Нексус Эрдмана 3 page

– Уходи! – От гнева на себя ее едва не тошнило.

– Если бы ты только…

– Убирайся! Немедленно!

Его лицо изменилось. Покорность сменилась удивлением – что за отклонение от привычного сценария? – а затем и яростью. Он швырнул в нее цветы.

– Ты даже не выслушаешь меня? Я пришел к тебе с извинениями, черт побери, а ты даже не хочешь меня выслушать? С чего ты взяла, что настолько лучше меня, гребаная ты сука, да ты всего лишь…

Керри развернулась и бросилась к двери. Он оказался быстрее. Быстрее и сильнее, и это тоже был старый сценарий, как она могла про это забыть хотя бы на полсекунды, он…

Джим швырнул ее на пол. У него с собой оружие? Станет ли он… она мельком увидела его лицо, поднимая руки, чтобы защитить голову – настолько искаженное яростью, что его было трудно узнать. Он ударил ее в живот. Боль оказалась поразительной. Она полыхнула во всем теле… она пылала… не могла дышать… она сейчас умрет… Ботинок отошел назад, чтобы ударить ее снова, и Керри попыталась завопить, но не смогла. Значит, это конец… нет… нет… нет…

Джим рухнул.

В просвете между руками она успела разглядеть его лицо, когда он падал. Удивление заставило его разинуть рот, расширило глаза. Это лицо отпечаталось в ее сознании. Его тело рухнуло на нее и больше не шевелилось.

Когда у нее восстановилось дыхание, она выползла из‑под Джима, коротко и гортанно всхлипывая. И все же часть ее сознания работала ясно и холодно. Она прощупала его пульс, подержала ладонь над губами, проверяя дыхание, прислонилась ухом к груди. Джим был мертв.

Пошатываясь, она подошла к телефону и набрала 911.

* * *

Копы. Незнакомые копы – она жила в другом округе, не в том, где находился полицейский участок Джима. Сперва копы в форме, затем детективы. Машина скорой помощи. Судмедэксперты. Фотографы, отпечатки пальцев, обыск в однокомнатной квартире, с ее согласия. У вас есть право хранить молчание. Она не стала молчать, отказалась от адвоката и рассказала все, что знала, когда тело Джима заменил меловой контур на полу, а в коридоре столпились соседи. А когда все наконец‑то завершилось, Керри сказали, что ее квартира теперь считается местом преступления, пока не проведено вскрытие, и спросили, куда она теперь может уйти.

– В дом престарелых святого Себастьяна. Я там работаю.

– Может быть, вам лучше позвонить и взять отгул по болезни в эту ночную смену, мэм, это…

– Я поеду на работу!

И она поехала, стискивая руль трясущимися руками. Сразу подошла к двери доктора Эрдмана и сильно постучала. Услышала, как внутри постукивает по полу его ходунок. Внутри, где безопасно.

– Керри! Что случилось?..

– Можно войти? Пожалуйста. Полиция…

– Полиция? – резко переспросил он. – Какая полиция? – Он выглянул в коридор, словно ожидал увидеть полный коридор людей в синем. – Где твоя куртка? На улице всего десять градусов!

Она забыла куртку. Никто не упомянул куртку. Соберите сумку, сказали они, но никто не упомянул куртку. Доктор Эрдман всегда знал, какая на улице температура и что показывает барометр, – он следил за такими вещами. Запоздало, и впервые за весь вечер, она разразилась слезами.

Он провел ее в комнату, усадил на диван. Керри заметила – той холодной и ясной частью сознания, которая все еще работала, – что на ковре свежее мокрое пятно, а в комнате сильно пахнет, как после дезинфекции.

– Можно… можно мне чего‑нибудь выпить? – Она даже не знала, что собирается это сказать, пока слова не вылетели. Она редко пила. Совсем как Джим.

Джим…

Шерри ее успокоило. Напиток показался ей таким изысканным, равно как и миниатюрный стаканчик, в который он был налит и предложен. Дышать стало легче, и она рассказала ему всю историю. Он выслушал ее молча.

