Свобода как условие личностного творчества

Важнейшей составляющей персоналистической революции Бердяева явилась свобода. Без нее утверждение себя в условиях «принудительной эмпирической действительности» невозможно, поэтому все столкновения между людьми происходят на этой почве. Оттого все направления и технологии противостояния личности перед массовыми процессами истории философ начинает со сво­боды. Дело в том, что даже наличный европейский мир проявлял себя непрерывно как свод законов и правил, в котором провозгла­шение свободы было уже крайней левизной и даже нигилизмом. Даже у Гегеля свобода — создание необходимости. У Бердяева, наоборот, необходимость создана свободой. «Свобода для меня первичнее бытия, самое положительное в моей жизни, единствен­ное, что подлежит сакрализации. Я эмансипатор истории и сочув­ствую всякой эмансипации, и Христианство я понял как эманси­пацию, благодаря которой личность всегда исключение из законов бытия», — безапелляционно и категорично обозначит он статус этой категории как принцип субъектного существования. Свобода для него и метод самоутверждения, и средство спасения от порабо­щения объективностью, мировой необходимостью, всеобщностью и рационализацией. Она и главная форма отношения к миру, и главное свойство личности, определяющее ее способность к твор­честву и позволяющее разорвать цепь причинно-следственных свя­зей. Заметим, что эта превращенность свободы в творчество прин­ципиально важна, ибо даже у Достоевского свобода — только выбор любви, мыслей, действий, не всегда возвышающий. У Бердяева творчество требует все нового качественного возвышения челове­ка, определяя тем самым и возвышение истории.

Собственно, творчество у Бердяева и есть основное проявле­ние свободы, прошедшей испытание жизнью. Поэтому свободу, считает он, не дают, а берут. «Необъяснимое» чудо абсолютной свободы Пушкина кроется именно в наполнении ее сверхличным (вечным) содержанием, отмечает Бердяев. В творчестве смысл свободы как принципа, ибо человек именно в творчестве осуще­ствляет прорыв из царства необходимости в царство свободы, все более доказывая, что он образец и подобие Божие, проявляя свою вторую природу и духовную сущность, где Христос — уже факт вселенского бытия, придающий непрерывную управляемость мысли и творчеству, а заодно и свободе.

Даже у Ясперса свободу дарует Бог как вторую реальность взаимо­действующих друг с другом людей. Для них Он — необходимость. У Бердяева вырваться из необходимости можно только через лич­ное творчество, всегда выражающее свое «я». В творчестве человек равен Богу и поэтому не связан законами материального мира, над которыми он возвышается и которые обязаны служить ему. Это был принципиально иной способ отношения к миру, в результате которого культ святости дополнился культом гениальности. Кри­тика же, нередко абсолютизируя проблему свободы, называет ее «непосильной крестной ношей» (Исупов), а самого Бердяева — «пленником свободы» (Полторацкий), «запутавшимся в романти­ческом нигилизме и анархизме», упуская при этом само назначе­ние свободы, не поняв, что именно свобода определяет масштаб назначения человека у Бердяева, поскольку мир не завершен. В ней скрыта тайна преодоления конечного во имя бесконечного, поэтому она лежит в основе технологии бытия у Бердяева. Но свобода, как и все существующее, полярна, она есть бездна, пронизывающая человека, определяющая и его полярность, грозящая поглотить каждый миг его существования в случае отказа от непрерывного творчества и преображения мира. Вне человека она пуста. То есть пока ты не сделал ее своей, она добытое или небытие.

Все, что далее, уже уровни организации, приручение свобо­ды через формы самореализации человеческого духа. Жизнь и бы­тие вне человека для Н. Бердяева абсурд. «Свобода есть моя неза­висимость и определяемость изнутри. Моя творческая сила, то есть не выбор внешнего добра и зла, а мое созидание добра и ис­тины, которые и есть духовное завоевание жизни, вновь и вновь освобождающее меня. Ибо свобода входит в раскрывшуюся мне истину", — поясняет сам Бердяев с целью провести водораздел с европейским пониманием свободы, поскольку для него свобода — не самозамыкание и изоляция (индивидуализм), а «размыкание и творчество», путь раскрытия универсума во мне. С этой точки зре­ния ценность соборности — истина открытая, но не додуманная Хомяковым. Соборность не в том, что она авторитет, а в «каче­ственном расширении моего опыта до сверхличного, всеобщего», до ответственности за всех. Свобода же, как индивидуализм, — анархия и предрассудок.

