце. Этот ангельский образ заставил меня поверить в Творца. Возможно, вы удивитесь, но когда-то я хотел стать священником.

Паскаль внимательно слушал.

— Продолжайте, сын мой.

— Мои родители взяли нас с собой в отпуск в Северную Африку. Мы прилетели в Марокко и остановились в отеле. Через несколько дней родители решили поехать в другой город, осматривать какой-то музей. Они оставили Рут на моем попечении. Отец попросил, чтобы мы не покидали отеля.

Бен сделал паузу и прикурил последнюю сигарету.

— С нами отдыхала еще одна семья из Европы — супружеская пара с дочерью моего возраста. Эта милая девушка очаровала меня. Ее звали Дженни. И вот Дженни захотела пойти на рынок. Я отговаривал ее, ведь меня просили никуда не уходить и присматривать за сестрой. Но Дженни предложила взять Рут с собой. Она обещала поцеловать меня, если я выполню ее просьбу. Я проявил непростительную слабость, и мы пошли на рынок. Марокканский базар, или соук, как его называют, был переполнен людьми. Мы бродили среди скопища ларьков и палаток по узким проходам в гуще толпы. Я был ошеломлен восточной музыкой, непривычными запахами и странными зрелищами.

— Много лет назад во время войны мне довелось побывать в Алжире, — кивнул Паскаль. — Для европейцев это очень странный мир.

— Меня переполняло счастье, — продолжил Бен. — Рут и Дженни смеялись и с восторгом осматривали торговые ряды. Там были благовония, браслеты и бусы. Дженни захотела купить серебряную шкатулку, чтобы хранить в ней свои украшения. У нее не хватало денег, поэтому я решил расплатиться с торговцем сам. Выпустив руку сестры, я повернулся к ней спиной… Всего лишь на мгновение. Получив подарок, Дженни обняла меня.

Бен снова замолчал. У него пересохло горло. Он хотел приложиться к фляге, но Паскаль мягко перехватил его руку.

— Давайте оставим на время ложных друзей.

Бен кивнул и с трудом сглотнул слюну.

— Я не знаю, как это случилось. Все произошло очень быстро. Я отвел глаза от Рут лишь на пару секунд. И она… исчезла. — Он пожал плечами. — Просто исчезла, и все.

Ему казалось, что его сердце раздулось, как огромный пузырь. Еще немного, и оно бы взорвалось. Бен сжал руками голову и начал медленно раскачиваться из стороны в сторону.

— Ее уже не было рядом. Я не слышал ни крика, ни плача. Я ничего не заметил. Ничто вокруг не изменилось, словно я видел кошмарный сон… И словно Рут никогда не существовало.

— Она ведь не просто ушла.

— Нет. Похищение детей считается там прибыльным делом. Этим занимаются опытные профессионалы. Мои родители сделали все, что было возможно, они подключили полицию, сотрудников консульства и частных детективов. Поиски длились несколько месяцев. Но они не нашли никаких следов.

Пузырь взорвался. После двух десятков лет, когда Бен запрещал себе вспоминать об этом, переживания вернулись. Что-то пронзило его изнутри — как огромный поток, хлынувший наружу. Он не плакал долгие годы, если не считать кошмарных снов.

— Конечно, вся вина лежит на мне. Я отвернулся от человека, которого боготворил. Я предал свою сестру за поцелуй легкомысленной девушки.

— И с тех пор вы никого не любили, — произнес Паскаль.

Это был не вопрос, а констатация факта.

— Я больше не знаю, как любить, — немного успокоившись, ответил Бен. — Мне даже трудно вспомнить, когда в последний раз я чувствовал себя счастливым человеком. Все радости забылись. Наверное, внутри я уже умер.

— Нет, Бенедикт. Бог не покинул тебя. А значит, радость вернется.

— Бог такой же предательский друг, как и виски.

— Вы просто потеряли веру.