– Думаю, я теперь подозреваемая. Впрочем, конечно же, подозреваемая. Он просто свалился замертво, когда мы дрались… но я к нему и пальцем не притронулась. Я лишь пыталась защитить голову и… Доктор Эрдман, что с вами? Вы белый, как снег! Мне не следовало приходить, извините, я…

– Конечно, тебе надо было прийти! – рявкнул он столь резко, что она вздрогнула. Через секунду он попытался улыбнуться. – Конечно, тебе надо было прийти. Для чего иначе друзья?

Друзья. Но у нее есть другие подруги, помоложе. Джоан, Конни, Дженнифер… хотя она и не очень‑то много с ними виделась за последние три месяца. А подумала она в первую очередь, и немедленно, именно о докторе Эрдмане. А теперь он выглядит таким…

– Вы нездоровы, – заявила она. – Что случилось?

– Ничего. Съел что‑то нехорошее за ленчем, в столовой. А через несколько часов половину дома престарелых стало тошнить. Эвелин Кренчнотед, и Джину Мартинелли, и Эрин Басс, и Боба Донована, и Эла Космано, и Анну Чернову. И многих других.

Он внимательно за ней наблюдал, перечисляя имена, словно ожидая от нее какой‑то реакции. Керри знала некоторых из них, но в основном только здоровалась. Только мистер Космано был в списке тех, за кем она ухаживала. Никогда еще она не видела доктора Эрдмана таким странным.

– Керри, а в какое время Джим… упал замертво? Можешь вспомнить точное время?

– Ну, сейчас попробую… Я ушла отсюда в два часа, заехала в банк, потом на заправку, потом зашла в магазин. Значит, примерно в три часа, или в половину четвертого. А что?

Доктор Эрдман не ответил. Он молчал так долго, что Керри начала тревожиться. Не надо было ей приезжать, он из‑за нее так ужасно переволновался, и вообще наверняка есть правило, запрещающее сиделкам оставаться в квартирах жильцов, о чем она только думала…

– Давай‑ка я принесу одеяла и подушку для дивана, – сказал наконец доктор Эрдман голосом, все еще звучащим для Керри странно. – Он вполне удобный. Для дивана.

Невозможно. Это нелепейшее совпадение. И больше ничего. Одновременность – это не причина и следствие. Это знает даже самый тупой студент‑физик.

Генри вспомнил, что говорил Ричард Фейнман о теории струн: «Мне не нравится, что они ничего не рассчитывают. Мне не нравится, что они не проверяют свои идеи. Мне не нравится, что для всего, что расходится с экспериментальными данными, они придумывают объяснение… Главный принцип состоит в том, что ты не должен обманывать себя – а себя обмануть легче всего». Генри не любил Фейнмана, с которым познакомился на конференции в Калифорнийском технологическом. Фигляр – с бубенчиками, дурацкими приколами и мелкий воришка чужих идей. Недостойный. Но этот блистательный фигляр был прав. Теория струн Генри тоже не нравилась, и он не любил идеи, которые не были просчитаны, проверены и подтверждены экспериментальными данными. Кстати, идея о том, что Генри каким‑то образом убил Джима Пелтиера своими мыслями… абсурдна.

Мысли не могут послать заряд энергии в тело далекого человека. Но сам заряд не был «придуманной» идеей. Это произошло. Генри это почувствовал.

Дибелла сказал, что мозги у Генри выглядят совершенно нормально.

Почти всю ночь с четверга на пятницу, то есть уже вторую ночь подряд, Генри пролежал без сна. Керри провалилась в глубокий сон, каким спят молодые. Утром, пока она не проснулась, он тихо оделся, вышел из квартиры, опираясь на ходунок, и направился в местный лазарет. Он ожидал, что тот будет набит людьми, которых тошнило вчера днем, как и его. Но Генри ошибся.

