Нексус Эрдмана 2 page

Заснул он очень нескоро.

* * *

– Господи, милочка, что с твоим глазом?

Эвелин Кренчнотед сидела со своей приятельницей Джиной Как‑там‑ее в крошечной приемной возле кабинета доктора О'Кейна. Генри бросил на нее хмурый взгляд. Очень в характере Эвелин ляпнуть такое и смутить бедняжку Керри. Никогда в жизни Генри не попадалась настолько бестактная баба, хотя он был знаком со многими физиками, а они тактичностью не отличались. Но физики хотя бы не лезли в чужие дела.

– У меня все хорошо, – ответила Керри, постаравшись улыбнуться. – На дверь наткнулась.

– О, милочка, как же такое случилось? Вам надо показаться доктору. Я уверена, что он сможет выкроить несколько минут, чтобы вас осмотреть, хотя, наверное, он уже отстал от графика, мне вообще‑то не было сегодня назначено, но он сказал, что сможет втиснуть и меня, потому что вчера произошло что‑то странное, о чем я хотела его спросить, но время, на которое он мне назначил, уже должно было начаться пять минут назад, и вас он должен будет принять потом, он уже осмотрел Джину, но она…

Генри уселся и перестал слушать. Эвелин все трещала и трещала скрипучим голосом, напоминающим звук бормашины. Он представил ее на Эниветоке взлетающей на грибовидном облаке взрыва и продолжающей трещать. Облегчение наступило, когда дверь кабинета открылась и вышла женщина с книгой в руке.

Генри уже видел ее прежде, хотя и не знал ее имени. В отличие от большинства местных старых перечниц, на нее стоило посмотреть. Разумеется, она не блистала сияющей красотой молодости, как Керри, – этой женщине было уже как минимум за семьдесят. Но стояла она прямо и грациозно, седые волосы спадали на плечи простыми волнами, а скулы и голубые глаза все еще были хороши. Однако Генри не нравилось, как она одевалась – это напоминало ему ребячески тупых демонстрантов вокруг Лос Аламоса в пятидесятые и шестидесятые. Сейчас женщина была одета в белую футболку и длинную хлопчатобумажную крестьянскую юбку. На шее висело ожерелье из бусин и ракушек, на пальцах несколько колец тонкой работы.

– Эрин! – воскликнула Эвелин. – Как прошел осмотр? Все в порядке?

– Прекрасно. Обычная проверка.

Эрин слегка улыбнулась и пошла по коридору. Генри присмотрелся, чтобы увидеть обложку ее книги. «Тао Те Чинь». Его пронзило разочарование. Одна из тех.

– Но у тебя сегодня не была запланирована проверка, как и у меня. Так из‑за чего ты… – Эрин быстро пошла прочь с застывшей на губах улыбкой. Эвелин возмутилась: – Ну, такое я называю откровенной грубостью! Ты видела, Джина? Стараешься быть приветливой с людьми, а они…

– Миссис Кренчнотед? – Из двери кабинета высунулась голова медсестры. – Доктор вас сейчас примет.

Эвелин неуклюже поднялась и вошла в кабинет, продолжая говорить. В наступившей после этого благословенной тишине Генри сказал Керри:

– Интересно, как это выдерживал мистер Кренчнотед?

Керри хихикнула и махнула в сторону Джины, приятельницы Кренчнотед. Но Джина заснула на стуле, и это хотя бы объясняло, как она это выдерживает.

– Я очень рада, что вам как раз на сегодня назначено, доктор Эрдман, – сказала Керри. – Вы ведь расскажете врачу о том, что произошло вчера в машине?

– Да.

– Обещаете?

– Да.

Ну почему все женщины, даже тихая малышка Керри, так настаивают на регулярных визитах к врачу? Да, врачи были полезны, когда обеспечивали его таблетками, чтобы машина ехала дальше, но Генри считал – к врачу надо идти, только если чувствуешь что‑то неладное. Более того, он совсем забыл об этом запланированном регулярном осмотре и вспомнил лишь, когда Керри позвонила и сказала – как удачно, что ему назначено всего за час до того, как он должен прийти в лабораторию к доктору Дибелла. При обычных обстоятельствах Генри вообще отказался бы идти, но решил спросить доктора Джемисона о происшествии в машине.

К тому же могло статься, что эта дура Эвелин Кренчнотед хоть раз, да оказалась в чем‑то права.