— Я пытался сохранить ее. Первое время я каждый день молился о том, чтобы Рут нашлась. Я молил об искуплении. Мне было ясно, что Бог не слушает мои увещевания, но вера заставляла меня повторять эти бесплодные молитвы. Мать не простила меня. После нашего возвращения в Англию она не выносила моего присутствия: не прикасалась ко мне, не говорила со мной, не отвечала на мои вопросы. Я не виню ее — она впала в глубокую депрессию. Однажды дверь ее спальни оказалась заперта; мы кричали, стучали, но мать не отвечала. Она приняла смертельную дозу снотворного. Мне было тогда восемнадцать, я только что начал изучать теологию.

Священник печально кивнул.

— А ваш отец?

— После исчезновения Рут его жизнь пошла под откос, а смерть матери ухудшила ситуацию. Меня утешало лишь то, что он простил меня. Во всяком случае, я так думал. — Бен тяжело вздохнул. — Однажды я приехал домой на каникулы. Мне что-то понадобилось в его кабинете — кажется, бумага. Отца дома не было. И я случайно нашел его дневник.

— Вы прочитал его?

— Да. И узнал, что он на самом деле думал обо мне. Истина заключалась в том, что он меня ненавидел. Отец винил меня во всех несчастьях и желал мне смерти. В дневнике он писал, что я не достоин жизни после того, что принес в нашу семью… После такого я уже не мог вернуться в университет. Я потерял интерес ко всему на свете. Через несколько месяцев отец скоропостижно скончался.

— Чем вы занимались после его смерти?

— Я не помню, что делал в первый год. Бездельничал, пытался развлекаться, много пил. Однажды я вернулся домой, привел дела отца в порядок и продал семейный особняк. Взял с собой Винни, нашу домохозяйку, и переехал в Ирландию, затем вступил в армию — потому что не придумал ничего лучшего. Там я смог заместить свою злость и ненависть к себе обучением и дисциплиной. Я стал хорошим солдатом. Вскоре начальство разглядело во мне определенные таланты: я мог планировать и выполнять задания, требовавшие особого… отношения к жизни. Армия нашла для меня применение. Я участвовал во множестве боевых операций, о чем не хотел бы сейчас говорить.

Бен замолчал, и его память вдруг заполнилась образами, звуками и запахами из прошлой жизни. Он встряхнул головой, избавляясь от них.

— Мое пристрастие к спиртному усилилось. Это превратилось в большую проблему, и мне пришлось оставить армию. Я вернулся домой и попытался организовать свою жизнь. Через некоторое время мне предложили дело: найти пропавшего подростка, которому промыли мозги в какой-то секте на юге Италии. Когда я приехал туда и отыскал его, мне стало понятно, чем я хочу заниматься. — Он посмотрел на Паскаля. — Это было шесть лет назад.

— Вы поняли, что поиски пропавших людей и возвращение их в семьи помогут вам исцелить душевную рану от потери Рут?

— Да. Каждый раз, когда я успешно справлялся с заданием, меня буквально тянуло к следующей работе. Это похоже на одержимость.

Паскаль улыбнулся.

— Вы пережили большое горе. Я рад, что вы доверились мне и рассказали о своей судьбе. Доверие, Бенедикт, исцеляет душу. Доверие и время.

— Увы, время меня не излечило, — ответил Бен. — Хотя боль и притупилась, она ушла куда-то вглубь.

— Вам кажется, если вы найдете лекарство для этой маленькой девочки, вы избавитесь от демона вины?

— Иначе я не взялся бы за это задание.

— Надеюсь, вы добьетесь успеха и тем самым поможете себе и ребенку. Но я верю, что истинное исцеление и истинный мир придут из глубины вашего сердца. Вам нужно научиться доверять другим людям, открываться им и находить любовь внутри себя. Только тогда ваши раны действительно исцелятся.

— С чего мне начать?

— Вы уже встали на правильный путь, открыв мне свою тайну. Нельзя найти спасение, похоронив все личные воспоминания и чувства. Удалять яд из раны больно, в такие моменты мы сталкиваемся лицом к лицу с безжалостным демоном зла. Но как только вы изгоните яд из сердца, у вас появится возможность освободиться.