– Могу я вам помочь? – спросила крепкая медсестра, несущая поднос с завтраком. – Вы себя плохо чувствует?

– Нет‑нет, – торопливо возразил Генри. – Я пришел кое‑кого навестить. Эвелин Кренчнотед. Она была здесь вчера.

– О, Эвелин уже ушла. Они все ушли. То пищевое отравление было очень слабым. У нас сейчас только два пациента – Билл Терри и Анна Чернова. – Второе имя она произнесла так, как его произносили многие из персонала – словно только и ждали повода произнести его вслух. Обычно это раздражало Генри – что есть балет по сравнению, например, с физикой? – но теперь он сразу за это ухватился.

– Могу я тогда повидать мисс Чернову? Она уже проснулась?

– Это ее поднос. Идите за мной.

Медсестра дошла до конца небольшого коридора. Желтые занавески, прикроватный столик, мониторы и шесты для внутривенных вливаний – комната выглядела как все больничные палаты, которые Генри довелось видеть, за исключением цветов. Множества цветов, букеты и живые растения в горшках, и даже в огромном напольном бронзовом горшке, где росло нечто очень похожее на деревце. На единственном в палате стуле сидел мужчина, почти затерявшийся среди всех этих цветов.

– Ваш завтрак, мисс Чернова, – почтительно сказала медсестра. Она поставила поднос на столик, развернула его поперек кровати и сняла крышки с тарелок.

– Спасибо. – Анна Чернова одарила ее любезной, отработанной улыбкой и вопросительно взглянула на Генри. Мужчина, не поднявшийся, когда вошел Генри, посмотрел на него с неприязнью.

Из них получилась странная парочка. Балерина, выглядевшая моложе любого своего реального возраста, оказалась еще красивее, чем Генри представлял, с огромными зелеными глазами над безупречными скулами. Ее не подключили к каким‑либо приборам на стене, но под желтым покрывалом кровати бугрился гипс на левой ноге. У мужчины была голова в форме садового совка, агрессивнощетинистые коротко подстриженные седые волосы и маленькие подозрительные глаза. Он был одет в плохо сидящую спортивную куртку поверх красной футболки и джинсы. Кажется, под ногтями у него была грязь – и это в доме престарелых? Генри принял бы его за кого‑то из обслуживающего персонала, если бы тот не был для этого слишком стар, хотя и вполне энергичен и ходил, судя по всему, без трости. Генри охотно послал бы его к дьяволу. Разговор и так предстоял трудный, даже без посторонних.

– Мисс Чернова, простите, пожалуйста, меня за вторжение, но я думаю, что это важно. Меня зовут Генри Эрдман, я живу здесь на третьем этаже.

– Доброе утро, – поздоровалась она с той же отработанной и бесстрастной вежливостью, какую продемонстрировала медсестре. – Это Боб Донован.

– Привет, – буркнул Донован, не улыбнувшись.

– Вы имеете какое‑либо отношение к прессе, мистер Эрдман? Потому что я не даю интервью.

– Нет, не имею. Перейду сразу к делу, если можно. Вчера у меня был приступ тошноты, как и у вас, и у вас тоже, мистер Донован. Мне сказала Эвелин Кренчнотед.

Донован закатил глаза. Генри улыбнулся бы, не будь он так напряжен. Он продолжил:

– Я не уверен, что эта тошнота была пищевым отравлением. В моем случае за ней последовало… нечто вроде приступа совершенно иного рода. Я могу лишь описать его как заряд энергии, промчавшийся по нервам, очень мощный и болезненный. И я пришел спросить, не испытывали ли и вы нечто подобное.

– Вы доктор? – спросил Донован.

– Доктор, но не медицины. Я физик.

Донован резко нахмурился, словно физика ему чем‑то не нравилась.

– Да, испытывала, доктор Эрдман – подтвердила Чернова, – хотя не описала бы эти ощущения как «болезненные». Боли не было. Но «заряд энергии по нервам» – да. Это было похоже… – Он вдруг смолкла.

