Философия духа как творческий метод Н. Бердяева

Глубина конфликта личного и безличного, не укладываясь ни в одну из старых схем, потребовала изменить сам тип философии Бердяева. Эра катастроф продолжала безжалостно расправляться с распадающимися общественными связями, культурами, цивили­зациями, историей. «Все существующие направления неверно описывают духовный опыт, — с сожалением констатирует Бердя­ев, — частичны и все не о том» [15]. Поднявшись над марксистски­ми, профессиональными, экономическими, национальными ре­шениями до уровня духа, философ приступает к творчеству своего персоналистического мира, заданного потребностями индивида, на опыте своей судьбы, сметая общие подходы. Оттого нельзя по­нять его позицию с точки зрения частичных подходов. Ибо для начала надо встать на его точку зрения оправдания человека, об­щую с Достоевским, у которого человек — абсолютная ценность. И только встав на эту точку зрения, можно задать вопрос: «Что нужно было Н. Бердяеву?».

И сразу становится ясно, чего не было — философии человека.

Не случайно с этого момента выходят одна за другой луч­шие его работы: «Смысл творчества. Опыт оправдания человека»; «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики»; «Я и мир объектов. Опыт об одиночестве и общении»; «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого»; «Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности и радикальная духовная революция»; «О свободе и рабстве человека. Опыт персональной философии»; «Самопознание» — как творческий синтез сделанного и еще одно возвышение над обыденностью.

Все они посвящены содержательной стороне персоналистической духовной революции Бердяева, ибо история по-прежнему оставалась наполненной злом, преступлениями, терроризмом, конфликтами, разочарованиями, одиночеством, лжесвятыми и лжевеличиями. Бродильные процессы в Европе приобретали зло­вещий национальный оттенок. Во всех течениях налицо был кон­фликт личности и общества, что и обусловило необходимость ус­ложнения духовной жизни и выделение сферы духовной культуры. Кроме того, обнаружилась недостаточность марксизма, оставляю­щего человеку в истории лишь роль средства производства. «Осо­бенность моей философии в том, что объективный мир — продукт объективации, в котором субъективное, сотворенное становится объективным, а объективное — субъективным, ибо объект — созда­ние субъекта, феномен» [16]. Кант так и не справился с отчужден­ным не подлинным миром, поэтому в философии Бердяева мир субъективный и есть подлинная реальность, что, собственно, и определило идею о примате свободы над бытием, выход к универ­сальному синтезу и пересмотру всей мировой культуры, подводя под нее новую универсальную историческую парадигму — парадиг­му человека и его смысл жизни, на базе которой свобода творче­ства сразу приобрела, на наш взгляд, значение универсального метода. Эффективность его была так высока и убедительна, что он был принят и на Западе, и в России как неопровержимое дости­жение мировой философии, а за самим Бердяевым закрепилось звание философа свободы.

Последствия не заставили долго ждать. Его философия осво­бодилась от комплексов марксизма и народничества, порожденных кризисом сознания, прежде всего рациональных, средовых, эко­номических, политических, социальных, религиозных подходов, поклонения традициям государства, национальности, просвеще­ния, составляющих лишь «формы исторической объективации», стала реалистической, наполнилась нерешенными персоналистическими смыслами, назвав XX в. «эпохой безличного энтузиаз­ма», и вышла на уровень не просто субъективной, а личностной философии, требуя поднять уровень всего бытийного пространства до личностного существования, где важнее всего содержание. Священно не общество, не государство, а человек.

Вскрывшаяся сегодня системность этой философии высвечива­ет фактически неограниченные перспективы, вобрав в себя весь исторический опыт своего трудного времени. Это легко обнаружи­вается, ибо Россия, с нашей точки зрения, отозвалась на миро­вые проблемы кризиса человечности на всех уровнях своего бытия: социальном — революциями, военном — противостоянием мировым войнам, Серебряным веком — на уровне культуры и философии, а также пересмотром марксизма и сохранением исторических цен­ностей православия, мировой литературой и попыткой создания универсальной государственности, многообразием форм непре­рывного образования и многоуровневой системой воспитания.