Бен незаметно прокрался в деревенскую церковь, благо дверь не запиралась даже на ночь. Его ноги все еще дрожали от слабости. Воск со свечи капал на руку, пока он медленно шел по проходу. Тени метались вокруг него в пустом безмолвном здании. Он упал на колени перед алтарем, и свет свечи засиял на белой статуе Христа, возвышавшейся над ним. Склонив голову, Бен начал молиться.

Люк Симон двигался за преступником на юг. Отыскать следы было несложно — путь устилали гильзы и трупы.

Фермер в Ле-Пуи известил полицию о выстрелах и двух машинах, устроивших гонки на сельских дорогах центральной части Франции. Когда оперативная группа прибыла на поле, где состоялась перестрелка, жандармы обнаружили трех мертвецов, две разбитые и расстрелянные в хлам машины, оружие и множество гильз. Оба автомобиля не были зарегистрированы, а «БМВ» оказался угнанным пару дней назад в Лионе.

Еще более интересно было то, что в салоне желтого «пежо» с парижскими номерами криминалисты обнаружили отпечатки Роберты Райдер. Среди предметов, найденных в грязи и траве, оказался пустой магазин от девятимиллиметрового браунинга. Гильзы, валявшиеся около «пежо», соответствовали патрону, который подобрали в лимузине у переезда, на месте несостоявшегося убийства.

С тем же успехом Бен Хоуп мог вырезать свое имя на ближайшем дереве.

Институт Леграна, три месяца назад

— Ах, мерзавец! Джул, ты только посмотри. Он снова это сделал!

Обитая войлоком палата была испачкана кровью. Когда два санитара психиатрического отделения вошли в небольшую кубическую комнату, Клаус Рейнфилд вскинул голову и прикрыл руками строчки, написанные кровью. Он походил на ребенка, пойманного за каким-то запрещенным занятием. На его худом лице появилась кривая усмешка. Санитары увидели, что он выбил себе еще два зуба. Разорвав пижаму и вскрыв обломком зуба старые раны, больной обновил причудливый рисунок на груди.

— Пора увеличивать дозу, — проворчал дежурный санитар, когда Рейнфилда вывели из палаты. — Вызови уборщиц, — велел он помощнику. — Отведи этого придурка в больничку. Пусть ему сделают укол диазепама и переоденут в чистую одежду. Проследи, чтобы его ногти коротко остригли. Через пару часов к нему придет посетительница.

— Снова та итальянка?

При этих словах Рейнфилд оживился.

— Анна! — пропел он тонким голосом. — Анна мне нравится. Анна мой друг. — Он плюнул в санитаров. — Ненавижу вас!

Через два часа, уже покорный и тихий, Клаус Рейнфилд сидел в комнате для посетителей. Это помещение в институте Леграна использовали для визитов к опасным пациентам. Время от времени им позволяли видеться с родными и близкими — в присутствии санитаров, естественно. Меблировка была простой: один стол и два стула, привинченные к полу. С каждой стороны по санитару, и еще один стоял сзади, держа наготове наполненный шприц — на всякий случай, для подстраховки. Доктор Легран, глава института, наблюдал за встречами через стекло, замаскированное под зеркало.

Рейнфилда переодели в свежую пижаму и чистый халат, испачканные вещи отправили в стирку. Брешь в зубах промыли от крови. Его смирное поведение объяснялось не только психотропными лекарствами, которые ему вкололи час назад, но и странным умиротворяющим воздействием, которое оказывала на него Анна Манзини — единственная постоянная посетительница Рейнфилда. Как обычно, больной сжимал в руках исписанный каракулями блокнот.

Анна Манзини вошла в комнату в сопровождении санитара. В один миг строгая стерильная атмосфера помещения была заполнена запахом ее духов и ощущением ее чарующего присутствия. При виде Анны Рейнфилд засиял от счастья.