– Да? – поощрил ее Генри. Его сердце стало биться медленными и нерегулярными толчками. Выходит, не только он ощутил ту энергию.

Но Анна решила не договаривать и посмотрела на Донована:

– Боб, а вы ощутили нечто похожее?

– Да. И что с того?

– Сам не знаю, – ответил Генри. Он все еще опирался на ходунок, и тут его колени внезапно ослабели. Анна это сразу заметила.

– Боб, дайте доктору Эрдману стул, пожалуйста.

Донован поднялся, легко пододвинул стул к Генри и с угрюмым видом встал возле огромного букета по‑осеннему разноцветных хризантем, роз и георгинов. Генри тяжело опустился на стул. Прямо перед его глазами оказалась прикрепленная к цветам карточка с надписью: «ОТ ТЕАТРА АМЕРИКАНСКОГО БАЛЕТА. ВЫЗДОРАВЛИВАЙТЕ ПОСКОРЕЕ!»

– Не понимаю, куда вы клоните, доктор Эрдман, – сказала Анна. – Вы утверждаете, что у всех нас была одна и та же болезнь, но не пищевое отравление? И она проявляется как… вспышка энергии с последующей тошнотой?

– Да, пожалуй, так. – Он не мог рассказать ей о Джиме Пелтиере. Здесь, в этой цветочно‑антисептической атмосфере, рядом с жалкой ревностью Донована и холодной вежливостью Анны, сама эта идея выглядела невероятно безумной. А Генри Эрдман не любил безумные идеи. Он был, в конце концов, ученым.

Но эта же особенность заставила его проявить упорство чуть дольше:

– А до этого у вас когда‑нибудь было нечто похожее, мисс Чернова?

– Анна, – машинально поправила она. – Да, было. Даже целых три раза. Но гораздо слабее и без тошноты. Я вообще подумала, что это были какие‑то мимолетные ощущения перед тем, как заснуть. Я уже два дня лежу здесь со сломанной ногой, и это настолько скучно, что я много спала.

Сказано это было без жалости к себе, но Генри внезапно осознал, что наверняка означает «лежать» для женщины, которой всю жизнь источником успехов, удовольствий, профессией и самовыражением служило тело. И вообще, что должно было означать старение для такой женщины. Генри повезло больше – источником его жизни был разум, а не стареющее тело, и его разум до сих пор работает прекрасно.

Или работал, если смог породить такую безумную гипотезу? Что сказали бы Фейнман, Теллер, Гелл‑Манн?[91]Его затопило смущение. Он с трудом встал.

– Спасибо, мисс Чернова, больше не стану отнимать ваше…

– У меня тоже такое было, – внезапно сказал Донован. – Но только два раза, как вы и говорили. Во вторник и вчера днем. Что вы хотите узнать, док? По‑вашему, у нас тут что‑то происходит? Это опасно?

Генри, держась за ходунок, повернулся к нему?

– Вы тоже это ощутили?

– Я только что сказал, что да! А теперь вы мне скажите – это что, какая‑то новая заразная и опасная болезнь?

Донован был напуган и маскировал страх агрессивностью. Он хотя бы понимает, кто такой «физик»? Похоже, он принял Генри за какого‑то врача‑специалиста. И что вообще Боб Донован делает возле Анны Черновой?

Ответ он получил, увидев, как она выпроводила их обоих:

– Нет, Боб, никакой опасной болезни нет. Доктор Эрдман не врач. А теперь, если вы не возражаете, я очень устала и должна поесть, иначе медсестра будет меня ругать. Наверное, вам сейчас лучше уйти. Может быть, я еще встречу вас обоих, когда меня выпишут. – Она устало улыбнулась.

Генри увидел выражение лица Донована, которое у него ассоциировалось со студентами: безнадежная и беспомощная влюбленность. На фоне всех его морщин и мешков под глазами это смотрелось нелепо. И все же чувство Донована было искренним. Вот бедняга.