– Керри, может быть, тебе стоит попросить врача осмотреть тот глаз?

– Нет. Я в порядке.

– А Джим звонил или снова крутился вокруг с тех пор, как?..

– Нет.

Она явно не хотела об этом говорить. Наверное, смущается. Такую ее сдержанность Генри мог уважать. Он мысленно составил перечень вопросов для Джемисона.

Но когда Генри вошел в кабинет, оставив Керри в приемной, и когда выдержал все неизбежные скучные процедуры: медсестра измерила кровяное давление, дала ему помочиться в чашку и облачила в дурацкий бумажный халат, в комнату вошел не Джемисон, а бесцеремонный, невозможно молодой парень в белом лабораторном халате и с развязными манерами.

– Я доктор Фелтон, Генри. Как мы сегодня себя чувствуем?

Он уткнулся в медицинскую карту Генри и даже не взглянул на него. Генри скрежетнул зубами:

– Полагаю, вам это известно лучше, чем мне.

– Немного раздражены? Кишечник нормально работает?

– Мой кишечник в порядке. Спасибо за заботу.

Тут Фелтон поднял на него холодные глаза:

– Сейчас я прослушаю ваши легкие. Кашляните, когда я вам скажу.

И Генри понял, что не сможет. Если бы парень сделал ему выговор («По‑моему, сарказм здесь неуместен»), то он хоть как‑то отреагировал бы. Но такое полное равнодушие, такое обращение, словно Генри был ребенком или идиотом… Он не сможет рассказать этому бесчувственному юному хаму о происшествии в машине, о тревоге за свой разум. Общение с Фелтоном его попросту унизит. Может быть, Дибелла окажется лучше, пусть даже он и не медик.

Одним доктором меньше, один на очереди.

* * *

Дибелла оказался лучше. Но чего ему не хватало, так это организованности.

В «Мемориальном госпитале Редборна» он сказал:

– А, Доктор Эрдман, Керри. Добро пожаловать. Боюсь, с диагностическим сканированием ничего не получится. Я думал, что зарезервировал для вас время на приборе, но меня, похоже, вычеркнули из графика, или что‑то в этом роде. Поэтому мы сможем провести сканирование Эшер‑Пейтона, но не глубинное сканирование. Мне очень жаль, я… – Он беспомощно пожал плечами и пригладил волосы.

Керри сжала губы в тонкую ниточку:

– Доктор Эрдман приехал сюда специально ради вашего сканирования, доктор Дибелла.

– Зовите меня Джейк, пожалуйста. Знаю. А сканирование Эшер‑Пейтона мы проведем в вашем доме престарелых. Мне действительно очень жаль.

Губы Керри так и не разжались. Генри всегда удивляло, насколько страстно она могла защищать своих «жильцов‑подопечных». И почему обычно мягкая Керри так набросилась на молодого ученого?

– Я встречусь с вами в доме престарелых, – смиренно добавил Дибелла.

В св. Себастьяне он закрепил электроды на черепе и шее Генри, надел ему на голову шлем и уселся перед компьютером, чей экран был обращен в сторону от Генри. Когда в комнате погас свет, на белую стену начали проецироваться изображения: шоколадный пирог, метла, стул, автомобиль, стол, стакан – сорок или пятьдесят изображений. Генри ничего не нужно было делать, только сидеть, и он заскучал. Наконец картинки стали интереснее – горящий дом, эпизод войны, отец, обнимающий ребенка, Рита Хейворт. Генри усмехнулся:

– Вряд ли ваше поколение хотя бы знает, кто такая Рита Хейворт.

– Пожалуйста, не разговаривайте, доктор Эрдман.

Сессия продолжалась еще минут двадцать. Когда она закончилась, Дибелла снял шлем и сказал:

– Большое вам спасибо. Я вам действительно очень признателен.

Он начал снимать электроды с головы Генри. Керри стояла, глядя на него.

Сейчас или никогда.

– Доктор Дибелла, – сказал Генри. – Хочу вас кое о чем спросить. Точнее, рассказать. Об инциденте, который случился вчера. Дважды. – Генри понравилось слово «инцидент», оно прозвучало объективно и объяснимо, как полицейский отчет.

– Конечно. Говорите.

– В первый раз я стоял у себя в квартире, во второй раз ехал в машине с Керри. Первый инцидент был слабый, второй более выраженный. Оба раза я ощутил, как нечто движется сквозь мой разум, наподобие своеобразной ударной волны, не оставляя последствий за исключением, возможно, легкой усталости. Никакие из моих способностей, кажется, не пострадали. Надеюсь, вы сможете объяснить, что произошло.