Выход на качественно новый уровень понимания человеческого существования и истории через парадигму человека стал многове­ковой, бесконечной «золотой жилой», открывающей новые перс­пективы преодоления социальных, национальных, рациональных подходов, выходом к новым возможностям духовного существова­ния. Н. Бердяев стремится быть услышанным, переходя на по­нятный, наполненный страстью и эмоциональной глубиной пере­живаний эссеистический стиль, к которому не все готовы. Потому его философия даже не воспринимается как философия, ибо все ищут в ней прежние «объективные» проблемы, а их там нет, по­скольку встал мир субъективных проблем. Романтики ждали усми­рения противоречий, а у него сплошная антиномичность подходов, которая диктовалась обилием вставших проблем и полярностью са­мого предмета его философии — человека. И эта полярность будет сохраняться всегда. Экзистенциалисты ждали на худой конец оп­равдания страдающего природного человека, но и здесь не было, да и не могло быть желанного взаимопонимания, ибо Бердяев вы­ходил к прямо противоположному вектору развития истории, не свертывания, а развертывания всех человеческих сил.

«В отличие от европейского романтизма, я не верю в есте­ственную доброту человеческой природы и не обоготворяю силу жизни, мне чужда экзальтация эмоциональной жизни с ее страс­тями, я не признаю абсолютность разума, нормы, законы, обще­обязательных начал. Я никогда не говорил о восстании природы, инстинктов, норм, законов, я говорил о восстании духа и о при­мате духа над природой, над обществом, над цивилизацией, и мне чужда идеализация "органического", которую я считаю реакци­онной. В моей философии понятие природы условно и употребля­ется как символ восстания против рационализма, законности, классицизма, романтизма, натурализма, как право на творческую индивидуальность» [17].

Нельзя не обратить также внимание на распространенное и се­годня безоговорочное причисление Бердяева к экзистенциальной философии Кирхегардта, Сартра, Ницше, Ясперса и Хайдеггера. Общей была глубина переживания личной судьбы. Но под экзис­тенцией понимались абсолютно разные вещи, и поэтому дистанция огромная, и направленность другая. Существование для Бердяе­ва немыслимо вне содержания духовности, творчества, совести, ответственности. Для европейского экзистенциализма существова­ние лишь естественное состояние психики, да еще и освободив­шейся от всех социальных и духовных условностей и ответственности, т.е. непосредственное бытие личности. Для Бердяева такое существование лишь иллюзия, объективация несовершенства, след­ствие порабощения духа, его ограниченности и ситуативности, ибо подлинное бытие для него — это творчество. «О выборе Европа ничего не знает», — заметил он с ужасом, ибо настоящей энцик­лопедией экзистенциализма для него был Достоевский. В Европе свобода (Шелер, Плеснер, Марсель) — это освобождение от всех форм необходимости, переходящее в индивидуализм. Для Бердяе­ва свобода — бремя необходимости и управление необходимостью. «Иначе я понимаю и цели освобождения. Ни романтики, ни экзистенциалисты не понимают принцип личности и свободы. Для меня важнее смысл, чем состояние. Я никогда не хотел раство­риться ни в какой стихии, ибо слишком сильно было у меня чув­ство личности и свободы. Слова раб и работа имеют один корень, а смысл разный. Никогда слова природа, жизнь, инстинкт, кол­лектив не были для меня Богом, ибо Богом была истина» [18].

Надо сказать, что на конфликт со средой, средовыми подхо­дами и критику традиционных миросозерцаний у Бердяева уходило слишком много сил. Но в борьбе двух возможных путей развития (общественного и индивидуального) выросли уверенность русского философа в примате личности над обществом и предвидение опас­ных последствий власти общества над личностью, диктаторских режимов и силовых способов решения политических проблем над индивидуальностью. Глубокое переживание личной судьбы и тра­гедии личности породило в Европе (Ницше, Марсель, Сартр) эк­зистенциализм и замыкание личности на материальных ценностях, в России — эпоху духовного ренессанса XX в., отстаивающего примат духовных ценностей и выход в решение проблем. Таким образом, абсолютным делом для Бердяева становится революция духа, где дух — это непрерывная борьба за личное достоинство и свободу творчества, материя лишь необходимость и объективация, постфактум важнейшей сферы духа.

Так, в невероятно напряженном поиске родилась уверенность, что все существующие теории Маркса, Ницше, Фрейда, Хайдеггера, ужасы войн и революций, любые вспышки страха и жесто­кости, все абсолютные режимы и даже господство новой лжи — все сокрушит возвышенное учение о человеке, о смысле жизни, где основной конфликт между «мечтой» и «действительностью» разре­шается через творчество. В этом мире даже степень разрыва с не­навистным миром обыденности стала управляемой, заставляя при­нудительную обыденность меняться по воле человека.

Специфика философии Бердяева — задание новых вневре­менных, неустаревающих ориентиров в условиях вероятностного существования, долговременных перспектив исторического разви­тия, которыми управляет, наконец, личность. Таково было новое качество субъективного существования, где суть новизны определя­лась смыслом творчества — его непрерывностью и непрерывностью самой личности.