– Еще раз спасибо, – сказал Генри и ушел настолько быстро, насколько позволял ему ходунок. Как она посмела обращаться с ним как принцесса, отпускающая лакея? Но все же… он вторгся в ее мир, на эту женскую арену цветов, балета и притворной вежливости. Чужой, иногда отталкивающий мир. Совсем не похожий на жесткие мужские схватки физиков.

Зато он узнал, что она тоже ощутила эту «энергию». И Донован, причем точно в то же время, что и Генри. А это еще несколько точек данных для… чего?

Он остановился на медленном пути к лифту и закрыл глаза.

* * *

Когда Генри вернулся в свою квартирку, Керри уже проснулась. Она сидела вместе с двумя незнакомцами, поднявшимися, когда вошел Генри, – за столом, за которым Генри и Ида обедали пятьдесят лет. Воздух наполнял аромат кофе.

– Я сделала кофе, – сказала Керри. – Надеюсь, вы не возражаете… Это детектив Джерачи и детектив Вашингтон. Доктор Эрдман, это его квартира… – Она смолкла. Вид у нее был жалкий. Волосы свисали нерасчесанными прядями, под глазами размазалась какая‑то черная косметика. А может быть, это у нее от усталости.

– Здравствуйте, доктор Эрдман, – сказал мужчина – крупный, мускулистый, с «тенью» небритости даже в этот час. Как раз таким бандитского облика типам Генри доверял меньше всего. Темнокожая женщина оказалась намного моложе – невысокая, аккуратная и неулыбчивая. – Нам нужно задать несколько вопросов мисс Веси.

– Ей нужен адвокат? – спросил Генри.

– Это решать вашей внучке, – сказал детектив одновременно с Керри, произнесшей: «Я им сказала, что мне не нужен адвокат» – и с Генри, добавившим: «Я за него заплачу». – В этой путанице фраз ошибка насчет «внучки» осталась неисправленной.

– Вы были здесь, когда сюда вчера вечером приехала мисс Веси? – спросил Джерачи.

– Да, – ответил Генри.

– А вы могли бы рассказать, чем занимались вчера после полудня, сэр?

Он что, дурак?

– Конечно, могу, но вы, разумеется, не подозреваете в убийстве офицера Пелтиера меня, сэр?

– В данный момент мы никого не подозреваем. Мы задаем обычные вопросы, доктор Эрдман.

– Я был в Редборнском мемориальном госпитале со второй половины дня и почти да приезда Керри. В палате интенсивной терапии, где меня обследовали на наличие возможного сердечного приступа. Которого, – торопливо добавил он, увидев лицо Керри, – у меня не было. У меня оказалось всего лишь острое несварение желудка, вызванное пищевым отравлением, от которого вчера днем пострадал весь пасионат.

Ха! Получай, детектив Громила!

– Спасибо, – поблагодарил Джерачи. – Вы врач, доктор Эрдман?

– Нет. Доктор физики.

Он ожидал, что Джерачи окажется таким же невеждой, каким проявил себя Боб Донован, но Джерачи его удивил:

– Экспериментальной или теоретической?

– Теоретической. Но я ей уже давно не занимаюсь. Сейчас я преподаю.

– Рад за вас. – Джерачи встал, и тут же встала детектив Вашингтон. При Генри эта женщина не произнесла и слова. – Спасибо вам обоим. Мы с вами свяжемся, когда получим результаты вскрытия.

* * *

– От этих заведений для стариков у меня мурашки бегают, – призналась Тара Вашингтон в лифте.

– Когда‑нибудь и ты…

– Избавь меня от лекции, Винс. Я знаю, что придется постареть. Но я не обязана любить эту необходимость.

– У тебя еще много времени, – машинально утешил он, но думал он явно не об этом. – Эрдман что‑то знает.