Этой теме и были посвящены главные книги Н. Бердяева этого периода: «Философия свободы» (1911) и «Смысл творчества» (1912), принесшие ему мировую философскую известность, назначение которых Бердяев видел в том, чтобы вскрыть идеи, чужеродные христианству и свободе. Общий пафос обеих книг Е. Герцык в «Воспоминаниях» выразит коротко: «Твори, не то погибнешь. Ан­тропология и творчество у Бердяева — синонимы» [12].

Поскольку за гипертрофией свободы облегченная критика и сегодня порой готова видеть лишь прихоть оскорбленного самолю­бия, «любовь к безосновной бездне», подчеркнем, что бездна спу­стилась в общество и родила ужас неоформленного, «сырого», не подчиняющегося бытия, поставив человека перед стихией истории лицом к лицу. Заметим, что марксизм по проблеме свободы занял диаметрально противоположную позицию, согласно которой чело­век должен быть организован извне, через производство и среду. У Бердяева — изнутри, из глубины человека, ищущего сверхна­личного существования, где Бог — безусловный смысл смыслов — метафизическая основа движения в мире. Персоналистическое об­щество должно стать не результатом новой организованной жизни, а следствием новой душевной структуры человека. Заслуга Бердяева в том, что, определив примат свободы над бытием, он тем самым определил и новый смысл человеческой жизни — не спасение, а творчество, ибо примат свободы означает, прежде всего, примат духа, он и есть не бытие, а свобода.

Это представление определило не только новый статус челове­ка, но и его новое назначение. Новые возможности благодаря изначальности свободы были направлены не на объективацию и адаптацию, поскольку это лишь формы «овнешнения» личности, а к вечному творчеству. Свобода стала управляемой и желанной, превратившись в свободу творчества, помогая человеку вырваться из мира объективаций и преодолевая былую ущербность и ситуативность сознания. Поэтому вера Бердяева в «золотую жилу» свободы отливает все новые и новые афоризмы: «Творческий акт — самоцен­ность. Он не знает над собой внешнего суда». «Все смыслы — в творчестве. Ибо бытие открывается через субъект, а не через объект». «Именно в творчестве разделенный поток сознания со­единяется в единое русло, определяя судьбы мира и человека. Мир держится направленностью творческой свободы на человека». «И самая главная ценность свободы — не утверждение счастья, а утверждение достоинства, которое составляет верховную ценность каждого человека, проявляющееся в борьбе за новые качества лич­ности, за состояние недовольного Сократа» [13]. Не случайно основ­ным критерием свободы у Бердяева является совесть, центральная категория этики.

Ощущая значимость содержательного наполнения свободы, Бердяев посвящает ей еще одну книгу — «Философия свободного духа» (1927), где продолжает уточнять все новые аспекты свободы, которую недопустимо понимать облегченно, статически, ибо су­ществует диалектика свободы и судьбы. Философ акцентирует внимание на том, что свобода может переходить в свою противо­положность и порабощать личность.

Все это были грани нового субъективного вселенского про­странства, с новыми историческими задачами, ориентирами, критериями, превращенностью форм, состояниями, вечная битва с угрозой хаоса и авторитетами за приведение мира в новое твор­ческое состояние. Поэтому свобода безжалостна, меняя вектор бытия на противоположный, где драматизм событий усиливается от сознания безосновности обоих начал: свободы и человека — и единственности выхода — непрерывности творчества, отчего ин­дивидуализация превращается в главное событие истории. А высота самой истории и состоит в возможности этой уникальной индиви­дуализации, где предметом всего исторического творчества стано­вится личность и ее неповторимость. Поэтому Бердяев еще раз уточняет, что «свобода — это труд, бремя, ноша и тогда она — метафизическая первооснова истории» [14].