Дибелла задумался, держа свисающий электрод. Генри ощутил запах липкого геля, которым тот был смазан.

– Как я вам вчера говорил, я не медик. Судя по всему, вам следует обсудить это с вашим лечащим врачом в доме престарелых.

Керри, которую огорчило, что Генри этого не сделал, добавила:

– В машине он словно потерял сознание, и у него закатились глаза.

– Моего врача сегодня утром не было на месте, а вы рядом, – сказал Генри. – Можете вы просто сказать, не указывают ли такие симптомы на инсульт?

– Расскажите о них еще раз.

Генри рассказал, и Дибелла сказал:

– Если бы это был микроинсульт, то вы не испытали бы такой сильной реакции. А если бы это был более серьезный инсульт, ишемический или геморрагический, то он проявился бы как минимум во временном ухудшении вашего состояния. Но вы могли пережить какой‑то сердечный приступ, доктор Эрдман. Думаю, вам нужно срочно сделать кардиограмму.

Сердце, а не мозг. Что ж, уже лучше. Все же по спине Генри холодком прокатился страх, и он понял, насколько сильно ему хочется жить так, как сейчас, несмотря на все болячки и ограничения. Но все же он улыбнулся и ответил:

– Хорошо.

Вот уже лет двадцать пять он знал, что стареть – занятие не для слабаков.

* * *

Керри отменила встречи со всеми своими подопечными, связавшись с ними по мобильному, и провела Генри через все последующие и бесконечные больничные ритуалы – административные и диагностические, а также самую вездесущую медицинскую процедуру – ожидание. К концу дня Генри уже знал, что сердце у него в порядке, в мозге нет тромбов или кровоизлияний, и у него не имелось никаких причин падать в обморок. Теперь они так называли случившееся: обморок, вероятно, из‑за низкого содержания сахара в крови. Его записали на тест выносливости к глюкозе на следующей неделе. Болваны. Не было у него никакого обморока. С ним случилось нечто совершенно иное, уникальное.

А потом это случилось опять. Такое же, и все же совершенно иное.

Уже около полуночи Генри лежал в кровати, совершено вымотанный за день. Он подумал, что хотя бы сегодня сон придет к нему легко. И тут он, совершенно внезапно, был извлечен из усталого сознания. На этот раз не было ни яростных рывков, ни закатившихся глаз. Просто он неожиданно оказался не в своей темной спальне, не в своем теле и не в своем разуме.

Он танцевал, порхая на пуантах высоко над полированной сценой, ощущая, как напрягаются мышцы спины и бедер, когда он сидел, скрестив ноги, на мягкой подушке, которую он вышил подшипниками, крутящимися на заводском конвейере напротив солдат, стреляющих в него…

И все исчезло.

Генри рывком сел, обливаясь в темноте потом. Он стал нашаривать ночник, промахнулся, и лампа с грохотом свалилась с тумбочки на пол. Он никогда не танцевал на сцене, не вышивал подушки, не работал на заводе и не воевал. И он сейчас не спал. Это были воспоминания, а не сны – нет, даже не воспоминания, потому что они были слишком яркими и живыми. Это были переживания, настолько яркие и реальные, словно все это происходило только что, и происходило одновременно. Переживания. Но не его.

Лампа все еще светилась. Он с трудом свесился с кровати и поднял ее. Когда он поставил ее на тумбочку, она погасла. Но все же он успел заметить, что при падении шнур лампы вырвало из розетки – задолго до того, как он за ней наклонился.

* * *

Корабль все больше возбуждался, прорехи в пространстве‑времени и возникающие из‑за этого флоп‑переходы становились крупнее. Каждый аспект этого существа напряженно стремился вперед, прыгая сквозь флуктуации вакуума во вспышках радиации, которые появлялись то вблизи одной звездной системы, то вблизи другой, то в глубоком черном холоде, где не было звезд и гравитации. Корабль не мог двигаться быстрее, не уничтожая или ближайшие звездные системы, или собственную целостность. Он мчался так быстро, как мог, посылая перед собой еще более быстрые щупальца квантово‑сцепленной информации. Быстрее, быстрее…

Ему не хватало скорости.