– Да? – Она взглянула на него с интересом. В отделе считали, что у Винса Джерачи есть «нюх». Он неизбежно оказывался прав насчет всего, что подозрительно попахивало. Если честно, она его чуточку побаивалась. Ее сделали детективом лишь в прошлом месяце, и ей чертовски повезло, что ее назначили напарницей к Джерачи. Но природный скептицизм все же заставил ее усомниться: – Этот старикан? Уж он совершенно точно не делал этого сам. Ему и таракана не раздавить. Подозреваешь, что тут поработал наемный убийца?

– Не знаю. – Джерачи ненадолго задумался. – Нет. Тут что‑то другое. Нечто более эзотерическое.

Тара не знала, что значит «эзотерическое», поэтому промолчала. Джерачи был умен. Слишком умен для копа, как говорили некоторые коллеги, но говорили или из ревности, или такие копы, что предпочитают вышибать двери, а не разгадывать преступления. Тара Вашингтон знала, что он не из тех, кто вышибает двери. И намеревалась выучиться у Винса Джерачи всему, что сможет, пусть даже она не знает разные там умные словечки, как он. Всему, и еще больше. Она решила, что когда‑нибудь станет таким же хорошим детективом, как он.

– Давай‑ка потолкуем с персоналом о той эпидемии пищевых отравлений, – сказал Джерачи.

Но рассказ о пищевом отравлении подтвердился. И уже ближе к полудню ему позвонили и сообщили результаты вскрытия. Джерачи закрыл свой мобильник и сказал:

– Пелтиер умер от «сердечного приступа». Внезапная и мгновенная остановка сердца.

– Такой молодой коп? Здоровый, и все такое?

– Так говорят эксперты.

– Значит, насильственной смерти не было. Расследование закрыто.

Это ее слегка разочаровало. Убийство копа избитой женой стало бы весьма заметным событием. Поэтому Джерачи и поручили его расследовать.

– Расследование закрыто, – подтвердил Джерачи. – Но все равно Эрдман что‑то знает. Мы просто никогда не узнаем, что именно.

Незадолго до полудня в пятницу Эвелин уложила свое полное тело на кушетку, готовую скользнуть в странную на вид медицинскую трубу. По такому случаю она надела свой лучший костюм из синего полиэфира с голубыми кружевами и хорошие кремовые туфельки. Доктор Дибелла – такой симпатичный молодой мужчина, жаль, что она не на пятьдесят лет моложе, ха‑ха‑ха – спросил:

– Вам удобно, миссис Кренчнотед?

– Зовите меня Эвелин. Да, мне хорошо, я никогда не проходила эту… как вы ее назвали?

– Функциональная магниторезонансная томография. Я вас сейчас пристегну, потому что очень важно, чтобы в течение всей процедуры вы лежали совершенно неподвижно.

– О, да, понимаю, вы не хотите, чтобы мои мозги болтались по всей кушетке, пока вы снимаете… Джина, ты еще здесь? Я тебя не вижу…

– Я здесь, – отозвалась Джина. – Не бойся, Эвелин. «Если я пойду и долиною смертной тени…»

– Здесь нет теней, и я не боюсь! – Честное слово, иногда этой Джины бывает слишком много. Но все же труба эта действительно страшновата. – Вы мне просто скажите, доктор, когда будете готовы засунуть меня в эту штуку, и я буду лежать смирно. Она тесная, как гроб, верно? Что ж, я собираюсь долго пролежать под землей, но не планирую начать прямой сейчас, ха‑ха‑ха! Но если я буду с вами и дальше разговаривать, когда попаду в…

– Конечно. Продолжайте говорить.

Он так безропотно это произнес, бедняжка. Что ж, неудивительно, ему наверняка скучно заниматься этим целый день напролет. Чем бы его развеселить?

– Вы теперь часто бываете у нас, верно, то есть когда не находитесь здесь, а вы уже слышали про ожерелье Анны Черновой?

– Нет, а что о нем говорят? Вот и все, просто держите голову вот так.