— Привет, Клаус. — Она улыбнулась и села напротив него. — Как ты чувствуешь себя сегодня?

Санитары не уставали удивляться тому, как их вечно возбужденный и невменяемый пациент стихал в присутствии этой красивой и доброжелательной итальянки. Она вела себя спокойно и мягко, никогда не раздражала Рейнфилда, ничего не требовала от него. Большую часть визита он сидел молча, покачиваясь на стуле с полузакрытыми глазами. Его длинная костлявая рука покоилась в ее ладонях. Сначала санитары тревожились и не могли позволить физические контакты с больным, но Анна уговорила их, и они решили, что ничего плохого не случится.

Когда Рейнфилд начинал говорить, он все время бормотал одни и те же слова. Это были фразы на исковерканной латыни, перемешенные с буквами и цифрами. Повторяя их, он настойчиво загибал пальцы, как будто что-то пересчитывал. Иногда, с небольшим нежным принуждением, Анна заставляла его говорить более связно. Он тихо беседовал с ней о чем-то таком, чего санитары не понимали, затем снова переходил на бессмысленное бормотание и постепенно затихал. Больной тихо сидел и любовался улыбкой Анны. Эти мгновения настолько благотворно действовали для него, что санитары считали их частью лечебной программы.

Сегодняшний пятый визит ничем не отличался от прежних. Рейнфилд мирно сидел, поглаживая руку Анны. Внезапно он раскрыл свой блокнот и тихим ломающимся голосом по-немецки стал повторять числовую последовательность:

— Эн-шесть, Е-четыре, И-двадцать шесть, А-одиннадцать, Е-пятнадцать.

— О чем ты хочешь сказать нам, Клаус? — с терпеливой нежностью спросила Анна.

Доктор Легран, наблюдавший эту сцену через стекло, нахмурился. Он посмотрел на часы и вошел в комнату для посетителей через вторую дверь.

— Анна, рад вас видеть, — лучась улыбкой, приветствовал он гостью. Потом повернулся к санитарам и резко взмахнул рукой. — Я думаю, на сегодня достаточно. Не будем утомлять пациента.

Увидев Леграна, Рейнфилд закричал и закрыл голову костлявыми руками. Клаус упал со стула на пол, и, когда Анна поднялась, чтобы уйти, он пополз к ней, громко визжа от страха, а затем схватил ее за лодыжки. Санитары оттащили безумного к двери и, выкрутив ему руки за спину, повели обратно в палату. Опечаленная итальянка с горечью смотрела ему вслед.

— Почему он так боится вас, Эдуард? — спросила Анна, когда они с Леграном вышли в коридор.

— Не знаю, — с улыбкой ответил доктор. — Нам ничего не известно о прошлом Рейнфилда. Его реакция на меня может быть вызвана воспоминанием о каком-то травматическом событии. Возможно, я напоминаю ему того, кто обижал его, — например, жестокого отца или родственника. Это обычное явление.

Она печально покачала головой.

— Наверное, вы правы. Иначе как объяснить его испуг?

— Анна, я тут подумал… Если вы свободны сегодня вечером, как насчет ужина? Я знаю прекрасный рыбный ресторан в Монпелье. Для нас поймают морского окуня. Я заеду за вами около семи?

Он погладил пальцами ее ладонь. Анна отстранила его руку.

— Прошу вас, Эдуард. Я же сказала вам, что еще не готова… Отложим ужин до следующей встречи.

— Простите меня. — Легран убрал руки за спину. — Я понимаю. Извините.

Когда Анна вышла из здания и направилась к своему «альфа-ромео», доктор наблюдал за ней из окна. Она в третий раз отвергла его предложение. Что происходит? Почему он ей не мил? Другие женщины вели себя иначе. Казалось, Анна не желала, чтобы он прикасался к ней. Она холодно принимала его ухаживания, но в то же время позволяла Рейнфилду часами гладить ее руку. Легран отвернулся от окна и поднял трубку телефона.