В четверг утром собственный разум показался Генри таким же ясным, как и всегда. После раннего завтрака он уселся за столиком на кухне и стал проверять контрольные работы своих студентов. В каждой квартире дома престарелых имелись кухонька, она же столовая, чуть более просторная гостиная, спальня и ванная. Поручни на стенах, нескользкие полы, назойливо радостные цвета и коробочки внутренней связи напоминали жильцам, что они стары – как будто кто‑либо из них, с издевкой подумалось Генри, мог об этом забыть. Однако Генри не очень‑то возражал ни против размеров квартирки, ни против постоянного наблюдения. В конце концов, ему прекрасно работалось в Лос Аламосе, хотя все там было тесным и ветхим, а в атмосфере так и витала паранойя. Большая часть его жизни прошла внутри его головы.

Для каждого набора задач с неполными ответами – скорее всего, такими окажутся все, кроме ответов Халдана, хотя Джулия Хернандес хотя бы попыталась применить новый и математически интересный подход – он пытался проследить ход мысли студента и увидеть, где тот допустил ошибку. Через час такой работы он проверил две контрольные. Над головой проревел самолет, взлетевший в аэропорту. Генри сдался. Он не мог сосредоточиться.

Вчера возле лазарета ужасная Эвелин Кренчнотед сказала, что у нее не был назначен плановый осмотр, но врач «втиснул» ее в график, потому что «вчера произошло что‑то странное». И еще она упомянула, что у этой постаревшей красотки‑хиппи, Эрин как‑там‑ее, тоже был внеплановый осмотр.

Однажды, на обязательном собрании амбулаторных пациентов, Генри увидел, как Эрин вышивает.

Анна Чернова, самая знаменитая жительница дома престарелых, была балериной. Это знали все.

Он понял, что глупо даже мыслить в этом направлении. Что он тут за гипотезы разводит? Про какую‑то телепатию? Ни одно респектабельное научное исследование еще ни разу не подтвердило такую теорию. Кроме того, за три года пребывания Генри в доме престарелых – и все эти годы Эвелин и мисс Чернова тоже здесь жили – он никогда не ощущал ни малейшей связи с ними или интереса к ним.

Он попытался снова заняться проверкой контрольных работ.

Трудность состояла в том, что у него имелись две точки данных: его собственные «инциденты» и внезапный всплеск незапланированных врачебных осмотров, и никаких вариантов, как или связать, или устранить любую из них. Если он сможет хотя бы удовлетвориться тем, что визиты Эвелин и Эрин к врачу были связаны с чем‑то иным, чем его ментальные проблемы, то останется лишь одна точка данных. Но одна – это аномалия. Две есть индикатор… чего‑то.

Сегодня был день, когда по своему расписанию Керри не помогала Генри. Он встал, опираясь на ходунок, доковылял до стола и отыскал книжечку со списком жильцов. У Эвелин не оказалось ни номера мобильного телефона, ни адреса электронной почты. Это его удивило – такая зануда наверняка захотела бы получить как можно больше способов досаждать другим. Но некоторые из жильцов, даже через несколько десятилетий существования новых технологий, все еще настороженно относились к тому, что не было им знакомо с детства. Придурки, решил Генри, который однажды проехал четыреста миль, чтобы купить один из первых наборов для сборки в домашних условиях примитивного персонального компьютера. Он запомнил номер квартиры Эвелин и заковылял к лифту.

– О, Генри Эрдман! Заходите, заходите! – воскликнула Эвелин. Она выглядела удивленной, и не без основания. И – о, боже! – за ней сидели в кружок женщины, чьи стулья были стиснуты, как молекулы под гидравлическим сжатием, и что‑то вышивали на цветастых клочках ткани.

– Я не хотел вмешиваться в ваше…

– О, это всего‑навсего рождественские эльфы! – воскликнула Эвелин. – Мы в этом году решили пораньше начать работу над праздничным гобеленом для вестибюля. Старый совсем обветшал.

Генри не смог вспомнить праздничного гобелена в вестибюле – если только она не имела в виду то кричащее бугорчатое одеяло с Санта‑Клаусом, протягивающим младенцев ангелам‑хранителям. Волосы у ангелов были из ватных жгутов, из‑за чего они напоминали палочки для чистки ушей.

– Не беспокойтесь, это неважно.