– Оно просто сказочное! – с легким отчаянием произнесла Эвелин. Доктор надел ей на голову нечто вроде тисков, и она совсем не могла ей шевелить. Ее сердце зачастило. – С бриллиантами, рубинами и еще всякими разными камнями, точно не знаю. Русский царь подарил его одной знаменитой балерине, которая…

– Правда? Какой именно царь?

– Царь России! – Безобразие, и чему только молодежь нынче учат в школах? – Он подарил его одной знаменитой балерине, которая учила Анну Чернову, и она подарила его Анне, а та, естественно, хранит его в местном сейфе, потому что, сами подумайте, если его украдут, то что станет с репутацией нашего заведения, и вообще оно абсолютно бесценное, поэтому… ой!

– Вы сейчас ровненько и медленно попадете в прибор, Эвелин. Все будет хорошо. Закройте глаза, если это помогает. Скажите, а вы сами это ожерелье видели?

– О, нет! – Эвелин ахнула, и сердце забилось быстрее, когда она ощутила, как под ней движется кушетка. – Я бы очень хотела, конечно, но Анна не очень‑то дружелюбная, она довольно высокомерная, наверное, из‑за того, что она была такая знаменитая и все такое, но все же… Доктор!

– Вы хотите выйти из прибора? – спросил он, и она догадалась, что он разочарован, она была чувствительна к подобным вещам, и ей хотелось выбраться, но не хотелось его разочаровывать, поэтому…

– Нет‑нет, я в порядке! Но ожерелье я действительно хотела бы увидеть, все эти бриллианты, рубины, а может, даже и сапфиры, это мои любимые камни с таким синим огоньком внутри, я бы очень‑очень хотела его увидеть…

Она все болтала, но вдруг ей показалось, что она может увидеть ожерелье мысленно, именно таким, каким она его вообразила. Нитка огромных переливающихся бриллиантов, а на ней подвески с рубинами и сапфирами, блистающими как не знаю что, но ничего прекраснее ей видеть не доводилось, о, как бы ей хотелось коснуться его хотя бы разок! Если Анна Чернова не будет такой высокомерной и эгоистичной, то, может быть, она достанет ожерелье из сейфа и покажет его Эвелин, позволит ей коснуться его… достань ожерелье из сейфа… и это наверняка окажется самой чудесной вещью, которую Эвелин когда‑либо видела или представляла… достань ожерелье из сейфа…

Эвелин завопила. Боль забрызгала ее, как горячее масло с плиты, прожигая нервы и превращая разум в красное облако… Как много боли! Она сейчас умрет, это конец, а она даже не купила себе место на кладбище, боже, какая боль…

Потом боль исчезла, и она лежала, всхлипывая, пока кушетка выдвигалась из прибора. Доктор Дибелла что‑то говорил, но его голос звучал издалека и становился все дальше… дальше… дальше…

И смолк.

* * *

Генри сидел один за столом на кухне и ел сэндвич с тунцом. Керри ушла работать к кому‑то из своих подопечных. Генри было приятно, что она живет здесь, пусть даже она, конечно же…

Энергия хлынула в него подобно внезапному всплеску тока в электросети, и все его нервы засияли. Это можно было описать только так. На этот раз никакой боли, но нечто в его сознании становилось все ярче, белое, красное и синее, но точно не флаг, твердое, как камни… да, камни… драгоценные камни…

И все кончилось. Генри овладела неописуемая усталость. Он едва мог держать голову поднятой, а глаза открытыми. И вся его энергия ушла на то, чтобы оттолкнуться от стола, добрести до спальни и рухнуть на кровать. В голове у него было пусто, как в дальнем космосе.