— Полетт, посмотрите, пожалуйста, доктор Делавинье уже осмотрел пациентов? Меня интересует Клаус Рейнфилд… Доктор еще не заходил к нему? Прекрасно. Позвоните ему и скажите, что я сам проведу с Рейнфилдом сеанс терапии… Да, все верно… Спасибо, Полетт.

Вернувшись в свою обитую войлоком палату, Рейнфилд думал об Анне и мечтательно мурлыкал себе что-то под нос. Внезапно в коридоре зазвенели ключи и дверь открылась. Он услышал знакомый голос:

— Оставьте нас наедине.

Рейнфилд съежился. Когда доктор Легран вошел в палату и тихо закрыл за собой дверь, глаза безумца расширились от страха.

Доктор направился к нему. Рейнфилд пятился задом, пока не втиснулся в угол. Психиатр с улыбкой наклонился над ним.

— Здравствуй, дружок, — произнес он тихим голосом.

Затем доктор отвел ногу назад и с размаху ударил Рейнфилда в живот. Тот согнулся пополам и, задыхаясь от боли, беспомощно вытянул руку вперед. Легран нанес второй удар. Он бил безумца снова и снова, а Клаус Рейнфилд только плакал и скулил. Теряя сознание под градом ударов, он понял, что должен умереть — чем быстрее, тем лучше.

На третий день Бен настолько окреп, что смог спуститься по лестнице и выйти во двор, чтобы погреться в лучах осеннего полуденного солнца. Он увидел Роберту, которая кормила кур и делала вид, что не замечает его. Она не разговаривала с ним уже вторые сутки. Бен горько сожалел о том, что обидел ее. Сев на крыльцо и поставив рядом кружку с травяным чаем, который Мари-Клер приготовила для него, он раскрыл дневник Фулканелли.

«19 сентября 1926 года

Я действительно начинаю сожалеть о том, что доверился Дакену. Я пишу эти строки с тяжелым сердцем, так как знаю теперь, какую глупость совершил. Меня утешает лишь то, что я открыл ему не все знания, полученные из артефактов катаров.

Вчера мои худшие опасения нашли подтверждение. Вопреки своим принципам и к моему величайшему стыду, я нанял сыщика Коро — осторожного и достойного уважения человека. Отныне он следит за моим учеником и докладывает мне о его перемещениях и встречах. Оказалось, что Николя уже некоторое время является членом парижского общества так называемых „Дозорных“. Их цель заключается в улучшении репутации алхимической традиции, которая подвергается в обществе жесткой и несправедливой критике. На ежемесячных встречах в апартаментах, расположенных над эзотерическим книжным магазином Шакорнака, они обсуждают, как можно привнести в современную науку плоды алхимического знания. Они хотят использовать знания во благо человечества. Для такого молодого человека, как Николя, эти люди выглядят поборниками светлого будущего и фундаментом новой эры. Его разочаровывает пропасть между их прогрессивными взглядами на алхимию и моим архаическим, по его мнению, недоверчивым отношением к распространению древней мудрости.

Такую пылкость и юношескую искренность нельзя порицать. Но сведения, которые Коро сообщил мне, породили у меня великую тревогу. В обществе „Дозорных“ Никола нашел нового друга. Об этом человеке мне известно лишь то, что его зовут Рудольф и он увлекается оккультизмом. Говорят, он родился в Египте, поэтому его в шутку окрестили Александрийцем. Коро несколько раз наблюдал за моим учеником и этим Рудольфом. Обычно они встречаются в кафе и ведут долгие беседы. Вчера он последовал за ними в дорогой ресторан и подслушал их беседу на террасе. Рудольф поил Николя шампанским, он наливал моему ученику бокал за бокалом, желая развязать ему язык. Коро сидел за соседним столиком и тайком записывал их разговор.

— Ты совершенно прав, — говорил Рудольф. — Если Фулканелли верит в силу этой науки, он не должен мешать тебе, потому что ты — одна из его ярчайших звезд.