– Нет‑нет, заходите! Мы как раз говорили о… и, может быть, вы больше о нем знаете… о знаменитом ожерелье, которое Анна Чернова хранит в офисном сейфе, том самом, что царь подарил…

– Нет, я ничего об этом не знаю. Я…

– Но если вы хотя бы…

– Я вам потом позвоню, – с отчаянием перебил ее Генри.

К его ужасу, Эвелин опустила взгляд и застенчиво прошептала:

– Хорошо, Генри.

Женщины захихикали. Генри побрел обратно по коридору.

Он размышлял над тем, как бы узнать фамилию Эрин, и тут она вышла из лифта.

– Извините! – окликнул он ее через весь коридор. – Можно с вами минутку поговорить?

Она направилась к нему, уже с другой книгой в руке и сдержанным любопытством на лице:

– Да?

– Меня зовут Генри Эрдман. Я хотел бы задать вам вопрос, который, и я сам это знаю, прозвучит очень странно. Пожалуйста, извините за назойливость и поверьте, что у меня есть веская причина спрашивать. У вас был вчера незапланированный осмотр у доктора Фелтона?

В ее глазах что‑то мелькнуло:

– Да.

– А была ли причина этого осмотра связана с каким‑либо… ментальным переживанием? Небольшим приступом или, возможно, случаем помрачения памяти?

Унизанные кольцами пальцы Эрин стиснули книгу. Генри машинально отметил, что сегодня это роман.

– Давайте поговорим, – сказала она.

* * *

– Я в это не верю, – сказал он. – Извините, миссис Басс, но для меня это какая‑то чепуха.

Она пожала худыми плечами, медленно шевельнув ими под крестьянской блузкой. Подол длинной юбки, с желтыми цветками на черном фоне, разметался по полу. Ее квартирка напоминала хозяйку – развешенные на стенах кусочки ткани, занавес из бусин вместо двери в спальню, индийские статуэтки, хрустальные пирамиды и одеяла индейцев навахо. Генри не понравилась вся эта мешанина, детская примитивность декора, хотя его и затапливала благодарность к Эрин Басс. Она его освободила, потому что ее идеи по поводу «инцидентов» оказались настолько глупыми, что он смог легко выбросить их из головы. Заодно с прочими аналогичными идеями, которые могли у него зародиться.

– Вселенная, как единая сущность, пронизана энергией, – сказала она. – Когда вы перестанете сопротивляться потоку жизни и перестанете хвататься за тришну, вы пробудитесь для этой энергии. Проще говоря, у вас возникнет «внетелесное переживание», которое активирует карму, накопленную в прошлых жизнях, и сплавит все это в единый момент «трансцендентого озарения».

У Генри не было трансцендентного озарения. Он знал об энергии вселенной – она называлась электромагнитным излучением, гравитацией, сильными и слабыми внутриатомными силами – и ни один из ее видов не имел кармы. Он не верил в реинкарнацию и не выходил из своего тела. Во время всех трех «инцидентов» он четко ощущал, что находится в теле. Никуда он из него не уходил – наоборот, в него каким‑то образом, похоже, проникли сознания других людей. Но все это чепуха, отклонение от нормы мозга, в котором синапсы и аксоны, дендриты и везикулы просто стали старыми.

Он ухватился за ходунок и встал:

– Все равно спасибо вам, миссис Басс. До свидания.

– Зовите меня Эрин. Вы точно не хотите зеленого чая, пока не ушли?

– Точно. Берегите себя.

Он был уже возле двери, когда она, почти небрежно, сообщила:

– Ах, да, Генри… Когда я во вторник вечером вышла из тела, то в этом состоянии просветления со мной были и другие… Вы когда‑нибудь имели близкое отношение – знаю, что звучит это странно, – к свету, который каким‑то образом сиял ярче множества солнц?

Генри повернулся и уставился на нее.

* * *

– Это займет минут двадцать, – сказал Дибелла, когда тело Генри начало медленно заползать в ЯМР‑томограф. Ему уже доводилось проходить эту процедуру, и она ему понравилась не больше, чем сейчас – из‑за ощущений, возникающих, когда тебя засовывают в трубу чуть просторнее гроба. Он знал, что некоторые совсем не могут такое вынести. Но Генри решил – будь я проклят, если дам какой‑то железяке себя одолеть, и к тому же труба не окружала его полностью, а оставалась открытой с нижнего торца. Поэтому он сжал губы, закрыл глаза и позволил машине поглотить его пристегнутое ремнями тело.

– Вам там удобно, доктор Эрдман?

– Я в порядке.