* * *

Керри сидела в столовой и играла в покер с Эдом Розвудом, Ральфом Галеттой и Элом Космано – те пригласили ее стать четвертым игроком в предобеденной партии. Эл Космано был ее подопечным по утрам в пятницу. Она съездила с ним купить подарок на день рождения его дочери в Калифорнии, затем на почту – упаковать и отправить его, потом к физиотерапевту. Космано был занудой и жалобщиком. В комнатах слишком холодно, врачи ни черта не знают, курить не разрешают, еда отвратительная, он скучает по старым соседям, дочь настояла на переезде в Калифорнию вместо того, чтобы обустроить дом для престарелого отца, и вообще нынешние дети… Керри слушала и улыбалась. Даже сидеть рядом с ворчуном Космано было лучше, чем в квартире, где умер Джим. Когда срок аренды закончится, она поищет другое жилье, а пока она подписалась на дополнительные часы работы, лишь бы не возвращаться домой.

– Керри, черви ходят первыми, – сказал ее напарник Эд Розвуд, приятный мужчина, чьим хобби было смотреть телеканал C‑Span.[92]Он был готов смотреть по нему что угодно, даже слушания Комитета по ассигнованиям Палаты представителей, часами напролет. Для дома престарелых это было хорошо, потому что Розвуду не требовалась сиделка вроде Керри. Его приходилось отдирать от телевизора, даже чтобы сыграть в карты раз в неделю. Майк О'Кейн, их обычный четвертый игрок, сегодня чувствовал себя не очень хорошо, поэтому Керри и сидела с пятью картами в руке, пока в соседней комнате кухонные работники гремели посудой, готовя ленч. Где‑то над домом пролетел самолет, гул его постепенно затих в отдалении.

– Ах, да, черви, – сказала Керри. Хвала небесам, у нее нашлась карта этой масти, потому что она не могла запомнить, что такое козыри. Игра в карты давалась ей с трудом.

– Иду королем.

– Сбрасываю.

– Твой первый ход, Эд.

– Туз треф.

– Трефы переходят… Керри?

– Ах, да, я… – Чем ходить? На столе лежали только трефы. Трефов у нее не было, и она пошла пикой. Галетта рассмеялся.

– Керри, тебе точно не стоит бить козырем туз своего напарника, – с удовлетворением сказал Эл Космано.

– А я так сделала? Ой, извините, мистер Розвуд, я…

Эд Розвуд обмяк в кресле, закрыв глаза. Эл Космано тоже. Ральф Галетта уставился на Керри невидящими глазами, потом аккуратно опустил голову на стол, глядя куда‑то вдаль.

– Мистер Космано! Кто‑нибудь, помогите!

С кухни прибежали повара. Но к этому времени все трое уже сидели с открытыми глазами. Вид у них был смущенный и сонный.

– Что случилось? – вопросила повариха.

– Не знаю, – пробормотала Керри. – Они вдруг… устали.

Повариха уставился на Керри, как на слабоумную:

– Устали?

– Да… устали, – отозвался Эд Розвуд. – Я… пока, ребята. Пойду‑ка я вздремну. Обедать не буду.

Он встал, чуть пошатываясь, но пошел самостоятельно и вышел из столовой. Другие двое вышли следом.

– Устали, – повторила повариха, сверля Керри взглядом.

– Все сразу! Честно, очень устали, словно их околдовали!

– Ага, всех и сразу, – сказала повариха. – Точно. Ты здесь новенькая? Что ж, иногда старички устают. – Она ушла.

Керри не была новенькой. А у трех мужчин не было обычной усталости. Но она никак не могла сказать такое этой сучке‑поварихе и даже себе – так, чтобы это имело смысл. Тут все было неправильно.

Есть ей расхотелось. И она сбежала в туалет – там она хотя бы сможет побыть одна.

* * *

Телефон Винса Джерачи зазвонил, когда они с Тарой Вашингтон выходили из магазинчика на Ист‑Элм. Они там говорили с владельцем, заподозренным в возможной махинации со страховкой. Винс предоставил Таре возможность задавать вопросы, и она едва не раздулась от радости, когда он сказал: «Хорошая работа, новичок».

– Джерачи, – буркнул он в телефон, потом слушал на ходу. Когда они уже подошли к машине, он бросил: «Хорошо», – и отключился.