– Хорошо. Отлично. Просто расслабьтесь.

К своему удивлению, он расслабился. Из трубы все казалось очень далеким. Он даже задремал и проснулся двадцать минут спустя, когда подвижная кушетка выскользнула из трубы.

– Все выглядит нормально? – спросил он Дибеллу и затаил дыхание.

– Полностью. Спасибо, это хороший исходный материал для моего исследования. Ваш следующий сеанс, как я уже говорил, будет проведен сразу после просмотра десятиминутного фильма. Я запланировал его через неделю.

– Хорошо. – Нормально. Значит, его мозг в порядке, и с этими странными явлениями покончено. Облегчение напомнило ему о светских манерах. – Рад помочь вашему проекту, доктор. Не могли бы вы повторить, в чем его цель?

– Структуры мозговой активности у пожилых людей. Известно ли вам, доктор Эрдман, что демография тех, кому за шестьдесят пять – самое быстроразвивающееся научное направление в мире? И что на планете сейчас живет 140 миллионов человек старше восьмидесяти?

Генри не знал, но его это и не волновало. Подошел санитар из дома престарелых – помочь Генри встать. Это был строгий юноша, чье имя Генри не расслышал.

– А где сегодня Керри?

– Сегодня я не в ее графике.

– А‑а… – Похоже, Дибеллу это не очень интересовало – он уже готовил экраны для следующего добровольца. Его время на томографе, как он сказал Генри, очень ограничено, и его предоставляют только в паузах между часами, когда прибор используется для больничных нужд.

Строгий юноша – Дэррил? Даррин? Дастин? – отвез Генри в дом престарелых и оставил в вестибюле, чтобы он сам поднялся наверх. Оказавшись в своей квартирке, Генри устало прилег на диван. Всего несколько минут сна – это все, что ему нужно. Теперь даже такие короткие экскурсии сильно его утомляли, хотя было бы лучше, если бы с ним поехала Керри, она всегда так хорошо о нем заботится, такая добрая и участливая молодая женщина. Если бы у них с Идой когда‑нибудь были дети, то он хотел бы, чтобы они были такими, как Керри. И если этот ублюдок Джим Пелтиер еще хотя раз осмелится…

Его словно пронзило молнией.

Генри завопил. На этот раз ему было больно. Боль обожгла его череп изнутри, спустившись вдоль позвоночника до самого копчика. Ни танцев, ни вышивки, ни медитации – и все же там были другие, не как личности, а как коллективное восприятие, совместная боль, и это слияние боли делало ее еще хуже. Он не мог такого выдержать, он умрет, это конец…

Боль оборвалась. Она исчезла столь же быстро, как и возникла, оставив его всего избитого изнутри и пульсируя, как будто сквозь его мозг стоматолог просверлил корневой канал. Желудок свело, и он едва успел сползти к краю дивана и перегнуться. Его вырвало на ковер.

Пальцы уже нашаривали в кармане брюк коробочку «тревожной кнопки» – Керри настаивала, чтобы он всегда ее носил. Генри отыскал кнопку, нажал и потерял сознание.

Керри рано ушла домой. По четвергам днем она ухаживала за миссис Лопес, и тут неожиданно явилась ее внучка. Керри заподозрила, что Вики Лопес опять хочет денег, поскольку она, похоже, только ради этого приезжала к бабушке. Но это не мое дело, решила Керри. Миссис Лопес радостно сказала, что Вики может сходить за покупками для нее вместо Керри, и Вики согласилась. Вид у нее был жадный. Поэтому Керри пошла домой.

Если бы ей настолько повезло, что у нее была бабушка – да хоть какие родственники кроме никчемных сводных братьев в Калифорнии, – то уж она бы обращалась с этой теоретической бабушкой получше, чем Вики – особа в дизайнерских джинсах, кашемировых свитерах с декольте и солидным долгом на кредитке. Хотя Керри не хотела бы, чтобы ее бабушка походила и на миссис Лопес, которая обращалась с Керри как с не очень чистой наемной служанкой.

Да, конечно, она наемная помощница. Вакансия санитарки в доме престарелых святого Себастьяна первой попалась ей на глаза в разделе объявлений в тот день, когда она наконец‑то ушла от Джима. Она ухватилась за эту работу слепо, подобно человеку, свалившемуся с обрыва и увидевшему хрупкую веточку, растущую из скалы. Но самым странным оказалось то, что после первого рабочего дня она уже знала, что останется. Ей понравились старики (во всяком случае, большинство из них). Они оказались интересными, благодарными (во всяком случае, большинство из них) – и не опасными. Во время той первой ужасной недели, пока она нашла временный приют в «Христианском союзе молодых людей» и искала однокомнатную квартирку, которая реально была бы ей по карману, дом престарелых стал единственным местом, где она ощущала себя в безопасности.

Джим, конечно, это изменил. Он отыскал и ее работу, и ее квартиру. Копы могут отыскать что угодно.

Убедившись, что обшарпанный коридор пуст, она открыла дверь, проскользнула в квартиру, заперла дверь и включила свет. Единственное окно выходило в вентиляционную шахту, и в комнате было темно даже в самый солнечный день. Керри сделала, что смогла, с помощью ярких диванных подушек, ламп «Армии спасения» и засушенных цветов, но темнота есть темнота.

– Привет, Керри, – сказал Джим.

Она резко повернулась, сдержав вопль. Но самой отвратительной стала другая ее реакция. Непрошенная и ненавидимая – боже, как ненавидимая! – но Керри все же ощутила внезапный трепет, вспышку возбуждения, наполнившую энергией все ее тело. «В этом нет ничего необычного, – сказала ее консультант в „Центре помощи избитым женщинам“, – потому что нередко насильник и его жертва вместе полностью вовлечены в борьбу за доминирование друг над другом. Помните, какое вы испытывали торжество, когда он находился в покаянной фазе цикла насилия? Как, по‑вашему, почему вы от него ушли только сейчас?»

У Керри ушло много времени, чтобы это принять. И вот оно повторяется. Джим снова здесь.

– Как ты вошел?

– Да какая разница?

– Уговорил Келси тебя впустить? – Управдома можно было уговорить почти на что угодно за бутылку виски. Хотя Джиму, наверное, такое и не потребовалось – у него имелся полицейский значок. Даже обвинения, которые она против него выдвинула (все они были отклонены), не повлияли на его работу. Посторонние никогда не сознавали, насколько обычным было домашнее насилие в семьях полицейских.

Сейчас Джим был в штатском – джинсы, ботинки, спортивная куртка, которая ей всегда нравилась. Он явился с букетом – не гвоздики из супермаркета, а красные розы в блестящей золотой бумаге.

– Керри, прости, что напугал, но я очень хотел, чтобы мы поговорили. Пожалуйста, дай мне только десять минут. И все. Ведь десять минут – совсем немного по сравнению с тремя годами брака.

– Мы не женаты. Мы официально разведены.

– Знаю. Знаю. И я заслуживал, чтобы ты от меня ушла. Теперь я это знаю. Но только десять минут. Пожалуйста.

– Тебе вообще не положено быть здесь! Суд выдал против тебя ограничительный ордер – и ты коп!

– Знаю. Я рискую карьерой, чтобы поговорить с тобой десять минут. Разве это не говорит о том, как мне это важно? Вот, это тебе.

Он робко, потупив взгляд, протянул ей розы. Керри их не взяла.

– В последний раз, когда мы «говорили», ты подбил мне глаз, ублюдок!

– Знаю. Если бы ты знала, как сильно я об этом сожалел… если бы ты хотя бы представляла, сколько ночей я пролежал без сна, ненавидя себя за это. Я с ума сходил, Керри. Реально сходил. Но это меня кое‑чему научило. Я изменился. Я сейчас хожу к «Анонимным алкоголикам», у меня есть и спонсор, и все такое. И я работаю по своей программе.

– Я все это уже слышала!

– Знаю. Да, слышала. Но на этот раз все иначе.

Он потупил взгляд, а Керри уперлась руками в бедра. И тут ее стукнуло: ведь она все это тоже уже говорила. Стояла в этой презрительной позе. И он тоже стоял в позе унижения. Это и есть та стадия «извинений и уговоров», о которой говорила советник, всего‑навсего еще одна сцена в их бесконечном сценарии. А она проглотила наживку, словно этого никогда прежде не было, и наслаждается сиянием праведного негодования, подпитываемого раболепством Джима. Все в точности, как говорила советник.

И она испытала такое отвращение к себе, что у нее едва не подогнулись колени.

– Уходи, Джим.

– Я уйду. Уйду. Только скажи, что ты услышала меня, что для нас с тобой еще есть хоть какой‑то шанс, даже если я его не заслуживаю. О, Керри…